Тин-Хинан: связанные судьбой

      Тэхен был буквально застигнут врасплох, но прикрыться не спешил. В первую очередь его интересовали не нарушенные правила, а причина почему в его шатре находится этот конкретный омега.        А у последнего тело мышечным спазмом сковало. Сначала от замешательства, потом от открывшегося вида, затем уже от осознания и стыда. Он немедля отворачивается к альфе спиной, со скрипом вспоминая зачем вообще приходил.       — В чем дело, Чонгук?        — Прикройся, мне надо смотреть тебе в глаза.        За спиной раздается звучное хмыкание и к омеге снова возвращается родное чувство раздражения.        — Вломился ко мне домой, командуешь. Сказал бы, что удивлен, но ты в своем репертуаре, Тин-Хинан. Говори, что хотел, у меня еще куча дел.        — Каких дел? Что там еще в твоем списке помимо того, как выставить меня на посмешище и потешить свое самолюбие? Не думал, что мы вернемся к тому с чего начинали, но надеюсь ты удовлетворился своей выходкой, — пытается выровнять дыхание Гук. — Ты это специально, да? Мог напасть на кого угодно, но выбрал для реззу именно их! Теперь все говорят об идеальном Тэхене, и арабе-неудачнике Рифате, которого вчера выбрал Чонгук! Тебя так задело, что я не сделал как ты хотел, а ушел с ним? В назидание решил поместить моё имя в одну плоскость с этим никчёмным? Вся стоянка теперь будет смеяться надо мной.        — Так вот в чем дело, — откровенно улыбается мужчина. — Переживаешь за то, что я подпортил твою репутацию? Подвергнул сомнению твой безупречный вкус в альфах? Снова насолил тебе?       — А разве ты не делаешь это всю нашу жизнь? — хохлится он в ответ.        Мягкой поступью хищника альфа обходит Чонгука, становясь перед ним. Всё еще полураздетый и непокрытый. Мускулистая грудь, по которой продолжают стекать капли воды, вздымается размеренно, чего не скажешь об омеге напротив. Аллах помилуй. В какую ловушку он себя загнал? Снова приходится, не без труда, зрачки в сторону увести.        — Маленький грозный господин, — произносит он в полголоса, — давай по порядку. Кто и с какой стати посмел обронить хоть одну насмешку в твою сторону, м?        — В лицо еще не… — начинает блондин, закатывая глаза.       — То есть, ты себе это придумал.       — Я не…       — Ясно всё. Идем дальше, — альфа с усмешкой вновь перебивает, заставляя Чонгука сжать губы от возмущения. — Реззу. Ты на полном серьезе думаешь, что я пойду на всё лишь бы обидеть тебя? Наше бурное детство осталось позади, Тин-Хинан. Мы переросли сумасбродное ребячество, разве нет?        Ответом служит молчание и постепенно спадающее напряжение в плечах, облаченных в шифон замысловатой блузки.        — Не стану отрицать, что меня не задело произошедшее на ахале. Но не ты тому причина, — резкий недоверчивый выдох тут же вылетает изо рта младшего и Тэхен настойчиво повторяет. — Не ты. А то, как они вели себя по отношению к тебе. А, во-вторых, они просто оказались очень удобной и легкой мишенью. Я махаг, Чонгук. А реззу — то, чем занимаются все благородные воины-туареги и то, чем живет наш народ. Это заложено в нас с молоком наших пап, тебе ли это объяснять? Не ищи и не выдумывай скрытый смысл там, где его нет.        Тлеющее пламя под грудиной постепенно поддавалось контролю и не буйствовало так стихийно. Стали тому причиной шайтановы умело подобранные слова или признание Чонгуком своих поспешно сделанных выводов, — он будет разбираться позже. Сейчас же омега сглатывает дымный привкус ладана осевшего на корне языка, возвращаясь в реальность, где он до сих пор стоит в чужом жилище и не знает как теперь отсюда ретироваться. Да ему этого и не дают пока. Длинные пальцы, мягко увлекающие за подбородок, поворачивают его лицо аккурат к своему, чтобы наконец сцепиться взглядами.       Забыв о всяком воспитании уже на моменте, когда беспардонно ворвался в чужой эхан, Гук решает воспользоваться возможностью полноценно рассмотреть Тэхена.        Остановить свои бегающие глаза не представлялось возможным. Он голодно проходился по каждой знакомой, но всё же изменившейся с течением времени черте лица. Какой же он красивый. От лопоухого, долговязого шестнадцатилетнего подростка не осталось и следа. Перед ним стоял мужчина. Высокий, с натренированными мышцами и острой линией челюсти. Ровный нос, чувственный изгиб губ и созвездие родинок, что годами тщательно скрывалось под тегельмустом. На лбу, под глазом, на скуле, на кончике носа и нижней губе.        — Если бы ты перестал воспринимать в штыки каждое мое действие и почаще заглядывал чуть дальше своего носа, то понял бы, что сегодняшний набег был для тебя и во имя тебя.        Позолоченные загаром пальцы медленно отодвигают белокурый локон с нежной щеки, не удержавшись проходя по той большим снова и снова. У Чонгука кружится голова.        — Поэтому в ночь перед этим ты трахал Хани? — хрипит он.       — Ты прекрасен в своей ревности, Тин-Хинан, — губы альфы изгибаются в улыбке.       — Да кем ты себя…       Пространство вокруг сжимается до размеров атома, когда горячая ладонь ложится на затылок и нажимает, чтобы заткнуть чонгуков говорливый рот поцелуем. От шока у омеги в глотке застревает сдавленный писк и он ошалело хлопает ресницами, не сразу понимая что именно сейчас происходит. Губы альфы влажные, жадно, но бережно, будто Чонгук драгоценность, прижимались и сминали поочередно его онемевшие. Тэхен поцеловал его. Тот самый Тэхен, который лучший друг его брата, тот шайтан, с которым он воевал пол жизни, тот, к которому было опасно оттаивать, потому что это неизбежно грозило его сердцу крахом.       Опомнившись тот кладет потные ладошки на крепкую грудь, обжигаясь о нее, как о каленое железо, и давит, пытаясь вырваться из этого плена. Чертова рука на его затылке всё еще не дает отодвинуться, а протестующее мычание мало чем помогало, но когда под вдавленными в каменную грудину пальцами он ощущает вибрацию от утробного, совершенно животного рокота, то останавливает свое брыкание сам.        Огонь его сопротивления с шипением затапливался накатывающей волной подавленных когда-то чувств и эмоций. Прочная плотина наконец рушится и омега, прикрывая веки, двигает губами в ответ.        Они одновременно и шумно втягивают кислород, а секунды, что до этого тянулись патокой, теперь разгоняются до скорости света. Руки-предатели ползут вверх, зарываясь в темные пряди, сами ближе альфу притягивают, пока тот укладывает ладони Чонгуку на талию, успокаивающе поглаживая большими пальцами. Наконец-то мы там, где судьбой и Всевышним было предначертано нам быть — в руках друг друга, не думай ни о чем, не сомневайся, позволь этому случиться.        Усилившийся аромат чонгукова феромона сладким дурманом туманил Тэхену голову. Его песчаная акация. Преследовала во снах и наяву, заставила думать только о себе, не оставив и шанса другим. Как же долго он хотел ощутить этот вкус. А теперь порабощен.        — Мой цветок пустыни, — шепчет альфа, приникнув своим лбом к чужому. Гук осоловело моргает, слыша старшего будто из-под толщи воды, — моя самая яркая звезда, мой Тин-Хинан.       Короткие поцелуи рассыпаются по омежьему лицу, как песчинки по бархану, вновь достигая пленительных губ. А когда их языки обжигают друг друга в прикосновении, оба не сдерживают глухого стона.        Смущающие звуки глубоких поцелуев и коротких мокрых чмоков, нагревают омежьи щеки до оттенка розового заката, но Чонгуку так плевать. Он спустил с поводка свою запретную подростковую мечту, и, вполне возможно, потом сотню раз пожалеет. Но это будет потом. Сейчас он самозабвенно растворяется в Тэхене до знакомого сладко тянущего ощущения тяжести в низу живота.          — Тэхен, твой упрямый верблюд улегся поперек дороги, как его теперь… — Хосок хаотичным вихрем залетает в шатёр, но тут же стопорится, когда натыкается на рьяно поглощающую друг друга парочку, а разглядев белобрысую макушку брата, вовсе не может удержать свою челюсть от встречи с полом, — вашего ж папашу, Чонгук…?        Названный испуганно отрывается от альфы с абсолютно непристойным звуком и прячет свое ошалевшее лицо, вжимаясь носом в источающую ладан шею.        — Врываться в мой эхан у вас семейное? — со смешинкой в голосе шепчет ему на ухо Тэхен.       Омега шутку не оценил, медленно опустил свои руки на чужие, дабы отцепить мертвую хватку от своей талии, и наконец встретился со старшим братом глазами.        — Привет, Хо, — хрипит он и мысленно пробивает себе ладонью череп. Ну да, самое время поздороваться. Ничего умнее не придумал.        — Ага, приветики, — фыркает тот, — вы это… Обронили кой че.       — Что?       — Свою совесть, Аллах помилуй! Вам голову напекло? Что еще за новости?       — А ты какого иблиса врываешься куда не приглашали? — взъерошенным воробьем омега нападает в ответ.       — Ах, извините великодушно, что прервал вашу аудиенцию, — прикладывает манерно ладонь к груди, — свет мой, ты табака нажевался?        — Так, всё, я ухожу, — деловито движется Чонгук на выход.       — Гляньте-ка на него, не омега, а лисица в заячьей шкуре, — старший провожает веселым взглядом спину краснощекого брата. — Ну, дела. А что дальше в этом аттракционе чудес? Африка льдом покроется? И убери уже эту сытую улыбочку со своего лица, пока я тебя не ударил.       — Не могу, — еще ярче светится Тэ.       — Тогда я жду объяснений. 

***

      По традиции, перед отправкой каравана в путь, туареги устраивают праздник Тенде, чтобы пожелать удачи и подбодрить альф перед тяжелой дорогой. От мала до велика все собираются у огня. Повсюду слышится сакрит, издаваемый омегами, добрые молитвы и громкие песни о героических подвигах воинов-туарегов. Альфы обязательно бьют в тобол и танцуют замысловатые неистовые танцы, чтобы почтить своих предков и получить от них благословление.        Атмосфера витает вокруг просто замечательная. А еще в воздухе невообразимо аппетитно пахнет свежеиспеченными лепешками и мясом. Это и привлекает чонгуково внимание. Ну тянет его на покушать, когда он на нервах, что поделать? Жареные бараньи ребрышки так и манят, зазывая омегу своим шикарным видом. Умыкнув тарелку с нарезанными кусочками, тот собирает вокруг себя молодняк и этой дружной толпой они усаживаются на циновку подальше от центральных активностей, чтобы заточить сочного барашка. Так хотя бы у него будет шанс не сильно отсвечивать, да и за шумоголовой детворой заодно присмотрит. Какой он сегодня полезный, спасу нет!        — Чонгук? Я тебя ищу везде!       Ну вот, слился с толпой называется. Нарядный Чимин с нарисованными на скулах и лбу тонкими линиями и точками подсаживается к нему, складывая ноги по-турецки.        — Тебя сидеть с детьми заставили? — понимающе смотрит тот.       — Да нет, я сам, — жмет плечом.       — Ты? Сам? С детьми? — сомнительно прищуривается он. Ну где Чонгук и где дети? Хотя, иногда Чонгук сам как ребенок. — Лааадно. Ты как сквозь землю провалился последние два дня, а мне столько надо рассказать!        Еще б ему не провалиться. Боится, что кто-то прочитает у него на лбу его страшный секрет. А еще прячется. От Тэхена, естественно. Они после того поцелуя не виделись и не разговаривали, да и не особо хочется, потому что его мысли извели его за чуть больше чем сутки настолько, что он просто устал. Как себя будет вести альфа, как Чонгуку себя теперь вести, какие чувства он сейчас испытывает, чего по-настоящему хочет? Вот почему он предпочитает ни к чему не обязывающий флирт и такой же секс. Глубокие чувства утомляют.        — Да что-то нездоровилось, сейчас нормально уже, — он улыбается неоднозначно, — так что у тебя там за новости?        — Ну, я и Хосок… — на его щеках проступает румянец.       — Да ладно? — таращится он на друга и получает счастливый согласный кивок. — И ты мне только сейчас об этом говоришь? Я жду подробностей немедленно!        — Чонгук, прожуй мясо, а то у тебя щеки лопнут, — хихикает он, — в общем, я такой глупый! Да, представляешь, те подарки, ну украшения, были не от Юнги, а от твоего брата. Юнги лишь по его просьбе изготавливал изделия, а я думал, что… Господи, так стыдно теперь! Что он обо мне думал, когда я на него косился как умственно-отсталый? Умора, да?       — Да уж, обхохочешься, — фыркает он, — но спасибо Всевышнему и мне, конечно же, что вовремя тебя наставили на путь истинный и такая красивая пара получилась. Глядишь, скоро породнимся, — довольный Чонгук радостно чиминову руку стискивает в объятиях.        — Сломаешь же, — тот смеется, — ой, вот и Хоби! Хосок, мы здесь!        Чонгук прослеживает за направлением, куда Чимин счастливо машет, и давится только что откусанным кусочком лепешки. В их сторону шагает брат, а с ним и Тэхен.        — Вот же… — мученически тихо стонет Гук, — Чимин, я тебе тоже собирался кое-что рассказать…        — А? Что именно?        Но диалог приходится прервать, когда к ним подходят альфы. Дети наперебой приветствуют старших, а Чонгук начинает увлеченно рассматривать тарелку, будто та настоящее произведение искусства. Чертова неловкость опутывает его тело паутиной.        — А я думаю, куда подевался самый красивый омега нашего племени, а он тут, вместе с самым бедовым омегой нашего племени, — острит Хо.       — Жаль, что самому красивому омеге не достался самый красивый альфа, — не остается в долгу Гук.       — Ну, конечно, — парирует брат, — он достался тебе.       Хотелось спросить «которого из» он имеет ввиду, но мысленно хмыкнув, решил промолчать и не развивать тему. Знает, на кого братец намекает.        — Идем, папа просил нас подойти к нему, кажется, хотел о чем-то попросить тебя, — берет альфа чиминову руку в свою.       — М-меня? Твой папа?        Парочка переговариваясь спешно растворяется в толпе, а на место Чимина садится Тэхен, и хорошо, что вокруг такая шумная обстановка, иначе Чонгук бы оглушил всех своим сердцебиением. Кусок в горло теперь не лезет, но чтобы создать непринужденный вид, он с напускным безразличием отламывает от лепешки кусочек и отправляет в рот. Опущенные вниз глаза не видят, но всё его естество чует как шайтановы глаза прожигают его насквозь. Шальная мысль о том, что если он сейчас из-за этого подавится и откашлянный кусок полетит прямо альфе на его парадную гандуру, заставляет омегу изо всех сил сжать губы, дабы сдержать смешок. Аллах, помоги, какой же он дурной.       Сбоку раздается детский визг, едва ли не разрывающий чонгукову барабанную перепонку. Маленький омежка лет шести кидается ему на шею.       — Чонгук, Йон положил на меня дохлого жука! — испуганный ребенок обливается слезами прижимаясь к блондину.       Рядом сидящий Тэхен поворачивается к мелкому альфе по имени Йон, что уже дуется на ябеду, и укоряюще мотает головой.        — Значит, подойди и дай ему в глаз, — с видом мудреца изрекает старший.        — Дэян, не надо никого бить, — встревает альфа, на что Гук фыркает, — а то, ну знаешь, вырастешь и придется его целовать, а он без глаза.        — Пфф, для этого глаз не нужен, а вот за свои плохие поступки нужно отвечать сразу же, — парирует омега.       — Очень часто альфы дразнят омег, потому что те им сильно нравятся.       — Чушь собачья. Не слушай его, Дэян. Дэян…?        Они с Тэхеном синхронно оборачиваются и видят, как дети уже спокойно сидят рядом, болтают, рассматривая причудливой формы камешек, и совсем не обращают внимания на взрослых. Чонгук хмыкает. Что было б, если бы каждая их с Тэхеном ссора заканчивалась так?        — Кажется, наши советы тут не нужны, — его глаза блестят задором, — идем, Тин-Хинан.       Он встает сам и подает руку омеге, а тот смотрит на мужскую ладонь как на змею, которая того гляди кинется в смертельном броске.        — Куда?        Ответа не следует, длинные пальцы лишь сгибаются пару раз, безмолвно прося ускориться и не задавать лишних вопросов. Чонгук, хоть и закатывает глаза к небу демонстративно, но самого себя обмануть не получается — мелко дрожащие руки и ватные ноги выдают его волнение с потрохами. Выдохнув, он всё же протягивает альфе свою ладошку, что тут же попадает в крепкий капкан, вырваться из которого теперь не получалось. Он пробовал.        — Хватит брыкаться.       — И что дальше? С каких пор мы вдруг стали друзьями и ходим за ручку как детсадовцы? Ты все так же меня бесишь, — пыхтит омега.       — А я от тебя без ума.       Глубокий тембр без тени насмешки оглушает его подобно выстрелу.        Он сказал что?        Шесть слов выбивают почву из-под ног. И это несправедливо. Для его итак разворошенной собственными терзаниями в хлам души это станет самой жестокой шуткой из тэхенова репертуара. После того, что между ними произошло уж точно.        — Можешь ничего не говорить, но бессмысленно отрицать то, что нас тянет друг к другу. Я вижу твои глаза, Тин-Хинан, они говорящие, и твоё тело тоже мне не лжет, даже если ты уверен в обратном.       — Как самоуверенно, — фыркает Чонгук, а самого мандраж бьёт.        — Выпускай и дальше свои колючки, если тебе от этого легче, это ничего не изменит.        Ответить было нечего, поэтому дальше шли молча. Надо бы подумать. Подумать о многом. Например, о том, что теперь будет дальше. Но рядом с альфой он не мог толком сосредоточиться и его мысли превращались в чистый лист. Только сейчас обратил внимание, что альфа его тыльную поверхность ладони большим пальцем нежно гладит, словно успокаивает. Теплый ладан к цветущей акации льнёт, переплетается тесно и уютным облаком окутывает, подавляя напряжение.       Соплеменники удивленно на знаменитый дуэт поглядывают, Чонгука излишним вниманием смущают. По пути им встречается Хани с друзьями и тот, едва их заметив, в лице меняется от вида идущих за руку альфы и омеги. Усмехается едко, мол «так я и думал». Да только Гуку дéла нет никакого до чужой драмы. Со своей бы сначала разобраться.        Вновь оказавшись в гуще событий, они попадают на начало традиционного обряда, уходящего своими корнями в древние времена. Дабы Всевышний и дýхи Сахары оберегали караван, омеги надевали на шеи альф талисманы с суннами из Корана, замужние — мужьям, а незамужние альфы получали обереги от пап, братьев или же от омег почитаемых семей. Это был очень сокровенный момент, момент единения и вместе с тем расставания.       — Чонгук, возьми свой амулет, — Латиф привлекает внимание сына, кивая подбородком на стремительно пустеющий серебряный поднос с выполненными омегами вручную украшениями. Гук на каждый переход мастерил одно такое, и этот раз не стал исключением.        На глаза попадается Джин, что приглаживает свой амулет на груди Намджуна, пока мадугу бережно поглаживает только-только начинающий округляться животик. Эти «неразлучники», как их прозвал блондин, выглядят так сладко, что можно получить кариес только смотря на них.        По левую сторону папа, а потом и смущенный Чимин, уже водружают Хосоку на шею свои обереги, получая от того благодарные поцелуи в руки через ткань тегельмуста. Теперь очередь Чонгука.       Подцепив пальцами плетеную веревочку он медитативно вглядывается в своё причудливое изделие из кожи. Затем смотрит на Хосока. Снова перемещает взор на амулет. Глубоко вздыхает и вместо того, чтобы зашагать вперёд к брату, поворачивается назад. Туда, где шайтанову руку отпустил мгновение назад. Пусть никто кроме брата доселе не получал от него таких подарков, и пусть это намерение ему самому сейчас кажется полным безумием не поддающимся логике, но внезапный порыв оказывается сильнее здравого смысла.        — Пусть Аллах благословит твой путь, — на грани шепота слышится его голос, когда оберег на мощную грудь ложится.       Но альфа каждой букве внимает. Для него все вокруг меркнет и глохнет, кроме белокурого ангела, что губу закусывает застенчиво и усердно зрительного контакта избегает.        А душа туарежского воина уже норовит принца с родинкой под нижней губой единственной верой для себя признать. Этот омега ему любых богов собой грозится заменить.       Беззвучной поступью к ним осторожно тэхенов папа приближается, боясь прервать причудливый и редкий момент безветренного штиля между этими двумя.        — Чонгуки, — взрослый омега ласково по его ровной спине ладонью проходится. Родительское сердце трогательно сжимается при виде смущенного омеги и висящего на шее сына украшения. Как же быстро выросли эти сорванцы.       — Господин Амади, — блондин почтительно голову склоняет.        — Смотрю на вас, нарадоваться не могу, — такая же квадратной формы улыбка, что сыну досталась, светится в подступающих сумерках. Альфа глазами говорит «не сейчас, папа, еще не время» и старший согласно кивает. — Позволишь и мне, сын? — в руках мелькает талисман.       — Конечно.       Чонгук тактично оставляет их наедине, заодно пользуется возможностью немного выдохнуть и побыть одному. «Вот уж не думал, что доживу до такого» — мысленно фыркает он. А когда-то плевался, что кроме как брату что-либо с его руки на такой церемонии в ближайшем будущем никому не светит.       Что изменилось? И правда ведь, у него были связи с альфами, но никто из них даже не рассчитывал на такого рода прилюдно оказанное внимание. Наличие свидетелей в своей личной жизни он всегда старался избегать и не делать компрометирующих движений, особенно в поле зрения своей семьи, которая к слову сейчас на него красноречиво поглядывает. Мда, вот что он имеет ввиду. Папа, перед которым он совсем недавно в хвост и в гриву хаял Тэхена, с него теперь не слезет.        Хосок молчаливо присаживается рядом с ним, также устремляя глаза в костер.        — Ты не обиделся? Изначально, я делал его для тебя.       — Шутишь? Я в предвкушении, — не скрывает веселье в голосе альфа.       — Каком еще?        — Да так, — он неоднозначно ведет плечом, — а вообще, у меня до сих пор в голове не укладывается, ну, всё это. Я надеюсь, это не очередной твой коварный план — вскружить голову Тэхену, чтобы припомнить ему за всё хорошее, что между вами было?       — Спасибо, что подкинул мне идею.       — Чонгук, я серьезно. Остановитесь. Второго раунда ваших боёв без правил наше племя не переживет.       — Да ладно тебе, — хохочет омега обнажая кроличью улыбку, — ты настолько плохого обо мне мнения?       — Нет, я люблю тебя, свет мой, — альфа притягивает брата к себе и белокурая голова укладывается на сильное плечо. — С первого дня как увидел. Ты часть моей души.       — И я люблю тебя, Хо. Знаешь, ты стал моим первым лучшим другом и я просто не мог смириться, когда какой-то Тэхен пришел и занял моё место.        — Проклятье, Гу, ты впрямь думал, что кто-то сможет заменить мне тебя?       — В свое оправдание скажу, что был принимающим всё за чистую монету ребенком. Естественно, сейчас я так не думаю.       — Никто и никогда в жизни мне брата родного не заменит. — пальцы мягко сжимаются на омежьем плече. — Прости, если когда-либо заставил тебя почувствовать себя оставленным или неважным.        — Нет, всё в порядке, правда. Это просто часть взросления, теперь я это понимаю.        — Хорошо. — они еще немного сидят в безмолвии, любуясь языками пламени и отпустив все мысли в вечернее небо, пока голос альфы вновь не нарушает тишину. — Кушать хочешь?

***

      С рассветом пришла пора отправляться в Гао. Тонконогие дромадеры, украшенные узорчатыми попонами и уже нагруженные товаром, терпеливо ожидали своих хозяев. Путь предстоял неблизкий, поэтому туарегам нужно было проверить каждую деталь. Если бы не настырный Чимин, который буквально за шкирку выволок спящего Гука из шатра, чтобы попрощаться с путниками, то спал бы тот до сих пор и видел сладкие сны. А теперь, и тот сонным цыпленком стоит и рядом с ним Чонгук с лицом пожеванной верблюдом сандалии. Изверг, а не омега.        — Чтоб ты знал, я в такую рань даже на свои похороны не встану. Вам с Хосоком что, ночи не хватило напрощаться? Я-то тут тебе зачем? — цыкает он. — Влюбленность делает из людей бестолочей.        — Хватит бухтеть, как мой дед. О, идёт.        Чимин приободрившейся газелью ускакал к Хосоку, а Тэхен, дав парочке побыть наедине в последние минуты перед отбытием, медленно направился прямиком к Гуку.        Аллах, помилуй, он же без грамма косметики! Знал бы, что Чимин его так подставит, не смывал бы свой вчерашний боевой раскрас. Где-то на задворках мелькнула мысль о том, почему это его стало вообще волновать как он выглядит перед этим альфой и что тот о нем подумает? С каких пор он ищет чьего-то одобрения? Черт.        А у Тэхена под вуалью тегельмуста улыбка растягивается от умиления. Какой же Чонгук красивый. Нежному лицу в отсутствии черной сурьмы на глазах не дашь больше восемнадцати. Сонный, очаровательный и уютный. Если бы каждое утро он просыпался и видел рядом такого омегу — был бы самым счастливым альфой на земле.        — Доброе утро.       — Да уж добрее видали, — тот бурчит из-под пшеничных в рассветном солнце волн волос, рассматривая свой браслет на лодыжке, будто впервые его видит.       — Не прячь от меня свой взгляд, Тин-Хинан. Позволь мне насладиться им напоследок, — тихо просит он.       Под шумный вздох два черных агата сталкиваются с теплыми карими омутами, у которых на дне обожание затаилось. С особым усердием альфа в память пытается впитать омежий облик, чтобы душу им согревать холодными пустынными ночами и за месяц от тоски не сгинуть.        Почти физически омега ощущает скользящий взгляд по его лицу. «Не бывает у людей таких глаз» — думает Гук. Выводящих из равновесия за долю секунды не прилагая усилий никаких. Ведь стоит только шайтановым зрачкам на его розовых губах задержаться, и он тут же облизывается рефлекторно, почти приглашающе. И оба догадываются, что могло бы случиться останься они только вдвоем. Вслух произнесенные накануне Тэхеном слова об их взаимном влечении, подобно древнему шаманскому проклятью, возымели силу и словно пробудили первородную магию между альфой и омегой, издевательски затягивающую на их шеях петли.        Слишком долго от судьбы бежали и противились, а та не глупая, нагнала сквозь года и заставит теперь в водовороте из чувств захлебнуться.        — Ты вчера как дымка растворился в суете, и я не успел поблагодарить тебя за оберег.        — Не за что, пусть будет во благо.       Альфа делает еще шаг, нависая над младшим скалой, так, чтобы его негромкий голос с хрипотцой был слышен только ему.       — Есть за что. И я буду беречь как зеницу ока твой подарок, моя песчаная акация.        Чонгуковы ноздри до хмельного головокружения втягивают яркий ладан, пока сам Тэхен рьяно насыщается пудровым дурманом цветущей акации. Только минуту спустя омега опомнившись понимает, что сейчас было.        Они друг друга помечали.        Высвободили свои феромоны как чертовы животные, неконтролирующие свои инстинкты. Полное безумие.       — Будешь скучать по мне?       — Ничуть. Целый месяц без твоего раздражающего присутствия превратит мою жизнь в Эдемский сад.       — И я буду.       Мадугу свистит о завершении сборов, призывая всадников оседлать своих мехари, и с последними словами прощания мужчины оставляют своих провожающих. Удаляющиеся всё дальше и дальше в караванной веренице спины туарегов запустили отсчет времени длиною в месяц.       Они будут проходить проверку на прочность опасной пустыней, а туарежские омеги тоскливым ожиданием.