***
Несомненно, наблюдать за собственной матерью, лежащей в гуще крови не очень-то и приятное зрелище, но спроси у Эмити, завораживало-ли оно, она бы без тени сомнения на лице ответила бы давно принятое «да». Прежде эти две жалкие буквы впивались в сердце концами лезвий клинков, доводя до ужасающих Луз криков и истерик. Но сейчас младшая Блайт гордо бы задрав подбородок, сказала бы ответы на все вопросы относительно того случая с матерью. И конечно же весь вечер она проревела в плечо Носеды со словами какая же она дура. Зрелище пугающее, когда вокруг тебе десятки камер и микрофонов, а ты словно олень по ошибке зашедший сюда. Яркие вспышки, громкие вопросы и монотонный бубнеж репортёров — то, что никогда не забудется в том дне, как и крупная сумма, списанная с счёта отца, чтобы младшая не загремела в колонию. Бесспорно Аладор беспокоился за дитятко, но по его словам, сказаным те же вечером, становилось ясно, что приобретать репутацию отца психопатки он пока что не готов. И Эмити задалась вопросом, а что если бы их с Луз ребёнок поступил бы так же? Сознание, что не странно, зацепилось именно за вторую часть предложения. Их с Луз… Ребёнок?.. Ступор пришёл неосознанно, но так быстро, что запутавшаяся в собственных мыслях девушка споткнулась у себя же в голове, громко разбивая черепушку на кучу мелких осколков. И даже вроде как все со временем устаканилось, но эта неожиданная мысль не давала покоя, буквально разъедая изнутри. Но завидев отношение Луз к Кингу, Эмити поняла, что наедине с Носедой своего ребёнка точно не оставит.***
Выдернуло из размышлений девушку тихое «кхм-кхм», так же чужая тёплая ладонь на плече. — Ты чего такая грустная? — Эмити поймала себя на мысли, что не хочет врезать этому человек за то, что он посмел побеспокоить королевишну Блайт. — Тебя увидела, — буркнул она, но вкрадчивый шёпот собеседника вынудил глянуть на его лицо. И конечно она не ожидала увидеть там саму Идалин Клоторн, явившуюся собственной персоной. — Воу-воу. Детка, полегче. Я знаю, что моё королевской личико немного сейчас не фотогиенично, но чтобы настолько… — Ида прыснула, видя смятение на лице Эмити, продолжавшей шокировано глядеть на приезжую. — Ладно. Я сюда забежала, чтобы Луз найти, где эта мелкая? — Женщина оглянулась, замечая, что атмосфера тоски в комнате висит немерянная. — Она?.. — Эмити сжала руки в кулаки и наконец приподнялась в положение сидя. — Ты ошиблась. Её здесь нет. — Блайт не рискнула смотреть в янтарные глаза напротив, боясь увидеть в них даже толику призрения. — Нету значит? Она решила в прятки поиграть или меня боится? — Ида грустно хмыкнула, вставая с постели и направляясь к выходу из комнаты. — Не переживай, эта мелочь всегда выбирается из любых бед. — Она подмигнула и нырнула за дверь. Эмити захотелось разрыдаться от этих слов, произнесённых не первый раз этим человеком, да и в общем не впервой такое приходится слушать нежным ушкам Блайт. — Было бы хорошо, если бы всё решалось так просто. — Девушка вновь откинулась назад, закрывая глаза ладонями, пока по щекам не потекли первые слёзы.***
По дороге в квартиру, проезжая мимо «The Red Lion», Луз сбавила скорость… но потом снова нажала на газ. Двушка не радовала глаз от слова совсем. В одной из комнат Луз спала, в другой делала всё остальное. В её центре стоял пошарпанный пластиковый стол, заставленный алюминиевыми подносами от замороженных обедов, в их растёкшемся соусе были погребены бычки. В последнее время внутренности всё больше поглощала странная пустота, желание заглушить которую не угасало, распаляясь всё сильнее, когда она ехала по Касл-Рок, но вместо того, чтобы повернуть машину направо, ехала влево на Джон-авеню, а не на родную Стэнтон-стрит. Луз проклинала архитекторов за то, что их тупые умы догадались сделать так, чтобы с Джон-авеню было прекрасно видно её дом. В последнее время желание сорваться разрасталось. Прошло всего четыре дня, а ты уже не можешь жить без дури, сучка? Твердил голос в голове, а Носеда и не противилась, потому что знала, что он прав. Он всегда прав. И она решила забыть о том, что именно он тогда и сказал, что съесть одну таблеточку будет неплохим решением. И она верила ему, потому что он всегда прав. Она верила до последнего. Оттягивала момент, когда иллюзия выстроенная своим больным органом меж ушей, рухнет. Но как говорится, убежать от неизбежного нельзя? Казалось, она упала на пути в метро, глупо ожидая, что это бесконечное количество составов покажет свой хвост, и в глаза ударит яркий свет, открывая мир уставшему взгляду вновь. Но этого, почему-то, не случалось. Днище состава сменялось другим, а в редкие просветы, когда выпадала возможность выбраться, настигало очередное днище, помалу отрубая части тела, своими жестокими колёсами. Каждый раз происходящая несуразица убивала изнутри, словно пытаясь выбраться, она оступилась, задевая контактный рельс. И конечно, блять, она перестала пытаться выбраться, потому что он говорил, что это не имеет значения. Она не имеет значения. А он всегда прав. Он плохого не скажет. Он верен как пёс, в отличии от грязных шавок людей. Он гребаный Господь Бог, проводящий её самолично прямо в рай. И ей абсолютно наплевать, что показывая врата, он грубо швырял её вниз, прямо к ублюдкам грешникам, пляшущим на углях. Запах горелой плоти и жира — вот какая гадость ни за что бы не пришла в голову при мысли «а чем же завершается каждый такой поход к вратам?» Господ бросил её, как поступил однажды отец. Бросил без ответов на заданные вопросы в тот день. Но ответил на все вопросы именно он; колкими фразами, которые почему-то заели в голове как правдивая и неизменная истина. Каждый представлял отца Богом, а отец тебя бросил. Что это тебе говорит о Боге? Признайся, что Богу ты не нужен. Скорее всего, что он тебя не хотел. Он тебя, похоже, ненавидит и это не самое страшное в жизни. Плевать нам на ад и на рай нам плевать, мы нежеланные божьи дети, ну и пусть! Она верила и ни в коем случае не отрицала, ведь иначе он будет зол и в таком случае наказание останется неизбежным. Например, марафон в пять километров, коий пока не пробежит, не получит ничего кроме грязных мыслей и такого же мысленного и грязного пистолета во рту. «Когда у тебя во рту пистолет, и ты сжимаешь зубами его ствол, говорить удаётся только одними гласными…» И чёрт возьми, как же он был прав! Грязный пистолет, отверстия просверленные в нём вручную, которые ощупывались кончиком языка. И голову беспокоил лишь один вопрос, когда дуло выходило изо рта. «Насколько этот пистолет грязен?» Возможно, во время марафона она наткнётся на шайку каких-то остолопов, желающих расквасить её хмурую морду. А она улыбнётся. Не откажется от кулака прилетевшего в нос. Не откажется от разбитого в кровь личика. И конечно не откажется, если нож окажется всажен ей прямо в печень. «Я бежал пока мышцы не начало жечь огнем, а кровь не стала едкой как кислота… и тогда, я побежал дальше…» Она так и делала, потому что иначе он будет недоволен. В худшем случае зол. В наихудшем — безразличен. Она и сама не знала, почему боится его безразличия. Возможно потому что это затишье перед бурей? Сколько бы раз она не пыталась ему угодить, он всегда оставался недоволен. И наплевать ей, что буквально минуту назад она говорила, что он бывает удовлетворён. Наглая ложь. И она вновь не знала о чём именно лгала. О том что ей плевать, или что он не бывает польщён. И о чёрт, конечно она не ожидала, что он встретит её, когда ЛСД-марка будет успешно закинута на язык. Не ожидала и того, что он покажет своё рыло. Какое же оно было отвратительное. Но ещё большим шоком для Носеды оказалось, что это был именно он. Он и никто иной. Его мерзкий баритон, хриплый смех и издевательские насмешки — вот что мучило её кошмарами по ночам. Ходило попятам десяток лет, не упуская из виду. И как только она смогла скрыться он возник словно из неоткуда, хватая за глотку с пронзительным воплем «Ты настолько слаба, мразь?!». — Ты, блять, я понимаю, видеть меня не хотела, но себя какого хуя гробишь? — Он схватил за глотку, прижимая к стене. — Какого ты хера гробишь себя? Тебе на меня плевать? А я всё ещё живу. Пока ты не видишь. Пока ты свои глазки ебаного котёнка открыть не можешь, мне приходится вытаскивать твою задницу из мест, в которые ты себя затащила. Я стараюсь за тебя, а ты вот чем мне отплачиваешь, да? Неблагодарная скотина! — Ты, глупое одноклеточное существо, без меня не выживешь, потому что не умеешь этого делать! Именно я спасаю твою наглую задницу из передряг, а я оказываюсь удостоен лишь такого распиздяйского отношения? Знаешь, — он наклонился к её уху, обжигая его горячим дыханием, — ты не изменился, Носеда. Голова неистово затрещала, а морок развеялся, оставляя после себя на фоне лишь разбитый стеклянный столик из икеи. Он прав. Я не изменился. Всё такой же больной и мерзкий. Всё что осталось Луз, так это разлечься на стекле разбитого столика, вытирая нос, хлещущий кровью, костяшками побитых кулаков. И абсолютно наплевать, что все руки в крошке стекла. Не впервой переживать такое. Не впервой в одиночестве и спёртой отчаянности.