Из чего только сделаны девочки?

— Мадам, немедленно опустите пистолет на пол и поднимите руки! Огромный, роскошный особняк в стиле английской готики. Его хозяйка стоит на верху лестницы, и, не будь ступеньки сделаны из тёмно-бардового мрамора, на них были бы видны подсохшие пятна крови. Безупречно ровные, узкие и белые плечи хозяйки хрустят, как кукольные шарниры, когда женщина, не сводя глаз с полицейских, потягивается и снова смыкает вытянутые руки на корпусе пистолета. — Господа… Не многовато ли вас четверых для одной леди? Алые, геометрически правильные линии рта растягиваются в улыбке. Острый контур губ гармонирует с сердцеобразным вырезом лифа, который переходит в тугой корсет — безбожно неудобное изобретение моды шестнадцатого века. Кровавый шёлк платья ниспадает складками на пол, соскальзывает на несколько ступенек ниже той, на которой стоит хозяйка. Даже с пистолетом в руках, испачканная в чужой крови, она нечеловечески прекрасна. Она прекрасна, как кукла, которой мечтала бы обладать любая девочка. — Мадам, вы сейчас оказываете сопротивление сотрудникам полиции, — внятно произносит коммандер. Словно верит в то, что она в этот раз его услышит и ощутит страх, или вину, или стыд, или беспомощность, или какое-то другое чувство, ей совершенно чуждое. Хозяйка ласково и нежно ощупывает взглядом нацеленные на неё четыре ствола, и глаза похотливо щурятся. — Хотите поиграть, джентльмены? Ну что ж, давайте поиграем. Если пообещаете, что мне не будет с вами скучно! Если бы в холл добавить чуть больше света, кроме того, что горит в декоративных чугунных канделябрах-светильниках вдоль стены, полицейские разглядели бы брызги крови под её макияжем. Брызги крови, лежащие между слоями пудры от Dolce & Gabbana, кокаина и растолчённых в порошок таблеток пропоксифена. Однако такого света достаточно, чтобы они заметили в центре холла высокое кресло, повернутое к двери резной спинкой. — Сэр… Что это? — молодой офицер настороженно кивает в ту сторону. Торчащая из-за спинки человеческая голова безвольно падает на плечо того, кто сидит в этом кресле. Вернее, головой это трудно назвать. Понятно, что безволосый, блестящий от кровавой влаги, с торчащими лоскутами кожи круглый элемент тела вряд ли принадлежит живому человеку. — Миссис Даллес, опустите пистолет и объясните, что здесь произошло! Кто этот человек? Что вы сделали? Женщина поправляет прицел. Теперь её пистолет направлен точно в пах коммандеру. Она не сомневается в том, что без труда, даже с такого расстояния и в полутьме, отстрелит его яйца. Она уже чувствует, как они поджались в этом предчувствии. — Не переживай. Он не составит тебе конкуренции, красавчик. Она резко кивает в сторону трупа на кресле. Огненно-рыжая чёлка падает набок и открывает глаза, снисходительно смотрящие на трёх вооруженных мужчин. — Миссис Даллес, если вы не опустите оружие, я буду вынужден стрелять! Грозный голос коммандера обрывается под конец. В воздухе повисает неловкая тишина. Мужчина чувствует, что исчерпал своё право на последнее предупреждение и теперь должен действовать. Но и выстрелить он не может. И поэтому он испытывает невольное облегчение, когда взломанная дверь открывается и кто-то входит в дом. Хилый, низкорослый парнишка, одетый в мятые джинсы, подвороты которых зашлёпаны свежей грязью, и наспех заправленную в них клетчатую рубашку, застегнутую не на все пуговицы, и даже без куртки, хотя на улице — сырая апрельская ночь. На впалой щеке до сих пор виден след от подушки. Должно быть, маленький лунатик во сне ошибся дверью, пересёк запретительную жёлтую ленту, оцепившую дом, и случайно попал прямиком в ад. В свой самый страшный ночной кошмар. Из современных реалий — в средневековое поместье беспощадной баронеты-убийцы. И пути назад нет. — Здесь место преступления! Кто его сюда пустил?! Кто ты?! — в недоумении кричит офицер полиции. Но в следующий момент видит в кукольно-маленькой руке лист плотной бумаги с кровавым пятном печати. Которая так диссонирует с этой рукой, со всем этим воплощением несчастного, сиротского детства, сошедшего со страниц Диккенса. — Ордер Судебного комитета Тайного совета, — спокойно произносит паренёк прямо в чёрную смертельную бездну дула пистолета, направленного ему в лицо. Другая рука тотчас вынимает из кармана джинсов револьвер и бойко взводит курок. — Сиэль! Ты пришёл, мой дорогой мальчик? Боже! Во что ты одет? Как ты выглядишь? Понимаю, что устаёшь на работе, но тебе всегда нужно держать марку. Как я скучала! Женщина на лестнице расплывается в улыбке, простирает к юноше руки — пальцы одной из них по-прежнему зажимают курок пистолета в готовности выстрелить через секунду, две или три. — Опустить оружие, господа. Голос его тих, но полицейским этого достаточно, чтобы немедленно повиноваться приказу. Парень поднимает припухшие от недосыпа глаза на женщину. — Анджелина, опусти оружие. Большеглазое фарфоровое лицо выглядит сейчас по-настоящему кукольным, оттого что оно не выражает ни единой живой эмоции. — Ты говоришь это, направляя пистолет на родную тётушку! Отец бы тобой вряд ли гордился, — вскрикивает Анджелина с досадой. — Эй! Чего стоим без дела, мальчики? — тут же окликает она полицейских. — Живенько осматривать место преступления! Искать следы! Составлять протокол! Ну же?! Ты и ты — займитесь первым этажом. Вы двое — наверх. Она поочерёдно указывает пистолетом на каждого из полицейских, словно на своих слуг. Те бросают вопросительный взгляд на парня, потому что, вопреки всей несправедливости закона, именно в руках этого сопляка сейчас их репутация, честь, карьера и, возможно, жизнь. И им приходится верить в то, что он обезвредит эту жуткую, помешанную убийцу. — Делайте, что она говорит, — приказывает Сиэль. — Слышали, что сказал мой мальчик? Вы вдвоём! Быстро сложили оружие на пол, подняли руки и — наверх. Вот молодцы, хорошие мальчики… Когда мужчины поднимаются по лестнице, она тычет одного из них пистолетом в бок, потому что тот хотел опустить руки. — Эй! Держим руки! Сиэль равнодушно ловит взглядом полный ненависти взгляд молодого офицера. Медленно кладёт пистолет на пол и делает шаг к лестнице. Если у него не припрятано никакого запасного оружия, он глупец, непроходимый глупец. Шаг. Другой. Ещё одиннадцать ступенек. Десять… Кадык парня вздрагивает, в горле болезненно застревает слюна. Он останавливается: ждёт, что Анджелина тоже опустит оружие.       Двое служителей закона тем временем подходят к креслу в центре холла. Рядом всё ещё слышится мускатный шлейф мужского парфюма от Burberry. При свете фонарика фиксируют травмы, от которых скончался этот человек. Пожилой мужчина лет шестидесяти. Он до сих пор зафиксирован в сидячем положении кожаными ремнями. С его головы начисто снят скальп, вырваны ногти на руках, переломанные пальцы растопырены, словно он до сих пор пытается за что-то схватиться. Брюки серого клетчатого костюма от Dior расстёгнуты и пропитаны кровью. Вместо полового органа — большая чёрно-красная рана с поразительно ровными краями, словно убийца очень умело обращался с ножом. Из дыр выколотых глаз до сих пор сочатся, перемешанные с кровью, гнойно-мутные остатки стекловидного тела. Изо рта, окоченевшего в приоткрытом состоянии, торчит короткий кусок отрезанного языка. Есть вероятность, что большинство травм мужчина получил, будучи в сознании. В доме стоит густой металлический запах крови, которая сильно пропитала бархатную обивку кресла. Так много крови… Она везде. Немолодой коммандер, повидавший на службе всякое, проговаривает каждое телесное повреждение, чтобы напарник зафиксировал. Его хриплый голос подрагивает. Было бы не так дико и жутко, если не принимать во внимание, что всё это дело рук одной хрупкой женщины. А Сиэль по-прежнему стоит в метре от неё, смотрит прямо в глаза и верит, что она опустит оружие. И она опускает. Кладёт на перила. Убитого, конечно, сейчас опознать проблематично, ведь с его тела удалены все отличительные признаки. Причём сделано всё так дотошно, как будто убийца перед пытками разложил перед собой добротный набор медицинских инструментов. — Кто этот мужчина, миссис Даллес? — Фредерик Буассар, — отвечает Сиэль вместо неё. В бесчувственных глазах парня появляется что-то человеческое. Какое-то пронзительное недоумение. И он полушёпотом задаёт один вопрос: — Зачем?.. Зачем, тётушка Анна? Ты ведь доктор. Зачем ты убила..? На таком расстоянии он видит, как дрожат крохотные капельки крови на ее длинных наращенных ресницах. Скрывая волнение, он рассчитывает траекторию своего прыжка, при котором успеет выбить пистолет из рук женщины. Анджелина тоскливо вздыхает. — Ох, Сиэль… Будь твоё сердечко не таким холодным, ты бы многое понял. Она протягивает руки. И Сиэль шаг за шагом подходит, приглашённый в объятия королевы этого кровавого и совершенно безумного спектакля. Но Сиэль каким-то краешком своего «холодного сердца» верит, что она не причинит ему зла. Он прижимается к упругим силиконовым округлостям, на которых засохли размазанные капли крови. Жёсткая фурнитура корсета колет его в живот. — Где Грелль, Анджелина? Он в доме? Что с ним? — Грелль? — удивлённо переспрашивает та. Обняв парня за плечи, напевает мелодию какой-то колыбельной, которую ему никогда не пели в детстве.       Двое полицейских, которых отправили осматривать второй этаж, отпирают очередную дверь. На широкой постели кто-то лежит. Под белой простыней с проступившим пятном крови угадываются очертания худого тела. Офицер первым делом срывает простыню. Совершенно голое создание мужского пола, на что указывают первичные признаки. Лет восемнадцати, не более. Приделанные к ножкам кровати кожаные ремни, как браслеты, закреплены на его лодыжках и запястьях. Лица не разглядеть: оно повёрнуто к стене и спрятано в кроваво-рыжих волосах, разметанных по простыне. На их фоне не сразу даже удаётся заметить огнестрельную рану на груди, немного выше тёмной точечки соска. Зрелище чем-то напоминает картину эпохи Возрождения. Полицейский сжимает пальцами маленький, слабо развитый кадык юноши, ища пульс. Убрав руку, глядит на напарника, поджимает губы и отрицательно качает головой. — Я убила его, — продолжает Анджелина. Её голос становится тёплым и ласковым, как мелодия колыбельной, которую она напевает. — Хотела и тебя тоже… Чтобы никто-никто на свете больше не смог обидеть моих мальчиков. — Но я ужасно рада, мой дорогой, — говорит она дальше. — Наконец-то я выиграла! — Выиграла?.. — Помнишь, как мы с тобой играли в шахматы? Ох, ты всегда выигрывал. А я мечтала тоже хотя бы раз… Только не говори сейчас, что ты поддался мне, как мальчик девочке! Это неправда! Я играла честно! Её глаза горят такой радостью, словно она в самом деле не совершила никакого преступления, а всего лишь выиграла партию в шахматы. И она так искренна в своей радости, что Сиэль невольно проникает в мир ее больного рассудка и сомневается, не привиделась ли ему сегодняшняя ночь? Может, и нет никаких убийств, нет полиции, нет крови? А он просто пришёл в гости к своей доброй, красивой тетушке Анне?.. — Перестаньте нести этот бред. Вы убийца. Этому нет никакого оправдания, — пытаясь сохранить трезвый рассудок, непререкаемо заявляет Сиэль. — По приказу королевы, я должен вас арестовать. Силиконовая грудь Анджелины вздымается в глубоком, грустном вздохе. — Мм… Думаю, королева как женщина смогла бы меня понять. Что ж. Перед тем, как арестовать меня, знай, что я всегда любила тебя, Сиэль! — кричит она, и из уголка глаза стекает чёрная от подводки слеза. — Прости… Прости меня, мой мальчик! Пообещай, что всегда будешь любить свою тётушку Анну, какой бы плохой она ни была! Пистолет оказывается в её руке так быстро, что Сиэлю не хватает внимания и ловкости выбить его из рук.