Что-то здесь есть. Действительно, во всем этом что-то есть. А попробуешь описать это ощущение словами — получается фальшиво. Можно попробовать назвать это ощущение слабой беспричинной надеждой.
© Кадзии Мотодзиро «Лимон»
Войдя в свои отдельные покои, Юй медленно опустилась на дзабутон, сложив руки на коленях, и принялась ждать. Поместье Казекаге опустело — все наблюдали за первым этапом Чуунин Шикен, а Юй сказала Гааре, что пойдет домой. Ускользнула бы незаметно, но в таком случае он мог бы пойти за ней, а ей не нужны были лишние свидетели. Даже прислугу Юй умело отослала прочь — кого за покупками, кого по другим делам. Ее ждал очень серьезный разговор, не предназначенный для чужих ушей. Раз… Два… …три. Появившийся перед ней Фуги взирал на падчерицу сверху вниз с таким гневом, что у нее привычно побежали холодные мурашки по спине. Юй встала, потому что ей полагалось встать. — Что ты наделала! — загремел отчим. — Думала, я не пойму, что это твоих рук дело, мерзавка? Спелась с мужем? Забыла, кто он? — Вспомнила, — тихо сказала Юй. — Что ты несешь? Фуги замахнулся для удара, но она остановила его руку — впервые за все годы, что знала этого человека, перехватила несущуюся к ней ладонь, цепко сжав запястье, и пронзила гневным взглядом в ответ. В свободной ее руке сверкнула игла. — Ты… — рыкнул Фуги. — Что ты… — Я вспомнила, — холодно проговорила Юй, — и кто он, и кто я. А вот вы забыли. Кто я, отоо-сама? Он яростно сверкал глазами, но не решался вырваться или ударить. Знал — дернется, и смазанная ядом игла пронзит тело, сам учил Юй этим приемам. — Кто я? — повторила она. Фуги сглотнул. — Куноичи. — Нет. Я жена Казекаге, — четко, чуть ли не по слогам проговорила она. — Пока он не консумировал брак — нет! — Но на бумагах, юридически — да. И все же вы правы — нет. Поэтому, если бы я овдовела прямо сейчас, мой статус не был бы статусом вдовы каге, и я лишилась бы многого. В частности, наследства. А вы бы выдали меня замуж за другого полезного вам человека, пользуясь моей невинностью, я права? Фуги молчал, что могло быть только согласием. — Хитро, — проронила Юй. — Либо глупо — с моей стороны, потому что поняла это поздно. Но не слишком поздно. Я не предаю вас, — смягчилась она. — Я все еще преследую те же цели, что и вы. Но посудите сами: зачем вам наемники, если все может пройти куда проще и легче? Наш с Гаарой брак консумируется, возможно, я даже забеременею, что прибавит мне еще большей ценности и веса в обществе… а потом он умрет. Кто знает, от чего он умрет? Быть может, Шуукаку чересчур сильно перенапрягал его тело? Быть может, он заболел? Или был ранен на миссии? Кто будет расследовать детали смерти неудобного Казекаге, когда есть удобный Канкуро? Кто подумает, что виновата тихая безмолвная тень? Фуги пожевал губами, и по его лицу Юй поняла, что он готов с ней согласиться. — Хорошо, — наконец сказал он. — Делай это сама. Но не рассчитывай, что я не буду за тобой следить… жена Казекаге. Последнее он выплюнул, как ругательство. Юй отпустила его, и Фуги, сложив печати, исчез, а она уже не медленно опустилась, а упала на дзабутон.***
Дальнейший экзамен проходил на удивление спокойно, и даже в Пустыне Демонов никто не погиб — травмы были, но с травмами быстро справлялись ирьенины, которые по решению Гаары незаметно следили за всеми участниками Чуунин Шикен. Последний этап был, по традиции всех экзаменов, серией спаррингов. В финале, когда уже было ясно, кто прошел, Гаара устроил грандиозный пир. Это была насыщенная событиями неделя, для кого-то даже веселая — Темари прекрасно проводила время в обществе Шикамару, но Гаара выматывался настолько, что даже Шуукаку внутри него не буянил, перенимая усталость своего джинчуурики. Думать о чем-то, кроме Чуунин Шикен, было некогда. Собственный экзамен и то не был так важен. С Юй Гаара почти не виделся. Она оставалась в поместье Казекаге, либо гуляла по Суне — одна. Еще в самом начале он расспрашивал слуг о ней, и те отвечали, что госпожа предпочитает одиночество. У Юй не было друзей или товарищей по команде, и постоянного сенсея тоже. Только мать и отчим. Что-то подсказывало Гааре, что и с ними Юй мало общалась, и в этом одиночестве он видел нечто очень знакомое. Или хотел видеть, но каждое одиночество — болезненно, неважно, из-за чего. Гаара лежал на шезлонге под открытым небом — его комната, как и все жилые комнаты в поместье, имела выход на террасу, огороженную перилами. Никакого потолка, только небеса, облака или звезды. Особенно приятно здесь было в жаркие дни или ночи после жарких дней. Услышав позади шорох длинных юбок, он напрягся — сразу понял, что это Юй, Темари крайне редко надевала что-то длиной в пол. Холодность между ними начала таять, но все равно Гаара все еще не знал, о чем говорить с женой, и что о ней думает, тоже не знал. Она была красивой, такой, что иногда казалась нереальной. Она была вежливой; хотя Темари считалась химе, из них двоих на химе больше походила Юй. Она боялась Гаары, но она заботилась о нем, и она спасла ему жизнь. Но она все равно была незнакомкой. — Я испекла печенье, — Юй поставила на маленький столик перед шезлонгом блюдо с аппетитными печеньями в форме полумесяцев. — Оно соленое с перцем. «Я знаю, вы не любите сладкое, но я испекла острое…» Тогда она говорила так, будто сдерживала слезы. Сейчас тон Юй приобрел гордость, она уже не просила попробовать ее готовку, даже не предлагала — ставила перед фактом. Испекла, а Гааре решать, есть или нет. Он сел — не мог лежать при ней, но и Юй опустилась на соседний пустой шезлонг. — Вы… — Гаара осекся, — …ты хочешь поесть со мной? Юй мягко улыбнулась; улыбка у нее была еще не совсем искренней, но уже почти теплой. Красивой. Лицо менялось, будто от одного движения губ светлело. — Хочу. А еще хочу поздравить тебя с успешным Чуунин Шикен. — Да, — усмехнулся Гаара. — Наконец-то это закончилось. Взяв печеньице, он отправил его в рот, и неожиданно для себя восхищенно протянул: — Вкусно! Это было действительно очень вкусно, и ни разу Гаара не пробовал ничего вкуснее — настолько идеально все сочеталось, и тесто таяло во рту. — Я рада, — снова заулыбалась Юй. — Хотела, чтобы ты оценил. В следующий раз обязательно приготовлю что-то из языка или из куриных желудочков… — Ты знаешь, что я люблю? — смутился Гаара. — Спросила у кухарок. — А что любишь ты? — он нахмурился. — Нечестно, что я до сих пор ничего о тебе не знаю. Что ты любишь есть? Юй приложила пальчик к губам. — Хм… я люблю щуку. И шоколад, если на сладкое. Но не люблю осьминогов. — Темари тоже не любит осьминогов… а что еще ты любишь? Каллиграфию? — Не очень, но я занимаюсь ею для того, чтобы научить себя уравновешенности. Мне больше нравится работать с травами. А что насчет тебя? Чем ты увлекаешься? Гаара забросил в рот последнее печенье. — Давай покажу! Через минуту они стояли перед дверью в оранжерею, в которой Юй раньше не была — она часто тайком шпионила в кабинете, но ничего, кроме кабинета, ее не интересовало, и она думала, что оранжерея принадлежит Темари. Гаара отодвинул сёдзи, вошел первым, включая свет, и гордо выпрямился, заведя руки за спину. Юй ахнула — больше от удивления, чем от восторга. Кактусы. Кактусы-кактусы-кактусы. Самые разные. Большие, маленькие, некоторые даже цветущие. В обычных вазонах и подвесных. На полу и на полках. Очень много кактусов. — Ты их разводишь? — Юй изо всех сил постаралась не засмеяться, в этом не было ничего смешного, обычное хобби, но… жуткий маньяк-убийца, чудовище-Казекаге, и вдруг… в свободное время… возится с растениями? — Да, — Гаара взял в руки один вазон, показывая ей кактус — на его плоских зеленых отростках красовались лимонно-желтые цветы. — Это опунция мелковолосистая. Кажется, что она без колючек, но на самом деле ее лучше не трогать; она покрыта мельчайшими глохидиями, и если занозиться ими, будет больно, а вынуть их сложно, потому что они не больше трех миллиметров. Цветет она редко и заставить ее цвести сложно, но у меня получилось, — довольно заявил он. — Ух ты, — с уважением протянула Юй, не зная, что еще сказать, но Гаара и не ждал от нее длинных речей, показывая следующий кактус и увлеченно рассказывая о его особенностях. Когда он говорил, то преображался, терял свою привычную замкнутость и серьезность, и искренне восхищался пустынными растениями, и был таким… живым. Человечным. Уже в который раз Юй видела в Гааре человека, а не чудовище. Как, как, как может быть злым и жестоким тот, кто не прикоснулся к ней и пальцем в первую ночь, когда имел на то полное право? Тот, кто вместо того, чтобы наброситься на нее — накормил? Тот, кто накричал на нее, но заботился о ней? Тот, кто побежал искать ее в Пустыню Демонов, рискуя жизнью? Тот, кто с такой нежностью говорит о всего лишь кактусах?.. Притворяется, напомнила себе Юй. «Кто тут еще притворяется», — ехидно сказал ей внутренний голос. Можно было проверить еще раз. Она словно невзначай протянула руку, чтобы спросить что-то про какой-то из кактусов, указав на него, и задела ту самую опунцию. Кончики пальцев пронзила боль, Юй вскрикнула, и Гаара вдруг тоже ойкнул так, словно ему тоже стало больно. — Я же предупреждал — не трогать! Какое-то мгновение Юй думала, что волнуется Гаара за кактус, но в следующую секунду он очень аккуратно взял ее руку в свои. — Подожди, сейчас, я не ирьенин, но такие мелочи умею, — заговорил он, будто успокаивая ее — будто ее нужно было успокаивать. — Сейчас пройдет. На кончиках его пальцев засветилась чакра. Бережно касаясь руки Юй, Гаара вытягивал засевшие в коже мельчайшие колючки, не оставляя ни одной. Пока он сосредоточенно работал, она тайком его рассматривала, поражаясь тому, что он, как оказалось, умеет… сочувствовать? Если он с такой нежностью лечит незначительные повреждения Юй, то почему так легко и безжалостно растер песком в порошок ее отца? Лицемерие. Юй изо всех сил постаралась думать, что это лицемерие и что ей противно, но ей не было противно. Ей было приятно. Никто никогда не лечил ее так… бережно. Так, что внутри становилось тепло. — Я почувствовал боль только во время своего Чуунин Шикен, — вдруг сказал Гаара. Юй хлопнула ресницами. — А до того — не чувствовал? Гаара покачал головой. — Меня не ранило. Ничего не ранило. Совсем ничего. Других, но не меня. Меня защищал песок, и я… я не понимал, что другим детям больно. Мне же не было больно. Даже если я резал руку ножом… — Ножом? — ахнула Юй. — Все равно песок защищал, — Гаара горько хмыкнул. — Всегда. — И это не было больно? — вырвалось у Юй. — Я имею в виду, твой лоб… — А, это… Это было больно. Невыносимо. Так, что слезы сами текли из глаз — но совсем не потому, что он резал кунаем собственную кожу. Это была другая боль, та самая, о которой говорил дядя Яшамару… сначала он рассказывал Гааре о любви, а потом признался, что ненавидел его. Что его мать тоже его ненавидела. Все его ненавидели. Он, как сказал тот безымянный бритоголовый наемник с бива — «провальный». …он сидит на крыше и смотрит на свои руки, под ногами — вся Суна, деревня, которую он рожден защищать, как говорил отец. Гаара не знает, как. Гаара даже не знает, как чувствовать боль. Дядя Яшамару говорил, что душевные раны заживают сложнее, чем физические. Что такие раны могут не зажить никогда, но от них есть лекарство — только одно, и все же есть. Любовь. Любовь… Яшамару говорил, что любит его. Только один Яшамару. Он был единственным, кто вел себя с Гаарой ласково. Больше никто. Даже брат и сестра его сторонились, а отец только тренировал, но не гладил по голове, не держал за руку и не катал на плечах, как делали другие отцы. Все это доставалось одной Темари, ее Раса любил, и Гаара не ревновал, но так хотел, чтобы и с ним отец был добрым. Он слышит шорох за спиной, свист летящих кунаев — и песок вздымается вверх, тот самый, в котором якобы живет душа его матери. Убийца — шиноби из Суны. Гаара отбрасывает его, ударив песком, человек падает — как сломанная кукла Канкуро. Кто-то хотел убить его. За что он хотел убить его? Дрожащими руками Гаара снимает маску с шиноби и… …нет. Нет-нет-нет. Это сон, это неправда, он сейчас проснется в своей постели, или это гендзюцу и надо сказать «кай», и Гаара шепчет это «кай», но ничего не меняется. Перед ним — дядя Яшамару, у него кровь на лице и только что именно он напал на Гаару, чтобы убить. Но… Это же приказал отец? Гаара изо всех сил цепляется за эту идею. Яшамару не хотел. Яшамару вынудили. Он шиноби Скрытого Песка и обязан выполнять приказы Казекаге, и не смог пойти против Расы… — Я мог отказаться, — говорит Яшамару окровавленными губами. — В глубине души я всегда… вас ненавидел. Он родился, отняв жизнь своей матери — сестры Яшамару. Она умерла, рожая его, потому что деревня ею пожертвовала, как разменной монетой, и, умирая, Карура прокляла и Суну, и Гаару тоже… она не хотела его рожать… Любить только себя, сражаться только за себя, он — самовлюбленный демон… Он один, его никто не любит… вот это было больно, а не глупые шрамы на лбу… — Гаара! Взволнованный голос Юй вернул его в реальность. Вокруг была его комната с кактусами, Юй встревоженно заглядывала в его глаза. Гаара понял, что его трясет, но виной тому был не Шуукаку. — Гаара? Что с тобой? — Я вспомнил, — глухо сказал он. — Я вспомнил, что такое… боль. Прости, что напугал тебя. И рассказал бы ей, а что толку? Она не поможет, никто не поможет. Яшамару умер. От него остались фотографии, подаренные в детстве игрушки и Темари, похожая одновременно и на мать, и на дядю. Все они умерли. Остались только их дети. Темари плакала, когда стало известно, что Раса мертв, и Канкуро тайком от сестры ревел, а Гаара не проронил ни единой слезы. Он не радовался смерти отца, но ему было все равно. — Гаара! Теплые мягкие ладошки Юй легли на его щеки. Гаара вздрогнул — редко кто к нему прикасался, тем более — так. Если она продолжит расспрашивать, подумал Гаара, он все равно ничего ей не скажет, но Юй не стала расспрашивать. Просто погладила его по щекам большими пальцами. Гаара так смотрел на нее, что, смутившись, Юй хотела убрать руки, но, как и недавно в пустыне, он обхватил ее запястья, удержав, и прижал ее ладонь к своей щеке. Юй замерла — ей казалось, что к ее руке ласкается дикий зверь, опасный хищник, который нападет, стоит сделать одно неосторожное движение. Гаара поводил носом по внутренней стороне ладони Юй, и, не стерпев — поцеловал где-то над линией жизни. Посмотрел на ее губы… у нее должны были быть мягкие губы. И горячие. И сладкие — какие именно губы называют «сладкими» Гаара не знал, но был уверен, что у Юй они именно такие. Медленно, очень медленно и почти неосознанно он начал приближаться к ней, миллиметр за миллиметром сокращая расстояние, и время будто остановилось… …а потом он понял, что Юй дрожит, и, мысленно выругав себя, отпустил ее — какой же он дурак, она все еще его боится, а он делает только хуже. — Прости. — Я… наверное… пойду? Гаара растерянно кивнул, и Юй почти выбежала из оранжереи. Еще секунда, и он бы поцеловал ее, но… но как она собралась консумировать брак, если такие чувства и такое смущение вызвала всего лишь вероятность поцелуя?