Что же ты хочешь от больного сознания?

Реза вновь поднимает глаза к небу, словно пытаясь там что-то разглядеть. Его уже не слепит относительно тусклый свет, что так отчаянно пытается пробиться сквозь серо-чëрные облака. По коже уже не пробегаются мурашки от внезапного дуновения холодного, даже немного обжигающе-колючего ветра. И, кажется, даже синяки на исхудавшем теле совсем перестают болеть. Сейчас совсем не до этого всего. Только в и без того больной голове, которая словно неприятно трещит от слишком резкого движения, слабым потоком крутятся мысли. Только в них остались эмоции, на которые кроме как в нервных, нездоровых минутах сна, не остаëтся сил. Не получается даже выдавить из себя хотя бы какую-нибудь страдальчески вымученную улыбку, которая возможно, в некоторых моментах могла быть к месту. Но к месту она могла быть только в разговоре с Кохом, да и то не очень часто. Кремье в очередной раз замечает что его спутанные мысли вновь приходят к одному – к Клаусу. Как же это было странно для названного перса, когда он изо дня в день думал только о нëм. Думал неприлично часто, прокручивал у себя в голове все диалоги с ним, все, как казалось, многозначные взгляды и редкие прикосновения. Каждое такое воспоминание заставляло дышать глубже, а сердце учащëнно забиться, болезнено ударяясь о грудь. В какой-то степени Жиль считал себя сумашедшим. Он определëнно безумец, раз замечает во взгляде Коха что-то двухсмысленное, раз действительно находит в его действиях что-то тëплое и нежное... Что-то, что не позволяет здраво мыслить в моменты разговора с ним, когда ненароком пропускаешь мимо ушей некоторые слова, из-за чего Клаус начинает злиться, что Реза невнимательно слушает его. В такие моменты хочется прошептать, в действительности показавшись безумцем, сошедшим с ума, возможно даже в бреду, вызванным тяжëлой болезнью: – Что же ты хочешь от больного сознания? И как же хотелось Жилю и в правду поверить, что это действительно всë бред или помутнение рассудка, а не чувства... тëплые чувства к этому человеку. Из потока подобных мыслей его вырывает даже не сколько возмущëнный крик конвойного, сколько крепкая рука, которая так знакомо схватила за ворот чужой рваной накидки. Кремье словно просыпается, болезненно стонет, когда его так грубо вырвали из толпы, заставляя невольно запнуться на ровном месте, чуть не упав лицом в снег. По приказу Коха, конвойный с явно видимым недовольством их отпускает, на последок пробубнив что-то несуразное. "Перс" смотрит себе под ноги, боясь даже взглянуть в глаза напротив. Но, прямо сейчас и не надо. Уже привычный страх смешивается с не менее привычным волнением, из-за чего всë задрожало, как будто из-за сильного мороза. На удивление в действиях Клауса не ощущается праведный гнев, или другие очень негативные эмоции, нет, в них чувствуется переживание и... даже тревога. – Зачем ты так поступил? Зачем отправился туда вместо другого заключëнного? – с едва заметной ноткой злости выдыхает блондин, когда они оказались достаточно далеко от толпы и остальных лишних глаз, крепко сжимая в руках чужой ворот облезлой рубашки, что так неаккуратно торчит из под накидки. Жиль уже не знает почему он хочет плакать. То ли от почему-то так невовремя нахлынувшего страха, то ли уже просто от безысходности. Его туманный взгляд застелëнный пеленой слëз, рьяно пытается сфокусироваться на каком-то элементе одежде мужчины, беспорядочно бродя по всему, за что можно зацепиться. Эмоции, на которые раньше не хватало сил, взяли верх над всем. Уже не было даже простого желания сдерживаться, хотелось действительно показаться тем самым безумцем, который в самом деле не знает что творит. Горячие слëзы потекли по холодным щекам, ресницы подрагивали словно от ужаса. В момент непроизвольно смягчившись Кох понял, что сегодня тоже сможет показаться этим безумцем, так будет лучше. Не говоря ни слова, он нежно обнял Кремье, позволяя ему уткнуться носом в своë крепкое плечо, которое тут же успело пропитаться солëной влагой. – Реза, я боялся за тебя... Я так боялся что больше не увижу тебя никогда... – шептал он, поглаживая молодого человека по спине, успокаивая. Жиль лишь продолжал заливаться слезами, иногда подрагивая на чужом плече как от холода, чуть слышно всхлипывая. Серая шинель немца пахла сигарным дымом и едва уловимым морозцем. Как же было одновременно непривычно прижиматься к этому человеку, но в это же время и как приятно. Как же сильно терзали в этот момент мысли о том, чтобы сказать то, что хочется сказать уже давно, но не было повода. Сейчас же, когда колючий ком горечи в горле едва отступил, когда новый поток слëз ещё не успел нахлынуть так внезапно, раздирая до красноты глаза, Кремье чуть слышно, горячо прошептал те самые сокровенные слова в шею мужчины: – Иль, онай ау, Клаус...