Они — два магнитных полюса, разделённые миллионами километров земной коры, силой своего притяжения грозящие уничтожить всё, что встанет между ними. Чем больше их тянет друг к другу, тем отчётливее для каждого становится неизбежность ужасного конца их истории, где не останется никого.
Он смотрел на Андрея слишком нежно даже в моменты печального осознания собственной беспомощности, когда худые пальцы скользили по обнажённым плечам, а короткие ногти врезались в карамельного цвета кожу, ища за что бы зацепиться, дабы удержать, и, не находя, оставляли красные борозды, параллельные друг другу, как и их судьбы.
Андрей крепко сжимал тонкие запястья, зная, как быстро на них уродливыми лилово-зелёными пятнами распустятся соцветия болезненных синяков, перекрывающих полупрозрачные гладкие линии заживших рубцов, оставшихся там после очередной ссоры, когда Миша посчитал жизнь без Андрея равна Смерти.
Он как в бреду шарит губами по чужому лицу, зацеловывая солёные слёзы, шепчет извинения за извинением, лишая их всякого смысла.
Прости...
Прост...
Прос...
Про них когда-то говорили — «
Идеальные». Им пророчили светлое будущее. Их ставили в пример. Пока двух людей не бросило в объятия друг друга и жар в сердцах, разросшись, не начал сжигать всё вокруг, уничтожая самое важное в их жизнях. Уничтожая их самих.
Андрей умоляет Мишу бежать, сжимая ладонями узкую талию. Просит, пока его чувства не сломали Мишу. Андрей умоляет его бежать, вжимая в матрац тощее тело. Просит, пока ему самому не стало больно.
Жизнь слишком жестока к ним, когда — в очередной раз — приводит к уже известному обоим концу, лишний раз напоминая, что нет никакого идеала в этом эфемерном мире чувств.
Однажды уколовшись шипами красивого алого букета, они забыли о занозах, оставив их гноиться под слоем мяса, при каждом движении принося боль — слишком ценную награду для желающих испытать хоть что-то.
Андрей прячет лицо в изгибе локтя, позволяя эмоциям захлестнуть себя с головой, зная, как сильно будет жалеть о них, едва стихнет оглушающий звон в ушах.
«Не люби меня».
Хочется сказать. Но он глотает слова вместе с невысказанными сожалениями, глядя в полные нежности печальные глаза Миши.
Он думает о неизбежной Смерти и о том, кого перед ней хотел бы видеть, на задворках сознания оплакивая невозможность исполнения такого желания. Погружаясь в пучину неизвестности, видеть бы лишь глаза Миши.
Андрей гладит худую спину широкой ладонью, даже таким невесомым прикосновением причиняя нестерпимую боль.
Он закрывает дверь, оставаясь в убогом одиночестве грязной постели, позволяя липкому страху тонкими когтями в клочья разрывать нежное сердце.
Андрей избегает зеркал, стараясь не смотреть на ненавистное лицо человека, неспособного подавить разрушающее желание, не умеющего отстаивать себя и раз за разом позволяющего ему вытягивать все жилы, сплетя их в тонкую и прочную витиеватую верёвку, завязывая на ней узел и следом смело накидывая петлю на чужую шею.
Миша прекращает тщетные попытки склеить разрушенную душу, стёртую в пыль, понимая, что сколько бы раз тишину пустой квартиры ни потревожил бы настойчивый стук, он откроет эту чёртову дверь и позволит снова себя сломать.
Андрей сползает спиной по стене, с силой прикладывается к жёсткой поверхности затылком, зная, что никогда не остановит чужую ладонь, затягивающую петлю на шее всё сильнее.
Избегающий собственное отражение Андрей привыкает жить в бесконечном коридоре зазеркаленного мира.
