СЛЕПЦЫ

Спать с кем-то рядом, в одной постели — это странно и ново для Солдата. Тем более, что они оба с Барнсом спят очень чутко. И раз за разом будят друг друга своими кошмарами. Хоть оба и стараются вести себя тихо, но звуки судорожного дыхания, беспокойные движения рук и ног, оцепенение или судороги сложно и бесполезно скрывать от человека, лежащего совсем рядом. Дважды Солдат просыпается от того, что Баки монотонно повторяет раз за разом: — Зимний Солдат, это база, прием. Зимний Солдат, ждем ответа. Выходите на связь. Зимний Солдат, это база. Ответьте базе. По-русски он говорит гнусаво, как будто простужен и у него забит нос, но сама интонация получается настолько верной, что Солдат невольно отвечает и просыпается. Как разбудить Барнса от его кошмаров он не знает, поэтому просто каждый раз шепотом зовет его по имени, пытаясь разбудить: — Баки, Баки, это я — Яша, пожалуйста, не бросай меня! В итоге еще темно, а они оба не спят и держатся за руки, когда Баки говорит: — Мне все время снится война. Яша слышит, как быстро бьется у Барнса сердце. — Будто я в окопе, а нашу позицию накрыло артиллерийским обстрелом. И всех вокруг поубивало. Прямо разорвало в лохмотья. Яша чувствует, как Барнс старается контролировать свое дыхание, как часто он сглатывает. — Я весь в крови и земле. Почти оглохший от грохота, полулежу среди тел и не смею шевельнуться, чтобы проверить, что я цел. А потом вдруг наступает затишье, и я начинаю пробираться прямо по трупам моих товарищей, потому что ступить просто некуда. И те, у кого сохранилось хоть что-то от лица, смотрят мне вслед остановившимися глазами. Смотрят, как я ползу, еле живой от страха. Омерзительно целый, ни единой царапины. — Барнс горько вздыхает и продолжает: — А потом я сразу в лесу. Деревья голые, на земле листвы почти нет. И враги наступают, я их слышу. Они идут частой цепью, обыскивают лес. Я пытаюсь укрыться, но укрыться вообще негде. Прячусь в редком чахлом кустарнике. Первые фашисты проходят мимо меня, не замечая, но за ними идут и идут другие. И я слышу собак. Яше хочется зажать Баки рот. Он знает, собственным нутром знает этот поганый безбрежный ужас, эту безысходность. — Я не готов попасть живым в плен, только не снова. У меня есть М1917 и нож. Но барабан заклинило наглухо и курок не срабатывает. Я… — Баки утыкается лицом в подушку и слова его становится трудно разобрать: — Я пытаюсь перерезать себе горло, но моя кожа как будто кора дерева, никак не удается расковырять ее достаточно сильно, чтобы пустить кровь… — Он длинно рвано вздыхает и заканчивает: — И другие сны ненамного лучше. Яша гладит Баки по дрожащей спине, по плечам, мягко бодает куда-то возле уха. — А мне приснилось, что меня забыли в точке эвакуации, — говорит он, потому что кажется честным обменяться чем-то таким важным… и стыдным, как кошмар за кошмар. — Я привалился в углу, задремал, а в это время команда огневой поддержки собралась и их забрал вертолет. А меня оставили. Я сначала даже обрадовался: они так достали. А если я теперь один, не будет ни кресла, ни криокамеры. — Яша невольно хмыкает, вспоминая свои эмоции во сне и последующее нелепое развитие событий: — Но потом я понимаю, что в таком случае мне нужно сдать оружие и форму. И обязательно до пяти часов, потом все уйдут. А там, где меня забыли, весь городок какой-то жухлый и серый, одноэтажный. Негде посмотреть время, и люди бродят такие, что сразу видно, что у них ни часов, ни телефонов нет, да и язык их я навряд ли пойму. И я пытаюсь пешком дойти до базы к нужному времени, вспоминаю какие-то дороги, тороплюсь, срезаю через распаханные поля, через какие-то свалки. — После пробуждения все это кажется таким глупым, невнятным и откровенно бессмысленным, особенно его собственное возмущение, тревога и желание успеть к нужному времени. — И я даже нахожу базу, но она не просто давно закрыта: от нее почти ничего не осталось. Один каркас здания: ни крыши, ни окон. Все истлевшее, протухшее, ветхое. И я, как идиот, бегаю вокруг и пытаюсь понять, успел я до пяти часов или нет. Это звучит так жалко и смешно, что он невольно закрывает лицо рукой и глухо рвано смеется над собственной глупостью. — Надо было просто на хрен прикопать оружие и бронежилет и украсть себе другую одежду, — будто осуждая самого себя ворчит он. — Если уж они меня проебали, пусть сами за мою амуницию отчитываются как хотят. — Ты молодец, правильно мыслишь, — хвалит его Баки. — С таким настроем у тебя обязательно получится переломить свой сон. — А у тебя когда-нибудь получалось? — зевая, спрашивает Яша. Ему не хочется говорить Барнсу о том, какое счастье для него вообще спать, даже если снятся плохие сны. — Ни разу, — мрачно признает Баки. — Сами сны бывают разные, но я никогда не понимаю, что я сплю. Даже несмотря на то, что во сне я… снова вижу. — Я тоже, — тихо говорит Яша и невольно вспоминает, сколько раз во сне он снова смотрел в перекрестье прицела, даже если урвать удавалось не больше десяти минут тревожного забытья. Но он не хочет думать об этом, он трется носом о волосы Баки и бормочет: — Хотел бы я во сне увидеть тебя. В ответ его обнимают и устраивают головой на груди. — Если ты хоть раз смотрелся в зеркало, считай, что ты меня видел, — отвечает Барнс. — Мы похожи, как братья-близнецы. — Я знаю, — бормочет Яша. — Просто если бы можно было устроить такой сон, в котором будем мы оба. Широкая грудь под его щекой коротко вздымается от смешка: — Мы и живем в таком сне, — с какой-то светлой печалью отвечает Барнс.