Окно возможностей

      Пока Жан устраивает ее на диване, она крепко обнимает его за шею. Аккуратно опустив ее голову на подушку, он пытается выпрямиться, но Ольга не разжимает руки.       – Что? – шепотом спрашивает он.       – Мне страшно, – так же тихо говорит она и притягивает к себе его голову. – Пообещай, что, если всё закончится плохо, ты не позволишь вернуть меня в клетку. Жан?       – Я никому тебя не отдам, – шепчет он весьма двусмысленное обещание и едва ощутимо прикасается губами к свободному от бинтов местечку над ее правым виском. – Так ведь я могу тебя поцеловать?       Она широко улыбается и зарывается пальцами в его волосы.       – Так можешь. Только вначале спрашивают, а уже потом делают.       – Оленька…       – Вот баба! Ужом свернется, а своего добьется!       Громкое восклицание Кривича буквально отбрасывает от нее Жана. Медленно Ольга переводит взгляд с взволнованного лица бывшего мужа на хозяина дома.       – Святослав Вернидубович, – подчеркнуто вежливо улыбается она.       – Ваше Сиятельство, – в тон ей откликается дед. – Ну что? Не прелестями, так жалостью, но мужичка завлечем?       С не сходящей с лица улыбкой Ольга молча пожимает плечами. Ни одной, даже самой виртуозной провокации не удастся вовлечь ее в ссору с членами семьи. Для деда назначенная встреча с главой хранителей – повод лишний раз поразвлечься. На кону не стоит ни его жизнь, ни жизни его любимчиков. Головой рискует в самом прямом смысле слова только она.       – Жанчик, вместе тошно, а врозь скучно? – не дождавшись реакции Ольги, переключается дед на «внучка». – Ну вот выдернешь ты свою зазнобу из-под топора, дальше чтó будет? Графиня наша разрешится от бремени, и заживете вы счастливой ячейкой общества? У дитенка-то чай свой папашка имеется. Не со святым же духом нагулян. Или настолько невмоготу в прежнюю реку прыгнуть, что соображалку твою хваленую от восторга перемкнуло? Старое под новое не подкрасишь.       Ольге хочется, чтобы Жан осадил деда, возразил или просто велел заткнуться, но тот привычно молчит, и знакомое раздражение волнами разливается по ее телу. Так было всегда, сколько она помнила себя в этой семье. Старый черт «присаживался на уши» ее мужчине, который вместо того, чтобы, защищаясь, показать зубы, падал на спину и подставлял хозяину беззащитный животик.       – А вы предлагаете «Жанчику» не выдергивать зазнобу из-под топора? – забыв о данном Жану и себе обещании не открывать рот в течение вечера, с металлическими нотками в голосе произносит она. – Тогда зачем ждать рождения никому не нужного дитенка, да еще и непонятно с кем нагулянного? Давайте дождемся Константина Сергеевича и на месте покончим с проблемой. Сами будете голову рубить?       – Оля! – тут же прикрикивает на нее Жан.       – Может, ты хотя бы раз в жизни будешь затыкать не меня?!       – Любовь хоть и мука, а без нее скука, – подытоживает дед и, пройдя в комнату, усаживается за стол.       Ольга стискивает зубы, чтобы не наговорить вслух всё, что она думает о ненавистном старике и его семействе, разглаживает одолженную Анной невзрачную голубую блузку и украдкой скашивает глаза на Жана. Неужели дед прав, и между ними никогда ничего не поменяется? Да, Жан встал на ее сторону, но каких жертв и страданий ей это стоило? И потом, если дед действительно решит настаивать на ее казни, пойдет ли Жан до конца, чтобы ее защитить? Она на мгновение зажмуривается, ощущая, как вверх по позвоночнику устремляется неприятный холод. Несмотря на обещания Жана, решение может быть принято не в ее пользу. Чтó она сможет сделать, если после памятного удара головой не способна принять сидячее положение и не отключиться? У нее нет ни возможностей, ни сил, чтобы сопротивляться. Всё, что у нее есть, – ничем не оправданная, горячая вера в своего вот уже восемьдесят один год как бывшего мужа.       Она вспоминает, каким он сегодня предстал перед ней в своей вотчине – полновластным хозяином, собранным, уверенным в себе профессионалом. Там он не стал бы внимать непрошенным советам, выслушивать бредовые нотации и молча сносить небрежно загримированные под проявление заботы оскорбления. Доставив ее на такси в больницу, Жан в сопровождении интерна, которого перед уходом ему пришлось «прикусить», не выпуская ее из рук, вихрем носился из кабинета в кабинет. Ее осмотрели с ног до головы, зафиксировали и описали каждый синяк, каждую ранку, включая разбитое уже после ее побега об асфальт колено, опутывали проводами, подключали к аппаратам, диагностировали сотрясение и не подтвердили трещину в скуловой кости. Особым «удовольствием» стал гинекологический осмотр, проведение которого она могла доверить только Жану. Сама мысль о том, что кто-то чужой – неважно мужчина или женщина – будет касаться ее тела, казалась непереносимой. Жан, который изо всех сил старался сделать так, чтобы о ее посещении клиники знало как можно меньше людей, с радостью уступил. Он действовал деликатно и по возможности быстро, с облегчением констатировал отсутствие повреждений и отправил мазки на анализ. Обследование и УЗИ показали, каким живучим оказался ее «гибрид вампира и человека». С удивлением она прислушивалась к словам Жана, которыми он обращал абстрактное «она ждет ребенка» в беспощадную и неотвратимую реальность: «Беременность одноплодная, протекает без патологий, все показатели в пределах нормы». «Ты спокойно можешь ходить в обычную женскую консультацию, – не сводя восторженного взгляда с экрана аппарата УЗИ, резюмировал Жан. – Он ничем не отличается от других детей на этом сроке развития». «И что это значит?» – не разделяя его восторгов, спросила она. «Понятия не имею», – предсказуемо развел руками он.       Жан пытался убедить Ольгу не присутствовать на встрече с хранителями. Предлагал спрятать ее в каком-нибудь укромном месте на случай, если переговоры зайдут в тупик. «Мне придется называть вещи своими именами. Ты хочешь всё это выслушивать? Тебе нужно восстановиться. Отдохнуть. Да ты даже за столом с нами сидеть не сможешь! После сотрясения нужно соблюдать постельный режим», – находил он всё большее и большее количество причин для обоснования ее отсутствия на совете, где будет решаться вопрос о ее жизни и смерти. Все его аргументы разбились об ее твердое «нет». Жан понимал, как сильно страшит ее предстоящее «судилище», поэтому вынуждено примирился с желанием Ольги, но потребовал у нее обещание весь вечер молчать, куда бы ни зашел разговор. «Ты можешь отвечать на вопросы. Коротко и по существу. Но никаких комментариев, никаких возражений, даже тех, что кажутся тебе невинными. Если ты откроешь рот, ты так его выбесишь, что Костик потребует незамедлительной казни. Поверь мне, никто не знает тебя так хорошо, как я», – сказал Жан и не отставал от нее, пока она не произнесла вслух слово «клянусь».       Громкий, словно сирена, звук дверного звонка оглушает ее, заставляет сердце испуганно заколотиться о ребра, как о прутья решетки. Ей вновь не хватает воздуха – она погружается в очередной нескончаемый кошмар, в одно мгновение потеряв ориентиры в пространстве и времени – спит ли она? бодрствует? заперта? свободна? Голову сдавливает железным обручем. Комната начинает медленное вращение. Ольга тщетно силится вдохнуть в легкие достаточное количество воздуха, поднимает на Жана полные ужаса глаза и обнаруживает, что тот в ожидании гостей повернулся к ней спиной. Она хочет позвать его, но не может выговорить даже такое короткое имя. Паника подбирается к горлу, лишает остатков воздуха. Перед глазами предвестниками готовой поглотить ее черноты уже мелькают черные точки, когда сквозь нарастающий в ушах шум Ольга слышит спасительный голос.       – Так, тихо-тихо-тихо, – опустившись перед ней на корточки, Жан аккуратно обхватывает ее лицо ладонями и заставляет сфокусироваться на себе. – Дыши, просто дыши. Давай, вдох – выдох. Медленно – вдох. Медленно – выдох. Тихо, ничего страшного не происходит. Дыши. Просто дыши.       Она подчиняется, неотрывно смотрит ему в глаза, доверчиво следует за его голосом и оставляет черноту за спиной голодной. Так и не набрав обороты, окружающие ее предметы перестают вращаться. Ее дыхание выравнивается, сердцебиение успокаивается.       – Я тебя предупреждал. В следующий раз прислушайся к моим словам, – успевает шепнуть ей на ухо Жан, прежде чем в комнату шествует Константин в сопровождении Анны и трех мордоворотов в черном.       – Хочу отметить, что сложившаяся ситуация однозначно недопустима! – с порога, не поздоровавшись, объявляет он. – Святослав Вернидубович, я настаиваю, чтобы вы и члены вашей семьи уважали Закон и действовали исключительно в соответствии с ним.       – О Законе вспомнил, мелкий гаденыш? – вкрадчивым голосом говорит Жан и, поднявшись на ноги, одним молниеносным движением разворачивается, преодолевает разделявшее их с Константином расстояние, приближает свое лицо к его и выпускает клыки. – Однозначно недопустима, говоришь?!       – Так! – подпрыгивает на своем месте дед и с грохотом обрушивает ладонь на стол. – В ногах правды нет. Все сели! И вы присаживайтесь, Константин Сергеич.       С опаской проследив за тем, как Жан усаживается за стол, все еще не пришедший в себя от неожиданной агрессии в свой адрес Константин бочком отходит от него подальше и занимает соседний от Кривича стул.       – Вы должны сообщить мне местонахождение Ольги Анваровны, – говорит он и с удивлением поворачивается к расхохотавшемуся над его словами деду.       – Так че ж не сообщить, Костик Сергеич, – продолжает посмеиваться Кривич. – Вы глаза протрите. Здесь она, графинюшка, дай ей бог всяческого здоровья.       Ольге удается ничем не выдать свое волнение наконец-то заметившему ее «местонахождение» Константину. Выражение искреннего ужаса на его лице не вызывает панических атак, но заставляет сердце болезненно сжаться. Она переводит растерянный взгляд на Жана. Настолько плохо она выглядит? Когда Жан наотрез отказался давать ей зеркало, она, конечно же, поняла причину, но явно недооценила катастрофические масштабы перемен в собственной внешности. Она помнит количество и силу нанесенных по лицу ударов, но у нее не укладывается в голове, что при виде нее мужчины могут в ужасе разбегаться, как тараканы. А Жан, который сегодня утром так самоотверженно трогательно порывался поцеловать ее, на самом деле испытывал жалость или отвращение? К ней, способной до полусмерти напугать человека одним только видом? Сражаясь с потребностью прикрыть лицо руками, она растягивает губы – наверняка изуродованные, тоже отпугивающие – в улыбке и коротко кивает в знак приветствия.        «Всё хорошо», – беззвучно артикулирует ей Жан, но она отворачивается, отчаянно желая провалиться сквозь землю. Ей стыдно, что они видят ее такой. Так стыдно. Если бы она настояла, чтобы ей дали зеркало! Если бы она послушала Жана и осталась в его комнате! Она делает глубокий вдох и поднимает глаза на Константина, который успел справиться с эмоциями и напустить на себя привычный вид большого начальника.       – Что ж, – откашлявшись, говорит он. – Если вам было известно, где находится Ольга… хм… Анваровна, зачем потребовалось звать меня сюда?       – А ты хотел, чтобы мы привезли ее к тебе, мудила? – вопросом на вопрос отвечает Жан и, готовый к всплеску эмоций со стороны родни и гостей, по примеру деда хлопает по столу, призывая собравшихся к молчанию. – Как инициатор встречи первым говорить буду я. Вы согласны, Константин Сергеевич? Но даже если нет, я продолжу. С вашего позволения, я озвучу цель нашего, не побоюсь этого слова, совета. Ты, гаденыш, забудешь об Ольге, забудешь о казни, заползешь под крылышко к мамочке и будешь молиться, чтобы о тебе и сборище гопников, которых ты называешь хранителями, забыли мы.       С благоговейным изумлением Ольга переводит взгляд с вытянувшегося и побледневшего лица Анны на покрывшегося пунцовой краской Константина и лишь потом – на хитрое, откровенно довольное лицо Кривича. Старому черту нравится наблюдать за их возней, как за пауками в банке. Любимый внучок вдоволь позабавил деда. Вот только когда дело дойдет до обсуждения Закона, бунт в считаные секунды будет подавлен цыканьем и грозным взглядом, думает она. Но, тем не менее, не может не восхититься выдержкой Жана в первой в его жизни серьезной попытке поговорить с представителем власти с позиции силы.       – Жан Иванович, вы забываетесь, – говорит Константин каким-то блеющим слабым голосом. Скорее всего, он жалеет, что взял с собой только трех охранников, и очень хорошо понимает, на чьей стороне в этот раз преимущество в силе.       – Считайте заседание открытым, – объявляет Жан и берет в руки пухлую папку с документами и фотографиями. – Напомню присутствующим факт, который противная сторона, – он кивает головой в сторону Костика, – упорно игнорирует. Евгений Дятлов, вампир, член нашей семьи, – продемонстрировав присутствующим фотографию, он кладет ее перед главным хранителем. – Безвинно убит вашими людьми. Я начал с этого преступления, совершенного еще твоей матерью, потому что Закон говорит: смерть вампира за смерть человека. В обратную сторону это нехитрое правило работает так же. За смерть вампира – смерть человека. Пусть в случае с преступлением, в котором вы обвиняете Ольгу, смерть человека была несчастным случаем, правило срабатывает. Смерть человека за смерть вампира. Господа, вы не считаете, что мы квиты?       Жан выжидает паузу, предоставив собравшимся обдумать сказанное, и продолжает.       – Ваш человек напал на сотрудника полиции при исполнении. Вырубил его шокером и пытался увезти в неизвестном направлении. Наш Закон безусловно важен, но и человеческий Уголовный кодекс никто не отменял. Ольга оказала помощь служителю человеческого закона. Но вашему человеку не повезло. Он сильно ударился. Мы попытались его реанимировать, для чего Ольга предоставила нам очень нужное ей лекарство с кровью вампира. Лекарство не сработало, и ваш человек умер. Но не подействовало оно только потому, что в лекарстве была кровь Ольги. Никто из нас на тот момент не знал, что Ольга беременна. Как не знал и о том, что беременность отнимает вампирские силы и лишает кровь лекарственных свойств. Ой, Константин Сергеевич, как-то вы поникли. Оль, у тебя в последнее время случайно не брали кровь? В большом количестве?       – Да, – отвечает она, не сводя с Жана зачарованных глаз. Ей и в голову не могло прийти, насколько он может быть хорош в этой непривычной, самовозложенной на себя роли ее адвоката. – Он сказал, что это для анализов.       – Почему-то я уверен, что анализы эти ему понадобились сразу же после того, как кто-то взломал мой рабочий кабинет. Константин Сергеевич, решили устроить у себя дома подпольный заводик по изготовлению вампирского чудо-лекарства? Раз уж вам так свезло, и в подвале был заперт настоящий, свой собственный вампир. Так? Вы и не поняли, наверное, почему ваше лекарство не работает. Всё же сделали правильно.       – У вас нет никаких доказательств, – перебивает Жана Константин, но быстро тушуется под его пристальным взглядом.       – Зато у меня есть доказательства другого, – говорит Жан и вытаскивает из папки ворох медицинских справок и заключений. – Вот, – швырнув на стол перед Константином бумажки, он выпрямляется и оборачивается к Ольге. – На твое счастье, мамкин выродок, Ольга захотела лично присутствовать на нашем сборище, поэтому я постараюсь говорить максимально корректно и сдержанно. Ради нее. Вы достаточно надругались над ее психикой. Согласно уже упомянутому мною Уголовному кодексу Российской Федерации, беременность – смягчающее обстоятельство при вынесении приговора. Из уважения к Закону, который ты как его служитель представляешь, мы согласились на заключение Ольги под стражу на твоих условиях. Попытались оспорить жестокость этих условий, но ты нас грубо послал. Держать беременную женщину в крошечной клетке с решетками под напряжением и не позволять ей хотя бы подышать свежим воздухом – такое себе достижение. Но тебе же и этого недостаточно. Поэтому ты лишаешь ее свиданий и соответственно медицинской помощи в лице меня. Ань, покажи фотографию дедуле и Константину Сергеевичу, – просит Жан, и Анна, открыв галерею в телефоне, показывает им сделанную ею фотографию пустой клетки. – Этого тебе тоже было мало. Ты, мрази кусок, превращаешь и без того жуткую клетку в настоящий карцер, оставив своей пленнице одну только кровать.       – Кто пустил вас на территорию?       – Это всё, что тебя заинтересовало? Я попросил Анну съездить к тебе и сделать эту фотографию. Для вампира совсем не трудно быть убедительным. Я понятия не имею, знал ли ты о том, что происходило по ночам в твоем карцере, но это в любом случае твоя вина. Ты отвечаешь за свой персонал. Ты создал условия для того, что случилось.       – Я не представляю, о чем вы вообще говорите. Может быть, мы перейдем к чему-то сущностному? – раздраженно говорит Константин и оглядывается на Ольгу. – Да, мы ужесточили условия содержания Ольги Анваровны. На то были причины. И это никак не оправдывает того, что она сбежала из-под стражи. И то, как она это сделала!       – А вот как раз к этому я и подхожу, – жестом останавливает его Жан. – Мы имеем дело с первой известной нам беременностью вампира. И никто из нас даже не представлял, насколько сильное воздействие она оказывает на организм. Происходит, назовем это так, обратное очеловечивание. Говоря простыми словами, вампир теряет силы и постепенно превращается в человека. В самую обычную женщину. Ты это знал?       – Понятия не имел. Откуда?! Я врач? Какого черта я должен знать, как на вампиров действует беременность?! – вскидывается Константин, но ловит на себе взгляд Жана и захлопывает рот.       – А ты должен был знать. Ты должен быть в курсе как главный хранитель, чтó происходит в твоем пыточном подвале. Вы нашли человека, привязанного к кровати?       – Он в больнице, – коротко отвечает Константин, как будто не желая привлекать к себе лишнее внимание вампирского семейства.       – Надеюсь, что надолго. Хотя место ему не там, а в тюрьме, – говорит Жан и делает глубокий вдох, прежде чем перейти к самой тяжелой для него части «представления». – Я видел, что ты обратил внимание на лицо своей пленницы. Как думаешь, сколько раз и с какой силой нужно бить, чтобы ее очаровательное личико стало выглядеть вот так? Посмотри на справки и выписки. Там всё есть. У Ольги диагностировано сотрясение головного мозга. Я не знаю, как и обо что ее ударили с такой силой. Но если бы не всё еще работающая усиленная регенерация вампира, результат мог быть более плачевным. А особенно плачевным он стал бы для тебя. Я достал бы тебя из-под земли и заставил очень-очень медленно и мучительно умирать. А теперь напряги свой слух и послушай. Ты поставил охранять мою жену, – то ли случайно, то ли намеренно он опускает прилагательное «бывшую», – извращенца, который не только ее бил, но и изнасиловал. А теперь задумайся, скольких усилий стóит мне не переломить твою хрупкую цыплячью шейку?       В комнате повисает молчание. Сосредоточенно изучая собственные пальцы, Ольга ощущает на себе взгляды каждого из присутствующих в комнате людей. Жан был во всем прав. Ей не стоило присутствовать на его бенефисе. Это было волнующе, познавательно, но так больно и столь бесконечно стыдно. Теперь они все знают. И нет никакой возможности отмотать назад, переиграть ситуацию, потребовать от Жана никогда не произносить этих страшных слов. Почему нельзя было остановиться на простом избиении? Всем в этом доме – и хозяевам, и гостям – наплевать на нее, никто из них не преисполнится к ней сочувствием, они лишь станут сильнее презирать, в глубине души порадуются ее несчастью. Ее казнь еще никто не отменял, а Жан зачем-то пытается воззвать к совести или состраданию человека, который однажды абсолютно искренне проорал ей в лицо: «Ты у меня тут сгниешь!» и, она более чем уверена, если бы ему позволили, честно сдержал бы свое обещание.       – Ваши слова против слов моего человека, – после паузы, уже твердым голосом произносит Константин. Он поворачивается к Ольге и тычет в нее пальцем. – Она может говорить всё, что угодно. Я не знаю, чтó у нее с лицом. Грим это. Или она где-то упала. Я всецело доверяю своим людям. И один из них по-настоящему пострадал и сейчас находится в больнице. Что-то у вас не сходится. Если, с ваших слов, она такая слабая и несчастная, как ей удалось справиться с превосходящим ее в росте и весе мужчиной да еще нанести ему множество увечий?!       Пока мамкин недоносок одно за другим предъявляет ей обвинения, Ольга предсказуемо безуспешно пытается загасить возрастающую с каждым произнесенным им словом ярость. Эта холеная тварь походя будет рассуждать о том, могла ли она справиться с мужчиной?! Считает себя вправе говорить ей, что полученные травмы подделка. Ей больно даже моргать, а этот мудак будет тыкать в нее пальцем и говорить, что она «неудачно накрасилась»?! Ольга крепко зажмуривается, сдерживая рвущийся из груди крик. А когда, забыв о данном Жану обещании ни в коем случае не вступать в конфликт с хранителями, она уже открывает рот, чтобы раз и навсегда прояснить все вопросы, на ее плечо опускается чья-то рука. Вздрогнув, она вскидывает глаза вверх и встречается взглядами с незаметно подошедшем к ней Жаном.       – Я же просил, – наклонившись к ее уху, шепчет он, отрицательно качает головой и возвращается к столу.       – Однажды она уже сбегала из-под стражи. И если вы помните, с нашей стороны не последовало никаких санкций, – заявляет Константин и обращается за поддержкой к деду. – Вы же всё сами знаете. Нормальные у нее были условия. Все ее пожелания исполняли! Они пытаются надавить на жалость своими нелепыми обвинениями! Я уверен и уверяю вас, Святослав Вернидубович, пока она находилась в моей юрисдикции, ее никто не насиловал и не бил.       Кривич молча пожимает плечами, очевидно, дожидаясь ответных аргументов Жана, прежде чем вступить в диалог с хранителем.       – Хорошо. Значит вы, Константин Сергеевич, утверждаете, что больше, чем заверенным медицинским документам, вы доверяете словам своих сотрудников? – уточняет Жан.       – Да, Жан Иванович. Не обвиняю вас в фальсификации документов, но поскольку вы сами обследовали вашу же… Ольгу Анваровну, допускаю некоторую предвзятость с вашей стороны. Учитывая характер ваших с ней отношений.       – Не тебе, гаденыш, рассуждать о характере моих отношений с кем бы то ни было, – осаживает его Жан, триумфально улыбается и повышает голос. – Чувствую себя единственным хорошим актером на съемке передачки типа «Час суда». Затаите дыхание! Я приглашаю неожиданного свидетеля. Григорий, вы можете зайти!       Одновременно раздаются кашель Константина, смех деда и удивленный возглас Ольги.       – Добрый вечер, Константин Сергеевич. Здравствуйте, – уныло, ни на кого не глядя, произносит Гриша. Он не проходит в комнату, остановившись в дверном проеме.       – Григорий, ваш руководитель только что заявил нам, что готов доверять исключительно своим сотрудникам, а не собственным глазам и отсутствующей совести. Расскажите ему и всем нам о том, свидетелем чего вы стали, когда вчера заступили на смену. Вам, согласно его же собственным утверждениям, Константин Сергеевич не сможет не поверить.       Гриша поднимает голову и медленно обводит комнату взглядом. Обнаружив ту, кого искал, с минуту он изумленно рассматривает ее лицо, очевидно, пытаясь разглядеть в нем знакомые черты, затем резко выдыхает и поворачивается к своему начальнику.       – Блядь, – с чувством говорит он, – я должен был открыть чертову клетку.       – Гриш, что происходит? – спрашивает удивленный его появлением и поведением Константин.       – А происходит то, что Илья, который так любил почитывать порно на рабочем месте, на что всем так удобно было закрывать глаза, понял, что женщину, которую вы поставили нас охранять, можно больше не бояться. Поэтому выйдя в ночную смену, он открыл клетку, спокойно туда зашел и совершил изнасилование.       – Это она тебе сказала?! – надрывным высоким голосом выкрикивает свой вопрос Константин.       – Это сказали мои глаза, – холодно отвечает Григорий и выдерживает взгляд начальника.       – Но… как… почему я об этом узнаю только сейчас?! – Константин переводит недоверчивый взгляд с Гриши на Жана и обратно. – Вы совсем охренели?! Мы не охранное агентство! И я не набирал вас с улицы!       – Я тоже наивно полагал, что мы не охранное агентство. И до последнего верил в нашу высокую миссию. Только вот это, – Гриша не глядя указывает в сторону Ольги, – никакая не миссия. Я столько раз говорил, что она беременна, что нельзя обращаться с ней так, как вы привыкли. Я провел с ней достаточно времени и видел, что клетка и одиночество не просто сводят ее с ума, а медленно и жестоко убивают. Но я говорил себе, что это не мое дело. Что она совершила преступление, а я должен ее охранять. А потом вы велели забрать у нее все вещи. За то, что, по вашей просьбе, она не смогла внушить какой-то бред отморозку, которого вы же, очевидно, кинули на деньги. Вы запретили доктору ее навещать. И, вчера утром найдя ее в жутком состоянии, я должен был бежать к вам? Чтобы что? Чтобы вы испугались, что вам предъявит ее семья и… не знаю, убили ее! Заставили замолчать! Или просто пожали плечами, потому что вам безразлично, что с ней происходит. И, да, я осознанно к вам не пошел.       – Гриш, – мягко говорит Жан, – что ты увидел?       – У нее было разбито лицо и порвано платье. Видно было, что она много плакала ночью. Я… помог ей переодеться. Но не решился ее выпустить, хотя прекрасно понимал, что, когда мой без всяких сомнений адекватный напарник заступит на смену, он не замедлит «повторить свой успех». Мне казалось, что я должен до конца исполнять свой долг. Служить Закону. Быть верным главному хранителю до конца.       – И что ты сделал?       – Перед пересменкой я отдал ей свой шокер и наручники. Пожелал удачи и ушел.       – И ты не задумался о том, что твой напарник может вырвать у нее этот шокер? Что она может вообще не успеть им воспользоваться? Я могу еще раз рассказать, на этот раз не по телефону и в более ярких красках, в каком виде она добралась домой. Ты…       – Жан, перестань! – не выдерживает Ольга. – Гриша помог мне так, как посчитал нужным. Он мне никто. И мог просто сделать вид, что ничего не случилось. А еще, обращаясь ко всем присутствующим. У меня есть имя. Поэтому хватит говорить обо мне «она», тыкать пальцами и делать вид, что меня тут нет.       – Ну вот что, ребятки, я вам скажу, – неожиданно поднимается со своего места хозяин дома, тут же притягивая к себе взгляды всех присутствующих. Ольга поворачивается к нему вместе со всеми и внезапно на нее снисходит озарение: именно его вердикта, а вовсе не несчастного Костика, ждал Жан. Заставил ее пройти через столько обследований, чтобы подкрепить слова документами и справками, которым старик всегда доверял больше, чем пустому трепу людей. Их патриарх, полноправный владелец не только дома и всех его обитателей, но и тысячелетнее живое воплощение Закона, простирающее длань и над вампирами, и над людьми. Любого из них он мог прихлопнуть, любого – подчинить своей воле. Не «Костик Сергеич» будет решать, жить ей или нет, наконец понимает она, не сводя взгляда со старика, с которым не прекращала ссориться с самого их знакомства. Ей остается лишь уповать на то, что могущественное тысячелетнее существо не играло в приверженность к справедливости, а действительно собиралось по чести, непредвзято рассудить их. Хорошо, что Жан раскрыл перед ним все карты, думает она, до боли вдавливая ногти в ладони. В ее ситуации лучше быть вызывающей жалость жертвой жестокого изнасилования, чем преисполненной чувством собственного достоинства обвиняемой в предумышленном убийстве. В первом случае – у нее есть шанс. Во втором – ее голова обречена пасть под ударом палача. Ольга со смесью надежды и ужаса смотрит на деда и готовится узнать, способен ли он ее пожалеть? Или красноречие всеми любимого Жана было растрачено зря?       – Не так страшно стадо людей, как один лиходей. Костик Сергеич, ты чтó такое творишь? Тебя почему на место главного хранителя поставили? Потому что ты весь такой из себя молодец-огурец? Так ты решил, да? Уникальным себя почувствовал? Особенным? Что и Закон под тебя писан и никакой силы поперек тебя не отыщется? Вся твоя семья, все твои предки, деды да прадеды, были хранителями мира между людьми и вампирами. Разные люди среди них попадались, но такой фрухт – первый на моей памяти. Хранить Закон – это не легкий способ занять местечко у титьки судьбы. Это долг. Это тяжкой труд. Это честь. Маменька твоя, при всех ее минусах, всегда это понимала. Потому и берегла тебя так долго. Не посвящала в главную свою тайну. Так ты и не понял ничего. Не Закон для тебя, а ты для Закона. Чуть до власти дорвался, мамка последний вздох испустить не успела, а ты вон уже, нарисовался в моем доме. Подавайте ему одного из вампирской семьи, чтобы казнь учинить. Ты что думал, я тебя испугаюсь? Что сможешь, с жести начав, строить нас, как солдатиков, коими в детстве играл? Действительно поверил, что по одной твоей хотелке тебе дозволено казни устраивать? Мало вам одной души безвинно загубленной? Прав во всём Жанчик. Правило «смерть за смерть» в обе стороны работает. Вы мальчонку нашего убили. Я мог пойти и стребовать любого, кто в расправе участие принимал. Но казни, выходит, одного тебя развлекают. После того, как мамка твоя предала всё, что только могла предать, уже на другое утро ты являешься показательную порку нам устраивать. Зная, что мои вашего человечка спасти пытались. Что ни у кого умысла убивать его не было. Явился одного из моих забрать. Долго я ждал, когда ты в чувства придешь. Жанчик, прости дурака старого, не думал я, что за пару месяцев возможно скатиться настолько низко! Предки твои, Константин Сергеич, небось со стыда в гробах вертятся, как на гриле! Ты устраиваешь погром в больничном кабинете, ты бодяжишь лекарство из графской крови, ты в хвост и в гриву используешь служебное положение. Я уж молчу, что вы с Жановой полюбовницей сотворили. Да как ты к ней ни относись, но с непраздной женщиной разве ж так можно?! Если б по твоей вине она дитя потеряла, ой иначе бы я сейчас с тобой разговаривал. Я боюсь и представить, каким образом она того молодчика на больничную койку отправила. Баба да бес – один в них вес. Но одно скажу. Ольга – часть моей семьи. А ты посмотри на ее лицо и только вякни, что она притворяется. Поэтому либо ты сию секунду снимаешь все свои обвинения и выметаешься отсюдова куда ворон кости не заносил, либо мы идем к твоей маменьке и решаем всё уже на другом уровне. И я тебе этого не советую. Жестить не один ты умеешь.       Пытаясь сохранить лицо и ежась под устремленными на него взглядами, Константин на мгновение поднимает глаза на хозяина дома, а затем оборачивается в сторону Ольги, но старательно избегает зрительного контакта.       – В связи с открывшимися обстоятельствами хочу выразить…       – Ты перья-то свои павлиньи не распускай. Речи твои всем без надобности, – на полуфразе обрывает его дед. – Лучше извинись да скажи ей: Оля, ты свободна. Наш Жанчик, он с виду только добрый такой, а бабенку его вы знатно обидели. Кто плут, Костик Сергеич, для того и сделан кнут. Не вводи во грех. Говори и убирайся. И хорошо подумай, прежде чем без причины на мою семью тявкнуть. Повторюсь, Женькá Жан мамке твоей припомнил ой как правильно. Одного без вины загубили. Так мало вам, окаянным, бабу на сносях чуть всей толпой со свету не сжили.       Константин Сергеевич поднимается со своего стула и делает осторожный шажок назад. Нервно улыбается, кивает в сторону дивана, где лежит Ольга, смотря при этом куда-то поверх ее головы.       – Ольга Анваровна, простите. Вы свободны, – без паузы говорит он и, не прощаясь, почти бегом направляется к выходу, куда за ним устремляется троица в черном и чуть погодя так же ни с кем не попрощавшийся Гриша.       – И вот так вот просто? – Ольга провожает своего уже бывшего тюремщика взглядом и поднимает огромные от потрясения глаза, на которых сами собой наливаются крупные слезинки, на главу семьи. – Почему нельзя было это сделать с самого начала?!       – Да не за что, Оленька, – закатывает глаза дед и кивает Жану. – Ой, не завидую тебе, горемыке французскому. Где любовь, там и напасть. Полюбив, нагорюешься.       – Да хватит уже сыпать, как из пулемета, своими дурацкими поговорками! Как самого еще от них не тошнит? – счастливо улыбается Жан и, присев рядом с Ольгой, бережно, стараясь не приподнимать ее голову, прижимает к себе. Она закрывает глаза, повторяя про себя слово «свободна», а ее ладонь самовольно устремляется вверх и отыскивает руку Жана. Их пальцы переплетаются, будто соединившиеся частички чего-то цельного и единого. Ольга пытается осознать случившееся за этот вечер, но ее мысли снова и снова спотыкаются о слово «жена» без прилагательного «бывшая», бесконечно кружат вокруг опасного, но трепетом отзывающегося внизу живота умозаключения: ни разу он не поправил взывавшего к его разуму деда. Зазноба, Жанова полюбовница, его бабенка – ничего из сказанного Жан не опроверг. «Где любовь, там и напасть. Полюбив, нагорюешься». Он мог, но не возразил деду, что ни о любви, ни о напасти не было, нет и не будет речи. А ведь еще вчера именно так он и поступил бы. Долго, горячо и убедительно доказывал бы, что с бывшей его могут связывать только болезненные воспоминания и что разговоры с ней – своеобразное проявление душевного мазохизма, в равной степени свойственное как русским философам, так и французским, многое повидавшим врачам.       – Слышала, что дедуля сказал? – шепчет ей Жан. – Ты – часть семьи.       – Еще я услышала, что при желании он мог сразу «Сергеича» на место поставить. Но хотел посмотреть, как далеко мальчик зайдет, чтобы хорошенько его потом пожурить. Вот только ты знаешь, – она еще ниже понижает голос, – двух зайцев он хотел убить. И от меня на время избавиться, и на Костика в роли хранителя посмотреть. Бóльшего интригана, Жан…       – Тшшш. Мы благодарны дедушке и не ищем новых конфликтов, – склоняется к самому ее уху Жан и, будто случайно, прикасается к нему губами. По ее телу пробегает дрожь. Ольга пытается думать о чем угодно, кроме – полюбовница, зазноба, полюбив, нагорюешься – ее ладони в его руке, его губ возле ее уха, ее плече, плавящемся под прикосновениями его пальцев. Но думает она всё то же опасное, но бесконечно заманчивое: «А что, если в этот раз?»       – Если бы я увидела тебя сегодня впервые, я не смогла бы не влюбиться, – сама не зная зачем, говорит она и изгибается, чтобы встретиться с ним взглядом. – От тебя невозможно было оторвать глаз. Так ты был хорош.       – Это ты говоришь вместо «спасибо»? – легкомысленно откликается он.       – Это к нему прелюдия, – старается подстроиться под заданный Жаном тон Ольга, но слова благодарности произносит шепотом и с совсем другими интонациями. – Милый, спасибо. Еще вчера я была уверена, что моя жизнь кончена.       – Я тебе сказал, что не дам тебя убить, – вслед за ней он понижает голос до шепота. – Тебе нужно научиться ко мне прислушиваться.       – После того, что ты сегодня для меня сделал, я научусь всему, что ты ни скажешь…       Проводившая гостей Анна возвращается, останавливается у стола и какое-то время наблюдает за происходящим на диване.       – Дедуль, наша парочка всерьез решила воссоединиться? Жан в своем уме? – восклицает она, нарушив хранимое весь вечер молчание. Как на что-то невероятно мерзкое, смотрит она на их сплетенные руки. – Это же противоестественно. После всего, что было… сколько крови они попортили нам и друг другу!       – Пойдем, Анечка, – успокаивающим голосом говорит дед, поднимается из-за стола и, приобняв, увлекает ее прочь из комнаты. – Коли решил чего, в голову втемяшил, то хоть чтó ему тверди, не услышит. Сама, что ли, не видела, что все эти годы по графиньке своей сох. Бабья сколько перепортил, а глядел всё в одну сторону.       – Может, еще в разум войдут? Он всерьез чужого ребенка собирается растить?       – Если бы чужого. То ж ее ребенок. Будь он от самого сатаны, ничего-то для Жана не поменялось бы.       – Она же со студентом своим встречалась. Он, получается, и отец.       Дед сокрушенно качает головой и тяжело вздыхает.       – С нашего дурня станется и студентика того усыновить. Всё, чтобы ненаглядную свою порадовать.       – Ну уж совсем бред! – отмахивается Анна и уже на выходе оборачивается назад. – Оль, поздравляю! Рада за тебя!       Поглощенная разговором пара по-прежнему увлечена исключительно друг другом и отказывается реагировать на посторонние раздражители. Анна закатывает глаза, борясь с желанием метнуть в них чем-то тяжелым.       – Ну их, дочка, пойдем. Пусть Жанчик счастью порадуется. Пока графинька его благодарна, что от смерти ее спас.       – И то правда. Пусть хоть кто-то в этом доме побудет счастливым. Хотя бы на один только вечер, – неожиданно для себя соглашается Анна, в последний раз оглядывается на Жана, который с улыбкой во всё лицо оживленно и так тихо, чтобы слышала только она, рассказывает что-то восторженно внимающей ему собеседнице.       Вслед за дедом Анна выходит из комнаты, и восвояси ее провожают тихий переливчатый смех Ольги и набившее оскомину восклицание Жана: «Оленька!»