Свидание вслепую

Больше всего Евгения Ивановна оторопела, когда накануне Иван Иваныч, молитвенно сложив руки, принялся горячо и взволнованно упрашивать: - Ты, главное, ничего не готовь! - Здрасьте, это как же так? – изумилась она. Конечно, они собирались отмечать очень скромно, вдвоём: Софья и Фёдор Родионыч укатили в Карелию на винтажном поезде. Да, у них была своя программа, но чтоб прям-таки ничего и не готовить? Это в святой-то праздник? На Францева это было непохоже – тем более что в преддверии любого торжества насчёт меню он беспокоился в первую очередь. - Нет, ничего не понимаю. Вань, ты не заболел случайно?! - Да нет же! Прошу, потерпи до завтра! Совсем ничего осталось. Это «ничего» ощущалось мучительно. Но что ж поделать, «подарок»-то она обещала. А сейчас всё напоминало челленджи из тиктока с упражнением на доверие, когда в паре один с закрытыми глазами начинает клониться и падать назад, а другой должен подхватить. Она и не подозревала, как близка к истине в своих ассоциациях. Днём шестого числа Иваныч Иваныч торжественно велел одеваться, наконец-то приступая к воплощению плана. «Ну, слава Богу», - подумала Евгения Ивановна и уточнила: - А что надеть? - Да что поудобней и потеплей. Что ж, без проблем – пять минут, и она была готова. Уже у подъезда муж протянул ей какую-то тряпицу. - А теперь надевай вот это. Приглядевшись, Евгения Ивановна узнала свою шёлковую маску для сна, которую всегда брала в поездки. - Ты что, прикалываешься? - Нет, я абсолютно серьёзно. - А, секретность соблюдаем? Ну ладно, - снисходительно усмехнулась Евгения Ивановна. – И похоже, что вон наш экипаж. Действительно, во дворе уже показалось такси. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось – и уже в машине Евгения надела маску. Всё вокруг погрузилось в приятный мрак, разбавленный лишь тусклыми цветными сполохами, которые всегда видишь на обратной стороне век, когда закрываешь глаза средь бела дня. Тем временем, Иван Иваныч переговаривался с водителем так тихо, что слов было не разобрать. Если б было можно наблюдать их беседу, зрелище предстало бы странное: Иваныч, сложив ладони лодочкой и вытаращив глаза, шептал что-то шофёру в самое ухо, а тот подозрительно отстранялся и косился. Пожилой восточный мужчина явно что-то прокручивал и сопоставлял: нет, вроде люди приличные, на похищение не похоже... или всё-таки похоже? Угадывая эти настроения, Иваныч не нашёл ничего лучше, чем выдумать легенду о том, что у его супруги в связи с некой болезнью одновременно светобоязнь и непереносимость звуков, так что водитель даже прикрутил радио. Потом Иван Иваныч пересел на заднее сиденье и ободряюще погладил Евгению Ивановну по руке. Так они и ехали в полной темноте и тишине. Негромкие комментарии «гугл-тётки» из навигатора – «через пятьдесят метров поверните направо» и ему подобные - ясности не вносили. Ощущалось только, что они не петляют тесными улицами, а мчатся почти прямо по какой-то трассе – как говорится, «понятно, что ничего не понятно». Через какое-то время – по ощущению, минут через двадцать – сенсорная депривация начала тяготить, хотя Иван Иваныч постоянно для отвлечения трогал жену за руки, мягко сжимал их, гладил, разве что детскую потешку про «сороку-ворону» не изобразил. Евгения Ивановна ценила его усилия, но осторожно осведомилась: - Вань, а долго ещё? - Нет, не очень. Францев нервно сглотнул: ну конечно же, он врал. Минут ещё через десять вопрос повторился уже более требовательным тоном. - Ну, если так прикинуть... Обеспокоенный, Иван Иваныч машинально глянул на экран навигатора. - Ещё почти столько же, - признался он. - Что-то это не похоже на «у нас в городе», - с сомнением проговорила Евгения Ивановна. Ох, только б не сорвалось! Только не теперь. Давно осталась позади «кукурузина» Лахта-центра, который Родионыч всяко обсирал, а Иваныч почему-то защищал, сравнивая с Эйфелевой башней. Промелькнул дачный посёлок Лисий Нос с затейливыми остроконечными крышами и резными наличниками на окнах домов. Теперь слева за ограждением смутно мелькнули силуэты портовых кранов, а справа расстелилась поверхность залива с нагромождением блинчатого льда. - Ну, потерпи, милая, послушай какой-нибудь подкаст, я тебе сейчас включу... - Только не про климат, я их уже слушала – то нудятина, то конспирология. - А вон у тебя про «год без лета» ведь сохранено? - А, ну это нормально должно быть, без бреда. Фух, кажись, пронесло. Евгения Ивановна воткнула наушники и погрузилась в историю тысяча восемьсот шестнадцатого, который в США прозвали «тысяча восемьсот насмерть замёрзшим». Вот так и прошла ещё часть пути, и слева уже показались форты. Ну, ещё чуть-чуть!.. У Ивана Иваныча окончательно отлегло от сердца, когда опять же слева замелькали характерные трёхэтажки, а справа потянулась краснокирпичная Вторая Западная казарма. ...Он хотел, было, обозначить конечной точкой маршрута квартиру, но раздумал: всё-таки это был бы перебор с неизвестностью – ему самому, например, стало бы очень дискомфортно. Поэтому они подрулили к Советскому мосту, прямо перед пешеходным переходом. И Иваныч, слегка потормошив супругу, объявил: - Ну всё, на месте! Та с облегчением сняла маску для сна и осовело заморгала, привыкая к свету. Она глянула прямо, сквозь лобовое стекло – места показались и знакомыми, и незнакомыми. Когда же вышла из машины, то чуть не ахнула: справа наискосок по курсу во всей своей византийской красе поблёскивал полукруглыми маковками Морской собор. Евгения Ивановна дождалась, пока водитель поможет выгрузить багаж и опять сядет за руль. А тогда уже вскричала – пока неясно, восторженно или возмущённо: - Ваня, ты ошалел! Иваныч только с улыбкой развёл руками: - Ну да. Вот он, мой сюрприз. Евгения Ивановна покачала головой: - Ёлки-палки, конспиратор хренов! В Кронштадт меня завёз! До неё начинала доходить его предполагаемая задумка – да-да, всё ясно и с чемоданом, и с тем, что вроде Питер, а вроде нет. Опередив жену, Иваныч скромно пояснил: - Ты же когда-то говорила, что хотела бы побывать здесь в какую-нибудь праздничную пору. На Пасху, вон, собирались всей компанией, да не сложилось. А теперь... как бы, вот. Теперь в голосе супруги засквозило неприкрытое восхищение: - Ну ты даёшь. Бешеной собаке семь вёрст не крюк! - Я не ищу лёгких путей, - с толикой довольства и кокетства заметил Иван Иваныч. - Ага, ты ищешь Северо-Задний проход, - проворчала Евгения Ивановна Эта шутейка могла показаться избитой, но она уже прижилась как локальный прикол, так что Иванычу оставалось лишь пожать плечами и сделать котячьи глазки – и сообщить, что он снял квартиру на пару суток в двух шагах от Якорной площади. То ли уж очень выразительным получился его взгляд, то ли по совпадению, но Евгения вдруг замерла и воскликнула: - Блин, котик!.. - Спасибо, - мурлыкнул Иваныч. - Да не ты, дурак!.. Феликс – с ним-то что?! И правда, оставлять животное в пустой квартире хоть и на двое суток – это было так себе решение. - Я ему корма насыпал и воды поставил, - успокоил Иван Иваныч. – А вообще, завтра его наша соседка-адмиральша проведает, Елена Геннадьевна. - Да у тебя всё схвачено. - А то! Я ещё и цветы полил. Ну теперь уж точно с чистой совестью можно было отправляться на квартиру. «Нет, ну вот же чудак», - добродушно бубнила себе под нос Евгения Ивановна, пока они катили чемодан по на удивление хорошо расчищенной брусчатке. Да уж, чудак тот ещё... Но, может, поэтому она его и полюбила? Удивительное сочетание служебной безупречности, а в простой человеческой жизни – того, что, разве, в ситкомах да лирических комедиях увидишь. Зато, опять же, не скучно. Так рассуждала госпожа Францева, когда они шагали через Макаровский мост над оврагом, который покачивался под шагами – их собственными и шальных туристов, что вообще вздумали выбраться не то, что просто в Питер, а именно в Кронштадт зимой, когда погодные условия не ахти. Квартира располагалась на улице Красной, на первом этаже сталинки с высокими потолками. Иван Иваныч повернул ключ в замке и распахнул дверь: - Прошу! - Ого, да тут хоромы, - завороженно произнесла Евгения Ивановна, осматриваясь. Конечно, это слово звучало слишком громко для однушки под посуточную аренду. Но обстановка и правда была с претензией: новый ремонт и кухня, пепельно-розовые крашеные стены, в спальне просторная кровать со свежайшим бельём, а в санузле – ванна размером с мини-бассейн, да с разными хромированными приблудами, назначение которых не сразу и поймёшь. И везде толстые белые свечи, геометрические золочёные корзины для фруктов, где уже красовались мандарины, в нишах и на полках гипсовые псевдо-греческие головы, там и сям гирлянды, а на стенах каллиграфические жизнерадостные лозунги типа «Love is everywhere». Всё это было сделано в типично молодёжном духе – ну, если молодёжью считать людей лет тридцати. Однако именно это и понравилось – и внушало некий задор и лёгкость. А в чём-то сквозила радость узнавания: напоминало интерьеры, которые частенько дизайнила их племянница Сонечка для своих заказчиков. - Нравится? – спросил Иваныч, приобняв жену за плечо. - Ещё бы! – отозвалась та. Но почти тотчас деликатно вывернулась и потопала на кухню проверить, что имеется из инвентаря. Ивановна ничуть не соответствовала старорежимному женскому образу, что во время оно тиражировался немцами – хотя, справедливости ради, не только ими: желания завести «киндер» и возиться с ними у неё не было от природы никакого желания, насчёт «кирхе» она тоже не фанатела, хотя уважала светлую и философическую приверженность мужа, но вот к «кюхе» у неё было азартное и тёплое отношение. К вящей радости Иваныча, который любил вкусно поесть и сам увлекался кулинарией. Приятное удивление: тут имелось всё для самой основательной готовки, от силиконовой лопаточки для нанесения глазури на пирог до ведёрка для шампанского. Такое чувство, что жилище как будто предназначалось всё же для долговременного проживания. Даже заранее грустно становилось от того, что они тут так ненадолго. Иное чувство захватило, когда она открыла холодильник. - Вань... Это что? - Это наш рацион, вообще-то. На полках виднелся полный набор постного меню: и винегрет, и кутья в мисочке, и взвар из сухофруктов в кастрюле, а в другой – постные щи, и овощное рагу в судке, и зеркальный карп, готовый для запекания в духовке, и квашеная капуста с брусникой и лавровым листом, по немецкому рецепту. ...Это Иваныч каждый год готовил несколько банок по-своему, тогда как Евгения Ивановна делала всё по-русски без особенных затей, с луком да морковкой. Просто однажды Иван Иваныч углубился в родословную и узнал, что – вполне в соответствии с не совсем привычной для россиян фамилией – предки его прибыли из Германии в восемнадцатом веке с мастерами-корабельщиками во времена Петра Первого. Вот такая интересность, даром что черты со временем перемешались, и теперь Иваныча можно было принять за представителя любой европейской нации. Намётанным глазом Евгения Ивановна определила: вся эта снедь не магазинная. Ну, теперь понятно стало, куда Иван Иваныч пропадал в последнее время! - Вань, это ты ещё вчера сюда мотался и всё это готовил? - Ага. - Сумасшедший... В голосе жены прозвучала неподдельная нежность – Иваныч крепко обнял её, чмокнул в макушку и констатировал: - Шалость удалась! Евгения Ивановна тесно прижалась, положив голову мужу на плечо, и замерла на долгие несколько мгновений. И тут её взгляд упал на подоконник, где рядом с корзинкой для хлеба и вазой стоял подозрительно знакомый предмет. - Слушай, да тут и радиоприёмник имеется, и совсем как наш. Когда недавно, перед новым годом, Иваныч после размолвки исчез из дому, то в знак примирения купил не колечко, не шубу и не миллион алых роз – а винтажного вида радио с корпусом под карельскую берёзу и блестящими рычажками. И потом поздним вечером они вместе сидели на диване в обнимку и слушали джазовые мелодии. - Так это наш и есть, - просто признался Иваныч. - Удивляешь больше и больше! Они включили свою любимую ретро-волну, и под эту музыку как раз и приготовили рыбу, а во время обеда включили новый британский сериал про полицейских из Белфаста, где играла актриса, очень похожая на Софью Андреевну. Сериал очень затянул, за ним они и провели время до вечера. А потом Иван Иваныч объявил: - Ну что ж, а теперь, думаю, не будешь возражать, если мы сходим в собор на службу. Это было вроде бы предсказуемо, они каждый год на Рождество выбирались то в ту, то в другую церковь на Васильевском острове, но сейчас Евгения Ивановна немножко растерялась: - Вань, я не прочь, но я как-то не подумала, у меня нечего надеть, чтоб по правилам... - А вот и нет, всё есть. И он вынес и вручил ей шерстяную чёрную юбку, тёплые колготы и белый оренбургский платок. - Ах, вот оно куда всё задевалось! – со смехом воскликнула Евгения Ивановна. – Бывает ложь во спасение, а тут у нас чего – воровство во спасение? Ну ты даёшь!.. Давно уже стемнело, в свете фонарей вальсировали мохнатые, совсем как платок Евгении Ивановны, снежинки. Когда они приземлялись на пух, то сливались с ним и не таяли. До собора было недалеко, но Францевы шли быстрым шагом, чтобы поспеть заранее. Вместе с ними к храму уже вовсю подтягивался народ. Супруги перекрестились, поднялись по ступеням и начали аккуратно протискиваться ближе к середине. Ярко горели люстры, свечи, рубинами мерцали лампады, и собор весь был залит золотым светом, который играл на мозаиках купола и ложился праздничными отблесками на лица собравшихся прихожан. Началась служба. Евгения Ивановна то смотрела перед собой, то оглядывалась вокруг и ощущала необычное единение и с десятками незнакомых людей, и с тем необъяснимым, таинственным, небесным, что выше любого из смертных. Она была совсем не так набожна, как Иван Иваныч, но сейчас её охватывало чувство светлого ликования. А ещё она любовалась вдохновенным и праздничным лицом супруга: он замирал смиренно и неподвижно, как матрос в почётном карауле, но так и читалось, что он радуется, будто ребёнок. Батюшка своей мощной высокой статью и окладистой бородой был похож на Нептуна и пел глубоким звучным басом, а сёстры-монахини вторили ему, точно хор русалок. Плыл в воздухе запах ладана, фимиама, нагретого свечного воска и – необъяснимым образом – словно бы мачтового дерева, нагретого солнцем. Евгения Ивановна не смотрела на часы, и даже не потому, что это было бы дурным тоном и суетностью – она просто потеряла счёт минутам и отдалась на волю незримых волн, которые несли дух Рождества. Трудно было сказать, сколько прошло времени, однако в некий момент спина напомнила о себе, и Евгения Ивановна сильно засомневалась, что смогла бы отстоять всенощную полностью – да и Иван Иваныч начал поводить плечами, переминаться с ноги на ногу и тайком вздыхать. - Вань?.. Она легонько тронула мужа за руку. Он посмотрел на неё внимательно, но словно просыпаясь от дрёмы. - Слушай, я думаю, Бог на нас не разгневается, если мы не достоим до конца? – тихо проговорила Евгения, приподняв бровь. - Глупости, - согласно усмехнулся Иваныч, и, перекрестившись и поклонившись в последний раз, они начали осторожно лавировать, пробираясь к выходу. Над Якорной площадью всё так же кружились и плясали в свете фонарей хлопья снега, мягко оседая на одежду и устилая путь периной. За всю дорогу Францевы не произнесли ни слова, но это было очень приятное молчание. Дома Иван Иваныч объявил: - Ну что же, можно и потрапезничать! Сидя за столом и сосредоточенно пробуя то да сё, Евгения Ивановна подумала, как всё-таки хорошо, что Иван Иваныч всё это затеял, а ещё – что не все сюрпризы чреваты приключениями и неурядицами. Нет, на душе царило полнейшее спокойствие. Горели свечи, из радиоприёмника лились праздничные мелодии, и создавалось нереальное, сказочное ощущение, что они с Иванычем и правда тут живут – в Кронштадте, вот в этой самой квартире. Всё было здорово, только, встав из-за стола, Евгения Ивановна невольно поморщилась и взялась за поясницу. - Эх, не сочти за неуважение к вере, но у меня спина просто разламывается из-за этой твоей службы, - посетовала она. - Моей, главное! – фыркнул Иваныч. – Такое чувство с твоих слов, что это я литургию проводил! Евгения засмеялась – так и представила: Иваныч в капитанском мундире исполняет церковные песнопения и машет кадилом на мостике на фоне андреевского флага, а перед ним, внизу на палубе, толпа истово внимающих морячков – вот была бы картина!.. - Ну что ж, давай массаж тебе сделаю? О душе позаботились, надо бы и о теле, - рассудительно заметил Иван Иваныч. Никаких возражений, конечно же, не последовало. Евгения Ивановна растянулась на кровати, раздевшись до майки и трусов, и Иваныч приступил к делу. Сначала он, разогревая, гладил медленными, но размашистыми движениями, потом начал, надавливая то большими пальцами, то основанием ладоней, разминать каждую мышцу. - Ну как? – участливо поинтересовался он. - М-м-м, балдёж, - томно протянула Евгения Ивановна. Болезненные ощущения скоро отступили, а ещё чуть позже она ощутила, что её теперь хоть как масло на хлеб намазывай. - Ой, Вань, разомлела... Теперь и до душа не дойду, - пробормотала она, переворачиваясь на спину и сладко потягиваясь. - А я тебя донесу. Как обычно, она не поняла, шутит Иваныч или нет, но не успела задуматься, как он уже подхватил её на руки. - Ай, Вань, очумел совсем! Я ж не пушинка! - По сравнению со мной – пушинка! – упрямо сопя, возразил Иван Иваныч и целеустремлённо потащил к выходу из спальни. В коридоре после нескольких секунд борьбы Евгения Ивановна всё-таки вырвалась и, встав на ноги, заявила: - Так, всё, я оценила, но давай без фокусов – а то ещё не хватало, чтоб ты тут спину сорвал! - Слушаюсь, госпожа главнокомандующая, ваше слово закон! – шутливо козырнул Иваныч. - К пустой голове руку не прикладывают! – поддела Евгения. - Никакая она у меня не пустая! – картинно надулся Иваныч. - Да поняла я уже, что у тебя ума палата! Это ж надо было такую схему провернуть, с Кронштадтом-то... Засыпали Иванычи в обнимку и, хотя не сказали этого вслух, но оба подумали, что такого дивного Рождества у них ещё не было.