любить снова

      Миха хохочет, врубая музыку в колонках на всю. Ему прекрасно. Ему хорошо. Ему хочется танцевать, и он это делает, подпрыгивая на носочки, словно Майкл Джексон.       Он сыпет белый порошок на грязный стол и легко выравнивает его ногтем мизинца. Кидает взгляд на спящего Князева, хмыкает, и, зажимая левую ноздрю, втягивает в себя несколько миллиграмм мефедрона. В носу щекочет, глаза слезятся, сам он вновь хохочет, слегка ударяя по ноздрям.       — Сука, — смеётся парень, шмыгая носом и беря тряпку в руки. — Зай, как у тебя дела? — спрашивает он у Андрея, присаживаясь на корточки, чтобы начать собирать кровь по полу. Вот только тряпка не собирает, а размазывает и растирает, отчего он недовольно фырчит, но продолжает свои махинации. — Не хочешь отвечать — ну и не надо, — закатывает глаза.       Встаёт на ноги, желая выжать тряпку хотя бы в забитый унитаз, но вместо этого подходит к парню на диване, облизываясь. Бежит по белому лику, цепляясь взглядом за синие губы. Отстой. Касается рукой пшеничных волос, требуша их и пачкая кровью, хихикая.       — Слышал новость, зай? — вскидывает он бровь, присаживаясь рядом с ним на диван. Ведёт ладонью по острым скулам, пытается открыть глаза пальцем, но всё тщетно. Аж противно. — Ты мёртв! — восклицает он, ударяя кулачком в хрупкое плечо. — Никто не сможет помянуть хорошим словом... но, думаю, ты им всё равно не нравился, — Миха задумчиво берёт его запястье, изрезанное ножом вдоль и поперёк, отчего брезгливо ведёт бровью.       Обводит пальцами глубокие порезы, поднимает края футболки и видит такие же порезы на животе и груди. Смотрит на порезанный вдоль шрам от аппендицита, не понимая, зачем тот хотел его распороть. Действительно, только это можно не понять во всей ситуации.       — Высокомерный и брезгливый, — плюётся в сторону, вновь садясь на корточки у дивана, продолжая собирать кровь. — Ты никогда не был в меня влюблён... Так, может, получил по заслугам? — хмурит брови, задумываясь. — Хотя, если бы ты жил, как жил, твоё сердце бы не выдержало. Значит, это к лучшему.       Он смотрит на часы, замызганные красной субстанцией, и шмыгает носом. Распределяет время для скорой и очередной порции порошка.       — Знаешь, когда ты доберёшься до небес, я уже буду ждать тебя там, мой мальчик, — облизывается, вытаскивая из кармана джинсов ещё пару zip-пакетиков, наполненных мефедроном. Сколько проблем они принесут полиции и скорой. Ох.       — А помнишь, твой врач говорил? «По моему скромному мнению, во время операции произошли осложнения на сердце». Я ему ещё тогда «быстрее» сказал, — напоминает он. — «Поэтому вам осталось пожить, быть может, две недели», — пародирует голос того деда в халате. — Но ты молодец. Управился за полторы! Горшок падает на задницу, опираясь спиной о диван. Кидает тряпку в сторону, ощущая, как от всего этого в груди образовывается какой-то ком. Кажется, он сходит с ума. И это не из-за побочных эффектов наркотика. Нет. Ему становится плохо, ведь он впервые осознает всю сложность ситуации. Ведь прежде это были хиханьки да хаханьки, но сейчас... Он сидит в одном помещении с мёртвым человеком. С мёртвым Андреем. С мёртвым-смыслом его жизни.       С Андреем, что решил, что порезать себя будет лучше, чем скончаться на больничной койке. Что решил, что лучше он позвонит Михе, чтобы тот приехал и убрал за ним, чем просто умереть спокойно, никого не тревожа. Чтобы потом, через пару дней, Горшок сам нашёл его разлагающегося. Андрей решил, что так лучше. Миха решил, что так больше не может.       — Сука, Андрей, ты такая тварь. Я тебя ненавижу, блять! — кричит он голосом, что был на краю обрыва, с которого так и хочется спрыгнуть. — Ты... Ты не заслуживаешь смерти, понимаешь, да? Ты гадкий и мерзкий! Ты ужасный! — крик злости меняется на крик истерики. Ведь он срывается с ебаного обрыва, начиная рыдать. Закрывает лицо кровавыми ладонями, плачет так, как никогда не плакал, и трясётся как кленовый лист. — Как же я тебя ненавижу, — сипло шепчет он, резко вставая на ноги.       Подбегает к столу, где сразу же открывает все пакеты с порошком. Высыпает его на стол, трясущимися руками начиная выравнивать во что-то похожее на полосу. Такими же трясущимися руками достаёт телефон, набирает номер скорой, и, захлёбываясь, пытается сказать хоть что-то.       — Приезжайте, пожалуйста, здесь два трупа, — заикаясь, говорит он, не сбрасывая звонок, а просто выбрасывая смартфон в сторону. — Здесь призраки. Здесь холодно. Здесь плохо. Я хочу домой. Я не могу! Я хочу домой, помогите! — истерично кричит он, склоняясь к столу. Задерживает дыхание, закрывает одну ноздрю и разом снюхивает смертельную дозу.       Голова начинает кружиться, с глаз текут слёзы с новой силой, а он даже не может шмыгнуть носом, чтобы распределить мефедрон по носу. Цепляется руками за край тумбы, жмуря глаза так сильно, что он чувствует, что если откроет — они вывалятся. Тяжело дышит и в какой-то момент просто начинает кричать. Громко и хрипло, пытаясь выплеснуть этим криком всю гадость из себя. Пытаясь просто выплеснуться.       Но челюсть сводит, крик прерывается. Его начинает трясти, словно стиральную машину в самый пик стирки, он теряет координацию и просто летит на пол. Пластом. Так, что сильно ударяется головой о плитку и, кажется, разбивает её. Голову и плитку. Крови становится ещё больше. Ему становится плохо. Он ничего не видит, когда открывает глаза. он ничего не слышит. Он только дёргается на полу, собирая своим телом свою и чужую кровь. Что-то шепчет, когда вместо темноты начинает видеть различных существ. Ёбанные розовые слоны.       — Мих, — слышит знакомый голос, из-за чего начинает вертеть головой в поисках. — Мих, — его вновь зовут. — Ми-х-а.       — Сука, заткнись! — находит силы закричать, закрывая уши и глаза руками.       — Ты умер из-за меня. Ты... жалкий. Миха умер из-за него. Миха и впрямь жалкий.