октябрь 1994-го…
Очередной солнечный день Филатовы решили провести за прогулкой по парку. Золотисто-алый ковер расстилался под их ногами, перед глазами — в осеннем убранстве лесной массив. Воздух здесь пропитан ароматом сухих трав и краснокнижных растений. Птицы поют на все голоса, радушно встречая гостей. Пара обменивалась улыбками, наслаждаясь каждым моментом совместной прогулки. Поглядывая преданно на любимых двулапых, рядом вышагивал Шериф. А впереди, возглавляя шествие, в коляске, ведомой Валерой, дремал укутанный в мягкий плед малыш. — Носик так смешно морщит, — шепнула, умиляясь, Тома и сильнее прильнула к супругу, с которым под ручку шла. Ладонь ее инстинктивно легла на собственный животик, где с каждым днем крепчало чудо. Плод их с Валерой любви. Фил, улыбаясь, безотрывно смотрел на Ваньку. Вид мирно посапывающего малыша пробуждал в его душе необъяснимый покой. Внутри властвовала долгожданная безмятежность, царила нежность. Момент ощущался настоящим, а проживание жизни острее. Крестные с боем вырвали Ванечку из ласковых рук старшей Беловой. Женщина внука, прямо сказать, боготворила и редкие дни, когда сын со снохой решали провести вдвоем, с замиранием сердца ждала. Филатовы, в свою очередь, тоже крестника периодически отбирали у законных родителей. Так что Иван Александрович, надо признать, купался в океане всеобщей любви. — Скоро так будем гулять с нашей дочей, — взглянув на жену, Валера заключил. Глаза сияют, улыбка с уст не сходит. Миссия катить коляску, однозначно, вызывает в нем особый восторг. Фил чувствовал себя непередаваемо важным, запредельно значимым. Всесильной стеной, ограждающей малыша от ветра и туч. Тамара, улыбаясь, смотрела на своего супруга. Представляла в мельчайших деталях, каким замечательным он будет отцом. Она не переставала удивляться, сколько любви готово дарить его доброе сердце. Внешне безэмоциональный, он, внутри ликуя, проживал самый счастливый жизни период. — Шериф! Пёс, похоже, тоже желал бурно веселиться: рванул вдруг на лужайку за голубями да залаял громогласно, венчая приближающийся закат. Воспользовавшись доверием двулапых, что позволили питомцу гулять без поводка и намордника, он принялся кататься по траве, рыть носом кучу листьев, как лесной кабан. — Шериф, фу! Фу! — ругалась сердитая хозяйка. Ведь Ванечка от лая проснулся и заплакал, кулачками тряся. Пока Тома успокаивала крестника, взяв его на руки, Валера поспешил нарушителя гармонии приструнять. — Фу! — гаркнул он, схватив пса за холку. Но Шериф, что рылся в траве, никак не мог отвлечься — шишки или желуди, старый пройдоха, вероятно, раздобыл. — Фу, сказал! — скомандовал Филатов ослушанцу. И в наказание к его ошейнику поводок треклятый прицепил. — Шериф! Брось сейчас же! Хвостатый археолог, раздобывший в куче листьев сокровища лесные, под натиском хозяйским все же посмирнел: отпрянул, хвост поджал и мордочку совершенно невинную состряпал. — Сбрендил, что ли? — потрепал его по голове Валера и опустился на корточки, дабы перепроверить, не обманывает ли вновь ушастый плут. — А ну плюнь! Раскаиваясь, сведя мохнатые брови к переносице, пес плюнул шишку — добытый в муках клад. — Голова, два уха, — пожурил питомца Фил и на всякий случай повторно осмотрел, не прихватил ли этот жулик с парковых земель еще что-то. — Пошли. Сейчас получим на чай с сахаром. Почавкав скорбно и печально, Шериф поплелся за Валерой, молясь своим собачьим божествам. Стыдно стало псу неимоверно — подвёл двулапого, что сердобольно разрешил в кои-то веки без намордника гулять. Да и хозяйка выглядит весьма суровой. Держит на руках того, кто молоком за милю пахнет, и источает гнев буквально первородный… — Ай-ай-ай! — менторски качая головой, Тамара принялась отчитывать питомца. — Такой большой, а ведешь себя безобразно! Девушка уложила малыша в коляску и опустилась к Шерифу, образовав с ним зрительный контакт. Зеленые глаза смотрели строго и сердито, янтарные пуговки — тысячекратно сожалея, что инстинкты и пороки отняли у благоразумия правления бразды. Мохнатые бровки, тронутые серебром, скучковались на переносице. Ушки плотно прижались к голове. Хвост, в душевном порыве завилять, дрожал и трясся. Мокрый нос усердно нюхал, пытаясь настроение хозяйки распознать. — Пупс, ну ты вычудил, конечно! — заговорила Филатова тоном уже вполне себе мирным, и провинившийся изо всех сил завилял хвостом. Шериф, от радости поскуливая даже, прильнул к Тамаре: ласкался, игрался — подлизываться, подхалим несчастный, стал. Знал, что не умеет хозяйка долго злиться. Прощает ему любые шалости только так. Девушка смеялась, принимая поцелуи пушистого любимца. Валера тоже улыбался, любуясь личиком жены. Небосвод меж тем окрасился пурпурными лучами. Под свет угасающего солнца Филатовы с Ванькой и хвостатым компаньоном по направлению к дому побрели.***
В ресторане «Мираж» на следующий вечер собралась вся дружная агитбригада. Сидя в помпезных интерьерах, созерцая повсеместно роскошь и хрусталь, беловская братва справляла именины — 3-го октября свой первый день рождения Иван Александрович отмечал. Самолично Белов-младший, конечно, не присутствовал, однако за его здоровье были не прочь выпить самые влиятельные «братки» Москвы. Столы ломились от закусок и шампанского. Официанты потчевали гостей икрой и фуа-гра. Музыка звучала завораживающе. Эстрадные певички мурлыкали со сцены баллады о любви. Валера с Томой вышли из такси. У «Миража» их поджидал швейцар, что услужливо распахнул перед гостями двери и проводил Филатовых в банкетный зал, где всё пропахло табаком и дорогим одеколоном. Витя что-то бурно с Катальским обсуждал: жестикулировал, чертил на скатерти абстрактные расчеты. Андрей же одобрительно кивал, правда, был больше увлечен разнообразием алкоголя. Саша и Оля принимали поздравления от Воркуты — авторитета, что периодически соблазнял бригадира на дела не прям уж и легальные. Госпожа Белова, дико заскучавшая на вид, заметив средь мафиозных рож Тамару, ожила буквально: разулыбалась, повеселела вмиг и ринулась первее мужа к Филатовым навстречу. Валера, дежурно приобняв куму, двинулся к ее довольному супругу: — Здорово, бригадир! — пожал он руку друга и притянул к себе, по спине похлопав. — Поздравляю, братишка, с первой важной датой. — Охренеть, да? — в глазах Белова блистали искорки шальные. — Вроде, только вот крестины были, а Ваньке уже год. — Так, глядишь, и свадьбу со дня на день отмечать придется. — Точно, родной, — усмехнулся Саша, провожая дорогого гостя за стол. — Вот ты всё ржешь, а, прикинь, однажды реально общих внуков нянчить будем? — Чем черт не шутит, — отозвался Фил и взгляд его случайно пал на другой конец на стола. — А это еще что? Поодаль от всех, будто открестившись от целого мира, сидел Космос, попивая раздумчиво коньяк. А рядом с ним, точно коршун над выпавшим из гнезда птенчиком, нависал Каверин и вещал нечто, опасливо по сторонам озираясь. — Сань? Белов отмахнулся. Мол, садись и не порть себе вечер. К Володе он относился постольку-поскольку, не испытывая однозначного спектра чувств. Хоть бывший опер и помог ему отомстить за смерть Фарика, бригадир, как и друзья, не доверял Каверину на все сто. — Нахера ты его позвал? — Есть на то причины. Саша о многом опричникам не рассказывал: о мыслях, о планах, об истинном положении дел… о проклятом Введенском, что, возомнив себя Карабасом-Барабасом, дергал за веревочки и всюду совал свой длинный нос. Володю, по требованию федералов, приходилось любить и жаловать. Оттого Белов его на дух не переносил. — Фил, да стой ты! — взывал к здравомыслию Белый. Однако Валеру было не остановить. Он двинулся вперед, пытаясь унять желание схватить Холмогорова за шкирку. Пытаясь сохранять самообладание и лицо. — Физкульт-привет! — бросил он, рухнув рядом с Космосом на свободное место, и уложил руку на его плечо. — О чем щебечите? Холмогоров был хмур, отнюдь не весел. Каверин, пожевав губы-ниточки, решил фальшивую ухмылку натянуть: — Да так, о том о сем. — Секретики, Владимир Евгеньевич? — Боже упаси, — пробормотал экс-опер и залпом осушил бокал. Каверин вскоре упорхнул под каким-то нелепым предлогом. Космос и Фил остались наедине. — Обрабатывал, что ли? — Валера наконец убрал руку с плеч Холмогорова. Наивно верил, что этим жестом друга поддерживает, однако Космос, наоборот, куда большее давление испытал. — Кос? — М? — Что ему надо? — Да-а… — поморщился синеглазый. Похоже, вдаваться в подробности он не желал. — Так, трындел по пьяной лавочке. — Ну-ну, — прохрипел Фил и встал из-за стола. Тем временем певички, соблазняющие мафию со сцены, решили взять тайм-аут. Им на смену явились музыканты более маскулинного вида. Солист взялся за микрофон и приятным тембром заголосил: — …Как упоительны в России вечера! Любовь, шампанское, закаты, переулки, Ах, лето красное, забавы и прогулки — Как упоительны в России вечера!.. Валера добрался до выделенного им с супругой места — по правую руку от героев дня. Рядом Катя сидела — Санькина боевая тетушка; веселила честной народ и старалась всевозможными закусками Тамару накормить. — Соскучилась? — Фил нежно чмокнул жену в губки. — Пока рядом есть еда, мне скучно не бывает. Сидящие вокруг смеялись и шутили, дегустируя блюда и забугорные напитки. Катал, со времен армии наученный кавказскими друзьями вещать красноречиво, произнес тост за здоровье виновника торжества. Поднявшись с мест, братва заликовала, чествуя славное имя наследника Саши Белого. Артист продолжал петь, отдаваясь всецело мотиву исполняемой песни, проживая каждый-каждый аккорд: — …Любовь, шампанское, закаты, переулки, Как упоительны в России вечера!.. За столом, заполненным преимущественно «братками», из мирных жителей, помимо Кати, присутствовали также и сотрудники «Курс-Инвеста». За Людочкой, пылинки сдувая, ухаживал Лазарев — юридическое ярило компании: подливал вино, увивался и заботился, чтобы самые лучшие угощения окружали эту очаровательную блондинку. Два-три экономиста, главбух, архивариус… и, конечно же, господин Хлебников (пьяный пока еще не вдрабадан), что бил себя в грудь, подпевая музыкантам: — …Пускай все сон, пускай любовь — игра! Ну что тебе мои порывы и объятья?.. Басил Вася Васильевич, к слову, минуя ноты. Басил, утопая не только в рюмке, но и в бездонном взгляде Екатерины Беловой. — …На том и этом свете буду вспоминать я, Как упоительны в России вечера!.. Беловой (для кого-то младшей, для кого-то старшей) сложно не очароваться: выразительные глаза, подведенные черным карандашом, пушистые ресницы, достающие до бровей буквально… Вася Васильевич то ли от количества употребимого, то ли от прилива неких чувств рассудок потерял ну совершенно. Катя, не сказать, что была против его внимания. Подперев кокетливо подбородок кулачком (прикрыв тем самым второй), она преобразила губы в загадочную улыбку Моны Лизы и внимала песням, какие шли прямиком из сердца стремительно лысеющего Дон Жуана. — Вася Васильевич, — просипел посуровевший отец именинника, — пойдем покурим, дорогой. Тетка смерила племянника взором, откровенно говоря, испепеляющим, тем не менее слова не проронила ни единого. Фил, дабы исключить случайное смертоубийство, шепнул жене на ушко «Я сейчас» и поспешил за бригадиром, что повел оторопевшего Хлебникова на свежий воздух. — Тьфу, Емеля! — выйдя из зала, Валера налетел на одного из рядовых армии Александра Белова. — Ты чего под дверьми забыл? Кучерявый парнишка, слоняющийся перед банкетным залом, улыбнулся как можно непринужденнее: — Я же тоже детдомовский. У нас, сам знаешь, такие праздники шикарные не делали никогда, — курчавый хмыкнул не ахти весело, заглядывая через витражное стекло в зал. — Ничего хорошего не помню, — посерел, осиротел его тон. — Только пацанов своих, вот их помню. Как мы с пиздюлями просыпались, с пиздюлями засыпали… И так каждый день. Если честно, Олег Емельянов не был обычным рядовым беловской армии. Парнишка, попавший в команду благодаря Вове Скиппи, шагал по карьерной лестнице семимильными шагами, обгоняя даже таких старичков, как Тайсон и Башка. Олег полжизни отдал спорту: тренировался и выступал за ЦС «Дельта», где службу также и Скипкин нес. Однако бокс не смог унять или исправить Емелевский необузданный характер, нравом он лихим обладал: дебоширил, провоцировал, пил постоянно, в нелицеприятные истории попадал. — Иди сядь, как белый человек, — подталкивал Валера спесивца в спину, — поешь, выпей. Нечего под дверьми ошиваться. — Стопэ, начальство! — упрямился болтун. — Я лучше со стороны на мир богачей поглазею. Пофантазирую. — Иванушка-дурачок ты, а не Емеля, — потрепал Филатов юное дарование по макушке и заторопился к выходу. Чувства к мальцу Валера питал крайне положительные. Ведь Олег, дебошир и сквернослов, ему кое-кого напоминал. Осенняя прохлада легла на град Московский. Небо, усеянное звездочками, мерцало зазеркальем. Белов, вроде как, дружелюбно приобняв Васю Васильевича за шею (а не применив к нему удушающий), что-то вкрадчиво объяснял: — …я ж тебя за тетку на британский флаг порву. Ты это понимаешь? — Д-да, Александр Николаевич, — не сопротивлялся в крепких объятиях зам. — Навеяло что-то. Прямо душа запела! — Шаляпин, твою мать. — Сань, хорош, — к месту «разборки» подоспел Валера. — Пошли накатим лучше? Водка стынет. И Саша все-таки от бедолаги отстал. Правда, побуравил его таким красноречивым взглядом, от которого поджилки Хлебникова затряслись с новой силой. — Базар окончен, — выдал бригадир сухо и, потушив сигарету, направился в «Мираж». На сцене к тому времени лица вновь переменились. Теперь ансамбль с патлатым солистом визитеров развлекал. Валера и Саша вернулись к женам, коих до слез Пчёлкин рассмешил чем-то. Космос продолжал сидеть один и пил, безучастно смотря перед собою. Катя «зажигала» близ танцпола в компании бухгалтерш «Курс-Инвеста». Заприметив вернувшегося родственничка, она вдруг курс на него взяла. — Племяш, на пару слов, — произнесла женщина, улыбаясь гостям максимально добродушно. И к Белову опустилась, его шею в почти таком же удушающем приеме обвив: — Если мне мужика спугнешь, прокляну, шельма! — шептала Катерина весьма доходчиво, делая вид до жути миролюбивый. — Теткино слово, как и материнское, силу страсть какую имеет. Веришь? — Кать… — Цыц! Не смей мужика стращать. Усек? Бригадир подыгрывал, улыбаясь лучезарно. Откашлялся, правда, неуверенно, чувствуя, что коготки тетушки в кадык впились. — Базар окончен, — резюмировала Екатерина и смачно чмокнула племянника в лоб, оставив помадный след. Валера спрятал улыбку за кулаком, соорудив вид максимально задумчивый. Тома и Оля же откровенно хихикали, опустив глаза в тарелки. — Раз-раз… — проверял микрофон патлатый. Будто не пел все это время, а рот под «фанеру» раскрывал, как типичная певичка. — Дамы и господа! Приглашаем танцевать! Пианист вдарил по клавишам синтезатора, и звуки, словно весенний ветерок, заполнили «Мираж». Певец прильнул к микрофону, представляя себя, вероятно, не кабачным скоморохом, а чуть ли не звездой «Голубого огонька»: — …В шумном зале ресторана, Средь веселья и обмана, Пристань загулявшего поэта… Вася Васильевич, надышавшийся сполна осенним воздухом, аккурат к этому мгновению вернулся в банкетный зал. — …Возле столика напротив Ты сидишь вполоборота, Вся в луче ночного света… Взор Хлебникова пал вначале на Катерину, что наслаждалась песней, сопереживая ей всем сердцем, затем на Белова, в глазах которого сверкали молнии. — …Так само случилось вдруг, Что слова сорвались с губ. Закружило голову хмельную! Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую!.. — Васенька! — воскликнула Белова, заметившая таки притаившуюся у дверей жертву. — Объявляю белый танец! Бедняга, испытавший в очередной раз приступ неимоверной потливости, сглотнул нервно (слова прощания с жизнью). Не успел он опомниться, боевая леди подбежала к избраннику, схватила его за руку и поволокла к сцене, словно тюк сена. — …Аромат духов так манит, Опьяняет и дурманит. Ах, как сладко в нем тону я. Так близки наши тела, И безумные слова Без стыда тебе шепчу я… Руки едва держащегося на ногах Васи Васильевича скользнули чуть ниже талии Катерины, но только глаза его пересеклись со взором Белова, расположились чуть ли не на лопатках этой знойной женщины. — …Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую!.. К танцполу хлынули парочки: Катал с женой, Витя с очередной аксессуарной собачкой и даже Лазарев, будь он неладен, смог таки уговорить Людочку потанцевать. Холмогоров, узрев малоприятную картину, заскрипел зубами так громко, что, казалось, его было слышно на другом конце Москвы. — …Ты уйдешь с другим, я знаю. Он тебя давно ласкает. И тебя домой не провожу я. Жжет в груди сильней огня. Не моя ты, не моя. Так зачем же я ревную? Сколько ж нужно мне вина, Чтоб из памяти прогнать, И забыть мечту свою шальную… Но не только скрип зубов Холмогорова аккомпанировал музыкантам. Белов тоже доволен не был. Однако стоило Оле накрыть руку мужа своей ладошкой и улыбнуться по-лисьи, вояка тотчас угомонился; более того прильнул к губам супруги и увлек их в долгий-долгий поцелуй. — Потанцуем? — шепнул Фил Тамаре, что налегала на фруктовую нарезку, пока все испытывали прилив романтических чувств. — Хм… Молодой человек, я глубоко замужем, — отозвалась Фурия, уплетающая клубнику в шоколаде, — к тому же нахожусь в интересном положении. Ведите себя прилично. Валера поцеловал ее озорную улыбку и, придерживая за талию, помог жене подняться из-за стола. Филатовы закружились в такт мелодии и в мягком свете хрустальных люстр блестели их счастливые глаза. Взгляды их полны были любви, особой магии. Ожидания волшебства.***
— Какой чудесный вечер! — резюмировала, оказавшись дома, Томка. Настроение ее не омрачало даже то, что ножки отекли и щиколотки распухли и что Валера никак не мог справиться с тем, чтобы стащить с жены сапог. Покончив наконец с этим унизительным процессом, Филатовы сняли верхнюю одежду и прошли в коридор. — Шер? — Тома щелкнула выключатель, заглядывая в тьму безмолвной квартиры. — Спит, что ли? — обратилась она к Валере, что первым делом отправился на кухню открывать балкон. — Походу, спит, — отозвался парень, вкушая свежий воздух. Ветерок, ворвавшийся в дом, приятно прогонял хмельной дурман. — Шер? — Тамара шла по коридору, точно по минному полю. Ранее тишина Филатовым казалась недоступной роскошью, ибо питомец каждый раз лаял и порой даже визжал, встречая двулапых, вернувшихся домой. — Малыш, ты где? Фил снял пиджак, повесил на спинку стула. Открыл холодильник, раздобыл бутылку минеральной воды. После званого ужина и литров алкоголя стаканчик «Боржоми» был на вкус, как нектар Богов. — Валер! То ли плач, то ли вскрик раздался из глубины квартиры. Филатов, выронив стакан, побежал на зов жены. Тома сидела на полу, склонившись над Шерифом, а бедный пес зубами скрежетал. Всё его тело билось в постоянных судорогах. Он трясся и поскуливал, не в силах сам с собою совладать. — Сделай что-нибудь! — взвыла девушка, прижимая к себе питомца. Пытаясь остановить приступ, захвативший над ним власть. Фил оцепенел, окаменел буквально. Подстилка Шерифа вся была в крови. — Тише, малыш, тише, — уливаясь слезами, пыталась утешать любимца Томка. Но любовь, увы, не могла сейчас помочь. — Валер! Шериф завыл, и из пасти его потекли кровавые слюни. Лапы продолжало беспорядочно крутить. Фил схватил с кровати покрывало, впопыхах укутал им собаку и, взяв на руки, бросился к входной двери. — Ключи возьми! — крикнул он жене, что позади бежала. Что нырнула в сапоги, даже не заметив каких-либо припухлостей и проблем. Филатовы, себя не помня, вылетели из подъезда. Наплевав на безопасность, Валера побежал к своему «бмв». — Иди домой! — гаркнул он жене, пытаясь уложить пса на заднее сиденье. Но речи о том, что Томка бросит лучшего друга, и речи не могло идти. Филатовы заскочили в машину, дверьми хлопнули. Издав рык, черный «бумер» рванул со двора.***
Трасса расплывалась перед глазами. Мимо проносились световые миражи. Валера, сосредоточенный на дороге, ни о чем не думал. Одно в его голове крутилось: «Только бы успеть». — Терпи, маленький. Терпи, пожалуйста, — хныкала Тома, пытаясь нежными прикосновениями хоть немного облегчить страдания пса. Шериф тяжело дышал, стонал еле слышно. Его глаза, налитые кровью, выражали боль и страх. Беспомощный, беззащитный и сказать не имевший возможности, он молча проживал мучения, тихонечко скуля. «Бмв» затормозил у ворот ветеринарной клиники. Едва остановив машину, Фил бросился пса из салона извлекать. Ночной ветер хлестал по щекам, создавал из опавших листьев вихрь. Поток воздуха сорвал с Томки шелковый шарф. — Терпи, дружище, — приговаривал, поднимаясь на крыльцо, Валера. — Все будет хорошо. Потерпи. В приемной, на ресепшене, почти дремала регистраторша. Она вздрогнула всем телом, когда Филатовы ввалились в зал. — Помогите, пожалуйста! Томка навзрыд рыдала, истерила. Но утешать жену и просить успокоиться Валера не рискнул. Плач ее был настолько душераздирающим, что из кабинета, не дожидаясь вызова, выбежал полусонный ветеринар. — Что случилось? Собраться с мыслями давалось тяжко. Девушка произнести что-то, кроме всхлипов и прерывистых вздохов, совершенно не могла. — Мы не знаем, — забормотал Валера и понадежнее перехватил Шерифа. — Пришли домой, а он… Местный Айболит смекнул, что собрать анамнез будет сложно. Не теряя ни минуты, он махнул рукой, зовя за собой: — Пройдемте. — Будь тут, — велел жене Филатов, но слушать его, разумеется, никто не стал. Белее стены сейчас была Тамара. Глаза ее изливались болью, губы и руки тряслись. Она не могла, не желала представлять жизнь без пушистого друга, который был с ней на протяжении одиннадцати лет. Шериф был не просто собакой, он был ее опорой. Частичкой души и сердца, частью ее самой. Она хорошо помнила день их первой встречи. Как шла после школы, вытирая слезы, как, закрывая подъездную дверь, приказала себе не ныть. Как папа встречал ее дома, улыбаясь лукаво. Как она зашла в комнату, а там… был он. — Как его зовут? — пропищала, рыдая слезами отрады, девчушка. Ручонки ее бережно прижимали лохматого щенка к груди. — Это тебе решать, хомячок. Он твой подопечный. — Он мне не подопечный, — заявила девочка, глядя на отца с флером некоего осуждения. — Он вообще-то мой самый лучший друг… Шериф с первых секунд захватил сердце малышки. Он стал ее тенью, следующей повсюду, всегда готовой поддержать. Томкина любовь к питомцу была безграничной. И он не отходил от хозяйки ни на шаг. — Что с ним? — спросил Фил еле слышно. Он не чувствовал, как шевелит губами, голос ужасно осип. Валера был настолько напряжен и встревожен, что осознавал лишь свой взгляд, которым вперился в лицо врача. Мужчина, как мог в условиях судорог пациента, осматривал пса на специальном столе. Филатов Шерифа держал крепко-крепко, но самым нежным образом за ушком чесал. Думал, наивный, что это может помочь, успокоить. Двулапый, что с него взять?.. — Не молчите. Плечи ветеринара странно ссутулились, опустились. Он вздохнул, отодвинул маску с лица. — Страна варваров… — выдал он слишком уж мрачно. И двинулся к шкафчикам — стал что-то в пробирках искать. Валера обернулся: закрыв лицо ладошками, Тома продолжала рыдать. — Что это значит? — рявкнул Фил не очень-то вежливо, прожигая спину ветеринара, негодуя изнутри. — Сделайте что-нибудь! Шериф заскулил, привлекая к себе внимание. Мол, не кричи, двулапый, культурно себя веди… — Тише, дружище, тише, — погладил его по макушке Валера и крепче сжал лапы, что продолжало конвульсиями бить. Всхлипнув жалостливо, Томка от стены отпрянула; решительно подошла к столу и накрыла собаку собой. — Маленький мой, держись, — гладила она его мордочку, промакивая уголком одеяла слюни. — Я знаю, ты уколы не любишь, но надо потерпеть. Дядя-врач тебя не обидит. Наоборот, он тебя спасет. Валера перехватил озадаченный взгляд, каким ветеринар покосился на Тамару. Опять вздохнул, закопошился, набирая нечто из пробирки в шприц. — Говорите, — процедил сквозь зубы Филатов. Сдерживать судороги пса становилось все сложнее. — Мы живем в такое время, господа, когда любой живодер считает себя добродетелем, — в очередной раз витиевато ответил собачий врач. — По существу! — не выдержал Фил. — Вашу собаку отравили. Томка взвыла, рухнув на Шерифа. В груди Валеры запекло так, словно туда металл раскаленный попал. — Кинули яд за забор и дело с концом. — Мы живем в квартире. — Значит, с земли что-то подобрал, — объяснял Айболит, проверяя шприц. — Теперь будете знать, что гулять без намордника по городу небезопасно. Не только для окружающих, но и для самого пса. Да, сию истину Валера теперь на всю жизнь запомнит. Больше никогда не позволит этому старому пройдохе ходить без поводка и намордника! Ни-ког-да! Ветеринар, вооружившись шприцом, обошел свой стол и подошел к кушетке, где спасения ждал полуживой пациент. Но вместо того, чтобы как можно скорее ввести антидот собаке, он погладил Тамару по плечу. — Прощайтесь, — тихонько произнес человек в белом халате, и Филатов обомлел. Он словно ослеп, цвета утратили яркость. Холодок пробежал по его позвонкам. Губы онемели, пальцы дрожь сковала. Вопросы столпились на устах. Тома не плакала — она волчицей взвыла. Обняла пса за шею и зарыдала, целуя его в лохматый лоб. — Что вы несете? — заговорил не своим голосом Валера. — А это тогда что?! — кивнул он на шприц, коий сжимал в ладони врач. — Это способ избавить Вашу собаку от ужасных мучений. Я думаю, он в агонии уже несколько часов. Шериф понимал, наверное, что с каждой минутой его жизнь угасает; что настало время отправляться в прогулку до той самой Луны. Но любовь его и преданность двулапым были столь самозабвенны, что он не мог их оставить и, не попрощавшись, уйти. — Прости меня, мальчик, — всхлипывала то и дело Томка, сжимая его лапку и гладя ушки, тронутые сединой. А в глазах собаки отражалась великая благодарность. Он умирал, но испытывал счастье, ведь, как и полагается, в руках хозяйки испустит дух. — Том?.. — лишь это, заочно сопротивляющееся и упрямое, смог Филатов вымолвить, но голос его почти пропал. — Ему очень больно? — не поднимая головы, попыталась спросить девушка. Шериф заскулил, завывая. Сердце Филатовых готово было выпрыгнуть из груди. — Очень больно, — заключил врач, чем окончательно добил страдающую Томку. — Решайтесь. — Милая… Фил, удерживая пса одной рукой, попытался приобнять супругу. И этот жест, поддержки и любви, заставил ее горевать куда сильнее. — Прости меня, малыш, — обращалась она в последний раз к верному другу. — Я тебя очень люблю. Я никогда тебя не забуду. Лишь на миг оторвав от груди пса голову, Тамара ветеринару кивнула. Щеки ее покрывали дорожки слез. Врач перепроверил шприц, пустив струю, и приготовился; над полуживым пациентом навис. Валера отказывался верить, что всё это явь, всё казалось ему полным бредом. Неправильным, ошибочным, глупым!.. Несправедливым. — Я так тебя люблю, Шерка, — шептала девушка, чувствуя, как питомец от ощущения иглы напрягается. — Прости меня, пожалуйста. Прости, если сможешь. Пес хотел было заупрямиться, побрыкался, укол почувствовав, но ослаб почти сразу же. Силы покидали его. — Спи, мой мальчик, — закрыв ладонью искривленный рот, прошептала Томка. Другая ее рука гладила собачий лоб, утопая в седой шерстке. — Спи, пупс. Все хорошо. Их взгляды ни на мгновение не разлучались, и собаке оттого было спокойно на душе. Да, физически он переживал ужасные муки. Но за любовь, что источали зеленые глаза, он был готов все стерпеть. — Засыпай, маленький. Тебе больше не будет больно. Закрывай глазки. Закрывай. И Шериф, послушный до самого последнего вздоха, сонно заморгал. Веки его потяжелели, взгляд затуманился. Затем он резко-резко задышал, захрипел, закряхтел и… и прекратилось всё. Тома, в голос зарыдав, упала на замершую грудь пушистого друга. Слезы ручьем покатились из девичьих глаз. Горе и отчаяние охватывали её, разрывая сердце на мелкие части. Душа кричала от боли, умоляя Всевышнего вернуть пса. — Милая, ну пожалуйста, — подал наконец голос Валера. Он знал, что просить жену не скорбеть по собаке сродни предательству, но малышка… их малышка не виновата ни в чем. Парень прижался к жене близко-близко: гладил ее спинку, руки, растрепавшиеся волосы с плеч собрал. Ему хотелось впитать ее боль, освободить из эмоциональной ловушки. Но… — Не трогай меня! — прикрикнула Тамара и сбросила с себя его ладони. Филу подумалось, будто в операционную ворвалась зимняя стужа. Будто холодное лезвие полоснуло его под кадыком. Не найдя в себе силы оставаться здесь, видеть бездыханное тело Шерифа, он скорым шагом вышел на крыльцо и свесился с перил. Промозглый ветер проникал сквозь нутро, но оттого ли Филатов испытывал дрожь подкожную? Его нещадно колотило изнутри, словно все внутренности сковало льдом… Завывая ветрами, продолжалась осень. Напоминая о неизбежном приходе зимы, которая наступит вот-вот.