Часть 2.9. Акеми. Ноябрь, 25 лет после рождения Наруто.
Рося Федин — Просто забудь
+++
Что бы там ни было, а после онсенов Канкуро снова спокойный и какой-то даже довольный, что ли? Акеми следит взглядом и за ним, и за Накику, и немного успокаивается, поняв что они свои проблемы как-то решили. Сай тоже ходит менее несчастный, что ее устраивает: значит, как-то помирился с Накику. Кажется, он даже ночует у нее, потому что у них в квартире не появляется. Зато появляется Канкуро — просто возникает у нее на пороге с пакетом купленной где-то еды и проходит внутрь, стоит ей только открыть дверь. Акеми нервирует, что он ведет себя как хозяин положения, — ее нервирует, что именно им он и является, — а она ничего не может с этим сделать. Все упирается в ее нежелание. Она признает, что если бы хотела всему положить конец, то положила бы. Вместо этого Акеми только закатывает глаза и язвит, потому что и так чувствовала, что Канкуро придет ближе к ночи. Ему скучно, а раз так, то он должен чем-то эту скуку развеять, все банально. Он ею пользуется как вещью даже тогда, когда ведет себя по отношению к ней нормально. Акеми приходится напоминать себе об этом, чтобы не пасть жертвой иллюзий, которые сама же и рисует. Хоть и делает она это с его подачи, потому что он тоже ведь чередует кнут и пряник. Подъем и падение, подъем и падение, проклятые эмоциональные качели, с которых она не может спрыгнуть. Тонкацу с рисом они едят уже холодную. Канкуро едва ставит пакет около раковины, как тянет Акеми к себе, лениво целует и наклоняет над столом. Он лапает ее и в душе, хохочет как безумный над тем, как она хнычет и пытается убрать его руку от себя, как потом подставляет язык, когда он опускает ее на колени и кончает. Себя она чувствует куклой, отказывается о чем-либо думать и спать ложится такая уставшая, что даже не замечает, как Канкуро укладывается с ней рядом. Почему-то ей показалось, что он ляжет в комнату Сая. Глупая была мысль. Днем все ведут себя как ни в чем не бывало, только Канкуро то и дело придерживает ее за локоть, далеко от себя не отпуская. Акеми не обманывается этим: она замечает Иошихиро и догадывается, что кукловод просто хочет позлить соперника. Тот, все же, умудряется ее поймать в какой-то момент одну, пользуясь тем, что Канкуро отвлекся то ли на свою названную сестру, то ли на что-то еще. — Я не привык проигрывать, — на его лице улыбка, которая, должно быть, сводит с ума уйму девушек. Акеми вспоминает ухмылку Канкуро, от которой ее бросает в дрожь и его улыбку, которая ей ни раз не досталась. Наверное, улыбнись он ней, то она растеклась бы счастливой лужицей. Гадко-то как, Ками-сама! — Ты меня осадой, что ли, брать собрался? — спрашивает она с искренним недоумением в голосе. — Хотите членами меряться, так идите и меряйтесь, меня избавьте от этого. Я как будто ни мнения, ни голоса не имею. — Ты для него трофей, — безжалостно отмечает Иошихиро, заставляя ее поморщиться. — Без голоса и мнения. — Так и для тебя тоже. В чем тогда разница? — Разница есть. Канкуро не скрывает своего отношения, не прикидывается тем, кем он не является. То, что Акеми в него влюбилась — это от и до ее вина. Никто не обманывал ее, никто не очаровывал сладкими речами или какими-то грандиозными обещаниями. Иошихиро хочет что-то возразить, но у Акеми нет никакого желания его слушать. Она обходит его и возвращается к остальным, цепляясь за Накику, с которой ей удается завязать удивительно спокойный разговор и даже договориться, все же, попробовать посмотреть что они могут сделать вместе. От этого настроение ее приподнимается, достигая отметки «хорошо», потому что поэксперементировать у нее чешутся руки. Если у Накику есть возможность манипулировать чакрой, то как это отразится на ее ящерицах? Конечно, хотелось бы посмотреть, как это сработает с кладками, но на такое нужна спокойная обстановка и куда больше времени, чем у них есть. Что ж, может быть потом. В выбранный Канкуро бар Акеми решает снова надеть юбку. Ее не задела тупая шутка по поводу веса, она хорошо знает, что если в ней и есть что-то красивое, то это ноги, и хочет кукловода подразнить. В тот раз он очень даже пялился на них. Он и еще половина собравшихся, особенно после выходки Накику. Вряд ли ее потянет на такие подвиги в этот раз, все же, Сай вьется вокруг нее так, что у нее ни на кого времени не остается. Бар оказывается шумным, здесь много людей, но все уже разбились по группкам и ни к кому не лезут. Что ж, лучше уж спокойный вечер, чем как в прошлый раз. Акеми опускается на диванчик, закидывает ногу на ногу и говорит наклонившемуся к ней Канкуро что будет пить. Он через несколько минут возвращается с их напитками и разваливается рядом с ней, устраивая широкую ладонь на ее голом колене. — Сай потеряется на дороге жизни, — вздыхает Акеми после того, как ее друг уходит за пивом. Он сам пьет редко, поэтому совсем неудивительно, что не знает, что брать. — А нам придется его искать или отбивать у этой ненормальной, положившей на него глаз. На самом деле то, как Сай бегает от Саори ее забавляет. Акеми его ужасно жалко, потому что он выглядит таким потерянным и несчастным, что его спасти хочется, но потом она вспоминает, какой он на самом деле, и не может не начать фыркать от смеха. Он же ей шею может свернуть не моргнув и глазом, а боится как огня! Ну смешно же. На подсевшего к ним за столик парня Акеми смотрит с любопытством, а потом уже с опасением, потому что тот подсаживается к Накику, целует ее в щеку, — и видимо как-то не так, раз она пытается брезгливо вытереть ее, — и даже в разговоре с Канкуро нет-нет, на песчаницу посматривает. В разговор она даже не вслушивается, находит Сая глазами и начинает отсчитывать секунды до взрыва. — Чего напряглась? — спрашивает у нее Канкуро. Он обнимает ее за плечи, а она только теперь понимает как удобно устроилась у него под боком. Ее больше сейчас интересует помрачневший Сай, к своему пиву даже не притронувшийся. — Жду скандала, — признается она, вздыхая и почесывая свое плечо там, где на нем вьется татуировка. Канкуро ловит ее пальцы, поглаживает их, и это немного отвлекает ее от Сая. Она с удивлением косится на кукловода, не зная что и думать, и вздрагивает, когда все заволакивает дымом и черной краской. Сая и Накику рядом с ними больше нет, их места пустые, а Зуребу выглядит крайне озадачено. — Встретились как-то трое Анбу в стране Мороза, блять, мы как в анекдоте, — стонет Канкуро, переставая играть с пальцами Акеми. Она тоже морщится и оглядывается по сторонам. Куда Сай мог уволочь Накику непонятно, зачем — более чем. Наверное, стоит сказать спасибо, что некрасивую сцену ревности он решил не демонстрировать всем собравшимся, а оставить за кадром. — Неожиданно. У нее приятель, что ли, появился? — хмыкает несколько огорченный Зуребу. Канкуро на это закатывает глаза и отмахивается от него. — Да так. Эпизод, не обращай внимания, — Акеми эти слова режут слух. В самом деле, все это эпизод. Она опрокидывает в себя свой стакан, залпом допивая все, и ставит его обратно. — Я пойду еще закажу. Кому-то что-то нужно? — Сиди, я сам схожу, — предлагает Канкуро, но Акеми уже встает, даже не думая одернуть юбку, которая немного задралась. Совсем чуть-чуть, чтобы ему было на что посмотреть. — Не надо, у меня есть ноги, чтобы дойти самой, — фыркает она, краем уха слыша смех Зуребу. Он, кажется, говорит что-то о ее ногах, но ей это неинтересно. У барной стойки ей чудится звук стонов, хотя в баре и шумно. К счастью или к сожалению, толком ничего не разобрать, а у нее и желания-то нет. Если это даже Сай с Накику развлекаются, то пускай, лучше будет, если они трахнутся, чем поругаются опять. Что у нее, что у него блядские качели. Акеми опирается локтем на барную стойку, просит у бармена повторить и окидывает собравшихся взглядом. Она цепляет пару смутно знакомых лиц, но не более. Гражданских в баре, все же, больше чем шиноби, от этого и атмосфера полегче. Акеми ловит себя на том, что соскучилась по Конохе. Надо будет вытащить кого-то из своих, когда она вернется домой, а то в последнее время она если и пьет, то только с песчаниками. Трахается тоже, но это уже совсем другое. Акеми возвращается к их столику и ставит на него стаканы, наклоняясь рядом с Канкуро. Она тут же чувствует его ладонь на своей заднице, но не одергивает его, только бровь выгибает. Взгляд у кукловода уже темный и тяжелый. Сакэ, что ли, в голову ему ударило? Он тянет ее обратно к себе, устраивает руки на ее колене, о чем-то спрашивает все еще сидящего за столом Зуребу, как вдруг Акеми дергается. — Ну, началось, — ворчит она, когда чернильная стрекоза опускается ей на ногу и растекается, превращаясь в сообщение, написанное Саем. Прочитать в полумраке и вверх ногами ей сложно, но делать этого и не приходится: Канкуро обе ее ноги устраивает на своих коленях, медленно задирает юбку вверх. Акеми вздрагивает и кусает нижнюю губу. Выходит у него все слишком интимно, он ласкает ее кожу пальцами, будто бы еще и хвастается своему товарищу ею. Это неловко, обидно и горячо. Интересно, он это специально или нет? Наверное, специально, знает же, что делает, подлец. — Хм. Меня выгнали из дома к тебе, — говорит он с усмешкой и тянется за салфеткой. Чернила стираются плохо, чтобы от них избавиться нужно сходить хотя бы в уборную, а лучше в душ. — Сай передает, что у нас небольшая перетасовка. — Я не согласна, — тут же отзывается Акеми и тянет свою юбку вниз. — Почему у меня ничего не спросили? Почему у меня ничего не спрашивают? — Хочешь отсосать мне сразу как мы вернемся или в душе? — ласково спрашивает у нее Канкуро и смеется, когда получает ладонью по плечу. — Что? Ты хотела, чтобы тебя спрашивали! — Не об этом, козел. Я вообще тебе отсасывать не собираюсь, — огрызается Акеми и конечно же врет. Непонятно только кому: ему или себе? Домой они вваливаются вместе, Канкуро бесстыдно лапает ее, уже успев задрать юбку. Он мнет ее ягодицы, а она постанывает в мокрые грязные поцелуи. Все это восхитительно и именно так, как ей нравится. Акеми бы очень хотелось, чтобы ее так не вело, но ведет и ничего сделать с этим она не может. Никто не заставляет ее опуститься на колени прямо в коридоре и расстегнуть его ширинку. Это ее собственной желание вобрать его головку в рот, неторопливо обвести ее языком, смочить слюной и насадиться горлом. Ей кажется, что она научилась ласкать его лучше. Во всяком случае, она уже точно знает как ему нравится, а как нет. Канкуро не скрывает от нее ничего хотя бы в постели, он гортанно стонет, когда чем-то доволен, рычит, когда ему нравится, и хрипло дышит, если она делает что-то по его мнению горячее. Например, смотрит слезящимися глазами вверх, на него. Канкуро постоянно в такие моменты ее рассматривает, крепко держит за волосы, чтобы они не падали ей на лицо, что-то скрывая, и контролирует темп. Акеми не нравится, что он навязывает ей свой ритм, что почти не прислушивается к ней, но и сказать, что она не хочет этого — никак не может. Если бы не хотела, то не проглотила бы всю его сперму до последней капли. Не была бы мокрой от возбуждения, и у нее бы точно не дрожали колени, когда Канкуро тянет ее за руку. — Куро, — вдруг зовет его она, когда он толкает ее на кровать. Где-то в коридоре они теряют его толстовку, ее блузку и белье. Акеми на подушку падает в одной скомкавшейся на поясе юбке, а Канкуро коленом опускается между ее разведенных ног в приспущенных штанах. — Ты можешь, ну… пожалуйста? — На нее накатывает неожиданная храбрость, раз она просит у него что-то. Канкуро наклоняет голову набок, смотрит на нее нечитаемым взглядом и ухмыляется. У нее от этого все внутри поджимается и пульсирует, она затаив дыхание смотрит на то, как кукловод целует ее коленку, как скользит языком по внутренней стороне бедра. Акеми облизывает припухшие губы, кусает нижнюю и едва не извивается под ним, сгорая от нетерпения. Ей кажется, что она сразу же кончит, едва только он коснется ее языком. Но он не касается. Кусает ее больно, оставляя след, и легко шлепает по мокрым складочкам, заставляя вскрикнуть и дернуться. — У парня своего проси, а не у меня, — в голосе у него столько насмешки и яда, что Акеми словно ушатом ледяной воды окатили. Она смотрит на него широко распахнутыми влажными глазами и пытается вспомнить, как же ей дышать. Теперь уже от жгучей, душащей ее обиды. Хлесткая пощечина, которую Канкуро получает, прилетает ему совершенно неожиданно. Он как раз тянется, чтобы поцеловать Акеми, как девушка бьет его и сталкивает с себя. — Вон пошел, — дрожащим от злости голосом говорит она. — Надо было послать тебя еще в онсене и остаться с Иошихиро. Он мало того, что не мудак, так у него еще и член больше. Я, знаешь ли, могла сравнить. И пальцами он работает лучше, хотя кукловод у нас тут ты. Акеми успевает соскочить с кровати, но далеко уйти Канкуро ей не дает. Заваливает ее обратно, переворачивает на живот и вдавливает в матрас. Его член дразняще проходится по ее промежности, головка задевает клитор, пальцы до синяков сжимают ее ягодицу. Он наклоняется к ней, жарко дышит в шею и кусает, целует и лижет соленую и липкую от пота кожу. — Но нравится тебе мой член и я, — спорить с этим тоже бессмысленно. Канкуро толкается в нее, натягивает на себя и начинает резко двигаться. Акеми хотелось бы сказать, что это повтор той ситуации, что была у них в Конохе, но нет. Он мнет ее грудь, лижет и кусает ее лопатки, трет клитор и давит на него так, что скоро она начинает подвывать. Это сумасшествие какое-то, безумие, от которого спасения нет. Ей в самом деле нравится его член, но он не нравился бы ей, если бы не Канкуро. Дурацкие качели, дурацкие подъемы и падения. Потом, в душе, Канкуро с ней нежничает. То ли ему становится совестно, что вряд ли, то ли он вспоминает, что завтра у них миссия, что уже более вероятно, но он правда ведет себя аккуратно. Засыпает Акеми в его объятиях, уткнувшись лицом ему в плечо и вдыхая аромат сандала и кофе. О случившемся они не говорят ни на следующий день, ни после. Акеми ведет себя как ни в чем не бывало, хороня обиду внутри. В конце концов он прав — наверное, такое правда лучше просить не у любовника, — если его таковым вообще можно назвать, — а у своего парня. Остасывает она ему по собственному желанию, он вот не хочет, все просто. Может не любит в принципе, может брезгует, может не хочет. Может все вместе взятое, потому что это она. Акеми старается отвлечься на миссию и отвлекается. Смотрит равнодушно на кричащего шиноби, которому ее мурасаки отгрызает руку, но в этот раз успевает ящерицу остановить. Она гладит ее по чешуйчатой голове и дает своей крови, чтобы успокоить. Сай смотрит недовольно и дергает ее за плечо, — надо же, отвлекся от Накику, — но Акеми только отмахивается. Непонятно, что еще может случиться, а ее мурасаки слишком нестабильны из-за холода. Она лучше всех знает как с ними обращаться. Канкуро пилюлю ей дает сам, даже без какой-либо просьбы. Смотрит хмуро, тянет потом в палатку и затаскивает под теплое одеяло. Акеми уже даже не удивлена, что он с ней, потому что Сай трется около Накику и, к печали Саори, ночует с ней же. Он даже в квартиру-то их заглядывает лишь раз: чтобы забрать вещи и убедиться, что Акеми не хочет его убить. Не хочет, ерошит ему волосы и радуется малому. Спать с кем-то постоянно непривычно, хорошо, что Канкуро хоть не возится во сне. Он даже не сказать, что ей как-то мешает, оплетая конечностями или притискивая к себе, но просыпается с недовольным лицом, если среди ночи она вдруг встает. Акеми ловит себя на том, что привыкает засыпать на его плече, с утра чувствовать его губы на своей шее. Она привыкает видеть его готовящим кофе и слушать его голос, пока она соображает что-то на завтрак. Ее только его проклятые сигареты и бесят, как и запах от них. Идиллия. Интересно, у Сая так же? И еще интереснее, что они будут делать в Конохе.Часть 2.9. Сай. Ноябрь, 25 лет после рождения Наруто.
Imagine Dragons — Eyes closed
+++
Сай почти не обращает внимания на то, что происходит вокруг: миссия заканчивается так же быстро, как началась, Акеми, кажется, не сильно сердится за то, что он решил вопрос о переезде без её ведома. Они выходят вчетвером гулять и иногда обедать, что-то делают в деревне, потому что, слава Ками, самая главная проблема с шайкой воров наконец-то решена. Когда у них появляется свободное время, Сай делает зарисовки не только истории про иволгу, но и для двух книжек, которые ему хочется сделать для Иноджина и Кумо. Может, в самом деле, начать мангу рисовать? Накику не особо разговорчива, и у неё есть свои привычки: Сай не пытается ей мешать, он наблюдает и изучает, иногда даже сравнивает с Ино и Акеми, чтобы понять насколько велика разница между девушками, тем паче, из Конохи и Суны. То, что она любит поспать он уже знает. То, что не любит просыпаться без кофе — тоже. Она даже научила его сносно варить этот горький напиток, к которому он и сам пристрастился — только с половиной ложки сахара — но всё равно ворчит, что кроме неё никто нормально его готовить не умеет. Она, показательно морщась, пьёт то, что он притаскивает утром ей в кровать, но потом встаёт и варит заново. Накику любит ходить с распущенными волосами, но быстро привыкает к его подарку — закалывает волосы сразу, как принимает душ, даже если они мокрые, а ведь они у неё долго сохнут, потому что тяжёлые и густые. Она любит покусывать ногти, когда задумывается, но именно покусывать, а не обкусывать. Она тоже делает какие-то записи в небольшом блокноте — Сай, конечно, не собирается брать с неё пример и совать свой нос в чужие вещи, но ему любопытно. Она не любит, когда он пытается её разговорить. Не отвечает ни на один вопрос: о том, какой у неё любимый цвет или когда день рождения её или сына. Его она тоже ни о чём не спрашивает. Но она не уходит от него на ночь, и даже когда пытается после секса отодвинуться или и вовсе выпнуть его из кровати, во сне всё равно прижимается к нему. Сай привык брать два одеяла, привык вставать ночью, чтобы закрыть окно, которое она машинально открывает каждый раз, когда дома, и не закрывает. Привык после этого убирать второе, а в первое научился закутываться с ней в одну «берлогу». Всё равно он всегда просыпается раньше, она, наверное, даже не замечает. Естественно, в тот день, когда они липкие и грязные вернулись из бара прямиком в душ, передвигаясь опять-таки с помощью его техники, она ясно выразилась, что если он ещё раз забудет надеть презерватив, то она его им же и задушит. Он просто не думал об этом в тот момент, он вообще плохо понимал, что происходит, совершенно не ожидая от неё уступок. Сразу после душа она опять оседлала его, на этот раз на кровати, но больше всего ему понравилось, когда она попросила взять её сзади, позволяя вести самому и как хныкала, повторяя его имя из раза в раз, пока не упала на простыни, совершенно дрожащая и без сил. Он уже пересчитал все её родинки и пару веснушек на носу, нашёл-таки мелкие шрамы на теле, почти незаметные. Он знал как и когда она больше всего любит, а когда у неё нет желания, чтобы её трогали. У них осталось два дня, а потом они возвращаются обратно. Она в Суну, а он в Коноху. Он не знает, как может задать ей простой вопрос — что дальше? Потому что он боится получить на него ответ. Она не даёт ему ни надежд, ни обещаний, она просто с ним — иногда ласковая и игривая, иногда обращает на него внимания не больше, чем на какое-нибудь кашпо с растением на кухне. Вспоминает, что нужно вроде когда-то поливать, но либо завтра, либо пусть засыхает — можно выкинуть и купить новое. Хотел бы он точно так же, легко и просто, выкинуть её из головы и из сердца, но у него не получается ни то, ни другое. Он пытается уверить себя, что поболит и пройдёт, ведь есть теперь чему болеть. Только когда пройдёт? Через неделю после его возвращения или когда он будет лежать на смертном одре? Из-за неё случаются самые большие перемены в его жизни. Из-за неё он чувствует сразу столько всего внутри, что боится потеряться в собственных эмоциях. Сай скучает по сыну, по Конохе, по друзьям, но всё меркнет и становится серым, когда он думает, что получит это всё совсем скоро. Без неё. Он искоса смотрит на Кику: сейчас они в местной библиотеке, в дальнем зале, где никого, кроме них и Саори. Сай научился игнорировать эту пугающую куноичи, хотя от её пристального взгляда всё равно бегут мурашки по спине. И совсем не такие, какие там бегают, когда Накику трогает его или смотрит особенно пронзительно и лукаво. Сай никак не может взять в толк, почему ирьёнин бегает за ним, когда и так понятно, что у него отношения. Если можно так назвать то, что происходит между ним и Иволгой. Накику сидит напротив и занята чтением, но бросает ему быстрый взгляд из-под длинной чёлки и вопросительно выгибает левую бровь домиком, возвращаясь к странице своей книги. — Хочешь повеселиться? — спрашивает она одними губами. И усмехается, прикусывая нижнюю губу. Он сглатывает и кивает, уже чувствуя, как она сбрасывает свой ботинок и ведёт ступнёй по ноге, поднимаясь к паху. Сай пытается сосредоточиться на строчках в своём пособии по углублённой истории фуиндзюцу, но получается… не получается. Накику вертит в пальцах ручку, которую роняет и скользит под стол, чтобы поднять. Через пять секунд Сай роняет книгу — её пальцы проворно растёгивают ширинку и припускают боксеры, а головки члена касается горячее влажное дыхание. Что. Она. Творит? Сай поднимает злосчастный трактат о печатях дрожащими руками и пытается не смотреть на Саори, хоть и чувствует её немигающий взгляд, словно она решила им дырку во лбу ему прожечь. Спрятаться за небольшой книженцией тоже не выходит — если он её поднимет на уровень лица, это будет совсем уж глупо. Держать равнодушную маску не получается: Кику работает почти бесшумно, но не зажигает инка, смотрит на него своими тёмно-изумрудными с золотом глазами, хватая член рукой у основания и показательно проводя языком по всей длине. А потом берёт в рот и, вбирая почти полностью, сглатывает, отчего он откидывается на спинку стула и с трудом сдерживает стон. Он кончает почти также быстро, как в «Акасуне», распахивая глаза и закусывая губу почти до крови, кладя руку на голову Кику, зарываясь пальцами в её волосы, пока она сглатывает сперму и облизывает ещё раз для верности по всей длине. Он не знает, что у него за выражение на лице, но Саори, которая попадает в его поле зрения, брезгливо кривится, фыркает и, собирая свои немногочисленные вещи, удаляется из зала. Ему кажется, или она плачет? — Смотри-ка, сработало, — ухмыляется Кику, кладя подбородок ему на колени. — Думала, её и это не проймёт. Хотя досмотрела же до конца спектакль, она не только сталкер, но ещё и вуайеристка. — Никогда больше так не делай, — тихо стонет Сай, пряча раскрасневшееся лицо в ладонях. — А вдруг бы кто-нибудь зашёл? — Ты её даже за человека не считаешь? — хмыкает эта чертовка. — Хотя ты прав. И не говори мне что делать или не делать. К тому же тебе понравилось, раз мы опять вернулись к началу и скорострелу. На это он даже не возражает. В предпоследний день Саю удаётся пересечься с Акеми наедине, чтобы в том числе составить отчёт для Наруто. Они оба молчаливы и задумчивы, они оба, кажется, хотят поговорить, но сознательно откладывают, потому что это неприятно для них обоих. Неприятно, страшно и бессмысленно. Вряд ли Акеми решилась поговорить с кукловодом об их связи, и вряд ли Канкуро давал ей какие-то обещания. Они с Накику два сапога пара, так что не стоит от него ожидать больше, чем от неё. Сами песчаники сейчас отправились закупаться сувенирами для семьи, потому что, естественно, отложили всё возможное на последний день. Они ещё и мороженое зачем-то на таком морозе купили, хохоча и что-то шутя между собой. А Кику ещё постоянно жалуется, что ей холодно. — Ты останешься жить в мастерской? — тихо спрашивает Акеми, кладя голову ему на плечо. Совсем как Накику кладёт свою на плечо Канкуро — тот же жест, та же скорость, тот же поворот головы. Когда они успели настолько сильно перенять чужие привычки? Разве те что-то переняли от них? — Да, — он привык, ему спокойно в мастерской, где никто не появляется. У него достаточно места, и он любит, когда к нему заглядывают Чиву-шишо либо Ино. — А что? — Просто подумала, что ты захочешь снять квартиру или дом. — А ты сама не думала, чтобы переехать из поместья Икимоно? — Нет, — Акеми грустно и при этом нежно смеётся. — Я рада, что могу быть со своей семьёй, хотя, как оказалось, много чего не знала о ней. После… Данзо и Корня для меня важно было оставаться с близкими. То, что повисает между ними и так понятно: было важно. Сейчас ей всё ещё важны её близкие. Но она совершенно точно влюбилась в злого, эгоистичного, ветреного кукловода из Суны, и лелеет в глубине души надежду, что он увезёт её с собой. Что Сай будет делать, когда его не позовут с собой? Опять преследовать Иволгу в Суне и мозолить глаза Казекаге? Писать ей письма, которые она никогда не прочитает? Пытаться занять себя чем угодно, только бы не вспоминать о лучшей и худшей неделе в его жизни? Ему надо найти в себе смелость прямо задать вопрос, потому что он тогда получит её резкий посыл, и свечка надежды в его груди погаснет, когда она её резко и бескомпромиссно задует. Когда Накику и Канкуро возвращаются к ним, у Иволги такая искренняя улыбка на губах, обращённая вроде как и к брату, а вроде как и ко всем, что он не находит в себе смелости. Ни в этот день, ни в этот вечер. Ни ночью, когда они лениво целуются под тёплым душем, а потом вместе залезают под разные одеяла, но рядом. Он рисует птицу, она делает какие-то пометки о хенка — он всё-таки не сдерживается и украдкой бросает косые взгляды. Почерк у неё наклонный и аккуратный. Выражение лица непривычно сосредоточенное, но не хмурое и не ехидное. — Ты тогда пела, — внезапно вспоминает он. — Что? — Накику не отрывается от записей, но ждёт продолжения. — Ты пела, когда тебя отравили. — Откуда ты знаешь? — Я там был. С тобой. Ты не помнишь? Она замирает на секунду, но её почерк остаётся таким же идеальным. — Нет. Вот так просто. Она помнит всех, а его забыла. Забыла, как спасалась в его объятьях от своих кошмаров. Наверняка от тех же самых, от которых подставилась так глупо под кунай. Он думал, что сам там умрёт, в пещере, если она не выкарабкается. Ему было ещё страшнее, чем в Конохе, там хотя бы рядом была помощь. Там она не хотела умирать. Что же произошло? Она никогда не ответит ему на эти вопросы. Он никогда не сможет оставить её, если будет бояться, что она в любой момент может добровольно погибнуть несмотря на то, что у неё столько причин жить. — Ты красиво поёшь. — Спеть тебе колыбельную? — усмехается Иволга, захлопывая записную книжку и убирая на тумбочку. — Про глупого маленького мышонка? — Нет, ту, которую пела. — Это колыбельная моей сестры, — отрезает Накику. Потом вздыхает и, выдёргивая альбом из его рук, приказывает: — Ложись. Так уж и быть, спою. Раз тебя этим в детстве обделили. Да, он не помнит ничего, что было до Корня. Но даже её язвительная реплика его не задевает. Про какую сестру она говорит? Не про Темари ведь? — Над морем летела птица, — начинает она, кладя его голову к себе на грудь. Она в его футболке, и пахнет углём, красками, своими экзотическими цветами, тыквой и морем. И собой. — Летела, теряя перья. Одно, золотое с чёрным, упало тебе в колыбель. Кого эта птица боится? К кому над волнами стремится? Ты спи, не твои это крылья, ты спи, не твои это страхи, без них ты летаешь над морем подобно свободной птахе… Он засыпает, когда она не доходит даже до второго куплета. В резиденции Каге поутру прощание с их временными напарниками из Щимо выходит донельзя неловким. Саори игнорирует всех, Иошихиро вроде и пытается быть вежливым, но провожать до ворот не считает нужным. Не то чтобы кому-то из присутствующих сильно хотелось. До Конохи отсюда два-три дня пути, до Суны — в два раза больше. Сай надеется, что песчаники остановятся у них в деревне, чтобы передохнуть, но сильно в этом сомневается. И не спрашивает. Они все молчат, пока идут до ворот, и, кажется, у каждого какие-то свои мысли в голове. Они прожили неделю парочками под одной крышей — зачем? Просто чтобы удобно потрахаться и разойтись, как ни в чём не бывало? Дурацкий паровоз, ходящий по кругу, лучше бы остановился или сошёл с рельсов. А ещё лучше, чтобы наконец-то построили железную дорогу между Конохой и Суной, которая всем облегчит и ускорит путь. Кажется, Казекаге и Хокаге уже начали разрабатывать план, но сколько лет понадобится на осуществление? Почему этот союз, который был на бумаге, только сейчас принимает какую-то конкретную форму? — После обеда на привале потренируемся, — бросает Накику, первой устремляясь вперёд. До привала она на него ни разу не оборачивается.