Я представляю, как, наверное, было бы здорово, если бы, как во сне, абсолютно все можно было выразить как есть. Если бы ощущение времени было бы как во сне и все всегда были добрыми. На самом деле разве не этого люди всегда хотят друг от друга?
© Банана Ёсимото «Она»
Звезды мерцали в небе, будто разговаривали друг с другом или с теми, кто смотрел на них с земли. Пески, раскаленные днем, остыли, став почти холодными. Гаара лежал на песке, раскинув руки и глядя в небеса: Темари говорила, что делала так, когда ей нужно было подумать, осмыслить что-то и понять. Уйти, лечь на песок, закрыть глаза и позволить духам пустыни качать тебя на волнах. Было слишком много вещей, которые следовало обдумать. Старейшина Чиё пожертвовала собой ради него — чтобы вернуть ему жизнь. Она прожила уже много, она была старухой, но жизнь ценна в любом возрасте, и подарок Чиё был бесценным, а отплатить ей Гаара не мог, но она сама решила сделать это. Осознанно. Он был мертвым. Какое-то время — был, но ничего не запомнил. За гранью должно было находиться что-то, кроме пустоты, но либо там действительно была пустота, либо память Гаары о мире за порогом жизни исчезла. Исчез и Шуукаку, от чего Гаара ощущал легкую пустоту — ненавидел своего биджу, но все-таки привык к нему, как привыкают к постоянной терпимой боли. Без хвостатого зверя он терял часть силы, а те, кто забрал его, силу приобретали, и все это было плохо и грозило вероятной войной, но все же без Шуукаку было лучше. Без Шуукаку Гаара больше не был опасен и мог быть уверен, что чужая воля его не подчинит. Его возвращению радовались. Искренне, и не только Канкуро с Темари, а все жители Суны. Молодые куноичи восторженно ахали, но это Гааре было безразлично — но приятно, потому что все они, получается, хотели его спасения. Значит, его приняли? Совсем-совсем приняли? Гаара накрыл лицо согнутой в локте рукой — от понимания этого было так радостно, что хотелось плакать. Услышав знакомый шелест юбок, он открыл глаза. Юй села на песок рядом, подтянув колени к груди. Она избегала прямого взгляда, и Гаара напрягся — что-то было не так, он кожей чувствовал, что что-то не так, а что — не понимал. — Юй? — Я кое-что поняла, — сказала она. — Я много чего поняла. И много чего узнала. Я… я думала о тебе, как… как о… — с ее губ сорвалось рыдание. Гаара рывком сел в порыве ее обнять, но Юй остановила его, положив руку на плечо. — Я в норме, просто выслушай. Я думала о тебе, как о чудовище. Я тебя… — сказать «ненавидела» язык не повернулся: ему все об этом говорили, Юй не могла, — …недолюбливала. Я ничего о тебе не знала. Но ты же… ты не просил, чтобы в тебе запечатали Шуукаку, и тебя вынудили нести это бремя. И… — она закусила губу. Что она могла сказать, кроме того, что он и так знал? Что ей жаль? Чего ей жаль? Что он стал джинчуурики? Что родной отец хотел его убить? Что он умер ради спасения Суны? И чем поможет ее жалость? Жалость делает только хуже. — Я счастлива, что ты жив, — наконец сказала Юй. — И я… мне кажется… мне кажется, что я тебя люблю. Гаара широко распахнул глаза. — Любишь? Не так нужно отвечать на признание девушки, запоздало сообразил он. Совсем не так. А как? Сказать, что и он ее любит? А он ее любит? Что значит — любить? — Я не уверена, — Юй виновато моргнула. — Я же говорю: мне кажется. Но мне спокойно рядом с тобой, мне хочется видеть тебя чаще и я часто о тебе думаю, и мне понравилось с тобой целоваться, и я больше тебя не боюсь. Совсем не боюсь. — О, — протянул Гаара. Все это походило на новый сон — или духи пустыни решили поиграть с ним, показав реалистичный мираж. Юй бы обиделась на его молчание, но он так изумленно на нее уставился, что это было красноречивей слов. Но все же услышать ответ хотелось, и она почти открыла рот спросить, что он думает о ней, но вовремя опомнилась: что бы он о ней ни думал, его ждет новое разочарование. Даже если она признается во всем сама, даже если повесит вину на Фуги, все равно. — Спасибо, что выслушал, — печально улыбнулась она, поднимаясь на ноги — хотела подняться, но ее удержали за запястье. Гаара покачал головой. — Не уходи, — попросил он. — Мне кажется, я тоже тебя люблю. Если любовь — это то, о чем говорила Юй, то он чувствовал то же самое. Тоже хотел быть к ней ближе и видеть чаще, постоянно о ней думал, хотел узнать ее лучше и все время хотел целовать. — Тоже?.. Юй не успела сказать что-то еще — губы Гаары накрыли ее рот. Он целовал ее иначе, чем раньше, глубже, чувственнее — так не целуют нелюбимых. Так целуют тех, кого не надеялись встретить, но обрели. — Гаара, — сказала Юй ему в губы, — что, если мы… Она шла сюда не ради этого. Она шла сказать, что чувствует, и уйти, сбежать, чтобы не сделать хуже, но пути назад уже не было. Или давно не было — с тех самых пор, как она надела широмуку. Юй уже собиралась сделать это дважды, и впервые по-настоящему хотела. Не думала, что захочет, но желание накрыло, как жаркий порыв ветра. — Если мы… что? Ее щеки подернулись нежным румянцем. — Мы же… женаты. Женаты… действительно, женаты, им можно не только целоваться, им можно гораздо больше. Можно же? Гаара прислушался: Юй немного дрожала, но страха в ней не было. — Только не здесь, — сказал он.***
Добираться до поместья Казекаге и до спальни вдруг оказалось очень долго, а перейти на бег — нелепо. Сложить печати и перенестись — наоборот, чересчур быстро. Гаара взял Юй за руку, переплел с ней пальцы — она ответила тем же, не вздрогнув. Смотрела себе под ноги, не на него, но Гаара сам боялся смотреть ей в лицо. Он давал ей шанс передумать, убежать, сославшись на срочное дело — если она не уверена и потом пожалеет, он себя не простит. Себе Гаара тоже давал шанс: подумать, взвесить, определиться. Они с Юй не становились друзьями, он никогда не считал ее другом, но просто жена-соседка и жена настоящая, с которой делят постель — это совсем разные вещи. Провести ночь вместе — переступить черту, и переступить необратимо. Радовало одно: в нем больше не жил Шуукаку, который мог увлечься, опьяненный страстью, и сделать больно.***
Включив свет, Гаара провел Юй в спальню. Она остановилась у футона спиной к нему, завозилась со своим поясом, заведя руки назад. — Давай помогу. Руки у нее были холодные. Гаара почувствовал, что его пальцы подрагивают, но развязал пояс быстро. — Ты точно не боишься? — Нет, — Юй качнула головой. — Но я… я понятия не имею, как это делается, — с ее губ слетел короткий смешок. — Я тоже, — признался Гаара. — В смысле… в теории… но на практике — нет. — Нет? — обернувшись, Юй удивленно взглянула на него. — Ни разу? А веселые кварталы? — Пока я был несовершеннолетним, меня это не интересовало. — А потом? — А потом я женился. Женатые люди не ходят в веселые кварталы, — повторил он то, что сказал однажды Канкуро. Юй горько усмехнулась: еще как ходят… — Но ты читал «Ича-Ича», — заметила она, вспомнив про книгу, которую нашла в подготовленной для нее комнате. Гаара густо покраснел. — Я хотел лучше понять психологию людей. — Там нет психологии. — Это я тоже понял. Юй заулыбалась, представив, как он читает эротический роман. — Давай сначала разденемся, — сказала она. Гаара завозился с застежками на плаще. Юй было проще — всего лишь распахнуть кимоно, и оно сползло к ногам, открывая тело, скрытое лишь черным кружевным бельем. — О, — вырвалось у Гаары, — ты… — Что? — Мне кажется, так выглядят богини, — сказал он, и щеки Юй запылали так, что она подумала: можно при желании жарить яичницу. Богини, надо же… Гаара был сложен идеально — Юй представляла, как он выглядит под одеждой, и представления оправдались. В комнате стало горячо, как в полуденной пустыне — и что теперь? Поцеловаться? Нет, можно интереснее; лукаво улыбнувшись, Юй повернулась спиной, отводя волосы вперед, чтобы открыть лопатки и застежку лифчика. Оглянувшись, попросила: — Расстегни. Расстегнуть — не сложно, но нечаянно Гаара тронул кончиками пальцев ее кожу, и тогда все внутри перевернулось. Лифчик отправился вниз, к кимоно. Юй повернулась к Гааре лицом, демонстрируя обнаженную грудь. Хотела поцеловать, но он опустился на колени, стаскивая вниз ее трусики — последнюю ткань, что что-то скрывала. Юй переступила, помогая снять последнюю деталь одежды, и опустилась на футон следом, наконец целуя — первой. Гаара ответил, осторожно провел ладонями по ее плечам, но не спешил укладывать спиной на футон. — Теперь боюсь я, — усмехнулся он, разорвав поцелуй. — Боюсь, что сделаю что-то не так. — Я тоже могу сделать что-то не так. — Ты не можешь. — Почему? — Не знаю, — задумался Гаара. — Но, наверное, девушкам всегда лучше знать, как им было бы приятно. — Тогда я тебе скажу, — еще сильнее покраснеть было просто невозможно. Юй положила руку Гаары себе на грудь. — Здесь, и, — вторую руку опустила между ног, где уже было горячо. — Здесь. — Господи… Он наконец-то уложил ее на футон, навис сверху, но не вошел, а принялся старательно ласкать, выцеловывая каждый сантиметр тела. Юй закрыла глаза, но почти сразу открыла — слишком волнительно-прекрасно было наблюдать за лицом Гаары, за тем, как полыхали темно-зеленым пламенем глаза с оттенком некого безумия вперемешку с нежностью. На каждое прикосновение хотелось отзываться; Юй чувствовала себя арфой: тронут струну, и она издаст звук. Она боялась, что будет больно, страшно и противно, а было так хорошо, что хотелось плакать. Или смеяться. Или одновременно. Но было мало, с каждым мгновением ей хотелось больше. И ему хотелось, она ощущала, знала и видела, но он медлил, и Юй поняла: потому, что не решается начать сам, потому, что ему нужно ее согласие. Все ее существо сжалось от нежности. — Гаара… Он тут же остановился. — Что? — Я больше не могу, — простонала Юй. Увидела, как на его лице отражается испуг и засмеялась. — Да не в том смысле, мне не больно, мне очень хорошо, но я… черт. Просто возьми меня уже, — и даже новая волна румянца к щекам не прилила. Взять… Гаару пробила новая волна дрожи, но не повиноваться он не мог — ни ей, ни желаниям собственного тела. Он даже не представлял себе, что это бывает так. — Сейчас, я… я… — взгляд заметался по комнате; разум еще не совсем уплыл, из всего, что Гаара знал про отношения с девушками, самым важным была контрацепция. Юй была его женой, старейшины рано или поздно начнут требовать от них продолжения рода, ради чего свадьба и случилась, но… — Не надо, — прошелестела Юй. — Ну пожалуйста, хватит тянуть! Она нетерпеливо захныкала, и Гаару повело: разведя ее ноги, он медленно вошел. Юй замерла, привыкая. В уголках ее глаз блестели слезинки, но она не выглядела, как человек, которому больно или грустно. — Больно? — все же спросил Гаара, внутренне боясь ответа «да», но Юй сказала: — Странно. Немного. Но не больно, очень хорошо, двигайся, — попросила она. Тело подсказало само, как; Гаара толкнулся внутрь, Юй была тугой и узкой, тесно обхватывала его, от чего терялись все мысли — и было хорошо, так хорошо, как никогда. Он видел свое отражение в ее глазах, она длинно стонала, двигаясь навстречу, ее пальцы путались в алых прядях его волос, дергая и сжимая. Она была настоящей: не сон, не гендзюцу и не игры веселых пустынных духов. Она была настоящей и она была его, а он — ее. Возможно, навсегда. Возможно, что навсегда? — Я люблю тебя, — вдруг зашептала Юй, — Люблю, люблю, правда люблю, Гаара… И что-то взорвалось, миллион молний собрались в позвоночнике, он будто на секунду умер и ожил снова. Зарылся носом ей в волосы и зашептал: — И я… правда… люблю тебя… Юй…***
Уходить в свою спальню она не стала — осталась лежать у Гаары под боком, уютная, как большая кошка, сладко пахнущая и из незнакомки вдруг окончательно превратившаяся в кого-то очень близкого. Гаара перебирал длинные черные пряди. — Я все еще мало о тебе знаю, — сказал он. Юй заново хлестнуло чувством вины, но она это отогнала: потом. Завтра. Она имела право принимать решения сама, и приняла это решение осознанно, сделала то, чего хотела она, а не кто-то другой, и даже если сделала только хуже, это была ее ошибка, и Юй не жалела в любом случае. — Я тоже мало о тебе знаю. Давай так, — предложила она, — будем задавать друг другу вопросы по очереди. Например… хм, — Юй приложила пальчик к губам. — Какие ты любишь книги? — Сказки, — удивил ее Гаара. — Сказки? — В них есть что-то… волшебное. Иногда наивное, но волшебное. Особенно в тех, что заканчиваются хорошо. А ты какие книги любишь? — Я… я люблю стихи. Они тоже волшебные. Нет, они — и есть само волшебство. А что ты любишь есть на завтрак? — Обычно пью просто кофе. А ты? — Так же… Ты играешь в сёги? — Немного, Темари пыталась меня научить, но она играет намного лучше, и ей со мной скучно, да и мне не так интересно, как ей. А ты играешь? — Не умею, но иногда хочу научиться. Тебе нравятся рассветы? — Да, и закаты тоже. А тебе? — И мне. Все — закаты, рассветы… все нравится. Приподнявшись, Юй в который раз провела подушечками пальцев по лбу Гаары, повторяя линии иероглифа. Одну за другой, их было много; шрам должен был стереться за годы, став просто рубцом, но до сих пор каждая черта была отчетливо различима. Любовь. Теперь Юй знала, что Гааре было больно, когда он вырезал это кандзи, но болело не тело. — Какие тебе нравятся цветы? — теперь первым спросил он. — Камелии, — помолчав, сказала Юй. — Хотя говорят, что они бесполезные. У них нет запаха, и когда они вянут, то выглядят уродливо и жалко. — Зато они прекрасны, когда цветут. — А почему тебе нравятся именно кактусы? Гаара прикусил губу. Раньше он не думал, почему — просто нравились. Сейчас начал понимать. — Потому что они колючие, но все равно очень красивые. Они редко цветут, но когда все же выпускают цветы — это похоже на маленькое чудо. Юй пододвинулась еще ближе, коснувшись иероглифа на его лбу губами, от чего он ощутимо напрягся. — Если ты будешь так делать… — То что? — она хитро сощурилась. — Ты меня дразнишь? — догадался Гаара. — Хм, — Юй сделала вид, что серьезно задумалась. — Думаю, так и есть. — Лиса, — усмехнулся он, укутывая ее в объятия. — Вот ты кто. Кицунэ, которая стала человеком. Но если ты заберешь мою душу, я не буду против. — Если я кицунэ, которая стала человеком, то мне нужна не душа, — Юй откинула голову назад, уложив ему на плечо. — Мне нужно другое. Внутри поскреблось: он же прав, сам не подозревает, что в шутке лишь доля шутки, что она действительно как чертова кицунэ, лиса-соблазнительница, и душу не сожрет, зато с жизнью из-за нее он дважды чуть не расстался. — Что «другое»? — Гаара провел носом по ее шее. — Я правда должна говорить это вслух? — Нет, — засмеялся он. — Я и так знаю, — и перекатился так, чтобы снова оказаться сверху.