Часть 2.10. Канкуро. Ноябрь, 25 лет после рождения Наруто.
Vegastar — Maître de ma vie
+++
Кажется, пигалица задалась целью не дать ему заниматься сексом, раз уж у нее его нет. Никак иначе он не может объяснить, почему это она вдруг так вцепилась в Акеми. Ничего не предвещало беды, они разбились на пары в Щимо и прекрасно проводили время, но стоило только им остановится на первую же ночевку, покинув деревню, как Накику заявила, что девочки будут спать в одной палатке, а мальчики в другой. Тон у нее был такой, что ему спорить даже стало как-то боязно. Сай, понятное дело, язык проглотил, но выбесило его не это. Выбесил взгляд Акеми, который он поймал на себе, прежде чем девушка улыбнулась и согласилась. Теперь эти две чуть ли не под ручку ходят, Злобушка и Неженка, мать их, а он остался за бортом этого прекрасного ебучего корабля. Видимо, по их мнению, они с Саем в чем-то провинились, и если подобное отношение от Накику он еще принять может, то от Акеми категорически нет. Ему не нравится получать отказы, ему не нравится, когда ему обламывают планы, и ему уж тем более не нравится, когда ему что-то делают назло. Его это ужасно нервирует, но больше всего бесит то, что он даже выцепить никогда не может Акеми для разговора. Как Накику пользуется ею, чтобы избегать Сая, так и Акеми пользуется ею в этих же целях, отгораживаясь от него, Канкуро. Он делает глубокий вдох, наблюдая издалека за спаррингом Акеми и Накику. Рыжая Икимоно подтянулась в ближнем бою с момента их первой встречи, но все равно видно, что предпочитает она выдерживать дистанцию между собой и противником. Стиль боя у нее интересный, контроль окружения хороший, так что Накику может быть даже интересно с ней. Но явно интереснее всего то, что они пробуют делать с хенка его названной сестры: на лице у Акеми такой восторг от происходяшего, что ему это одновременно нравится и не нравится. Видеть ее такой живой и радостной приятно. Ей в самом деле идет румянец на щеках и громкий смех. Видеть ее такой живой и радостной раздражает. Ему больше нравятся слезы в ее глазах и дрожащие вздохи, срывающиеся с губ. А, может, бесится еще и от того, что причиной хорошего настроения Акеми становится вдруг Накику, а не он сам. Канкуро эта мысль неприятно давит на сознание, вынуждая задавать себе какие-то вопросы. Привязываться к девушке, которая стала для него такой забавной игрушкой, в его планы не входило и не входит. Узнавать ее лучше и находить в ней что-то неожиданно очаровательное — тем более. Ему хватает того, что он точно знает, что нравится ей. Как Сай совершенно по-идиотски влюбляется в его названную сестру, так и эта рыжая Икимоно, но уже в него. Она ничего ему не говорит, а он и не спрашивает, просто у него есть глаза. И невъебенное желание сделать ей больно, добиться реакции, выгравировать свое имя и выжечь свой образ в ее сознании. Все получается даже лучше, чем он планировал, но неожиданно притяжение оказывается обоюдным, и уже это его злит. Канкуро не желает себя никакими обещаниями связывать, не хочет даже в эту сторону думать. Акеми хоть и не говорит ничего, а ждет от него хоть чего-то в последние пару дней в Щимо. Канкуро видит это и молчит. Молчит специально, прекрасно видя, что взгляд девушки гаснет. А теперь он вдруг снова вспыхивает и светлеет, медово-карие глаза становятся такими красивыми, что ему хочется в них заглянуть, почувствовать на себе их тепло. Глупо, наваждение какое-то. Надо было не лезть к ней и дать этому блондинчику ее развлекать. Представить, как тот ласкал бы Акеми, выходит очень легко. От одной только даже самой невинной картинки вроде нежного поцелуя, Канкуро хочется блевать и убивать. Он не любит делиться, и раз с девушкой он пока не наигрался, то никто не может с ней играть. Ему нравится дергать ее за ниточки, нравится видеть, как она, хоть и играет в независимость и гордость, сама к нему делает шаг за шагом. Ему ее ничуть не жалко, как не жалко и Сая. Разве это их с Накику вина, что эти двое так глупо влюбились? — Как планируешь проводить одинокие дни и ночи в Конохе, мышонок? — издевательски улыбаясь, спрашивает у Сая Канкуро. Он опускается на траву рядом с художником и делает вид, что не посматривает на Акеми. Шутка про лишний вес была, конечно, тупой: у Икимоно хорошая фигурка; небольшая, но аккуратная грудь как раз под размер его ладоней; аппетитная задница и длинные ноги. Есть на что посмотреть, есть на что залипнуть, хоть он все еще и не считает ее первой красавицей. Сай что-то чиркает в своем альбоме, но Канкуро не видит. Вытягивать шею и заглядывать кажется ему страшным ребячеством. — По-твоему, мы должны будем начать плакать в тот же момент, как окажемся дома? — спрашивает у него Сай. Канкуро даже удивляет, что он не отмалчивается, не бормочет что-то, а отвечает ему. — У нас свои жизни: миссии, семьи, обязанности. Мир не вертится только вокруг вас. Канкуро аж присвистывает от того, как убедительно звучит Сай, пускай ни слову из того, что он говорит, не верит. — У этой-то еще ладно, могу представить ее занятой, — в поместье Икимоно, судя по всему, дел хватает. Он помнит, как она носилась там со своими кладками, которым, видимо, нужно уделять много внимания. — Но ты? Поди ждешь, что пигалица тебя в гости пригласит или останется у тебя, — а вот это уже действительно смешно. Накику не любит подпускать к себе кого-то близко, она бережет себя после того, что пережила в подростковые годы, поверив не тому человеку. Канкуро кидает взгляд на Акеми, когда слышит ее радостный и звонкий смех. Красиво до омерзения, красиво до того, что ему хочется сделать все, чтобы она никогда ни с кем так больше не смеялась. Кроме него. Но ему-то это не нужно. Сай смотрит на него темными глазами. Выражение лица у него непроницаемое, понять, о чем он думает сложно. Это при виде Накику все меняется, и у него на лбу все мысли транслируются, а сейчас он закрыт наглухо. Канкуро терпеть не может, когда не в силах что-то или кого-то понять. — А что есть у тебя? Мне как-то сказали, что каждый человек — это кувшин, но в некоторых есть трещины, поэтому их невозможно заполнить. Сколько их у тебя? — Голос у него спокойный и равнодушный, но Канкуро чудится в нем какая-то насмешка. Грустная, печальная, но насмешка, которая почему-то задевает за живое. — А у вас двоих? — Ему хочется сказать, что если уж они кувшины, то наверное новенькие, только-только обожженные в печи гончара, но он прикусывает язык. Это неправда, в этом Канкуро уже убедился с той же Акеми. У нее почти нет шрамов на теле, самый крупный — на ключицах и плече, прячется под красивой татуировкой ящерицы, остальные свела, как она коротко сказала ему как-то сама в какую-то минуту откровенности. На шее у нее болтается странный кулон, который девушка даже не дала ему рассмотреть, оттолкнув его руку, едва только он коснулся его пальцами. Она напрягается каждый раз, когда речь заходит о службе в Анбу, когда в разговоре даже вскользь упоминается ее брат. Канкуро вдруг ловит себя на мысли, что у Накику и Акеми есть очень много общего, только о том, что заставляет мышцы последней деревенеть он не знает. — Мы уж со своими проблемами как-то справляемся, да даже у нее, — продолжает Канкуро и кивает в сторону Акеми, призвавшей зачем-то более крупную ящерицу, которая о чем-то говорит с Накику и ней, — это лучше получается, чем у тебя. Ты со стороны не видишь, как жалко смотришься. Уголки губ Сая дергаются на слове «жалко», но он ничего больше не говорит. Просто смотрит перед собой и продолжает чиркать в своем альбоме. Канкуро закатывает глаза и поднимается на ноги. Настроение у него безнадежно испорчено и не становится лучше. Акеми держится около Накику, Накику держится около Акеми. Когда они все расстаются, Канкуро думает было что-то сказать девушке, но в итоге сам себя высмеивает за эту мысль. Он не провожает ее взглядом, когда они расходятся, и едва не выкидывает листок бумаги, который находит в своих вещах. Девушка на нем смеется, и Канкуро готов поклясться, что слышит этот смех.Часть 2.10. Накику. Ноябрь, 25 лет после рождения Наруто.
Les trois mousquetaires (Damien Sargue) — Un jour
+++
После того, как они пересекают границу Мороза с Горячими Источниками, становится значительно теплее. Удивительно, как меняется климат на, казалось бы, относительно небольшой территории: страна Огня куда больше, чем эти две, а про страну Ветра и говорить нечего. Она не пробует заговорит с мышонком, и он к ней тоже не лезет. Даже грустно осознавать, как легко он опустил руки — с другой стороны, это именно то, чего она добивалась, так на что ей жаловаться? Он понял её непрозрачный намёк, и лучше расстаться в молчании, чем с нелепыми скандалами. Они друг другу ничего не обещали. Они покинули их общую квартиру, которая даже и не их была, и забавная история закончилась в тот же момент, когда они вышли за ворота Щимогакуре. Как-то влиять на Куро или проводить с ним время она тоже не хочет. Кику вполне отдаёт себе отчёт в том, что его привязанность к рыжей, которую он сам не осознаёт, способна привести к проблемам. Тем паче, что им через пару дней предстоит расстаться, а её брат — тот ещё любитель поднасрать в последний момент. Нет уж, у неё нет никакого желания в очередной раз получать на себя весь гнев Гаары. Если мигрени Казекаге продолжатся из-за них, её, чего доброго, ещё и Ханаби возьмёт в оборот, а бывшую Хьюгу тоже лучше не злить. Она в своё время и старейшин заткнуть умудрилась. Даже того козла, который Кику прописал пощёчину одиннадцать лет назад. Этот мудак сдох почти сразу после скоропостижной женитьбы Казекаге, и Накику мстительно плюнула на его надгробный камень, когда церемония прощания окончилась, и все покинули кладбище. И тогда же полюбила коноховскую, совсем молодую девчонку, которая у неё забрала Гаару. Так как проводить время совсем уж в одиночестве ей не хочется, и раз уж она обещала Неженке с ней потренироваться, то Кику сдерживает слово и занимается ей. К тому же, таким образом она одновременно купирует нежелательное внимание Куро к его зазнобе. Профит со всех сторон. — Твои гуре не могут меня заметить, когда я с инка, — говорит Накику в первый день, когда они устраиваются на спальниках в «девичьей» палатке. — К тому же, они остаются живыми существами, так что я способна видеть их ауры, пусть и маленькие. С хенка можно было бы попробовать улучшить камуфляж и скрыть чакру, чтобы сенсоры их не чувствовали. Только на отдельно взятом экземляре это не будет держаться долго, тут надо работать с кладками. Менять генетический код, понимаешь? — Почему ты не пошла на ирьёнина? — спрашивает Акеми. — Я слышала, что ты как-то смогла улучшить запретный Кишо Тенсей. Сакура рассказывала, когда лечила Куро. Что ему помогли продержаться с ядом Сасори. Куро. Его так только семья зовёт. Глупая девчонка. Но, кажется, «Куро» ей позволяет. Болван. Два идиота. И Сасори. Который чуть не убил Куро. Накику прикрывает глаза, отмахиваясь от прошлого. Она всё время от него отмахивается, и никак не может по-настоящему от него убежать. Кровавый Скорпион покинул этот мир добровольно, будучи оживлённым другой запретной техникой, но наследие его, как и сказал Куро, живо, и никогда не умрёт. Будь то куклы или Кумо, который уж точно должен пережить свою неразумную мамашу и маньячного отца. — Это не совсем то же самое. У меня действительно хороший контроль чакры. Но запасы небольшие. Я могу менять структуру, если достаточно хорошо изучу тип, либо вводить свои специализации, либо использовать проводника, но не могу сама ни создавать ниндзюцу, ни пользоваться запасами жизненной энергии для лечения. Она рассказывает это с лёгкостью, потому что Ящерка и сама уже многое знает о её способностях. И потому что — мать его — союз. И просто потому, что та тоже делится своими секретами. Действительно, у них в общем есть огромный потенциал. Жаль, что Кику не планирует ни возвращаться в Коноху, чтобы посмотреть на террариум Икимоно, ни как-то более тесно сотрудничать с этой Неженкой. Но им оказывается неожиданно весело вместе. И неожиданно интересно самой Накику познакомиться с более разумными представителями токаге. В Листе многие специализируются в призывах, и многие работают с разумными существами и животным миром. В пустынной Суне это скорее редкость. У них, впрочем, свои таланты. На второй день они продолжают отработку дистанционного и ближнего боя, опять вызывают более крупную ящерицу — на это раз Чисая, который куда более взрывной, чем вчерашняя Момоку-сан, и Кику рада, что может без проблем отключиться от всего остального на этого остроязычного ящера. Она не смотрит на Куро. Она не смотрит на Сая. Она смотрит на хохочущую Акеми, которая, внезапно, открывается для неё с другой стороны. Она, оказывается, та ещё веселушка. Такая искренняя, что сама Кику невольно ловит себя на улыбке, пусть и не такой широкой и яркой. Ей не сложно теперь понять, почему Кумо так притянулся к семейке Икимоно. Он и правда больше похож на Ящерку, чем на собственную мать. От этого осознания её улыбка меркнет, словно стёртая ластиком. И Акеми тут же копирует её выражение лица, словно отражение в зеркале. — Ты в порядке? — Почему я должна быть не в порядке? — с звенящим в голосе подозрением осведомляется Накику. — Да так, — рыжая снова нацеляет на лицо улыбку. Ещё фальшивей, чем у мышонка. — Подумала, тебя тепловой удар хватил от смены температуры. — Я не настолько старая, — ухмыляется Накику. — Через два годика сама на себе почувствуешь. — Я хотела тебе кое-что отдать, — резко меняет тему Акеми. И тащит её в палатку. Достаёт из рюкзака небольшой свёрток, в котором явно какая-то квадратная коробочка. — Ты мне решила предложение сделать? — хмыкает Накику. — Нет, Злобушка, это для Кумо. Кику хочется выкинуть, — может не сейчас, демонстративно, а по дороге, — нелепое внимание от Неженки к её сыну. Останавливает только то, что Кумо будет приятно получить презент от «тёти Ако». — Спасибо от Кумо, — довольно равнодушно бросает она и кладёт нечто в свою собственную сумку. Так уж и быть, проверять что внутри она не станет. Не ядовитый же паук? Или какая-нибудь коварная мини-ящерица? — Надеюсь, ему ты тоже не делаешь предложение? Он младше твоего брата на десять лет. А тот меня считает старухой. Акеми хихикает в кулак, а потом смеётся от души, так, что Куро наверняка её слышит из своей палатки и лопается от злости. Ночью второго дня температура внезапно падает — всё-таки ноябрь он и есть ноябрь, даже в стране Огня бывают резкие перепады. — Злобушка! — Чего тебе? — стонет Накику, высовывая нос из своего убежища. Она на самом деле сама спит урывками, потому что ей холодно, хотя раньше этого одеяла ей всегда было вполне достаточно во время миссий. Чёртов Яхико, она опять думает о том, что у неё развились болезни — не молодеет, и в профессии есть риски заработать ранний артрит, например. Если не что похуже. А у неё ещё хенка, который вроде как славился неожиданными мутациями, про которые её бабка упоминала в паре дневников, полученных Накику от Чиё — и один от Сасори, к её удивлению. — Можно я с тобой посплю? — вздыхает это чудо с огромными глазами. — Я уже жопу себе отморозила всю. — Слишком большая? Не влезает под одеяло? — ехидно тянет Накику. — Твоя зато тощая! — Смотри, понахваталась от этого засранца. Тебе не говорили, что просить кого-то об услуге и оскорблять при этом — это, блять, не самая удачная стратегия? Анбу, тоже мне. — Я же вижу, что тебе тоже не жарко. — Иди… — «к Куро», она хочет сказать, но вовремя прикусывает язык. Плохая мысль. — … сюда. Только не приставай ко мне, мы договорились, что та акция была одноразовая. И односторонняя. От Ящерки всё-таки вкусно пахнет, пусть и не красками и не углём. И не свежевыструганным деревом. Накику наконец-то засыпает, и ей снится, как Сай и Канкуро играют в карты, чтобы решить кто из них спит под двумя одеялами, а кто на улице, потому что делить палатку на двоих они считают выше своего достоинства. На третий день приходит момент расставания. Накику выразительно смотрит на Куро и берёт крюк от Конохи, забирая за запад. Когда Акеми понимает с помощью своих ящериц, что они уже слишком сильно отклонились от курса, то первая же и хватает её за руку, останавливая. — Нам пора. Она не приглашает их в деревню. Накику и Канкуро бы и не согласились, и все присутствующие это знают. Ей казалось, что расставание в Щимо было неловким, но это ещё более бесячее, попахивающее похоронным шествием. — Удачи с кладками, — всё, на что хватает Накику. — Не хворать. Надеюсь, ты не отморозила себе пизду, Неженка. Она слышит какой-то странный звук от мышонка, но в его сторону не поворачивается. С ним прощаться она не будет — они уже попрощались, ещё до этого нелепого «курортного романа». Он и вовсе остался под снегами, заметённый и забытый. Никому не нужный. Уж точно не ей, по крайней мере. — Мы ещё увидимся? — Акеми говорит ей это на ухо, сжимая её локоть. Кого она хочет на самом деле увидеть? Её или Куро? Или она спрашивает, чтобы они, наоборот, больше не попадались на их жизненном пути? По Ящерке непонятно: она напряжена и улыбается со страшно мёртвой маской на лице. Не мог же Куро довести её до подобного состояния? И чем? Своим присутствием или своим отсутствием? — Надеюсь, нет, — честно говорит Накику. — Так будет лучше. — Кому? — таким же неживым голосом спрашивает Акеми. — Вам. Нам. Всем. — Нанадайме Хокаге и Годайме Казекаге. — Бывай. Ей внезапно хочется наведаться в убежище Орочимару, которое не так уж и далеко отсюда. Она давно не видела Суйгетсу и Карин, вот уж кто способен ей поднять настроение. Как-нибудь потом, может через пару недель. Сейчас ей хочется в свои апартаменты. Ей хочется в Суну. Хотя бы в страну Ветра, пересечь уже самую долгожданную границу. — Что на тебя нашло? — спрашивает Канкуро на следующую ночь, когда они спят вместе без одеял, потому что чем южнее, тем теплее. А Куро так вообще печка ходячая. — Решила её соблазнить мне назло? — Решила, что у тебя мозги поплыли, — недовольно отзывается Накику, которая спать хочет, а не обсуждать то, что они должны были оставить на обочине. — Всё, Куро, забудь уже. Мы скоро будем дома. Там тебя караулит куча баб, которые, наверняка, писают кипятком, дожидаясь когда ты им вставишь. Только на эту позорную Сору не смотри, пожалуйста, у неё какая-то личная конкуренция со мной. — Потому что она как-то попыталась переключиться на Руиджи, а ты у неё из-под носа его увела, — фыркает ей в ухо её названный брат напоминалку. — Нормальная же. Не хуже твоего Тамкена. — Моя, что ли, вина, что её жирная задница в лосинах его не заинтересовала? И разве они не родственники? — Дальние. — Гадость. — Ты с Гаарой трахалась шесть лет, Гадость, — передразнивает Куро. — Ладно, я понял тебя, молчу. Мне плевать на этих, просто жаль, что не перепало под конец, пока была возможность. Накику молчит. Жаль, что пока была возможность, они не поступили по-другому. Что ж, что сделано, то сделано. Прошлое — в прошлом.