Взращивая монстра

Лгуньям отрезают язык. Я думаю об этом всю дорогу, пока веду машину. Гермиона рассказала мне про существо, горящие руки и агонию. Такой вид магии редкость, так как требует большое количество силы и знаний. Заклинание подмены реальности позволяет наложившему его заставить жертву испытывать визуальные, слуховые и телесные галлюцинации. Однако это не объясняет надписи, возникшей на пальце. Лгуньям отрезают язык. Это напоминает мне о том, как был записан сам убийца в телефоне первой жертвы. Пока мы ехали, я получил звонок от Тео. Он рассказал, что смог связаться с семьей Олисии. Они вылетели первым рейсом и будут готовы к встрече через два часа. Моим сотрудникам пришлось перенести труп для опознания в морг «Свиты». Место, где авроры и доверенные маглы под Обетом могли пересекаться для передачи друг другу информации, тел и преступников. Кевин Сойер, начальник полиции, находится под юрисдикцией президента Международной конфедерации магов. Он один из немногих маглов, кому доверили информацию о существовании волшебников. Если, конечно, Непреложный обет и последующее стирание памяти, если начальник захочет уволиться, можно считать доверием. Близкое соседство между маглами и магами вынуждает проявлять благосклонность при расследованиях с участием обычных людей, подвергавшихся волшебной причине смерти. В таких делах полиция нужна нам, а мы, авроры, — самой полиции. В остальном отделы сохраняют полную конфиденциальность. — Так куда мы едем? — уточняет Гермиона, и я перевожу на нее взгляд. Первый раз за все время, пока я работаю аврором, со мной рядом человек, безопасность которого была приоритетом. То, что урод нацелился на нее, для меня неоспоримый факт, а это чертовски усложняло всю ситуацию. Единственный, кто еще взывал к этому ощущению, — Тео. Но тот, будучи опытным аврором, знал, как защитить себя. Наличие у него портключа вместо серьги в ухе облегчало мое собственное напряжение, когда мы были на задании вместе. В его арсенале больше заклинаний, чем владеют все авроры в Лондоне. Пусть беспокойство и наполняло меня, когда он был рядом на задании, но в критические моменты я точно знал, что если не выживет Нотт, то никто не выживет. Грейнджер же была совсем другим явлением. Умнейшая из ведьм, но не представляющая, на что действительно способен мир теней и чистейшего осязаемого зла. — Драко? — она таращится на меня в ожидании ответа. — В Лимьеру. Подобие Мунго. — Но я в порядке. — Гермиона, — я перевожу взгляд обратно на дорогу, чтобы не смотреть на нее, потому что, как и восемь лет назад, она выводит меня из себя за пару секунд, — мы оба знаем, что это ложь. Попытка бравадиться, когда твое собственное тело клеймили черной магией, наитупейшее решение. Она поджимает губы и отворачивается к окну. Отлично. Пусть немного помолчит. У нее всегда были проблемы с понимаем, что и когда нужно говорить. Несмотря на октябрь, вокруг достаточно зелени. Мы проезжаем несколько небольших скверов и один лес. Я смотрю, как здания сменяют друг друга, их металлические крыши отражают лучи солнца. — Вдруг он чем-то заразил меня? И теперь я сойду с ума? — она снова обращается ко мне. — Прежде чем ты напридумываешь себе все варианты случившегося, мы посетим целителя. Приоткрываю окно, чтобы дать воздуху наполнить мои легкие кислородом. Я барабаню пальцем по рулю и даже не понимаю, что именно меня так раздражает: тот факт, что она сидит на пассажирском сиденье, или что я действительно почему-то успел испугаться, пока она задыхалась? Чувствую, как ветер создает подобие хаоса вместо моей прически, и боковым зрением ловлю изучающий взгляд Гермионы на себе. — Что было после восемнадцатого века? — О чем ты? — Ты сказала, секта Рохиров существовала с шестнадцатого по восемнадцатый века. Что случилось после? — Они все умерли, судя по документам. — Что ты имеешь в виду под словом «все»? — В один из дней доставщик овощей приехал для пополнения запасов общины, но внутри никого не оказалось. — Совсем? — Совсем. Все вещи, даже разведенный огонь, обогревающий чайник, были на месте. Но ни одного человека. Их безрезультатно искали годами. Но они просто испарились. Поэтому их всех признали мертвыми. — О каком количестве людей мы говорим? — Четыреста шестьдесят семь. Такое количество человек исчезает одновременно и не оставляет никаких следов? Это просто невозможно. Тот факт, что убийца использует маски, которые Рохиры применяли три века назад, кажется важным. Возможно, он вкладывает в это какой-то смысл, не просто убивая, а выбирая для жертвы, как наряд, посмертное обличье. Я съезжаю с трассы и поворачиваю руль вправо, чтобы заехать на парковку. Передо мной открывается вид на белое двухэтажное кирпичное здание, покрытое синей металлической крышей. Справа находится небольшое озеро, в котором плавают лебеди, а слева — палисадник, где представлено такое разнообразие сортов, что буйство красок вынуждает мои глаза бегать из стороны в сторону. С тех пор как умерла мама, цветы стали стойким напоминанием об утрате. Но прямо сейчас у меня нет времени, чтобы копаться в воспоминаниях. Единственное, в чем важно убедиться, — что Гермионе не грозит опасность. Я торможу машину, и мы одновременно выходим, ступая на брусчатую дорожку. — Нас ждет целитель Новицки, он американец, так что ты сможешь говорить с ним на английском. — Я знаю испанский…немного. Еще несколько метров мы проходим в тишине, наполненной только звуками наших шагов и щебетанием птиц. — Я чуть больше шестнадцати часов в Мадриде, а жизнь уже разлетается на маленькие кусочки, — вдруг произносит она. — Может, она давным-давно разлетелась, а ты только заметила? Не знаю, зачем веду себя так, отбрасывая эти едкие комментарии. Но с тех пор как я увидел ее, воспоминания о том, как она поступила с нашими отношениями, снова просачивались через щель в сознание, которую я, видимо, так и не запечатал. И теперь мне еще приходится быть с ней на расстоянии вытянутой руки. Она бросает на меня вопросительный взгляд. Да, Гермиона, именно это я и сказал. Я начинаю идти чуть быстрее, чтобы оказаться в месте, где мы будем окружены другими людьми. Нахождение наедине волнует и бесит одновременно. Тяну на себя дверь, позволяя Грейнджер пройти вперед. — Прямо и налево. Она дарит мне свой недовольный взгляд и начинает почти бежать по коридору, возможно, хочет отделаться от моего присутствия. Отлично, хоть в чем-то наши желания сходятся. — Эта дверь, — говорю я, и она резко останавливается. Набранная скорость, видимо, в неосознанных попытках ее догнать, впечатывает мое тело в ее. Она наклоняется вперед и машет руками, пытаясь сохранить равновесие. Я хватаю ее за талию и толкаю обратно на себя. Ее спина плотно касается моей груди. И это первое такое яркое прикосновение ее тела к моему за долгие восемь лет уносит меня куда-то в стратосферу. Разница в росте позволяет ее макушке очутиться под моим подбородком. Она буквально замирает. Становится так тихо, что я могу слышать, как она дышит. Мои руки сжимают ее талию, и я готов молиться всем богам, что она не надела ту майку, которую я видел на ней вчера. Ее волосы пахнут медом. Она не сменила шампунь. Она откидывает голову на мое плечо, подставляя для обзора шею. Моя рука спускается вниз, уверенно касаясь ее бедра, и я слышу, как Гермиона сглатывает. Не знаю, что делаю, но тело противится сигналам мозга прекратить это. Дверь открывается, и Гермиона отшатывается от меня, как будто прикоснулась к огненному стояку. Я имею в виду трубу, а не… В общем, неважно. — Драко! — со мной здоровается Стефан. Ему чуть больше сорока. Невысокий худой белый мужчина с лысиной на голове. Его усы в форме стрел создают ощущение, что он сказочный персонаж. Он поправляет белый халат и протягивает мне руку. — Стефан, — я улыбаюсь и обхватываю его ладонь для рукопожатия. — Как ты понял, что мы уже пришли? — Мальчик мой, запах порчи я чувствую издалека. Гермиона начинает нервно кусать губы, которые только час назад зажили. Походу, мы влипли во что-то совершенно непонятное. — Гермиона, — представляется она, видимо взяв себя в руки. — Очень приятно, — Стефан улыбается. — Прошу, — целитель отходит от дверного проема, давая нам пройти внутрь. Кабинет выкрашен белой краской. И он настолько сильно пропах медикаментами, что я стараюсь не вдыхать глубоко. Подсвеченная магией лампа гудит, наполняя пространство отвлекающим шумом. Большое окно, расположившееся по всей стене, открывает вид на озеро, которое мы видели, когда подъезжали. По правой стороне кушетка, плотно прижатая к стене, прямо напротив — стол. Стефан садится, приглашая нас сесть на стулья. — Рассказывайте. — Я думал, было использовано заклинание изменения реальности. Гермиона видела, слышала и чувствовала то, чего не было. Но ты говоришь… — Порча, — перебивает он меня. — Опасное, но поправимое дело, если вовремя предпринять нужные действия. Но наложить такую магию — очень непростой процесс, и нужно прикоснуться к предмету, на который наложена порча. Гермиона вдруг громко охает, чем привлекает мое внимание. — Листок может быть таким предметом? — уточняет она у Стефана. — Что за листок? — спрашиваю я, не давая ему ответить. Она отворачивается и смотрит в окно, как будто не я только что задал чертов вопрос. Это маленькое действие вызывает во мне такое дикое раздражение, что я готов выпороть ее до красных следов прямо перед лицом целителя. — Обычный сверток. Я нашла его привязанным к моей двери два дня назад, — отвечает она и все еще смотрит в окно. — Что было внутри? — Ничего особенного, какие-то иероглифы. — И когда ты собиралась рассказать мне об этом? — Я не подумала, что это важно. — О, на тебя похоже! А вот теперь она поворачивает голову в мою сторону. Челюсть сжата, а глаза горят неприкрытой злостью. Как будто это я утаил важную информацию. — Ну извините, большой великий детектив, что забыла упомянуть о записке в попытках не задохнуться. Она повышает голос, заставляя раздражение пробежаться по моему телу и скопиться на языке, которым я сейчас обязательно скажу, что думаю. — Тебе бы и не пришлось задыхаться, если бы ты упомянула о находке сразу после того, как я рассказал тебе о деле! — Ладно, — перебивает меня Стефан. — Вам нужно немного успокоиться. — Как работает порча? — уточняет Гермиона, отрывая взгляд от моего взбешенного лица. — Сначала, находясь недалеко от предмета, жертва испытывает тревожность, бессонницу и местами необъяснимую панику. — Смотря на Грейнджер, понимаю, что она прекрасно осознает, о чем речь. — После того как человек, на которого наложена порча, касается самой вещи, все симптомы проходят. Но потом тебя начинают атаковать кошмары. С каждым днем они становятся хуже и хуже, пока однажды жертва не задыхается. Обычно на четвертый день. Но чтобы спровоцировать видения, тот, кто наложил порчу, должен оказаться поблизости, как механизм, приводящий процесс в работу. Великолепно. Просто потрясающее. Этот день выигрывает в номинации «День, когда точно не нужно было вставать с постели». — Покажи ему надпись. Она протягивает ладонь Стефану. Он достает очки из кармана, надевает их и берет ее руку в свою. — «Лгуньям отрезают язык». Как поэтично, — произносит Новицки. — Не переживайте, надпись сама по себе не влияет на состояние, Гермиона. Это дополнение от того, кто сделал это с тобой. — Мы были вместе с подругой, когда я нашла записку. С ней будет то же самое? — Нет, наложить порчу можно только на конкретного человека, используя его волос. Она проводит рукой по своим кудрям, будто пытаясь что-то вспомнить. — Стефан, как снять порчу? — очень важный вопрос, который я должен был задать с самого начала. — Ее нельзя снять, Драко. Ее можно только пережить. Я дам зелье, которое остановит процесс удушения. Однако видения вернутся. Лицо Грейнджер выражает ужас и неприкрытую панику. — Как это пережить? — Такой вид проклятия сам по себе привязывается к нашим страхам, оно цепляется за то, что нас давно мучает, выталкивая это, как труп из воды. Поймешь, на какую болячку давит магия, и сможешь освободиться быстрее. И что-то мне подсказывает, что надпись на пальце как-то относится к этому. Целитель подходит к стенду и вытаскивает четыре колбы с изумрудной жидкостью. — Вот, — протягивает он их Гермионе. — Раз в день. Она берет в руки склянки и кладет их в сумочку, оставляя одну, которую после выпивает, морща лицо. — Ах да, — говорит он, — чуть не забыл. Нахождение человека рядом поможет не провалиться слишком глубоко в видение. Убедитесь, что вы не остаетесь одна. — Она не останется одна. Не знаю, зачем это сказал. Надо будет сообщить Тео, что ему нужно на пару ночей забыть про своих беспечных подружек и составить Грейнджер компанию. Почему-то мысль об этом неприятно саднит в районе солнечного сплетения, но я же не собираюсь предлагать свою кандидатуру? Как только мы садимся в машину и я выруливаю с парковки, сложившаяся ситуация как-то по-новому открывается в моем сознании. Это не может быть просто совпадением. Убийства, маски, порча, записка. Что-то связывает все это. — Гермиона. — Да? — Все будет нормально. Несмотря на то, что меня, как болванчика, бросает из стороны в сторону все утро, мне кажется важным дать ей знать, что я обязательно найду способ закончить это быстрее, чем за четыре дня. — Мне нужно через час быть в музее, — говорит она, смотря на свои часы. — Я не могу поехать с тобой, меня будут ждать родители жертвы. — А я не сказала тебе ехать со мной. — То есть слова целителя я, видимо, единственный, кто расслышал? Порча тебе и слух отбила? — Тебе обязательно быть такой задницей? — Да! Она фыркает и скрещивает руки на груди. Вот и поговорили. Даже приятно возвращаться к привычному виду коммуникации с ней. — Это работа важна для меня. И, между прочим, это касается Рохиров, данная информация сможет помочь и тебе. — Сектанты не очень меня интересуют, если есть вероятность, что ты задохнешься. Не могу поверить, что ляпнул это вслух. — Хосе поедет с тобой. А я после заберу тебя, и мы отправимся в морг. Два часа достаточно? — Да. Оставшаяся дорога проходит в полной тишине, нарушенная единственной репликой Гермионы про адрес музея и моим звонком своему аврору с инструкцией. Когда мы подъезжаем, Хосе уже ждет нас. Я еще раз объясняю ему, что от него требуется, но подробности не раскрываю. Пусть думает, что она важный свидетель. Опускаю свою голову к уху Гермионы и шепчу ей, чтобы она позвонила, если почувствует любые изменения, а после сажусь в машину и уезжаю. Поездка, в течение которой я три раза пишу смс Хосе с вопросами о ситуации, проходит быстро. Когда заворачиваю на парковку «Свиты», Тео уже стоит на веранде, держа во рту сигарету. Здание снаружи выглядит довольно скромно. Это одноэтажное строение из красного кирпича, окруженное низким деревянным забором. Рядом с ним растет большой дуб, на котором живет дятел. Он каждый день долбит кору дерева, разнося стук и остатки желудей вокруг. В «Свиту» нельзя пронести магические атрибуты, поэтому, как только я и Нотт оказываемся внутри, мы вытаскиваем стволы из-за пояса, складывая их в металлический ящик, предложенный нам охранником Джимом. Туда же идут палочки и портключи. Тео не задает вопросов про Гермиону и нашу с ней встречу, однако, судя по тому, как он выжидающе смотрит, у меня есть секунд сорок, прежде чем Тео не выдержит. Я сообщил ему краткую историю, когда он звонил, поэтому Нотт уже в курсе ситуации на парковке. — Ну?! — восклицает он, как только мы отходим от стойки охранника. Его нетерпеливость заслуживает отдельного обсуждения. Когда я знаю, что нам предстоит провести время в очереди, я беру с собой «Скитлс», чтобы занять его рот. Он не умеет ждать. Начиная от выбора еды и заканчивая новой девушкой в постели. Тео предпочитает только самые быстрые выходы из ситуации, самые скоростные доставки и самых доступных женщин. Но все меняется, как только он оказывается на работе. Нотт, словно маньяк, изучает информацию по делу и задает подозреваемому одинаковые вопросы снова и снова в надежде, что тот запутается в своей лжи. — Что сказал Стефан? — Это порча, и я точно уверен, что наш убийца и тот, кто это сделал с Гермионой, один и тот же человек. — Нам нужно проверить Грейнджер. — Что ты имеешь в виду? — Ты сам сказал искать совпадения. Нам нужно узнать, почему он выбрал именно ее. — Мы обсудим это чуть позже. Что с родителями? — Они уже провели опознание и ждут нас в комнате, чтобы ответить на вопросы. — Что ты сказал им по поводу маски? — Что убийца припаял ее к лицу жертвы. И мы пытаемся ее снять, чтобы не изуродовать голову. — Как именно они ее опознали? — По татуировке на бедре. — Гермиона знает, как снять маску, — сообщаю я ему. — Оказалось, это не просто маски, я расскажу тебе в подробностях вечером. — Кто будет задавать вопросы? Мы с Тео никогда не играем в хорошего и плохого полицейского, только распределяемся на того, кто спрашивает, и того, кто сердобольно поддакивает, успокаивая близких жертвы. Они всегда начинают рыдать и говорить одни и те же фразы. Наличие человека, который делает вид, что разделяет их боль, очень помогает. Возможно, мы ведем себя как конченые ублюдки, манипулирующие чувствами людей. Но когда смерть — это один из пунктов, рядом с которым нужно поставить галочку в твоей дневной рутине, ты эмоционально каменеешь. Нельзя впускать боль каждого в себя, иначе от тебя самого ничего не останется. — Я задаю вопросы, ты их успокаиваешь, как обычно, — отвечаю я. — Договорились. Мы заходим в комнату, где на черном диване уже сидят родители Олисии. Женщина держит в руках бумажный платок и постоянно вытирает им свой уже конкретно раскрасневшийся нос. На вид ей около сорока, и это кажется странным. Может быть, она просто хорошо сохранилась? Мужчина же выглядит как чертов викинг. На нем черная футболка, которая открывает вид на полностью исписанные татуировками руки. Его длинные темные волосы собраны в хвост. Лицо сосредоточено и не излучает абсолютно никаких эмоций. И меня снова атакуют мысли касаемо возраста, потому что он выглядит намного старше жены. Я проверял документы, там значилось, что им пятьдесят два и пятьдесят три года. В комнате почти ничего нет, кроме двух черных диванов, стоящих друг напротив друга, разделяемых круглым журнальным столиком, и кулера у стены. Время включать диктофон и приступать. — Здравствуйте. Я старший детектив, Драко Малфой, — протягиваю руку мужчине, и он слегка сжимает ее в приветствии. — Я веду дело вашей дочери. Очень слабое рукопожатие для того, кто выглядит как ходячий тестостерон. И почему тут нет младшей дочери? — Примите наши искренние соболезнования, — говорит Тео и протягивает уже свою ладонь для приветствия. — Теодор Нотт. Мой напарник. Мы оба садимся напротив них на диван. — Здравствуйте, — говорят они одновременно. — Знаю, что у вас тяжелый день, однако нам надо задать вам несколько вопросов, — Нотт делает свою работу просто прекрасно, им нужно довериться нам. — Когда нам смогут отдать тело? — спрашивает мать жертвы. — Как только будет окончена работа с извлечением маски, — говорю я. — Мы понимаем, как вам важно похоронить дочь, и сделаем все возможное, чтобы быстрее предоставить вам такой шанс. Спасибо, Нотт, без тебя эти допросы родных были бы полным провалом. — Патрисия, возможно, вы замечали что-то странное в поведении дочери в последнее время? — Ничего необычного. Работа, дом. — Она жила с вами? — Нет, она снимала квартиру. — Когда вы в последний раз с ней разговаривали? Я вижу, как она переводит взгляд на мужа вместо того, чтобы ответить на вопрос. — Супруга была в небольшой ссоре с дочкой, — отвечает отец жертвы. — Последний месяц они не разговаривали. Только я ей звонил. Целый месяц не говорить с родной дочерью из-за небольшой ссоры? Хотя не мне судить. — Но я общался с ней перед отъездом в Мексику, — продолжает мужчина. — Почему она не поехала с вами? — Наша младшая дочка, Оливия, последние годы не ладила с сестрой, и Олисия отказалась от поездки. — Их очень похоже зовут, — говорит Тео. — Почему выбрали такие имена? Я не совсем понимаю, к чему он клонит, но мое доверие к тому, как он ведет дела, беспрекословно. — В первый раз я забеременела близнецами, и мы придумали им такие имена. Но сестра Олисии умерла сразу после родов, а теперь наша девочка… — женщина не успевает договорить, охваченная рыданием. Мужчина обнимает ее, шепча какие-то слова на ухо. — Извините, это все очень тяжело нам дается. Смерть детей — то, с чем ты никогда не можешь смириться. Сколько бы лет ни прошло, — говорит он. Тео наклоняется и кладет свою ладонь поверх руки женщины. — Мы обязательно найдем убийцу. Да уж, мы ведь так далеко продвинулись в этом. — Нам казалось, жизнь только начала налаживаться после того, что произошло с нашей младшей доченькой. — Что с ней произошло? — Она наглоталась таблеток. Мы успели ее спасти. Мерлин, смерть двоих детей и попытка самоубийства третьего ребенка. Моя эмпатия пусть и самое слабое мое место, но даже мне становится их жаль. — Именно поэтому они и разругались с Олисией. Она в предсмертной записке обвинила сестру и какого-то Карлоса в этом. Ну нихера себе. Вот это совпадение. Я перевожу взгляд на Тео и понимаю, что он думает об этом же. Какова вероятность, что Карлос из записки и Карлос Серрано, наша вторая жертва, это один и тот же человек? — Оливия не рассказала, почему обвинила сестру? — Нет, сколько бы мы ни спрашивали. Она всегда молчала. Мы поэтому и решили уехать в отпуск. Сменить обстановку, — отвечает отец. — Она не упоминала фамилию этого человека? — Нет. — Когда мы можем с ней переговорить? Они оба странно реагируют. Их глаза бегают, и они переглядываются несколько раз, прежде чем дать ответ на вопрос. — После аэропорта она поехала в общежитие в Монте-Росас. Мы посчитали, что будет лучше держать ее подальше от этого. Хотя бы на время. Отлично. Небольшой университетский городок всего в часе езды. — Вы позволите осмотреть квартиру Олисии? — Да, конечно. — Есть ли у вас с собой ключи от ее дома? Ну или мы можем сломать дверь. — Да, — она открывает свою сумочку и достает связку ключей, отсоединяет один и передает мне. — Драко, скажите, пожалуйста, — шмыгает носом женщина, — моя девочка страдала? Безумно. — Нет, смерть была быстрой. Она снова начинает плакать, прильнув к плечу мужа. Нам срочно нужны хоть какие-то ответы. Есть только один способ хоть немного, но уменьшить боль этих людей. Посадить урода прямиком в Ресарий. — Спасибо, что ответили на наши вопросы, — говорит Тео. — Если появятся новые, мы свяжемся с вами. Мы провожаем их до машины и остаемся ждать, пока те уедут. — Тео, ты думаешь о том же, о чем и я? — Это либо совпадение, либо наша первая зацепка. Эта новость действительно поднимает мне настроение. Мы наконец-то сдвинулись с мертвой точки. Возможно, это всего лишь случайность, и это, конечно, не отвечает на все вопросы, но это уже хоть что-то. Проверяю время. Еще час до того, как Гермиона закончит с профессором. В таком случае мы не успеем поехать к Оливии сегодня. Или осмотреть жилье ее сестры. — Завтра утром займемся опросом и проверкой квартиры. — Почему не сейчас? — Через час мне нужно забирать Гермиону, а отсюда еще ехать тридцать минут. После этой фразы на лице Тео растягивается такая улыбка, что я хочу закатить глаза. Да, признаю, звучало не в новинку. Но это абсолютно ничего не значит. Грейнджер находится в опасности, и еще она — пока непонятно, большая или маленькая, — часть этого расследования. Я просто не хочу, чтобы важные участники дела вдруг умерли. Наверное, есть еще причины, но думать я о них не буду. Мне и так хватает головной боли. — Кстати, — говорю я ему. — Она останется ночевать у тебя сегодня. Стефан сказал, ей нужен кто-то рядом, чтобы не провалиться в видения. — И ты хочешь, чтобы она осталась у меня ночевать? Ну что за козел?! — Тео. — Драко. Мы еще пару секунд смотрим друг на друга, прежде чем я начинаю смеяться. Нотт всегда это делает, когда знает, что я не уверен в своем решении. Давит как таран. — Ей нужен рядом человек, которого она близко знает, — говорит он. — Ты спал с ее подругой. — Это не делает нас с ней близкими людьми. Ладно, он прав. В третий раз за последние два дня. Сдаю позиции. Вся эта ситуация как маленький назойливый комар, жужжащий над твоим ухом, когда пытаешься спать. — Драко, если ты правда считаешь, что лучше, чтобы она осталась у меня, то привози, но если ты просто валяешь дурака, то перестань, — говорит он. — И вообще, у меня сегодня вечером свидание. — С каких пор ты ходишь на свидания? — С сегодняшнего дня. — Кто она? — Отстань. — Эй, ты что, не поделишься с лучшим другом? Он улыбается и подходит к своей машине. — Я поеду обратно в отделение. Попробую дозвониться до директора детдома, где жил Карлос. — Ладно, я заберу Грейнджер, и мы разберемся с масками. Он заводит машину и уезжает. Я делаю то же самое, по пути захватывая два кофе и несколько сэндвичей. Не то чтобы я подумал, что она проголодается. Просто было бы странно, если бы я ел, а она смотрела. Так ведь? Можно назвать меня больным, но есть абсолютно разные виды приема пищи. С близким человеком это всегда про удовольствие, открытость и поддержку. Ты не думаешь о том, как выглядишь. Как говоришь. Летят ли крошки из твоего рта. И с людьми, которые безразличны, это всегда про контроль, наблюдение и концентрацию. Я не смогу расслабиться и насладиться вкусом еды, даже если это будет лучший стейк во всей Испании. Горло может свести спазмом сразу после укуса. Я обращался ко многим психиатрам, но проблема так и не ушла. Мне кажется, я помню, когда это началось. Эти холодные вечера в поместье за длиннющим столом, где каждый сидел в трех метрах друг от друга, поедая пусть и дорогущие, но абсолютно безвкусные блюда. Отличными ужинами это было, если все только ели, а не занимались наблюдением убийства очередной жертвы Волдеморта. Он заставлял нас есть прямо в процессе своих зверств. Кровь, стекающая тебе прямо в тарелку, была уже привычным лакомством. Было хуже, если часть мертвого тела попадала в спагетти. А он смотрел. Выжидал, чтобы каждый доел все, что было на блюде. Мне приходилось глотать собственную рвоту, лишь бы не прочувствовать снова на себе всю прелесть Круциатуса. Может быть, я едафоб? Такое слово вообще существует? Когда я подъезжаю к музею, Гермиона уже стоит у парковки, обнимая какую-то огромную книгу. Ее широкая толстовка доходит почти до колен, капюшон накинут на голову, а глаза опущены. В чем дело? Останавливаю машину рядом с ней и выхожу. Она молча передает мне книгу и садится на пассажирское сиденье. — Что случилось? — обращаюсь я к Хосе. — Не знаю, я сидел за дверью. Она не разрешила мне зайти с ней. — Хорошо. На сегодня все. Мы обмениваемся рукопожатием, и он уходит к своей машине. Я еще немного смотрю ему вслед, прежде чем снова оказаться наедине с Гермионой. Она мнет рукава своей толстовки и пристально смотрит в окно. В абсолютно другую от меня сторону. Снова. — Я взял тебе поесть. Эта фраза заставляет ее повернуться ко мне. Неужели? — Ты уверен? Не понимаю, на что она намекает. На то, что у меня в руках действительно еда, или она помнит про мою нервозность касаемо приема пищи с кем-то? — Я имею в виду, ты же не ешь с… Незнакомыми? Бывшими девушками? Абсолютно чужими мне людьми? Она так и не осмеливается закончить фразу, поэтому решаю спасти ее от подбора слов, описывающих нашу ситуацию. — Я смогу поесть с тобой. Надеюсь. Я протягиваю ей кофе и коробку с едой. Она молча открывает упаковку и надкусывает сэндвич. Делаю то же самое в ожидании, когда у меня сведет горло. Но ничего не происходит ни через пять минут, ни через десять. Просто вкус еды. Видимо, мое сознание не воспринимает ее как что-то чужое. Даже не знаю, радоваться мне или огорчаться. У меня не так много людей в жизни, с которыми я могу есть рядом. Тео, Борис, Блейз и Пэнси. И раньше была Гермиона. Я смотрю на нее, пока она молча ест, уставившись в лобовое стекло. И почему-то в голову лезут воспоминания обо всех наших завтраках и ужинах. Ее неуклюжие попытки готовить шарлотку из яблок с местной фермы. Омлет, который постоянно подгорал. Тушеную курицу, соль от которой скрипела на зубах. Но я любил каждое из этих блюд. Почему ей надо было все испортить? Злость снова закипает во мне, и я отворачиваюсь, таращась на здание музея. — Как прошел допрос? — Стабильно. — Узнали что-то новое? — Возможно. Гермиона, молю, перестань говорить. — Драко, если ты хочешь, чтобы я тебе помогала, придется сообщать мне о продвижении в деле! Возможно, она права, а возможно, Грейнджер нужно вернуться в Лондон и там рассказывать, кто и что ей должен. — Мы поговорили с родителями первой жертвы. Они сказали, что младшая дочь пыталась покончить с собой. Она оставила предсмертную записку. Мой папаня тоже был любителем предсмертных посланий. — О чем было сказано внутри? — Она обвинила в этом убитую и парня по имени Карлос. — Имя второй жертвы? — Именно. Или это просто совпадение, или мы нашли связь. Мы поедем завтра к ней, а сейчас отправимся в морг. Родителям нужно похоронить их дочь. — Конечно. Она складывает коробку из-под еды и тянется к моей пустой тарелке, осторожно забирая ту из моих рук. Ее пальцы касаются моей ладони, и я легонько сжимаю их. Она вопросительно поднимает на меня глаза. — У тебя все еще есть возможность отказаться. Все было бы намного легче, не будь она частью этого. — Я готова ехать в морг. Она кладет коробки на заднее сиденье, рядом с книгой, которую передала мне ранее. И пристегивается. — Что за книга? — Документы по исчезнувшим сектантам. Я просмотрю ее чуть позже. Сказать ей сейчас, что она будет вынуждена ночевать в моем доме, или подождать? Решаю повременить и завожу машину. Дорога проходит спокойно под прослушивание бубнежа Гермионы про виды мумификации в Древнем Египте. Она правда любит историю. Это видно по тому, как загораются ее глаза, как только она находит свободные уши, чтобы рассказать что-то. Под конец поездки я уже знаю все про Ибу, погребальные камеры и смолу «даммара». Мы быстро проходим постконтроль в морг «Свиты» и спускаемся на минусовой этаж. Я люблю это место. Тихо, чисто и минимальное количество живых людей, способных нести какую-либо чушь. Стены выкрашены в синий цвет. «Цвет спокойствия и безмятежности», — как говорит об этом Питер. В самом конце один-единственный кабинет, свет из которого проникает наружу в коридор, отпугивая скопившуюся темноту. Как только мы подходим к дверному проему, Питер уже подходит нас встретить. — Драко, вы как раз вовремя. Я вас ждал. Он едва заканчивает предложение, как Гермиона вбегает внутрь. Я даже не успеваю понять, что произошло, как она уже гладит собаку, лежащую на полу в своей лежанке. Лилит выглядит как большой шоколадный лабрадор. Только дело в том, что это не совсем собака, а магический сигил. Подселенец, вызванный темной магией с того света. Он может тебя сожрать за пару секунд, но, судя по тому, как недособака виляет хвостом, Гермиона, скорее всего, в безопасности. Однако мне совсем не хочется проверять эту теорию. — Гермиона, — я подхожу к ней и беру ее за локоть. — Это не собака. Она таращится на меня, как будто я сгородил какую-то чушь. — Это сигил, — мне приходится сжать ее локоть чуть сильнее и подтянуть наверх. Она встает и отходит со мной ближе к патологоанатому. — Вы что, создали подселенца в виде лабрадора? Мне кажется, она сейчас развизжится от восторга. Даже ее щеки чуть раскраснелись. А глаза блестят, как бриллианты, отражая свет от лампы на потолке. — Как у вас это получилось? А что он ест? А они спят? А в кого он превращается? — она тараторит так быстро, что я едва успеваю разобрать слова. — Я так много о них читала! Судя по тому, как широко улыбается Питер, тот тоже рад присутствию Грейнджер. — Его вызвал мой маленький внук, найдя одну из моих книг. Моя дочь была в ужасе. Но так как при слове «избавиться» у малыша случалась истерика, я решил оставить его и использовать для работы. И отвечу на твои вопросы, он не ест, но спит. Только скорее от скуки, чем от усталости. — Превращается он в большую жирную ящерицу, — заканчиваю я его рассказ. Мы сюда так-то не поболтать пришли. А снять маски с трупов. — Начнем? — Конечно, — Питер подходит к морозильной камере и открывает ее. Гермиона делает шаг по направлению к нему, и я снова хватаю ее за руку. Мне, видимо, так нравится вторгаться в ее личное пространство. Я даже не знаю, что хочу спросить. Только убедиться еще раз, что она уверена. Она кладет свою руку мне на грудь и смотрит, не отрываясь, прямо в мои глаза, делая шаг чуть ближе. Запахи меда и мяты проникают сразу в легкие, и низ живота моментально сводит. Черт. Я сжимаю зубы, чтобы прекратить этот наплыв эмоций. — Еще немного Драко, и я начну думать, что ты переживаешь за меня. Еще немного Гермиона, и я начну думать, что поехал кукухой. Решаю оставить эту фразу при себе и просто разжимаю руку. Она подходит к столу, который Питер успел выдвинуть из морозилки. Труп укрыт белой простыней, и поэтому он сдвигает ткань к ногам жертвы. Грейнджер громко сглатывает. Ну давай, Гермиона, сейчас ты скажешь, что это чересчур, и я обязательно произнесу фразу: «А я тебя предупреждал». — Дайте мне перчатки, пожалуйста, — обращается она к Питеру. — Зачем тебе перчатки? — Мне надо потрогать маску. Она может потрогать меня за яйца, если ей хочется прикоснуться к чему-то неизведанному. Хотя нет. Изведаны они были многими. Гермиона натягивает перчатки и заносит ладонь, чтобы дотронуться до маски. — Не хватай меня за руку! Она произносит это быстрее, чем я успеваю понять, что поднял свою ладонь. Мне остается только засунуть руку в карман брюк, продолжая наблюдать за мисс Я-сама-смелость. Гермиона прикасается к маске, чуть слышно что-то произносит и в ту же секунду отлетает к противоположной стене. Громкий тупой звук удара тела о пол и дребезжание ножей и падающих стеклянных склянок разносятся по моргу сразу после этого. — Гермиона, твою мать, — я подбегаю к ней быстрее, чем успеваю понять, что делаю. Хватаю ее за плечи и поднимаю с пола. — Ты в порядке? Я кладу руки на ее лицо, осматривая его на предмет увечий. Несколько царапин и пара мелких покраснений. Надо осмотреть спину. Я дергаю за края толстовки, пытаясь поднять ткань вверх. Но Гермиона не позволяет мне это сделать, накрывает мои руки своими. — Драко! — Что? Она смотрит на Питера. — Я в порядке. Просто ударилась. — Ты отлетела в воздух на пять метров! — Я проверю спину позже, — она чуть морщиться, пытаясь развести лопатки. — Это заклинание Конкуса. — Чего? — Лучше спросить кого. Конкуса. Один из основателей секты Рохиров, — она трет свое плечо, которое, видимо, болит. — Что ты сказала, прежде чем дотронуться до маски? — Animas inquietas pro peccatis trademus in bonum. — Мы за грехи неупокоенные души отдадим во благо? — спрашивает Питер. Просто великолепно. Все знают мертвый язык, кроме меня. — Да, — она подходит обратно к столу. — Это первая строчка заклинания, которую епископ говорил, прежде чем наложить связывающие чары. Произнеся эту фразу, можно понять, какое именно заклинание было использовано. — Это было так дальновидно с твоей стороны. Гермиона дарит мне свой раздраженный взгляд. А я даже не понимаю, почему она злится. В следующий раз можем просто сыграть в русскую рулетку, раз ей так нравится делать что-то, не зная последствий. Хотя не буду врать, прямо сейчас она выглядит как чертова кукла. Эти пухлые губы, одну из которых она прикусывает. Чуть прищуренные глаза, злость в которых так и плещется наружу. Ее вздымающаяся грудь и кудрявая прядь, слоящаяся по ее щеке. Блять! Я веду себя как возбужденная королева драмкружка, просто таращась на какую-то прядь. — Именно так, Малфой. Я просто не боюсь брать на себя ответственность за свои действия. Какого хера она имеете в виду? — Мне понадобятся шалфей, валериана и несколько лепестков циннии. Все нужно будет замочить в уксусе и немного подогреть. Больше похоже на одно из блюд, которые Гермиона любила готовить, чем зелье. — Знаю, звучит странно, но сектанты верили, что маска запечатлевает душу жертвы внутри тела, не давая той уйти на покой. Не знаю, пробовал ли кто-то варить такое, но нам придется. Шалфей изгонит душу, — она делает кавычки пальцами, видимо сама не веря, что внутри трупа есть душа. — Валериана успокоит ее, а цинний поможет найти ей выход к свету. — А уксус? — спрашиваю я ее. — Не даст вернуться обратно в тело. — У меня есть все в соседнем кабинете, — говорит Питер. — Только за уксусом надо подняться к ребятам на третий этаж. Он выходит из морга, и его «лабрадор» семенит за ним. А мы остаемся абсолютно одни. Не успеваю я обдумать опасность ситуации, как чувствую ощутимый толчок маленькой ладони о свою грудь. — Ты ведешь себя как придурок! — Эй! — В чем дело? Я не успеваю даже слова сказать, как она снова толкает меня. Она собирается повторить это действие и в третий раз, но я перехватываю руку и впечатываю ее тело в свое. Мне приходится наклониться, чтобы видеть ее лицо. Мерлин, лучше бы я этого не делал. — Перестань меня толкать, — монотонно произношу я, пытаясь скрыть, что готов оторвать ей голову. — Перестань вести себя так, будто я в чем-то виновата. Ее губы в такой близости от моего лица, что, мне кажется, я прямо сейчас полностью отлечу кукухой. Она что-то еще говорит, но я едва разбираю слова. Демоны внутри буквально выгрызают себе путь на свободу, пытаясь взять под контроль мое сознание, чтобы нагнуть Гермиону прямо в самом центре морга. Интересно, ей бы понравилось? — Драко, ты меня вообще слушаешь? — Да, — полусевшим голосом отвечаю я. Звук приближающихся шагов выдергивает меня из ловушки собственного возбуждения, и я отхожу от Гермионы. Я подумаю об этом позже. Сука, слово «позже» стало самым популярным в сегодняшнем лексиконе. — Готово, — Питер передает Грейнджер пакет с ингредиентами. — Отлично. Десять минут у Гермионы занимает, чтобы все смешать и перетереть в однообразную массу. Еще немного времени, чтобы нагреть уксус и переместить ее «блюдо дня» прямо в самое варево. Запах настолько стойкий и густой, что голова просто разрывается. — Думаю, все, — говорит она и переливает все в небольшую склянку. Гермиона подходит обратно к трупу и выливает свой кулинарный шедевр прямо на маску. Ничего не происходит. Совсем. Она выглядит расстроенной. Даже разочарованной. Но только я делаю маленький шаг в ее сторону, как по комнате разносится крик. Визг на уровне ультразвука. Я зажимаю руками уши, и мы все резко падаем на пол. Крик только усиливается, выбивая своей мощью электричество по всей комнате. Лампа на потолке взрывается, и маленькие искры освещают комнату, а после летят на нас, как чертов дождь. Блять, как громко. Я сдавливаю руками уши, но ничего не помогает. Нам нужно срочно выходить, пока ушные перепонки окончательно не лопнули. Приглушенный свет из морозильной камеры все еще горит, позволяя видеть очертания тел. Маска с грохотом падает на пол и отлетает на несколько метров, как это произошло с Гермионой раньше. Из ее ушей идут небольшие струйки крови. Но она… улыбается? Точно. На ее лице широченная улыбка. Психопатка. Она вскакивает с пола, немного пошатывается и чуть ли не подпрыгивает на месте от восторга. — Получилось! Она светится от счастья, видимо не замечая, что чуть не лишилась слуха. Я встаю и подхожу к телу. Какого хрена? Достаю телефон и сверяюсь с фотографией, которую сделал с одного из снимков, предоставленных родителями жертвы. Смотрю на лицо убитой, украшенное высохшей кровью. Этот день просто бьет рекорды по своей ебанутости. — Драко, в чем дело? — спрашивает Гермиона. — Это не Олисия. Это Оливиа. Ее младшая сестра.