***
Дом стоит на окраине города. В месте, называемом Расческами. Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квадратно-бетонных дворов — предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли, — обнесенные заборами пустыри. Труха снесенных домов, гнездилища крыс и бродячих собак гораздо более интересны молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы — интервалы между зубьями. На нейтральной территории между двумя мирами — зубцов и пустырей — стоит Дом. Его называют Серым. Он стар и по возрасту ближе к пустырям — захоронениям его ровесников. Он одинок — другие дома сторонятся его — и не похож на зубец, потому что не тянется вверх. В нем три этажа, фасад смотрит на трассу, у него тоже есть двор — длинный прямоугольник, обнесенный сеткой. Дом серый спереди и расписан яркими красками с внутренней, дворовой стороны. Здесь его стены украшают рисунки-бабочки, размером с небольшие самолеты, слоны со стрекозиными крыльями, глазастые цветы, мандалы и солнечные диски. Все это со двора. Фасад гол и мрачен, каким ему и полагается быть. Серый Дом не любят. Никто не скажет об этом вслух, но жители Расчесок предпочли бы, чтобы его не было рядом. Они предпочли бы, чтобы его не было вообще. Они появились перед Домом жарким августовским днем, в час, не дающий теней. Женщина и мальчик. Улица была пустынна, солнце выжгло ее. Чахлые деревья вдоль мостовой от него не спасали, не спасали и стены домов, плавившихся в ярко-синем небе раскаленными зубьями. Асфальт проминался под ногами. Каблуки женщины выдавливали в нем маленькие дырочки, которые тянулись за ней аккуратной цепочкой, как следы очень странного зверя. Они шли медленно. Мальчик — от усталости, женщина — скованная тяжестью чемодана. Оба в белом, светлоголовые, оба чуть выше, чем им полагалось: мальчику по возрасту, женщине — чтобы казаться женственной. Женщина была красива и привыкла привлекать внимание, но сейчас на нее некому было глазеть, чему она была только рада. Плавность ее походки изуродовал чемодан, белый костюм измялся от долгой поездки в автобусе, косметику размыло жарой. Несмотря ни на что, она шла гордо вскинув голову, стараясь не сутулиться и не выказывать признаков усталости. Мальчик был похож на нее, как только маленький образец человеческой породы может походить на большой. Светлоголовый в рыжину, худенький и голенастый, он смотрел на мир точно такими же зелеными глазами, какие были у его матери, и держался так же прямо, как и она. На его плечи была накинута белая жакетка. В изнуряюще жаркий день это казалось странным. Он шел нехотя, цепляя кедой о кеду, прикрыв глаза так, что видел только серый, пупырчатый асфальт и следы, оставленные на нем каблуками матери. Он думал, что даже если бы мать скрылась бы из виду, ее можно было бы найти по этим смешным, дырчатым следам. Женщина остановилась. Над ними возвышалось здание Дома, окруженное с двух сторон пустотой, как уродливая серая брешь в белоснежных рядах Расчесок. — Это, наверное, здесь. Женщина поставила чемодан на землю и, приподняв солнечные очки, вгляделась в табличку над дверью. — Видишь, как мы быстро дошли? Разве стоило брать такси? Мальчик равнодушно кивнул. Он мог бы возразить, что идти пришлось довольно долго, но вместо этого сказал: — Смотри, мам, он прохладный. Солнце его не трогает. Странно, правда? — Глупости, милый, — отмахнулась мать. — Солнце трогает все, что может достать. Просто он темнее соседних домов и от этого кажется более холодным. Сейчас я войду туда, а ты подождешь меня здесь. Хорошо? Она подняла чемодан на четвертую ступеньку крыльца и прислонила его к перилам. Позвонив, замерла в ожидании, а мальчик сел в самом низу лестницы и уставился в другую сторону. Когда замок щелкнул, он обернулся и успел увидеть белый подол, тут же исчезнувший за дверью. Потом дверь захлопнулась, и он остался один. Встав со ступеньки, мальчик подошел к стене и прислонился к ней щекой. — Холодный, — сказал он. — Солнце не может достать его. Он отбежал от Дома и посмотрел на него издали. Виновато покосился на дверь, передернул плечами и зашагал вдоль стены. Дойдя до угла, еще раз оглянулся, помедлил и повернул. Еще одна стена. Мальчик добежал до ее конца и остановился. За следующим поворотом оказался двор, отгороженный сеткой. Пустой и унылый, такой же раскаленный, как все вокруг. Зато Дом с этой стороны был совсем другим. Разноцветный и веселый, он как будто решил показать мальчику свое другое лицо. Улыбающееся. Лицо не для всех. Мальчик подошел вплотную к сетке, чтобы рассмотреть это другое лицо Дома получше и, может быть, даже угадать, кто нарисован на его стенах, и увидел покосившееся сооружение из картонных коробок. Самодельный домик, прикрытый ветками. На крыше его торчал обвисший от безветрия флажок, картонные стены были увешаны самодельным оружием и колокольчиками. Шалаш был обитаем. Изнутри доносились голоса и шорохи. Перед входом чернела кучка золы, обложенная кирпичами. — Да что тебе отсюда выползать? Совсем дурная что-ли? — послышалось чье-то бурчание из шалаша. Им разрешают разводить костры… Он прижался к сетке, не замечая, что на майке и жакетке отпечатался ржавый сетчатый узор. Он не знал, кому — «им», но понимал, что много лет этим «им» быть не могло. Он смотрел, пока его самого не заметили через неровно вырезанное окошко. — А ты кто? — спросил хрипловатый детский голос, и в дверном проеме домика появилась повязанная цветастым платком голова. Девчонка. Бледная и истощенная. На ее почти прозрачной коже, из-под которой, фенечками сплетались фиолетово-зеленые вены, выделялись россыпь рыженьких веснушек и гигантские глаза, цвета недозаваренного зеленого чая. Безразмерный лиловый свитер не скрывал и половины ее худобы, открывая вид на две палочки, в которых смутно угадывались ноги. И как на таких можно было удержаться? Она громко втянула воздух носом и произнесла, помахивая рукой куда-то в сторону расчесочных коробок. — Ты лучше уходи, откуда пришел. Здесь чужим не рады. — Почему? — с интересом спросил мальчик. — Почему? Да сам сейчас все увидишь и услышишь, — обернулась она к самодельному домику. Пошатнувшись, шалаш выпустил ее. Трое мальчишек, с кем она пряталась там, остались выглядывать из окошка. Она уставилась на него через ржавую решетку. Осматривала с разных сторон и принюхивалась. Словно увидела ожившую картину перед собой. — Он не из этих, — сказал один другому, кивая на зубцы многоэтажек. — Он вообще нездешний. Вон как глядит… — Да помолчи ты, Немытыш, — пригрозила она одному из загорелых мальчишек с разрисованным лицом. Выглядел он, мягко говоря, как оборванец, которого уронили лицом в разноцветную лужу красок. — Мы на автобусе приехали, — объяснил мальчик в жакетке. — А потом еще пешком. — Вот и иди отсюда пешком, — посоветовали ему из шалаша. — Да помолчите вы наконец! — разозлилась девчонка и пригрозила своим друзьям из шалаша костылем. — Вас разве так встречали в ваш первый день? — Меня встречали кулаками. Этот ещё спасибо должен сказать, что мы только словами обходимся. — Дикари… Только сейчас мальчик в жакетке заметил, что она стояла скосившись. Опираясь на один старый деревянный костыль, который вовсе не подходил ей по росту. — Дайте с Наружным поговорить хоть немного… — Дурында ты, Зараза. Дурында, — плюнул в нее один из мальчишек и скрылся в глубине шалаша. — С Наружными ей вдруг приспичило общаться. Так валяй в свою Наружность… — Так кто ж ее отсюда заберет? Мамочка приедет спустя два года? Вспомнит, что доча тута осталась? — Она помнит про меня! — Деньги от нее раз в полгода, что ты отдаешь Гекубе, не в счёт! Он отошел на несколько шагов. Он не обиделся. Просто это были странные мальчишки. Что-то с ними было не так. И ему хотелось понять, что именно. Те, со своей стороны, разглядывали его и обсуждали без всякого смущения. — С Северного полюса, наверное, — сказал маленький, с очень круглой головой. — В кофточке. Совсем дурачок. — Сам ты дурачок, — сказал другой. — Рук нету, вот он и в кофте. К нам привезли. Не видишь? Они переглянулись и захихикали. Тот, что сидел в домике, тоже засмеялся, раскачивая его своим смехом. Мальчик в жакетке попятился. — Ты не обижайся на их слова, — попыталась успокоить его Зараза. — Они много плакали — а потом стали злыми. — А ты, значит, плакала мало — и осталось доброй? — Вовсе нет, — засмеялась девочка. — Я тоже злая… Только с ними. Они не мои друзья, не подумай, просто мои подруги еще не вернулись из другого Дома, Дома на море, и приходится водиться с такими… Они продолжали смеяться: — К нам, к нам! Он повернулся к ним спиной и побежал. Неуклюже сутулясь, чтобы не слетела жакетка. — Ну вот что вы наделали? — слышал он девичье пищание. — Он же упадет! Выскочив за угол, врезался в кого-то, и тот схватил его за плечи. — Эй, потише! Что такое? Мальчик затряс головой. — Ничего. Извините. Меня ждут вон там. Пожалуйста, отпустите. Но человек его не отпустил. — Пойдем, — сказал он. — Твоя мать сидит у меня в кабинете. Я уже начал гадать, что говорить, если не найду тебя. Человек был из прохладного дома. У него были синие глаза и серые волосы, он был горбоносый и щурился, как щурятся люди, которые носят очки. Они поднялись по ступенькам, и человек из прохладного дома взял чемодан. Дверь была приоткрыта. Он посторонился, пропуская мальчика. — А те, из шалаша… Они здесь живут? — спросил мальчик. — Да, — обрадовался синеглазый. — А вы уже познакомились? Мальчик промолчал. — А девочка? — Девочка? — удивленно переспросил человек. — Да, маленькая. Вся в веснушках и с добрыми глазами. У нее еще костыль такой…огромный… И разговаривает она как настоящая взрослая. — Уже и Зараза к тебе прилипла. Ты держись, мальчишка, от нее подальше. Он переступил порог, человек из Дома вошел следом, и дверь за ними захлопнулась.***
— Почему ты называешь себя Лосем? — спросил однажды мальчик. Он думал о бродящих по лесам лосях, с рогами, кружевными, как дубовые листья. О них и об оленях, которые доводились им родственниками. Хотя у оленей рога были совсем другие. Он долго думал обо всем этом, прежде чем спросить. — Это кличка, — объяснил Лось. — Прозвище. У всех в Доме есть прозвища, так уж здесь повелось. — И у меня тоже, раз я здесь живу? — У тебя пока нет. Но будет. Когда вернутся остальные ребята и ты переберешься в общую спальню, тогда и у тебя тоже появится кличка. — Какая? — Не знаю. Надеюсь, что симпатичная. Если повезет. Мальчик задумался, как его можно назвать, но ничего не придумал. Это зависело от тех, которые должны были вернуться. И ему захотелось, чтобы они вернулись поскорее. Тут же вспомнилась его новая знакомая. Вот точно, такой клички, как у нее, ему не хотелось. Сразу в голову лезли плохие мысли: «Если она Зараза, значит, что заразная. Может, она не моется? Или она любительница бездомных кошек, и где-нибудь на спине у нее гигантское количество лишая?». — А Заразу почему так прозвали? — Ты лучше в девичьи дела не лезь. У них свои порядки. А она так и вообще из Могильника. Так и не такие клички придумывают. — То есть она чем-то может заразить? — Нет, вовсе нет. Просто частенько болеет. Иммунитет слабенький. Ест мало, спит мало, на улицу почти не выходит. Тебе повезло увидеть ее гуляющей — это очень редкое явление. Хотя, ее могли прозвать какой-нибудь Болячкой. Она приставучая, даже слишком…вот и Зараза получилась. — Почему они не зовут меня? — спросил мальчик Лося. — Думают, что я не могу играть? Или они меня не любят? — Нет, — сказал Лось. — Просто ты в Доме новый человек. Должно пройти какое-то время, прежде чем они к тебе привыкнут. Поначалу так бывает со всеми. Потерпи. — Сколько времени должно пройти? — спросил мальчик. — Тебе очень скучно? — спросил его Лось.***
— А вам ничего не известно про новенького? — как только в дверях появилась медсестра с подносом еды в руках, девочка вскочила с кровати и принялась засыпать ту вопросами. — Куда его поселили? Он с кем-нибудь еще подружился? А кличку ему дали? Медсестра не отвечала ей. Поставила поднос на прикроватную тумбочку. Вытащила из нагрудного кармашка градусник и протянула Заразе. Все это она делала молча, словно немая. — Почему вы не хотите со мной разговаривать? — запихивая градусник в подмышку, спросила девочка. — Кроме меня вам не с кем болтать еще… — Таких, кроме тебя, у меня еще десять палат, — пробубнила та. Сделала одолжение ей. — Если я каждому буду отвечать на каждый его глупый вопрос, то под конец дня проглочу свой язык. — Вы какая-то нервная в последнее время, — не унималась девочка. — Неужели Смерть снова начал капризничать? — Перестань издеваться над бедным мальчиком, обзывая его. Ты его знаешь вообще? — Знаю! Знаю, еще как знаю! Я почти его лучший друг! — Почти. То-то и оно, — медсестра отобрала градусник и скривилась, как только поняла, что у нее снова температура. — Валяйся и никуда сегодня не ходи, пока я тебе не разрешу, — протараторила она и вылетела из девичьей палаты. Зараза проводила ее грустным взглядом и плюхнулась обратно на подушку. Ее палата метр на метр — четыре белые стены. А она, как прекрасная принцесса, в заточении, ожидала своего храброго и прекрасного принца, который однажды придет за ней. Весь мрак и ужас потонут в солнечном свете и будут они жить прекраснее всех на свете. Сказка, однако, хорошая. Но на деле. Прекрасная принцесса — подобие скелета, который передвигается, хрустя всеми косточками в теле. Драконихой выступает ее медсестра, которая держит ее в темнице. А прекрасный принц…а прекрасного принца и не существовало вовсе… — Мерзкая Паучиха, — выплюнула Зараза и, перевернувшись к стенке, заснула.