***
Поправив свой тёмно-синий костюм двойку, Кан наконец-то посмотрел на постаревшее лицо своего учителя, наставника — Ким Тэву. Его сморщенные руки покоились на коленях, а осанка была прямая, взгляд строгий, но при этом спокойный. Зато седые волосы были в самом идеальном состоянии. Сегодня он приехал на базу один, без водителя. Возраст за восемьдесят никак не повлиял на здоровье мужчины, наоборот, он с каждым годом всё бодрее и бодрее. Дождь почти прекратился, но облака место светилу на небе не уступают, всё так же удручая. За спиной у Кана по правую руку состоит Чонгук, скучающе зевая, а по левую – Юнги. Он крепко держал свой автомат и перекидывался через рацию фразами с военными, патрулирующие сейчас город за пределами территории базы. — Ты позвал меня, чтобы я оценивал твой внешний вид? – наконец сказал Тэву, прерывая затянувшуюся тишину. — Я позвал вас, капитан, чтобы заключить новую выгодную сделку со мной, — говорит Чон-старший, отводя взгляд на окно, наблюдая как последние капли катится по стеклу вниз. Через окно пятого этажа, последнего этажа главного здания военной базы, открывался завораживающий вид на лесной массив. — И что же на этот раз? — совсем не удивляется Тэву, прекрасно понимая, что Кан бы не позвал его, если бы не планировал из этой встречи извлечь выгоду. — У меня по Корее благодаря вам пять военных баз, не считая эту, — начал издалека тот. — Везде всё функционирует хорошо, людей достаточно, с заражёнными борются, как могут, машины в хорошем состоянии и справляются со своей задачей. — В двух словах. Что тебе от меня ещё нужно? — Тэву надоело ходить вокруг да около его проблем. — Я должен расширить и укрепить эту базу, — коротко и чётко говорит Кан. — Понимаете, двух баз на весь Сеул мало. Многие стали рисковать собой и покидать ту территорию, которая находится под охраной и защитой Правительства, примыкая к нам. — И для тебя это плохо? — изгибает бровь Ким. — Большая часть ребят ранены и находятся сейчас в лазаретах, немалое количество убита заражёнными, а все остальные – безоружные, слабые и негодные ребята. А также, некоторые работают над подземной базой, правда, рабочих рук мало, но всё же. — Он откидывается на кресло и слегка прокручивается в нём. — Моим ребятам приходится спать на улице в шатрах и палатках, это разве нормально? — добивает старика тот. — Настоящий военный тот, кто может приспособиться к любым условиям, помнишь? – говорит в ответ Тэву, с искрой в глазах. — Разве этому я тебя учил, когда мы пехотинцами покоряли горы и спали на сырой земле? — напоминает он. — Тогда был совсем другой случай, — холодно отзывается он. — Мне нужны ваши связи и деньги, командир Тэву. — Сколько бы лет не прошло, он всегда будет учеником своего первого учителя, с уважением относясь к его бывшей должности. Тэву усмехается на это заявление и, ожидав этой выходки Кана, отвечает: — Не жди от меня больше никакой помощи, Предводитель Кан. Правительство перестало ввязывать меня в свои дела, соответственно, никаких связей, кроме личных. И денег, кроме пенсии, у меня нет. Кан резко смотрит в глаза Тэву. У того они чертовски спокойные, пока у самого Кана огонь гнева только распыляется. — Что случилось? — Наш маленький секретик кто-то выведал и впустил в массы, — двояко говорит он. Кан закусил губу. Он одним жестом повелел Чонгуку и Юнги освободить кабинет. — У нас был уговор. Ты защищаешь Тэхена — я помогаю, как могу. Я найду эту крысу и отберу у неё всё, что она забрал из лаборатории, — твёрдо заявляет Тэву. — Сколько примерно пропало? — Никто точно не знает. Пачек так пятьдесят уж точно. — Мда уж, делов много, — говорит Кан, поднимаясь и подходя к окну. Он смотрит из окна на лабораторию, откуда вышел довольный Намджун. Хмыкает сам себе под нос, — Либо я сделаю из этих жалких тварей военных, либо я убью их всех сам. Тэву на это заявление нахмурил густые и поседевшие брови. Человеческий ресурс, пожалуй, на сегодняшний день, самый ценный, и избавляться от хотя бы части этого ресурса, учитывая какую выгоду он может принести, не самое разумное решение. — Как там Тэхен? Я не видел его с момента приезда сюда, — прерывает первым тишину Тэву. — Вы воспитали отличного солдата, — Кан немного самодовольно смотрит на Тэву. — Он отправился с другими военными на другую базу для зачистки территории и поиска гражданских, — нагло врёт он в лицо святейшему человеку, не желая рано говорить о его настоящем положении. — Надо же, как быстро он поднялся. — Конечно, не зря же вы его подготовили всё это время, верно? — Верно, — коротко улыбается Тэву.***
Сегодня подземная база расширилась ещё немного. Двадцать парней, не включая Хосока и его напарника Минджуна, поднялись к выходу из главного здания. Они завершили работу на сегодня. Весь день они трудились в поте лица, роя почву и возводя дополнительные опоры. После длительного нахождения под землёй, в закрытом душном пространстве, дождь становится прохладной отдушиной в самый раз. С каждым из ребят Хосок прощается рукопожатием, но именно Минджуна он обнимает, подолгу держа его в крепких объятиях, шепча что-то про усталость и затёкшую шею. А Минджун, что чуть ниже, младше и светлее Хосока, сдержанно улыбается, нежно гладит по щеке, тем самым успокаивая и показывая, что всегда рядом. Хосок благодарен вселенной за такой подарок в виде Минджуна. Он как кислород, второе дыхание для Хосока, что утонул в болоте своих чувств. Они быстро прощаются, и Хосок отправляется к своему временному жилищу – шатру. Зайдя внутрь, он подходит к шкафчику и берет оттуда арбалет. Хосок не помнит своих родителей. Не помнит своё детство и жизнь до встречи с Каном, который нашёл его в городских руинах и научил держать оружие, правильно командовать и распоряжаться людьми. Ну и в придачу он был единственным, кто смеялся с его глупых шуток искренне, как до сих пор думает сам Хосок. По крайней мере, он так думал, он верил ему, доверял, делал всё что тот просил. Убить человека – не проблема, привести новых гражданских – Чимина привёл за считанные дни, быть изнасилованным человеком которого любишь всей душой и которому открыл второе дыхание, но перекрыл себе – хорошо. Хосок отгоняет от себя прошлое, которое ещё не отпустил, и со слабой улыбкой на лице выходит из шатра. Он давно им не пользуется, сейчас у всех на базе более современные и меткие автоматы или пистолеты. Но Хосок не перестаёт регулярно чистить это оружие. Этот арбалет – последний подарок отца перед его исчезновением, и всё его наставление было в просьбе нежно беречь его подарок, не забывать всё то, чему ему учили и беречь любимых. «Беречь любимых». А кто же полюбит его, кто будет беречь его и его хрупкое с трещинами сердце? Хосок садится на скамью, прислоняется спиной к стене главного здания, и начинает разбирать арбалет, попутно вытирая каждую деталь.***
После того как Чонгука и Юнги выпроводил на выход Кан, они решили проветриться и заодно покурить. Чонгук, размахивая руками, страстно рассказывает о чем-то, словно пытаясь передать всю свою энергию, пока Юнги наблюдает за фигурой неподалеку от главного здания, что сгорбилась и поёт себе под нос мелодию. Ни капли дождя, ни лепета Чонгука Юнги уже не слышал. Он просто держал между пальцами сигарету, ещё не зажжённую, обдумывая свои собственные мгновенные эмоции. — Чонгук, я отойду на ненадолго, — говорит Юнги, так и не сумев оторваться от объекта наблюдения и посмотреть на Чонгука. Чонгук не спрашивает, куда уходит Юнги. Он просто понимающе кивает и направляется в столовую ужинать, по дороге докуривая сигарету и укрывая её одной рукой от дождя. По козырьку здания капли стучат всё тише и тише, а свист и настроение Хосока всё выше и выше. Он так увлёкся своей работой, что даже не услышал приближающийся шаги. И пока перед ним не сели на корточки и не убрали его руки с арбалета, он так и продолжал бы работать. — Как дела? — по старой привычке сразу говорит Юнги, не здороваясь, продолжая нежно гладить и согревать своими руками Хосока. — Не прикасайся ко мне, – Хосок вырывает руки из некрепкой хватки и поднимается на ноги, проигнорировав такой банальный вопрос. — Я тебе мерзок? – второй раз за всё время с момента их знакомства спрашивает Юнги, грустно улыбнувшись своим словам и ожидая ответа от вмиг опустевшего Хосока. — Да. – второй раз за всё время их знакомства врёт ему он. — Как дела? – снова интересуется он, садясь на местах Хосока и закуривая ту желанную сигарету. — Все отлично, – безэмоционально говорит Хосок и тянется забрать арбалет, как в этот же момент Юнги перехватывает его за запястье и притягивает к себе. Расстояние между их телами становится значительно меньше, и никто не собирается первым его сокращать или увеличивать. Юнги пробует и тянется к Хосоку за поцелуем, как в этот же момент получает по лицу хороший такой удар, роняя на землю затлевшую сигарету. — Заслужил, – тихо говорит себе под нос Юнги, пока Хосок поднимается с его колен и отходит уже с оружием в сторону. — Ещё как заслужил. Думаешь, если я позволяю тебе прикасаться ко мне, то это значит, что я тебя простил? – вспыхнувшей спичкой на повышенном тоне говорит Хосок те слова, которые так долго держал в себе. — Так, ты и не сопротивлялся, – спокойно отвечает Юнги, снова закуривая новую сигарету, – Сам виноват. Хосок на этих словах просто от усталости прикрывает глаза. Он устал от Юнги, от своих чувств, от всего того, что тяготит его. Оказывается, это потому что он сам виноват, и всё, дело закрыто. Можно больше не искать в этом мире справедливости, пока виноватой остаётся жертва. — Мудак, –также спокойно говорит Хосок, крепко держа в руках арбалет и уходя прочь, подальше от Юнги, чудовища, что до сих пор держит в своих руках. Юнги просто смотрите ему вслед, облизывая свои пересохшие пухлые губы. Почувствовав на себе чей-то сверлящий взгляд, Юнги начал быстро бегать по территории базы глазами, пока не увидел победно улыбающегося Минджуна, который, видимо, стал свидетелем их с Хосоком разговора. Минджун, ничего не говоря, исчезает за дверями в столовую, куда в этот момент заходит Хосок, нагнав его в дверях, и чуть прижимает к себе, обняв за талию. Юнги отрешённо уставился на это действие, посчитав его провокацией в свою сторону, но он сдержался. Он не имеет право лезть в жизнь других людей, особенно если они важны Хосоку.***
Чимин наконец-то дополз до второго этажа и до любимой кроватки, по которой безумно соскучился за этот насыщенный день. Тяжело застонав и улёгшись на спину, из-за чего кровать прогнулась под ним, он отстранённо посмотрел на единственную горевшую в теплом тусклом свете лампочки в комнате. Сейчас, к ночи, на базе все засуетились, дабы укрепить все входы и выходы. Один из отрядов отправиться на разведку, а остальные расходятся по казармам, чтобы провести время с товарищами перед отбоем, пока Чимин, как когда-то, снова проведёт эту ночь один. Только он, тихая ночь и объятия со старой фотографией Юджуна. От этой мысли сердце заливается тёплыми воспоминаниями о глазах, смотрящие на Чимина с особой нежностью. Чимин тянется к прикроватной тумбочке и достаёт оттуда фото двухлетней давности, это был последняя их с Юджуном сделанная фотография. С фотографии на Чимина смотрит парень, что старше его на несколько лет, с красивой, и в то же время скромной улыбкой. В тот день они были особенно счастливы. Тогда они смогли вместе в первый и последний раз выйти на свидание, пока находились на базе. Ни мелкий моросящий дождь, ни разгневавшийся этой выходке Предводитель, не смогли испортить день. Тогда и ночь была по особенному волшебной. Он помнит её получше своего первого раза. Тогда они завались в страстном поцелуе в эту самую комнату, на тот момент принадлежавшую им обоим и сгорали. Сгорали и перерождались как птица феникс снова и снова. Юджун по-хозяйски губами водил по телу юного Чимина и оставлял свои следы, он с особой нежностью и осторожностью проникал в покладистое тело, вырывая томные вздохи и громкие стоны, о которых потом долгое время припоминал Предводитель, с отвращённым взглядом осуждая их. А им было всё равно. Они жили в моменте. Без никаких «до» и «после». Были только они, их любовь и молодые сердца, что бились в такт друг другу. Чимина до сих пор греет та ночь и те горячие объятия, которые до сих пор вызывают фантомную боль. Он с грустью понимает, что ещё не скоро встретиться с Юджуном.Кан отправил его на базу в другом конце города, как одного из самых лучших военных на базе, а то и городе. Чимин правда им гордиться, но не думал, что из-за этого они надолго потеряют связь друг с другом. Он уже почти забыл его любимый и успокаивающий голос, забыл черты его лица и его от природы разного цвета глаза. Он мог бы связаться с ним, правда. Но он не знает, ждёт ли его Юджун. Он много раз порывался сам пойти его повидать, только вот Кан все попытки обламывал, оправдываясь боязнью потерять такого коммуникабельного человека. И именно по этой причине он не выпускал его из базы, якобы переживая, что с ним что-то может случиться. Хотя он прекрасно понимает, что Чимин просто воспользуется этой возможностью и убежит прочь на другой конец города. Кан выбрал себе Чимина как любимчика из-за одинаковых взглядов и опасений. Ни один из них не любит рисковать людьми и не любит необдуманность. Лишь по этой причине Чимин выжидает момент побега. Дверь тихо открылась, отвлекая Чимина от уединения с самим собой и мыслями. Он откладывает фотографию на тумбочку и принимает сидячее положение на кровати. — Юнги? – удивляется позднему визиту своего товарища Чимин. – Что-то случилось? Меня вызывают? — Не напрягай булки, – отстранено и с издёвкой говорит Юнги, проходя внутрь и садясь на свободную кровать Тэхена. – Как ты? — Ну, нормально, – отвечает Чимин не понимая, что вообще происходит. Почему человек, который общается с ним, дай Бог, только в хорошем настроении, сейчас пришёл к нему и задаёт непонятные вопросы? — Скучаешь? — По кому? — А о ком ты подумал? – тусклый свет не помогает скрыть усталость и обречённость на лице Мина. Да, видимо он так выгорел, что даже не знает чем себя отвлечь. — О всех, кого я люблю, – специально обобщает Чимин, не желая делиться своими чувствами с кем-либо на данный момент. Он и сам выгорел, и уже давно. Поэтому прекрасно понимает его состояние. — А обо мне подумал? – слабо усмехается Юнги. — Ты пьян? — Я подавлен. Почему закон бумеранга до сих пор не отменили? – Чимин теперь точно уверен в нетрезвости Юнги, что философствует и шарахается по чужим комнатам только в таком состоянии. — Чтобы все получали по заслугам, – чуть подумав, даёт он ответ на последний вопрос. Чимин встаёт на ноги и, подойдя к Юнги, укладывает того на кровать, сам садясь на одно колено и принявшись стягивать с него обувь. — Альтруист. — Слабак. — Нет. — Да, Юнги, ты чёртов слабак, раз уж ищешь помощи у всех, но при этом не обращаешься за помощью действительно к тому, кто поможет тебе. — Я не пойду к нему, – отзывается невнятно Юнги прикрывая глаза. — И долго будешь так делать? – Чимин понятия не имеет, о ком Юнги говорит ему, но уверен точно, что этот человек – единственное спасение Юнги. — Пока не разберусь в своих чувствах к нему. – Юнги любит ночь за то, что она обнажает абсолютно все души, и сегодняшняя – не исключение. — А что ты чувствуешь? – Чимин укрывает Юнги пледом и нежно гладит его по смоляным волосам, улыбаясь тому, как Юнги подставляется под его ласки в нетрезвом состоянии. Осознав это, он прекращает ласки и пересаживается на свою кровать, подогнув под себя одну ногу. — Ничего, абсолютная пустота, – отвечает Юнги в полудрёме. – И я люблю его до сих пор, – напоследок говорит Юнги, наконец, уснув. Чимин сидит ещё какое-то время рядом и, почувствовав жар, снимает с себя кофту. Оставшись в штанах и майке, он выходит прогуляться по пустым коридорам здания, попытавшись с таким образом отвлечься от этого странного разговора и проветриться перед сном. Но каково же было удивление Чимина, когда в коридоре он наткнулся на прислонившегося к стене спиной Хосока, который пожирал его глазами словно врага. От неожиданности Чимин замер на месте. — И каков он в постели? – первым начинает Хосок, отходя от стены. Двусмысленная фраза не сразу доходит до Чимина. Он готов был закатить скандал, ведь Хосок прекрасно осведомлён о его возлюбленном, о котором Чимин говорит без умолку всё время. Но на эту откровенно провокационную фразу, сказанную в плохом настроении, он решает ответить также: — Он горяч, – чуть тянет вверх он уголки губ. – Ты его ревнуешь или мою верность проверяешь? – в шутку добавляет он, желая разрядить атмосферу между ними, наивно предполагает, что Хосоку нет дела до Юнги. — Проехали, – грубо выдаёт он и уходит. В любой другой ситуации Чимин списал бы это на усталость и раздражение, тяжёлый день и всё, что угодно, но только не на чувства, которые Хосок показывает очень редко. От лёгкой улыбки на лице не остаётся и следа. Чимин даже гулять перехотел. Развернувшись на пятках, он заходит обратно в комнату и готовится ко сну: закрывает чуть приоткрытое окошко, укрывает Юнги по плечи пледом, сам же переодевается в ночные шорты и футболку. В этом комфортнее в миллион раз, чем в душных униформах, хоть они и покрасивее серой одежды для сна. Укладываясь на бок, Чимин засматривается на сонное лицо Юнги, что спит как домашний котик в руках хозяина. После этой мысли, перевернувшись на другой бок и уставившись в серую стену, он засыпает забыв даже про фотографию Юджуна, отмахиваясь от представления, где он хозяин того самого котика, что спит на соседней кровати.***
Хосок тяжёлыми шагами доходит до своего шатра, чуть остыв по дороге, но не сняв до конца напряжение. Он измеряет и без того маленький шатёр шагами, параллельно переодеваясь в ночные штаны и майку, а также включает керосиновую лампу, языки пламени в которой играют на лице Хосока, немного успокаивая. Его душит некая обида, недосказанность. Все чувства сменяют друг друга с неуловимо большой скоростью. Они образуют вакуум в голове Хосока: мысли, обычно неустанно роящиеся и часто тревожные, утихли. А сердце то горит жарким огнём, то холодеет. Аккуратно складывая униформу, Хосок чувствует как кто-то укладывает одну свою руку ему на грудь, другой придерживаясь его плеча. Он откладывает вещи в сторону и поворачивается в своеобразном кольце рук лицом к своему избавителю. — Сложный день? – тихо говорит тот, протянув руку к его щеке поглаживая её и как всегда успокаивая этим жестом. Хосок заметно расслабляется и прикрывает глаза. Одной рукой он прижимает к себе за талию мальца и целует с особым упоением и страстью в губы. Сегодня он опять стал для него спасательным кругом. Минджун победно улыбается в поцелуй и на носочках тянется ближе к Хосоку, придерживаясь за его шею и параллельно массируя ему затылок. Хосок, не открывая глаз, поднимает Минджуна как пушинку, придерживая руками за бёдра, на что тот рефлекторно и по привычке сцепляет ноги на его торсе. Не прерывая поцелуй, он медленно вертится на месте, словно укачивает Минджуна в своих руках. Хосок отстраняется первым и откидывает голову назад. Минджун же, желая продолжить вечер, стал целовать от шеи вниз к ключицам и снова вверх. Под этими действиями и чересчур мягкими, чуть истерзанными губами, Хосок сдаётся первым, унося Минджуна в сторону кровати, которая, к счастью, кое-как вмещает на себе двух людей. Соприкоснувшись телом с прохладными простынями, Минджун издаёт довольный стон, предвкушая хороший вечер. Хосок медленно снимает с Минджуна обувь, поднимается к штанам и приспускает их вместе с бельём чуть ниже колен, откуда одним движение уже сам Минджун отправляет их на пол. Он не дожидается Хосока и разводит шире свои ноги, открывая прекрасную картину перед Хосоком, на что тот, хмыкнув, начинает медленно эту прекрасную ножку целовать от коленки к внутренней части бедра. — Развлекал себя? – спрашивает, отстранившись на миг, Хосок, стягивая чёрную оверсайз кофту с Минджуна, пока тот снимает китель Хосока. — Подготовился, чтобы ты сразу взял меня грубо, – без стеснения говорит своё желание Минджун. Хосоку два раза повторять не надо. Он, устроившись между призывно разведёнными ногами, сразу входит не, растягивая дырочку, между прочим не забыв в последний момент раскатать по своему члену презерватив, долго ждавший своего момента пылясь в тумбочке. Миджун довольно постанывает от этого, сам насаживается на всю длину. Хосок всё быстрее и грубее двигается в обмякшем теле, вырывая ещё больше стонов. Он наклоняется ближе к лицу Минджуна и целует его в губы. Нежно, долго, с упоением. Минджун медленно гладит Хосока по плечам, резко хватаясь и переворачивая его вниз под себя. Хосок следит за его фигурой и отблесками огня на его исполосованной коже. Сумрак в комнате скроет всё, но только не чувства, не горящие любовью глаза и не похоть, вызывающие лишь один человек. Минджун начинает медленно двигаться на Хосоке, прекрасно видя его надламывающие в удовольствие брови, постепенно ускоряясь. Первый стон вырван удачно. После ещё нескольких толчков Хосок не выдерживает и тянет Минджуна за счёт давления ногой на поясницу вниз к себе, из-за чего тот красиво выгибается в спине. Этого движения и нескольких толчков Минджуну было достаточно, чтобы кончить. Хосок изливается вслед за ним. Оставшийся без сил Минджун падает под бок Хосоку и укладывает голову ему на разгорячённую грудь. Быстрым движением Хосок отбрасывает использованный презерватив в сторону. Не вставая, он протягивает руку к тумбочке, выхватывает несколько влажных салфеток из упаковки, и вытирает себя и не сопротивляющегося, разморенного и Минджуна. Хосок оставляет лёгкий поцелуй на макушке парня и тянется к штанам, извлекая оттуда сигарету с зажигалкой. Маленький огонёк оставляет отблеск в глазах обоих парней. — Я люблю тебя, – очень тихо, но искренне говорит Минджун, набравшись сил. Он любуется профилем Хосока. Минджуну непонятны чувства и настроение Хосока, непонятно и то, услышали ли его. Но все вопросы отпадают, стоит только Хосоку набрать в лёгкие табачного дыма и, приподняв за подбородок Минджуна, поцеловать его. Он не говорит в ответ «люблю», но старается показать это действиями. Как делал это когда-то с Юнги. Приобняв Минджуна одной рукой, Хосок так и засыпает, пока парнишка ещё какое-то время смотрит на усмиренное и сонное лицо напротив, не веря, что Хосок теперь принадлежит ему.***
Чонгук понятия не имеет, что его отцу понадобилось от него в такое позднее время. Ночной ветер неприятно холодит открытые участки тела, заставляя ёжится. Дойдя до шатра Кана, что больше чем у всех остальных и имеет довольно больше места и для рабочего стола и для двухместной кровати, Чонгук слышит оттуда знакомый голос. Чуть замявшись у двери и сделав глубокий вдох, он входит внутрь. На него смотрят две весёлые до азарта пары глаз: Кана и ещё одного ублюдка, которого он вспомнил, стоило только увидеть его телосложение. — Ах, Чонгук-а, у нас завтра праздник, – радостно говорит предводитель, когда его сын доходит до рабочего стола, где тот сидит со своим партнёром по бизнесу. – Смотри сколько много, – продолжает тот, показывая на два больших дипломата, которые забиты зелёными купюрами. — И ради этого ты разбудил меня среди ночи? – негодует Чонгук, недовольно зыркнув на того самого партнёра, что изучал его тело, особенно открытые из-за спавшей кофты плечи, хищным взглядом. Заметив это, он быстро поправляет свою одежду. — А отрабатывать кто будет? – до мерзости спокойно спрашивает Кан. – Ты думаешь, мне эти деньги и связи с небес падают в руки? — Мне уже семнадцать. Мы договаривались. – с напряжением в голосе говорит Чонгук, не желая снова проходить те круги ада, что случались с ним стоило только Кану завести договоры с кем-то из нейтральных партнёров, сидящие на денежном троне в высоких многоэтажках и с охраной, не примыкая ни к военным базам, ни к Правительству. — Ну, не восемнадцать же ещё, – задорно говорит Кан. – Давай, не капризничай как маленький и поезжай с господином Лимом к нему. Утром тебя заберут. — Нет! – твёрдо заявляет Чонгук, с силой ударив по столу, из-за чего оба вздрогнули. – С меня хватит. Маленький Чонгук уже натерпелся твоих партнёров по бизнесу. До шестнадцати. Ты сказал, что после шестнадцати лет это прекратится, и что теперь? — Но сынок, так вышло, – пытается оправдаться тот, убирая дипломаты под стол. — Вот сам и ложись под него, – сквозь стиснутые зубы говорит Чонгук и уходит. Всё время молчавший Лим проследил за фигурой сына предводителя перевел взгляд на Чона старшего: — Я могу забрать дипломаты? – спрашивает мужчина, что старше Кана на несколько лет, с отвратительным пузом и до ужаса нелепой причёской. А, ну и с двумя детьми и женой, которых он «защищает» как может, вечно оправдываясь перед другими за непонятные гематомы на их телах тем, что они неуклюжи и рассеянны. — Идите за ним. Я же знаю чего вы хотите больше чем денег, – хмыкает Кан, проводив его рукой на выход, указывая на шатёр Чонгука, зашедшего туда недавно и обратно лёгшего спать.***
Подавленное состояние так и не дало уснуть. Чонгук лежит на спине запустив пятерню в волосы, чуть не вырывая их с корнем. Совсем рядом он услышал приближающиеся шаги. Не успел что он ничего понять, как к нему в шатёр зашёл Лим, с ходу раздеваясь и приближаясь всё ближе и ближе к Чонгуку. У него уже был опыт связи с ним, закончившаяся разрывами и кровоподтеками, да так, что некоторое время пришлось лежать в больнице, ничего не говоря об этом отцу, что наивно полагал о том, что его сын загостил у его бизнес-партнёра. Но так Кан и не узнал о том, что тело его сына подолгу насиловало это чудовище, вырывая из него не стоны, а крики боли из совсем юного тела, на котором потом долго отходили ссадины. Чонгук без понятия, чем тогда думал отец, подсовывая в постель этих жирных ублюдков своего четырнадцатилетнего сына. Чонгук надеялся, что к нему пришёл Тэхен, почувствовавший его боль, который непременно обнял бы и успокоил бы в своих объятиях. В тот раз ему было мало. Ему ещё тогда показалось, что кроме Тэхена никто не сможет произвести приятное о себе впечатление. Поэтому и тянет обратно, поэтому и хочется ещё. Уж лучше бы это был он, чем Лим, который уже хватает того за щиколотку и тянет под себя, расстёгивая его же рукой свои дорогущие брендовые штаны, на которых чуть выступила естественная смазка. Чонгук с отвращением вырывает свою руку и отталкивает Лима, норовя уже выбежать из шатра прочь. — Стоять! – рявкает в его в сторону Лим, с силой ударив его по балке в углу, на которую крепится шатёр. – Щенок, я с тобой ещё не достаточно поиграл, – он больно хватает Чонгука за волосы и волочит того на кровать. Чонгук не поднимает на него взгляда, тяжело дыша и собираясь с силами. Лим укладывает Чонгука на кровать, сам его раздевая, при этом заломив ему обе руки своей, что естественно больше чем Чонгукова в два раза. — Ублюдок! – кричит на него Чонгук, почувствовав на своём пенисе его руку, ведя ею по всей длине, из-за чего Чонгук скулит щенком и готов разрыдаться от стыда и боли. — Твоё тело говорит мне об обратном, – он вцепляется зубами в кожу на ключицах и ведёт дорожку вниз, не убрав при этом руку с его уже затвердевшего члена. — Не для тебя мама ягодку растила! – в психозном состоянии говорит Чонгук, ёрзая под ним и пытаясь освободиться. — Ха, да что ты, лучик? – грязно отвечает Лим, снова целуя головку члена Чонгука, на что он никак не реагирует. Лучик. Этот ублюдок и здесь нашел, за что задеть. Его мать так называла, только она имела на это право. А сейчас этот жирдяй опорочил его любимое прозвище. Он ничего не чувствует: не Лима в себе, не свои неконтролируемые слёзы, ни тела, ни души, покинувшая его тело в тот момент, когда Лим опорочил и похоронил для него прозвище, данное ему любимым человеком. Лучиком его мама называла из-за светлой ауры, из-за горящих любовью глазами и веры в то, что после дождя обязательно выглянет солнышко. Но теперь этот опороченный лучик потух, и выглянет ли солнце сегодня – ему уже мало верится.