Часть 2
20 мая 2024 г. в 22:33
Человек-бабочка вызывал у Би противоречивые чувства. С одной стороны он был ей интересен: таких, как он, она прежде не встречала. Еще на площади в Дубах-у-воды она заметила исходившее от него во все стороны золотистое сияние. Казалось, будто он был соткан из солнечного света и сама его сущность рвалась наружу, чтобы этот свет распространить. Было в нём что-то невероятное и непонятное, как если бы само его существование в этом мире было чем-то невозможным, и в то же время естественным и уместным, стоящим у самих его истоков.
Би не сразу его узнала. В её сне человек-бабочка лежал на снегу почти невидимый глазу и совсем не светился. Там его сердце болезненно кровоточило, а он всё глубже пронзал его острым клинком, плача и смеясь как сумасшедший. Би не понимала как такое возможно, но откуда-то знала, что это его не убьет. А когда в таверне ей вдруг пришло понимание, каким образом это развитие событий можно подтолкнуть, она с любопытством шагнула на нужную тропу, и почти не удивилась, когда оказалось, что человек-бабочка отправится домой вместе с ними — это казалось правильным и ожидаемым, пусть реакция отца на него и выглядела крайне странно и немного настораживала её.
До разговора с отцом, состоявшегося следующим утром, Би толком не понимала с какой целью своими действиями привела этого человека в их дом. Но после того, как отец спросил её о снах, которые сбываются, и о том, что она видела, когда смотрела на человека-бабочку там, на площади, настал черед поговорить и с ним, и тогда всё встало на свои места и обрело смысл. Оказывается, человек-бабочка (которого отец звал Шутом) много знал о её важных снах: и о том, какими те могли быть необычными и непонятными, и о том, каким сильным и невыносимым было желание их записать. Он сказал, что такова участь всех пророков, каковым он сам являлся когда-то, и что Би тоже пророчица. А ещё, что ей предстоит о многом узнать и многому научиться, и что он с радостью ей в этом обучении поможет, если Би и Фитц ему позволят. Он сказал, что пришёл издалека именно с этой целью — что искал её, чтобы поделиться своими знаниями и опытом, чтобы ей было легче понять себя и собственную судьбу.
Пока человек-бабочка говорил, лицо сидящего рядом отца походило на бесцветную маску, но в разговор он не вмешивался и не перебивал. А когда, дослушав речь гостя, Би перевела на отца вопросительный взгляд, тот лишь кивнул ей, попытавшись выдавить намек на улыбку. Удалось ему это не очень, но этого было достаточно, чтобы понять, что гостю можно доверять. Би не понимала, чем именно отец так расстроен, и уныло согласилась на просьбу человека-бабочки (который просил звать себя Шансом) позволять ему читать её дневники и помогать с трактовкой снов. Ей и правда хотелось во всем этом разобраться, но мысли о том, что отец в ней разочарован из-за того, какой она оказалась, не позволяли ей как следует обрадоваться открывшимся перспективам.
Как и обещал, Шанс стал читать её дневник сновидений. Особых снов у неё в последние дни не было, поэтому поделиться с ним свежими эмоциями и впечатлениями она не могла. Старые же, пусть и были записаны, но чувств и воспоминаний по прошествии времени вызывали уже гораздо меньше. Их все ещё можно было пытаться трактовать, но на дополнительные вопросы Шанса о неописанных в дневнике деталях Би могла ответить мало, поэтому приходилось работать с тем, что было. Шанс посоветовал ей в следующий раз не только записать сон как проснется, но и сразу поутру отыскать его, чтобы с его помощью углубиться в пережитое и, возможно, дополнить рассказ мелкими подробностями, которые она могла бы упустить. Тем не менее, по тому, что он находил в её дневнике, они вдвоем успели построить кучу теорий, которые предстояло со временем проверить. Некоторые, к тому же, трактовать было крайне трудно и приходилось оставлять в покое, с тем чтобы время от времени к ним возвращаться и сверять с происходящими событиями, в надежде не упустить тот момент, к которым они относятся. Как оказалось, не всегда можно понять пророческий сон именно тогда, когда он снится. Иногда события, к которым он относится, могут происходить через месяцы, годы, а может и десятки лет. Эту мудрость Би ещё предстояло окончательно постичь и принять, ведь любопытство, свойственное её возрасту, не отличалось терпением — ей хотелось увидеть и разобраться во всем здесь и сейчас. Тем не менее, умом она понимала важность того, что ей говорили. Шанс не только объяснял, но и давал ей примеры из своего опыта или же из опыта пророков прошлого, так что пищи для размышлений вследствие этих дискуссий у неё было предостаточно.
Сам Шанс производил на Би двоякое впечатление. Он умел быть приятным и милым и явно старался ей понравиться. И, несмотря на то, что она это видела, у него это даже немного получалось. Начал он это делать еще в день их знакомства, когда помог ей с выбором одежды. Отец с этой задачей не очень-то справлялся и лишь выдохнул с облегчением, переложив ответственность за неё на плечи друга. Те наряды, что Шанс выбрал для неё, аккуратно и ненавязчиво интересуясь её мнением в процессе, девочке ужасно понравились. Пусть Би и привыкла ходить по поместью одетая как мальчишка, а в девичьей одежде обычно чувствовала себя неуютно, как какая-то кукла, то, что подобрал для неё этот изысканно одетый мужчина с утонченным вкусом и манерами, было красивым и удобным, и даже Эльм и Леа не стали над ней глумиться, а только досадливо поджали губы, увидев её на следующий день в светло-голубом платье свободного покроя с белыми вставками, и такого же цвета тонкой ленточкой, повязанной на волосы. Пер так и вовсе ляпнул что-то о том, что она теперь совсем как настоящая взрослая леди, а потом принялся извиняться, как если бы подобное замечание могло её оскорбить, ведь «она и до этого была леди, а он просто не умеет правильно выражать свои мысли». Би в любом случае это замечание польстило и про себя она решила, что и остальным нарядам, подобранным Шансом, она даст шанс, с улыбкой отметив, что имя он себе выбрал довольно удачно.
На самом деле Шанс и во многом другом был хорош. Добрый, понимающий, учтивый — а уж какие захватывающие истории он рассказывал и как пел! Би вынуждена была признать, что делал он это ничуть не хуже её сводного брата Неда, который был менестрелем и этим зарабатывал на жизнь. Шанс даже предложил научить её играть на дудочке, и пусть ей этого очень хотелось, она пока не торопилась соглашаться на его предложение — он и так появился в их размеренной жизни слишком внезапно и его стало в ней неожиданно много. Шанс не был каким-то неприятным или крайне назойливым, но с самим его существованием в их доме и оказываемым им вниманием девочке еще нужно было примириться — столь явные дружелюбие и интерес со стороны малознакомого человека были ей в новинку. Особенно, учитывая с какой настороженностью, враждебностью или же снисходительностью относились к ней остальные. Би нравилось, что Шанс общался с ней почти как со взрослой — он, в отличие от большинства, не делал выводов о её возрасте и умственных способностях исходя из её роста, — но к его юмору девочка привыкла не сразу. Последние месяцы она общалась в основном с отцом, и, пусть ей и импонировало их взаимодействие и те отношения, что крепли между ними, шуткам и веселью там места практически не было. С появлением же Шанса, они оба постепенно будто начали оттаивать, и даже на вечно хмуром лице отца временами стала появляться улыбка, хотя до недавнего времени улыбался он крайне редко и одной лишь Би.
Собственно именно поэтому, несмотря на многочисленные достоинства Шанса, Би питала к нему не только симпатию, но и что-то еще, чему пока не могла дать определения. Это чувство заставляло её порой сбегать из его общества, грубить ему без особой на то причины, и даже почему-то злиться на отца. Тот редко следовал за ней в подобных ситуациях, попросту не понимая, что на неё нашло, и из-за этого Би злилась только сильнее. На них обоих, будто Шанс тоже в чем-то перед ней провинился, хотя всё, что он делал в такие моменты, это, как правило, просто был рядом, рассказывал что-то отвлеченное и безобидное или что-то тихо напевал.
Но что еще более странно, когда она с Шансом хорошо ладила, скромно улыбалась в ответ на его шутки и даже пару раз позволила ему причесать и заплести её отрастающие волосы, порой уже её отец становился донельзя хмурым и отстраненным и иногда покидал их. На кого из них двоих он злился, девочка не понимала, но Шанс после этого обычно терял добрую часть прежнего задора и на его лице проступало выражение глубокой печали и тоски.
Би знала, что Шанса на самом деле звали Любимым. По крайней мере в письмах отца она пару раз на такое обращение натыкалась, значит для него он таковым и был. Правда за тот месяц с небольшим, что Шанс жил с ними, она ни разу не услышала, чтобы отец так его называл — только Шутом, или же Шансом, если поблизости находились слуги. Из тех же писем она когда-то сделала вывод, что Любимый был очень близким другом отца, по которому тот очень тосковал уже долгие годы, но и на которого был обижен за то, что тот его бросил и исчез. Сейчас этот друг был рядом и порой даже казалось, будто прошедших в разлуке лет и не бывало — они с отцом увлеченно разговаривали, а иногда улыбались и шутили, не замечая никого и ничего вокруг, умиротворенные и счастливые обществом друг друга, и Би даже немного дулась на них когда такое происходило. Но длилось такое, как правило, не слишком долго — в разговоре почти всегда наступал момент, когда всё менялось. Вот они просто разговаривали ни о чем, спокойные и расслабленные, может даже веселые, отец улыбался или смеялся с очередной рассказываемой другом истории, коих у того было бесконечное множество, и казалось, что всё было чудесно и прекрасно, а потом он вдруг менялся в лице и становится хмурым и несколько отстранённым. В такие моменты вся его поза и вид говорили о проснувшемся напряжении, что не укрывалось от внимания его друга, но Би вдобавок ощущала происходившую перемену на другом уровне, ведомом лишь ей одной. Она чувствовала, как отец быстро «выстраивал стены» между собой и Любимым, и стены эти были даже выше и прочнее, чем те, что он зачастую использовал в отношении Би, чтобы ограждать её от влияния своей Силы. Эти стены были выстроены не из заботы о ком-то, а из самого настоящего страха, и Би долго не могла понять почему отец так сильно боялся своего друга, пока не услышала однажды, как он спросил Любимого о том, когда тот намерен уехать. Голос его был подчеркнуто безразличным и на друга он даже не смотрел, предпочитая вместо этого спокойно наблюдать за языками пламени в камине в гостиной, но за мгновение до того, как он спросил об этом и поднял высокие стены, Би ощутила от него вспышку панического страха. Она тогда едва не вмешалась в их разговор и не попросила Любимого задержаться с ними подольше, настолько ей стало жалко папу.
— Я не знаю как долго продлится наше обучение, — сказал Любимый, опустив глаза. — Возможно однажды Би скажет мне это сама, руководствуясь каким-то из своих видений. Возможно видения приведут её в Клеррес, где она сможет ознакомиться с архивами знаний, что там хранятся, и это поможет ей на её пути. Я не знаю каким окажется этот путь, но я буду рядом, чтобы оказать ей необходимую поддержку.
Шанс говорил нечто похожее уже несколько раз, поэтому отец больше не спорил с возможностью будущего путешествия в Клеррес, на котором Шанс совсем не настаивал, а озвучивал лишь как один из вариантов, из которых в будущем предстояло выбирать Би. Но в этот раз уже не Шанс, а именно Любимый добавил кое-что еще:
— Если моё длительное нахождение здесь нежелательно, я могу найти жилье неподалёку и приходить лишь время от времени к Би, чтобы помогать ей с трактовкой снов.
— Не говори ерунды, Шут! Ты можешь остаться — тут достаточно места, — холодно отрезал отец, отвернувшись от него.
Шанс не стал спрашивать зачем тот вообще поднял эту тему, если не собирался выгонять его — кажется, он и так знал ответ. Взгляд, которым он уставился на резкий и упрямый профиль отца, напомнил Би взгляд побитой собаки, опасливо смотрящей в сторону наказавшего её, но всё ещё любимого хозяина. В тот момент девочка впервые ощутила, что не знает, кому из этих двоих сочувствует больше. Прежде, она, не задумываясь, выбрала бы сторону отца, но теперь откровенно терялась. Шанс всегда был ласков и терпелив с ним, даже когда тот ему грубил, а это в последнее время происходило всё чаще и чаще. Они вроде и не ругались и общались вполне вежливо и в рамках приличий, но исходящий от отца холод был заметен даже несмотря на те стены, что он выстраивал, и прорывающаяся в его словах и жестах резкость не укрывалась ни от его гостя, ни от дочери. Казалось, он отчаянно сдерживал себя от чего-то, и с каждым днём это ощущалось всё острее и острее. Что-то назревало и остановить это, кажется, не было никакой возможности.
Зато Би вдруг с неописуемой ясностью увидела, каким образом это можно ускорить. Ей всего-лишь нужно было парой прямых вопросов и фраз вывести отца из себя и спровоцировать между ним и его другом ссору, которой эти двое тщательно избегали, предпочитая отмалчиваться, но не переставая страдать из-за этого. В прошлом Би неоднократно видела, как нечто похожее происходило между матерью и отцом, когда та обижалась на него и не говорила в чем именно он провинился, вместо этого наказывая его таким вот отношением. И теперь отец, похоже, поступал точно так же.
Би откуда-то знала, что именно ей нужно сказать, чтобы назревавшая не первый день ссора наконец состоялась. Достаточно было лишь заявить, что ей нужно направиться с Шансом в Клеррес, а отцу с ними нельзя… Она могла сказать это, и они действительно направились бы туда, правда с отцом, потому что — она с уверенностью могла сказать лишь это — в ближайшем будущем точно не было ни одного пути, где его рядом не оказалось бы. В остальном же, последствия подобного высказывания с её стороны были слишком непредсказуемыми и туманными. Она понимала лишь то, что после этих слов от неё уже почти ничего не будет зависеть, а к чему именно приведет неизбежная ссора между отцом и его другом доподлинно не знала — это могло окончиться как их примирением, так и ухудшением нынешнего положения. Поэтому, поразмыслив — и не в последнюю очередь о том, что никакую школу пророков она пока посещать не желает, — девочка решила не рисковать понапрасну и не вмешиваться.
Однако в другой день Би всё же немного влезла туда, куда ей, наверное, лезть не стоило, проиграв в борьбе с собственным любопытством, и аккуратно принялась расспрашивать Шанса о папе. Они сидели с ним вдвоем в её бывшей детской, где Шанс учил её вышивать. Наличие подобного навыка у столь статного мужчины крайне удивило Би и она даже поначалу решила, что он так странновато пошутил, когда предложил подшить её красный плащ, что отец купил ей в Дубах-у-воды, чтобы тот стал ей по размеру. Но Шанс удивительно быстро и ловко справился с этой задачей, подровняв плащ под её рост и хрупкое телосложение, и даже умудрился сделать ей симпатичные маленькие варежки из оставшейся ткани. Би восхитилась его мастерством, заметив, что такой навык был бы ей очень полезен, ведь с её ростом одежда часто оказывалась ей велика, а совсем детские наряды ей были не по душе. Шанс умел улавливать невысказанные просьбы, поэтому сразу же предложил ей свою помощь, от которой она отказываться, конечно же, не стала.
У отца известие об этих уроках вызвало какую-то неоднозначную реакцию: он выглядел одновременно и виноватым, и несколько раздраженным, и благодарным, но идею одобрил. Иногда он присоединялся к ним, зарывшись в очередные выданные Ревелом бумаги за столиком в углу комнаты, и почти не вмешивался в их разговоры, пусть и явно прислушивался к ним. В другие дни он покорно следовал за управляющим и занимался делами поместья, оставляя Би и Шанса наедине. В этот раз Би решила этим воспользоваться.
— Почему ты бросил папу? — прямо спросила она.
Шанс чуть не укололся иголкой, пока подшивал кармашек на её платье. Би делала то же самое на обычном куске ткани, повторяя его движения и пытаясь сделать стежки такими же аккуратными и незаметными.
— Он так это назвал? — осторожность вопроса и та беззащитность, что проступила на его лице, дали Би знать, что он сбросил с себя маску безукоризненно вежливого и беззаботного Шанса и позволил себе быть тем, кто звался Любимым.
— Не совсем так: когда он говорил мне о тебе, он просто сказал, что ты ушёл. Но я знаю, что он так думает. Не спрашивай откуда — я всё равно не скажу — но я это знаю.
Би хотела узнать больше — того, что она прочла в письмах и записях отца, было мало, чтобы понять как всё было на самом деле. Сейчас ей было известно лишь то, что этот удивительный человек, сидящий напротив неё, был когда-то очень дорог отцу и тот безумно скучал по нему. Но почему он ушел, и почему всё вышло так, как вышло, представления не имела.
Любимый вернулся к вышиванию.
— Я видел это совсем иначе, — сказал он печально. — Я думал, что так будет лучше для него.
— Ты и сейчас так думаешь?
Любимый смерил Би долгим пристальным взглядом. От него, в отличие от отца, не исходило бурлящего потока мыслей и чувств — по правде, она его вообще не ощущала в этом смысле, почти как Пера, — поэтому выдерживать его взгляд всегда было просто. Но не в этот раз. В глазах Любимого была грусть, но и странная, смущающая нежность, заставившая девочку опустить взгляд.
— Да, — выдохнул Любимый спустя какое-то время. — Боюсь, поступи я иначе, какие-то события из тех, что имели место быть, могли не произойти. И о некоторых из них я не могу жалеть, даже если сам путь, который к ним привел, сопровождался тяжелым выбором и не принёс мне радости.
Эта мысль была слишком сложной, чтобы осознать её как следует до конца, но благодаря их предыдущим дискуссиям о предсказаниях и возможных вариациях будущего, Би частично её уловила.
— Это был один из тех выборов, что встают перед Белыми Пророками? — спросила она. — Ты ушел потому, что так было нужно, пусть тебе того и не хотелось, чтобы достичь правильного будущего?
Любимый кивнул, продолжая вышивать, а потом вдруг остановился и покачал головой. На непонимающий взгляд девочки он вздохнул и ответил:
— Я пообещал себе, что не буду лгать тебе, особенно в подобных вопросах, но если я скажу, что принимал решение уйти, руководствуясь только своими соображениями как пророка, это будет ложью, и какой тогда из меня учитель?.. Это был поступок не только Белого Пророка по отношению к своему Изменяющему, но и друга по отношению к своему самому дорогому и близкому человеку.
Теперь Би окончательно запуталась.
— Если мой отец и правда был тебе так дорог, то почему уйти от него ты посчитал правильным?
— Это сложно объяснить.
— Не говори со мной как с ребенком, — возмутилась девочка, узнав так нелюбимую ею формулировку, периодически звучавшую от взрослых, думающих, что она недостаточно умная и зрелая, чтобы понять их разговоры.
— Дело не в том, что ты ребенок — такое и взрослому непросто объяснить, — сказал Любимый просто и честно. — Наши с твоим отцом отношения не описать понятным языком и общепринятыми понятиями. Мы всегда были с ним гораздо ближе и теснее связаны, чем могут быть лучшие друзья или даже братья. И это не только связь Белого Пророка и его Изменяющего, это еще нить Силы, которая пролегала между нами долгие годы, это дружба и верность, привязанность и готовность жертвовать чем угодно друг ради друга. Мы и жертвовали, и не единожды… Я любил и люблю твоего отца больше, чем кого-либо в своей жизни, и поэтому, зная о том, что в том будущем, где меня не будет, он сможет обрести семью о которой всегда мечтал и получить надежду на счастливую жизнь, я не мог рисковать всё испортить.
Любимый замолчал, накладывая последние стежки на пришитый кармашек, сделал аккуратный узелок, отрезал нить и расправил платье на своих коленях, а потом добавил:
— А еще я подумал, что уйти и не видеть его больше будет не так больно, как наблюдать за тем, как быстро он стареет и умирает вместе с твоей мамой… Знаешь, в его жизни всегда было много значимых людей — она и без меня была полноценна — так что я думал, что эта разлука ударит сильнее по мне, чем по нему, поэтому готов был заплатить эту цену. Сейчас же он обижен и злится, будто всё было с точностью до наоборот — будто это было легко для меня — и я не знаю как до него достучаться…
Любимый выглядел потерянным и несчастным, и до того искренним, что у Би сердце кровью обливалось за него. Она вдруг вспомнила запись из писем отца, где он рассказывал о том, как однажды, еще ребенком, сбегал в город со своим псом, а бледный тощий мальчишка с тоской наблюдал за ним со стены. Отец не позвал его тогда с собой, а тот мальчик об этом не попросил, хотя явно с радостью составил бы ему компанию. Би подумалось, что если то, что Любимый сказал, было правдой, получается, он всегда так поступал: оставался на расстоянии и смотрел со стороны, позволяя другу наслаждаться жизнью, но никогда не вмешивался без приглашения, как бы сильно ему ни хотелось последовать за ним.
— Ты ошибся, — сказала она. — Если ты решил, что он может быть счастлив без тебя, значит твои пророчества оказались неверны. Он тосковал по тебе все эти годы, писал тебе письма, которые не имел куда отправить, а потому впоследствии сжигал, но писать не переставал. До сих пор.
Любимый шокировано открыл рот, а потом поспешно отвернулся, поджав губы, но Би успела заметить как повлажнели его глаза, прежде чем он это сделал. Она не планировала рассказывать ему о письмах и расстраивать его не хотела, но ей показалось невероятно важным дать ему знать о том, как много он значил для отца. Судя по письмам, тот сожалел о многих своих поступках, как и о не сказанных Любимому словах и не озвученных извинениях, но Би догадывалась, что отец так об этом и не скажет, оставив всё на уровне полных самобичевания писем. Она ведь и о себе там записи видела и уже знала насколько меньше отец говорил, чем думал и чувствовал на самом деле, да и сама страдала похожими пороками — о собственных чувствах она с такой лёгкостью сказать не смогла бы.
В этот раз у Би не было никаких видений о будущем и о том, как пустить его по нужному сценарию. Ее слова были спровоцированы обычным порывом, полным досады, беспокойства и даже некоторой жалости. Она не знала к каким последствиям они приведут и приведут ли вообще к чему-нибудь, но хотела надеяться, что поступила правильно, затеяв этот разговор и рассказав Любимому то, что ей казалось, ему нужно было знать. А еще она почувствовала, что этот разговор — искренний и настоящий — сделал их немного ближе, и это чувство, как ни странно, было приятным.