Часть 3.4. Акеми. Январь, 26 лет после рождения Наруто.
MARINA — Starring Role
+++
Команда Цутому переходит во второй этап без особых проблем. Акеми подбадривает их как может, но на втором не переживать у нее уже не выходит. Она хорошо помнит что Лес Смерти, что Пустыню Демона, но проктором выступает Руиджи, что ее немного успокаивает. И все равно она нервно теребит браслет, пока ждет каких-то новостей. Все же, рано было посылать их на экзамен, лучше было еще немного выждать. С другой стороны, Аикава-сенсей и сама отправила их в первый же год после выпуска из Академии, посчитав это хорошим опытом. Сейчас другое время, напоминает себе Акеми, и переживать действительно не о чем. Она заставляет себя не суетиться и просто ждать результатов. Самое худшее, что может произойти — Цутому не пройдет дальше, вот и все. Акеми остается в Суне, потому что в самой Пустыне Демона ей делать нечего. Будь она одной из наставниц, то, скорее всего, ожидала бы в смотровой башне в самом центре этой испытательной площадки, а так ей там не место. Она в свое время в первый раз не дошла даже до второго этапа, выбыв из-за травмы Аичиро и того, что им пришлось разделиться. В то время все было против них, сейчас, насколько она может судить, шансы у всех плюс-минус одинаковые. Пока генины выживают в пустыне, сопровождающие их джонины заняты подготовкой к тренировкам и третьему этапу экзамену. Акеми, хоть еще и не знает, что будет с Цутому, прикидывает примерный план тренировок на ближайший месяц. Она даже Сая к этому привлекает, пользуясь тем, что он становится чуть живее и веселее, и подговаривает Ханаби, если у нее будет время, провести с мальчиком спарринг. Она хоть и жена Казекаге, а остается так или иначе представительницей своей деревни и своего клана, поэтому и ей хочется, чтобы генины Листа не ударили в грязь лицом. За это Акеми в один из дней вручают Мичиру и велят посидеть с ним и покормить. — Ты уверена, что хочешь доверить его мне? Одно дело потискать, а другое, ну… — неуверенно говорит Акеми, которой следом суют тарелку с овощным пюре. Она смотрит на нее с подозрением; пока не видит Ханаби, пробует пальцем. Не так уж и плохо, можно даже поверить, что ребенок это поест. Ей кажется, что во времена ее детства то, чем кормили их с Яхико было не таким уж и вкусным, хотя она может и путать. Будто она так уж и хорошо все помнит! — Ты же нянчила Иноджина, с этим тоже справишься. На твое счастье, у Мичиру хороший аппетит, — отмахивается от ее опасений Ханаби. Акеми горестно вздыхает, но удобнее прижимает к себе мальчика и уходит на диван. — А стол тебе на что? — Буду кормить там, где мне удобнее. У тебя вообще дела какие-то были… и у всех остальных, видимо, тоже, раз ты его мне вручила, — закатывает глаза Акеми, отмахиваясь от Ханаби, когда та начинает еще раз объяснять чем она занята. Ладно, если уж из Райдо вышла достойная нянька, то с чем тут не справиться Акеми? К тому же, Мичиру сам по себе очень славный, хоть и не такой спокойный, каким был Иноджин. Сыну Сая бы не помешало стать немного живее, но с этим уж его родителям разбираться, а не ей. Акеми устраивает Мичиру у себя на коленях и дает ему играть со своим кулоном. Руки у него крепкие, тянет за шнурок он сильно, но порвать, к счастью, не может. Она неторопливо кормит его, стараясь не перепачкать ему личико, и вспоминает брата. Когда Яхико родился, ей было всего лишь четыре года, поэтому она смутно помнит его детство. Она вообще почти не запомнила его детство — все пронеслось перед ее глазами слишком быстро, и вырос он вроде бы и с ней, а по сути, без нее. Мать готовила им варабимоти, отец приносил данго, у бабушки они пили горьковатый на вкус зеленый чай. Все это было так давно, что ей кажется, будто бы и не ее это воспоминания. Кажется, она лет в пять так же кормила Яхико с ложки, а, может, она уже что-то путает. Неожиданно она чувствует укол грусти: ей бы хотелось быть лучшей старшей сестрой для Яхико, да и тетей для Иноджина тоже. Если один еще вырос, то со вторым еще не все потеряно. Надо будет уже в Конохе забрать его у Ино на пару дней в поместье Икимоно, поиграет с другими детьми, посмотрит на ящерок, которые ему так нравятся. Если Накику решится на еще один визит, то можно и Кумо с собой взять, вот уж кто точно будет рад навестить ее родню и в особенности дедушку Исаму. В коридоре слышится детский смех и топот. Дверь в апартаменты, выделенные Саю, распахивается настежь, и Кумо влетает в комнату, почти что прыгая на диван. — Я его могу покормить, тетя Ако! — радостно предлагает мальчик. Акеми показывает ему пустую тарелку, и он расстроенно вздыхает. — Не успел. Тетя Ханаби нам только вот сказала, что вы тут… Акеми переводит взгляд на Канкуро, который разваливается рядом с ней на диване, когда с него сползает Кумо. Он, как ответственный мальчик, забирает тарелку и уносит ее на кухню. Слышится шум воды — чудо, а не ребенок, даже сполоснуть решил! — Я заебался с этим экзаменом, — признается Канкуро, откидывая голову назад на спинку и прикрывая глаза. Пользуясь тем, что Мичиру еще маленький, а Кумо не слышит, он позволяет себе сквернословить. — Не помню, чтобы прошлые были такими же утомительными. Это пиздец какой-то. — Самый утомительный был наш первый, — хмыкает Акеми и пожимает плечами, когда он щурится, глядя на нее. — Что? Это правда. Особенно утомительно было потом, знаешь ли, восстанавливать деревню, — восстанавливать деревню, помогать пострадавшим, выделять средства семьям погибших. Кажется, когда похищали Казекаге, то Суна не сильно-то и пострадала. Или она ошибается? — Ты сейчас решила мне это предъявить? — Канкуро дотягивается до ее колена и сжимает его. Выходит ласково, потому что он начинает рисовать большим пальцем круги на ее коже. Акеми приятно. — Ты опоздала лет на тринадцать, если что. — Ничего я не предъявляю, — Акеми сама не знает, что на нее вдруг нашло. Он качает головой и делает глубокий вдох, не сводит с нее глаз. — Ты у пигалицы стервить научилась? — интересуется Канкуро и улыбается, будто бы его забавляют ее попытки быть чем-то похожей на Накику. Акеми ведь не пытается, просто она правда умеет быть и злой, и язвительной, это с ним ей не хочется быть такой. Глупо, конечно, потому что Канкуро-то наплевать ласковая она или нет, ему нужно держать ее под контролем, вот и все. Влюблена тут только Акеми, это у нее сердце замирает каждый раз, как она ловит на себе его взгляд: то ли хочет сжаться от восторга, то ли готовится разбиться вдребезги. С Канкуро никогда нельзя ни в чем быть уверенной, потому что он непостоянный, его настроение меняется слишком быстро и, что хуже всего, о чувствах Акеми он знает. Для него это развлечение, для нее — пытка. — Я и без Злобушки могу стервить, — ее раздажает насмешка в его голосе. Будто бы без Накику она ничего никому возразить не может. Его ладонь со своего колена она спихивает, недовольно хмурясь. — Раз ты тут, то на вот, возьми ребенка. — Э, нет, тебе дали, ты и сиди, — тут же отказывается Канкуро, хотя и любит племянников. Он щипает Мичиру за щеку и отбирает у него кулон, пряча его под ворот футболки Акеми. Мальчику это совсем не нравится, он начинает хмуриться так, словно вот-вот расплачется. — Кумо, а, Кумо, твой братик расстроен. Конечно же Кумо тут же подхватывает Мичиру и устраивается с ним на ковре, принимаясь развлекать. Акеми молча наблюдает за этим и сама не замечает, как Канкуро придвигается к ней. Она прижимается к его плечу своим, наслаждаясь теплом. Ей хорошо и спокойно как никогда. Но, как это обычно у Акеми и бывает, любая радость заканчивается, уступая место очередному поводу расстроиться. Она на качелях, и едва взлетев вверх, падает с них вниз, больно ударяясь коленками и разбивая их в кровь. У Канкуро что-то щелкает в голове, так же, как щелкнуло в Щимо: он ни с того ни с сего на что-то то ли обижается, то ли что. Начинается все невинно, с приглашения заглянуть к нему в мастерскую, которое поступает слишком уж внезапно. Канкуро вообще нравится ошеломлять ее чем-то неожиданным. Видимо, выражение лица у нее становится презабавным в такие моменты, особенно если ошарашивает он ее чем-то плохим после череды хорошего. — Нет, — говорит Акеми без запинки и откладывает в сторону документы, которые должен будет подписать Казекаге. На Канкуро она даже не смотрит, слишком занята. — Почему нет? — переспрашивает Канкуро с таким удивлением, словно ожидал другого ответа. Он смотрит на нее недовольно и скрещивает руки на груди. — В смысле, нет? Ты там не была даже. — Была. Ты наорал на меня и ударил по руке. Вдруг я там тебе что-то уроню, и ты опять раскричишься? — Почему-то это выводит его из себя так, что он избегает ее до конца второго этапа. Акеми пытается с ним поговорить, но он почти демонстративно ее игнорирует, уделяя внимание кому угодно, кроме нее, даже той же Соре. Та улыбается ему и прижимается к его боку, о чем-то щебеча и чему-то смеясь. Акеми наблюдает за этим со стороны и уже привычно берет под руку подошедшую к ней Накику. В названной сестре Канкуро она неожиданно для себя находит союзницу, что ее немного утешает. — Сколько? — спрашивает Акеми самым серьезным тоном, не отрывая взгляд от милующейся парочки, которую хочет убить. Иволга смотрит на нее непонимающе и приподнимает бровь. — Сколько мне заплатить тебе, чтобы ты еще раз подпалила ее? — Гаара мне запретил, прости, — на губах Ритсуми появляется ухмылка, но в глазах искреннее сожаление. Сору она не любит, а за что Акеми не знает. — Но мне нравится твой настрой. Кстати, твой мальчик прошел. Единственный из команды, неплохо, я думала, что не продержится. — Иди нахуй, — но улыбается Акеми так широко, что у нее болят щеки. Цутому очень старался и переживал, не радоваться за него она не может, как не может и не испытывать чувство гордости. — Не хочешь потом потренироваться? До следующего этапа месяц, полегче же должно быть, Злобушка. — Может быть, — уклончиво отвечает Накику и отстраняется от Акеми. Она делает это как только замечает Сая с Иноджином. То ли она правда не хочет с ним говорить, то ли Сора бесит ее все же слишком сильно, но она идет докапываться до нее и Канкуро, а Акеми подходит к Саю. Иноджин какой-то сонный и уставший, видимо, утомился за день. Акеми гладит его по светлым волосам, старательно отвлекаясь от Канкуро, и смотрит на Сая. Он тоже выглядит каким-то грустным и уставшим. — У тебя все в порядке? — спрашивает она и точно так же гладит его самого по темноволосой голове. — Тебя же тоже чем-то нагрузили? Может, помочь? — Да, детьми. Все в порядке, занимайся своими делами, — коротко отзывается Сай, но улыбается. Он очень хороший отец и любит Иноджина так сильно, как только может. Ему даже показывать это получается, хоть подобное для него и сложно. — Иноджин, мне кажется, не захочет отсюда уезжать. — Ему три, Сай. Он уже посреди дороги назад забудет обо всем и будет ныть, что хочет к маме и бабушке, — она смеется и целует Иноджина в щеку. Хороший и красивый мальчик и спит так сладко на руках отца. Он скучает по Саю, привык же, что тот обычно рядом куда чаще. Генма ему нравится, но это другое. За ее спиной хохочет Сора — Акеми оборачивается и видит, что она уже не рядом с Канкуро. Тот стоит один, ловит ее взгляд и чуть приподнимает руку. То ли предлагая ей подойти, то ли подзывая. Она щурится, выдерживает пару мгновений, думая проигнорировать его, но сдается и медленно подходит к нему. От него несет сладким парфюмом, от которого ей становится неожиданно дурно. — Я не хочу видеть тебя рядом с собой, пока ты не сходишь в душ, — говорит Акеми и морщится, отворачивая лицо, когда Канкуро ловит ее за подбородок. — Какая гадость, Куро. Персики и сигареты, меня сейчас стошнит. Я серьезно, не смей вообще ко мне приближаться, пока не смоешь с себя это все. Канкуро не смеется, а смотрит на нее тяжелым взглядом и кивает. Она не понимает, что не так, а он ей не говорит. Ловит в свои объятия он ее действительно только после душа и целует так, что у нее кружится голова. Все вроде бы хорошо, он вроде бы успокоился, но это же явно ненадолго, и очень скоро вместо сонных поцелуев в шею перед сном пойдут очередные грубости и колкости. Качели. Вверх. Вниз.Часть 3.4. Накику. Январь–февраль, 26 лет после рождения Наруто.
Tom Walker — Leave the light on
+++
Когда завершается второй этап, Накику выдыхает свободнее. Она не так загружена, как в первый, но документация всё равно висит на ней. Отчётности. Бумаги. Бесконечная бюрократия. Гааре нравится, что заполненные ею свитки чистые, аккуратные и понятные. За работой, впрочем, она умудряется отвлечься от ненужных мыслей и снова приходит в форму. Сай периодически ночует у неё, непонятно с кем договариваясь кто будет сидеть с детьми — хотя, что гадать? Кумо наверняка — и Накику даже не особо противится, в конце концов, у неё есть с кем потрахаться и помолчать. Потому что они больше не разговаривают ни на какие острые темы. И она больше не пьёт, потому что, мать его, экзамен. К концу января она становится всё нелюдимее и пытается избегать всех. Кто её хорошо знает — не трогает, с остальными она предпочитает просто не пересекаться по возможности. Тридцать первого января она надевает жёлто-чёрное лёгкое пляжное платье, совсем не по погоде, хоть и не холодно, всё же, пустыня, но ветрено. Она призывает инка и покидает Суну. Дом Чиё и Эбизо на отшибе, здесь давно никто не живёт, и только она иногда наведывается, иногда даже рыбачит в пруду, хотя ненавидит рыбалку всеми фибрами своей души. В своё время, чтобы выучить хотя бы какие-то базы меддзюцу, ей пришлось получить леской по лицу столько раз, что не будь она расторопней, то была бы похожа на Райдо. В паре километров от дома Почтенных Брата и Сестры есть маленькое кладбище. Её личное. Здесь она вспоминает всех, кого потеряла в январе одиннадцать лет назад. И в июле двадцать лет назад. Ни в одной из могил нет тел, но это не важно. Сегодня тридцать первое января и надгробный камень, — простой валун на самом деле, — к подножию которого она кладёт бессмертник, носит выцарапанное кунаем имя её брата. Бессмертник. Этот жёлтый песчаный цветок совсем не трудно найти в окрестностях. Он растёт как сорняк. Ичи, может быть, и умер, но он всегда будет жить в её сердце. Сегодня ему бы исполнился тридцать один год. Кику приходится широко распахнуть глаза и не мигая глядеть в небо, чтобы не разрыдаться, нарушая умиротворённую тишину рассвета. Небо розово-голубое, совсем не такое, как на Косен. Она совсем не та девочка, которую он кружил в объятиях, стоя по щиколотки в море, как на Косен. Ей не семь, ему не одиннадцать. Ей двадцать семь, ему навсегда одиннадцать. Её любимый старший брат. Он дал ей имя. Он дал ей второе имя. Она не стала хризантемой, не стала иволгой, она стала стервятником, но кого это волнует? Ичи был вот первым во всём. И он первый умер, защищая сестёр. Он даже не увидел её перед смертью — потому что её спрятал инка. На могилу Сасори она кладёт ликорисы. Они алые, эти паучьи лилии, такие же кровавые и проклятые. Но такие красивые, что невозможно устоять. Возле Суны они не растут, но растут в оранжерее в её садике. За ними Накику ухаживает самостоятельно. Широгику, без сюрпризов, достаются белые хризантемы. Кику жалеет, что дала сестре такое имя. Она хотела, чтобы они были похожи. Она не думала, что накликает беду на ту, кого любила больше себя и всех остальных. Но у неё были такие пушистые белые волосы… Лучше бы она назвала её Одуванчиком. Для Чиё и Эбизо Накику оставляет гвоздики. Они противно и сильно пахнут, но всё-таки тоже красивые. По-своему. Родителям и дяде она кладёт веточки вереска, хотя их «надгробия» и так им заросли. Бабушке Рире она не приносит цветов. Просто посылает маленький ониби с помощью хенка в её камень, и он тут же тусклым жёлто-зелёным огоньком вспархивает над поверхностью. Свеча мертвеца, одна на всех. Ночью смотрелось бы пугающе, но в утренних сумерках просто печально, словно догорающая лучина для того, кто так и не смог добраться домой. Ей подходит, она тоже однажды не вернулась к ним, и кто знает, в какой стране окончился её путь. Кику слушает как просыпаются птицы и поют свои истории, собирает щепки для небольшой металлической печки — плиты в такой глуши, понятное дело, нет — и варит кофе, задумчиво поглядывая на собственный портрет. Она на нём обнимается с Куроари и думает, что станет марионетчиком. Если кем-то она и стала, то скорее марионеткой. После рождения Кумо ей казалось, что она наконец-то обрела свою цель в жизни, но так и не смогла стать хорошей матерью. Она смогла стать только хорошей убийцей. Возвращается она уже за полночь, заставая Сая сидящем у двери: локти опущены на колени, голова — на скрещенные руки, такое чувство, что он тут уснул. — Долго тут торчишь? — спрашивает Накику, пиная его в бок. — Ты чё, правда спишь? Сай что-то бормочет, поднимает голову и сонно трёт глаза. — Тебя не было весь день, — Капитан Очевидность, блин. — Тебя же освободили от работы? Когда его взгляд становится осознанней, Накику понимает что он тоже ей врёт. Мышонок, может, и умеет держать лицо перед всеми, кроме, разве что, Неженки, но она его легко читает как открытую книгу. Он прекрасно знает где она была. Наверняка посадил на неё какого-нибудь микроскопического клеща, которого она и не заметила. Арахнида, блять, посадил. Самого маленького, какого нашёл в энциклопедии. Она злится и просто отталкивает его ногой с пути, открывая дверь. И всё равно каким-то образом он оказывается в её квартире, на диване, пока она достаёт из запасов одну из тех бутылок, которые надыбала у Карин и Суйгетсу. — Помянем усопших, — сухо говорит Накику, наливая себе и ему. Не пьёт? Отлично, она найдёт ещё одну причину, чтобы выбеситься на него. Но он пьёт. И даже не морщится. Протягивает рюмку, явно предлагая налить ещё. — И живых, — три рюмки спустя, заплетающимся языком, говорит Сай. Икимоно после третьего бокала пьяная вишня, и этот не лучше. Понятно теперь, почему он не берёт в рот спиртное. — Живые должны понимать всю радость бытия и любить друг друга. — Знать не хочу, в какой книжке ты вычитал эту радужную блевотину, — тянет Накику, которая себя не чувствует ни на грамм осоловевшей для философских бесед. — Мицуууури-шииишо, — икает Сай. — Он пишет любовные романы. Для Аикавы-сенсей. — Училки рыжей? — удивляется Накику, которая уже познакомилась с приёмным сыном Нанасэ, весьма талантливым мальчуганом у которого и язык неплохо подвешен. — Она вроде замужем за каким-то страшным мужиком из отдела допросов и пыток? Он пишет любовные романы? — Нет, это другой. — У неё несколько мужиков? — Нет! — Сай опустошает очередную рюмку. По-хорошему ему хватит, но… это весело! — Чиву-шишо её друг! — С привилегиями, — хмыкает Накику. Наверное, бедная Темари опять сидит одна с детьми. Хотя вообще-то нянькой как раз обычно работает Сай. Ему повезло, что в помощь у него есть Кумо. — Настоящий! Как мы с Ящеркой! — Хорошо, успокойся, я поняла тебя. Вы в Конохе не трахаете ни друзей, ни младших братьев, ни даже привлекательных незнакомцев. На пару секунд взгляд Сая становится удивительно осознанным и пронзительно-яростным, но тут же он стонет и откидывается на спинку дивана. — Тебе плохо? — участливо спрашивает Накику, допивая остатки из горлышка бутылки. — Тазик принести? — Меня не от этого пойла тошнит, — бормочет Сай и пару минут тяжело дышит. Кажется, его сейчас действительно вывернет на диван. Ну, будет причина наконец-то выкинуть эту доисторическую мебель. — Я сейчас вернусь, — вздыхает Кику и собирается отправиться за настойкой и тазиком, как он перехватывает её запястье. Крепко, но не больно. — Такие тонкие, — он прислоняется к ним губами и смотрит из-под чёлки. — Как ты убиваешь такими маленькими руками? — У меня длинные когти, — напоминает Накику. — Пойми уже, мышонок, я ношу маску иволги, потому что под ней прячется гарпия. Ты вроде бы и сам это давно заметил, ещё в… Щимо. Но она предпочитает забыть, что была страна Мороза. Это была временная петля, которая потерялась во времени. Это был ноябрь, которого не существовало. Оттуда осталась только колыбельная, которую он непонятно как и где услышал и запомнил. — Точно, ты меня ими вырубила, — Сай смеётся. Сначала тихо, затем всё громче, словно у него началась истерика. Если дом Чиё на отшибе и не в Суне, то её квартира — в самом дальнем углу дворца Каге, так что его если кто и услышит, то только пролетающий в саду мотылёк. — Раз и навсегда. — Сейчас вырублю ещё раз, — обещает Накику, — всё, спать, не хватало мне ещё полночи твою дурную башку держать над унитазом. — Я не хочу спать, — он мотает головой. — И мне нормально. Просто посиди со мной. Она садится, потому что он её не выпускает из хватки, а ей не так-то и хочется идти за тазиком. Поцелуй его пьяный и горький, пахнет алкоголем и имбирём, который перебивает все остальные запахи, настолько он резкий, но ей даже нравится. Сай пытается стащить с неё одежду, но путается в пуговицах и в собственных пальцах, и в итоге она раздевается сама и раздевает его. Его тело слишком бледное, узкое, особенно если сравнивать с внушительной фигурой Куро, но всё-таки рельефнее, чем у того же Гаары. Он красивый, но совсем не в её вкусе. Он быстро учится, но это не то, к чему она привыкла и что доставляло ей удовольствие раньше. Он не должен заставлять её сердце биться чаще. Ведь она его потеряла много лет назад, и даже не пробовала найти. Совершенно лишний орган. Единственный, от которого Сасори-кукла так и не смог избавиться. И она, кажется, тоже. Кику мягко толкает его в плечо, несмотря на вялое сопротивление, и сама прокладывает дорожку из поцелуев от подбородка к судорожно втягивающемуся животу. Если ей хочется сегодня доставить ему удовольствие, то даже не от похоти, а просто потому что он напился как дурак только чтобы сделать ей приятное. Вряд ли в любой другой день её бы это проняло, но он промолчал о том, что видел, не стал лезть ей в душу и просто отвлёк от грустных мыслей как сумел. Она старательно вылизывает его везде, находит тоже какую-то смешную родинку на его левом бедре, успокаивающе поглаживает его коленку, когда он дрожит, хватая подушку и пытаясь заглушить в ней крик и срывающееся с губ её имя. Утром ей всё-таки приходится прорваться в закрытый санузел, потому что в этих апартаментах душ совмещён с туалетом. — На, выпей. Это не яд. — Яд это то, что ты мне вчера подсунула, — сипит Сай, кладя голову на ободок фаянсового друга. — Больше никогда в жизни. — Я себе так же говорила, когда тебя на пороге увидела, — хмыкает Накику, откидывая ему со вспотевшего лба чёлку. — Надо либо подстричь, либо уже отрастить нормальную длину, чтобы можно было резинкой забирать. — Как у твоего Тамкена? — Сай сплёвывает желчь в унитаз. — Нет, лучше подстричь. — Я не заставляла тебя пить, — говорит Накику, залезая под душ. — Я знаю, — он полощет рот и потом присоединяется к ней. — Не представляю, как ты добровольно доводишь себя до такого состояния. — Я просто знаю когда нужно остановиться, в отличие от тебя с Неженкой. Когда, освежившись, Сай предлагает ей сегодня посидеть с детским садом вместе, она не возражает.