"Перс" смотрит себе под ноги, боясь даже взглянуть в глаза напротив. Но, прямо сейчас и не надо. Уже привычный страх смешивается с не мение привычным волнением, из-за чего всë задрожало, как будто из-за сильного мороза.
Колени от неожиданности немного подкашиваются, ступни сделались совсем мягкими. Он отшатнулся назад. Жиль чувствует, как сердце в груди словно похолодело, а лицо постепенно заливает белизна. Весь мир вдруг для него остановился, когда он встретился глазами с тем, о ком все эти годы отчаянно старался забыть.
Должен ли он позволить им превратить себя в ещё одно безымянное животное и подтолкнуть их к своему умерщвлению? Позволить им низвести себя до уровня рабочего тела, чтобы пинать и избивать по личной прихоти, бросая корку хлеба лишь для того, чтобы посмотреть, как тот будет рыться в грязи в её поисках? Как это кому-нибудь поможет?
– Какому языку ты меня учишь? – грозно прошептал Клаус, целясь дулом револьвера прямо в голову заключённого. – Отвечай!
Реза не двигался, окоченев от тотчас захватившего разум ужаса. Лишь ресницы изредка подрагивали, тщетно пытаясь скрыть нахлынувшие слёзы. Настал тот самый момент, и он знал, что это конец.
– Это мой язык, господин Гауптштурмфюрер, – не смея отводить взгляда от благородно-синих глаз, он вдруг уверенно продолжил, – язык любви. На нём разговариваем только мы.
Немец почти не дышит: наполовину очарованный хрупким созданием пред собой, тем, с какой храбростью и желанием жить Реза продолжал держаться, глядя ему в лицо изо дня в день, наполовину с опаской ожидая логического завершения этой сцены — проснувшегося и перепуганного перса, который тут же извинится и поспешит вернуться в казарму.
Он бы хотел раздавить его. Он хотел бы прижать его лицо в мокрую грязь, разломить нос его одним движением каблука. Но сквозь его слепую ненависть, сквозь его обманутое разочарование — он понимал поступок Резы. С неохотою, с душевным терзанием, со вкусом предательства на губах и крови тысяч, тысяч, в которые мнимый перс не пожелал войти.
