Несмотря на то, что у него самого были внезапные, необъяснимые моменты безумия — как в тот раз, когда он согласился заключить сделку с Хенджином, — Сынмину нравилось верить, что он рациональный человек. Ким должен был быть таким. В конце концов, он был старшим сыном в семье, которая состояла из людей, движимых исключительно своими эмоциями. Отец Сынмина, например, влюбился в его мать, дочь умеренно богатого бизнесмена, в первые годы учебы в колледже, и они решили сбежать, бросив вызов неодобрению ее семьи. Младший брат Сынмина, Ян Чонин, был еще одной чрезмерно страстной загадкой. В удачный день его можно было увидеть гуляющим по городу со своей гитарой и поющим серенаду девушке, которая приглянулась ему. В неудачный день его можно было увидеть убегающим от семьи упомянутой девушки и прячущимся за своим старшим братом. Младшая сестра Сынмина, Михи, была все еще молода и впечатлительна, но, судя по тому, как загорелись ее глаза при виде Хенджина, и по борьбе, которую она предприняла, чтобы попасть в объятия Хвана, Сынмин уже представлял себя консультирующим очередного брата или сестру по вопросам управления отношениями, используя знания, которые он почерпнул из книг и шоу.
После того случая в библиотеке с Хенджином Сынмин поклялся стать воплощением рациональности. В конце концов, в некотором смысле, это была вина его собственной пошатнувшейся рациональности, что он чувствовал себя таким обиженным, таким совершенно сломленным предательством Хенджина. Если бы Сынмин не начал поддаваться влиянию своих эмоций, если бы он не начал с нетерпением ждать занятий с Хенджином, если бы не начал думать о словах и действиях Хенджина до глубокой ночи, если бы… Если бы… Если бы… Если бы…
Если бы только он держал свое сердце под замком, Сынмин бы не чувствовал себя так, словно его ограбили вслепую.
Ким был рациональным человеком, и он поклялся никогда больше не поддаваться искушениям, терзающим его сердце, требуя внимания.
Несмотря на все его клятвы, оглядываясь назад, было странно, почти смешно, что потребовался всего один двусмысленный телефонный звонок, — от
друзей Хенджина, не меньше, — чтобы распутать все нити его рациональности, которой он так гордился.
Звонок длился менее десяти секунд. Ёнджун и Чанбин не сообщили ему никаких подробностей о кажущейся срочной ситуации, кроме просьбы как можно быстрее прийти на террасу. После этого они также не отвечали ни на один из его звонков. Это был розыгрыш. Это была шутка. Это была еще одна из раздражающих выходок Хенджина. Так и должно было быть.
Но та хрупкая нить «рациональности», которую вращал его мозг, никак не могла связать его сердце с разумом, и Сынмин чувствовал, как кровь стучит в ушах, все быстрее и быстрее, пока не синхронизировалась с ритмом его бегущих шагов. Быстрый просмотр шквала сообщений, которые оставил ему Хенджин, также не помог ему успокоиться. Половина из них были удалены, половина содержала извинения, и это только заставило его запаниковать, когда он заметил, что каждая последовательность сообщений заканчивалась удаленным. Сынмин надеялся, что это было еще одно извращенное замечание Хенджина, которое Хван, должно быть, удалил, поняв, что это никак не смягчит гнев Сынмина, а не сообщение типа «прощай, я бросаюсь с террасы, потому что ты не хочешь со мной разговаривать».
Сынмин знал, что вел себя глупо. Хенджин слишком любил его красивое лицо, чтобы даже думать о подобном безрассудстве. Ким знал, что его страх иррационален и совершенно нелогичен. Но было трудно оставаться рациональным и спокойным, когда он чувствовал вкус страха на кончике языка и пересохшем горле, и чувствовал, как это чувство стекает по рукам и пальцам, когда нажимал кнопки в лифте. Холодный,
иррациональный пот струился по его спине, когда лифт не закрылся.
— Лифты на этой неделе не работают! Вы разве не получили уведомление? — кто-то, вероятно, проходивший мимо по дороге на ужин, окликнул Сынмина, заставив его оторвать испуганный взгляд от незажженных кнопок. Он позволил себе лишь на мгновение выругаться себе под нос, прежде чем быстро повернуться в направлении лестницы.
Проведя подростковые годы, помогая отцу в их семейном мебельном магазине, Сынмин никогда не считал себя физически слабым. Но поднимать тяжелую мебель с помощью отца — это одно; подниматься самому по лестнице с третьего на девятый этаж — это совершенно другой вид ада. К тому времени, когда он добрался до восьмого этажа, его ноги и руки дрожали, тело было насквозь мокрым от пота, а грудь вздымалась, как будто ей не хватало кислорода. Возможно, так оно и было. Возможно, Сынмин действительно достигнет рая раньше, чем доберется до террасы.
Но паника и этот иррациональный страх снова охватили его, как только он остановился передохнуть, заставляя его продолжать, хотя к этому моменту был полностью уверен, что Хенджин не пытался покончить с собой. Коридоры были бы переполнены, люди спешили бы на террасу, чтобы посмотреть, как все разворачивается вживую у них на глазах, а административные работники были бы вызваны из своих домов, чтобы разобраться с беспорядком. Но настойчивость в голосах Ёджуна и Чанбина все еще нервировала его, и поэтому он продолжал идти, спотыкаясь на пути вверх по шатким железным ступенькам, пока, наконец, не оказался живым у дверей террасы, которые, как обычно, были распахнуты настежь.
Сынмин едва успел неуклюже ухватиться за спинку деревянного стула и сделать два глубоких вдоха, когда услышал шаги, бегущие в его направлении. По крайней мере, пара. Могло быть и больше, но он не мог различить этого за звуком собственного сердцебиения.
— Боже мой! Сынмин, ты… ты прибежал сюда?
Сынмин все еще задыхался, когда поднял глаза и увидел одинаково озадаченные выражения лиц Ёнджуна и Чанбина.
— Хенджин… — Сынмин сглотнул, делая еще один вдох столь необходимого кислорода. — Где Хенджин?
— Хенджин? О, он у заднего края террасы, — Ёнджун неопределенно указал на нее, и глаза Сынмина в панике расширились вдвое.
На
краю террасы?
На краю террасы?
Прежде чем он смог озвучить вопросы, застрявшие у него в горле, Чанбин срочно схватил Сынмина за руку и начал вести его через лабиринт мебели.
— Сынмин, ты должен остановить Хенджина. Он совершенно сошел с ума, — сказал Чанбин, качая головой, и Ёнджун энергично кивнул с другой стороны.
— Да, и нас он тоже сводит с ума. Последние два часа он все твердит и твердит о каком-то чуваке Уитмене и заставляет нас слушать его презентацию. Теперь мы его друзья, и мы все готовы помочь ему во всем, но литература — это не мое…
Сынмин закрыл глаза, шаги стихли, и его пальцы сжались в кулаки, пока он тихо обдумывал, кого из двоих ему следует сбросить с террасы первым. Если раньше его сердце бешено колотилось из-за страха и паники, то теперь оно забилось по совершенно другой причине. Гнев.
— И ты не смог сказать мне об этом по телефону? — он выдавил слова сквозь стиснутые зубы и почувствовал, как рука Чанбина отпустила его руку.
— Мой телефон разрядился, извини, — Ёнджун слегка пожал плечами, еще не поняв значения сжатых челюстей и кулаков Сынмина.
Но Чанбин был более проницательным из них двоих, особенно когда дело доходило до ощущения опасности. Это была его идея позвать Сынмина на террасу и положить конец хандре Хенджина, и он был обязан вытащить себя и Ёнджуна из этого с минимальным ущербом. Одним быстрым движением он оторвал Ёнджуна от Сынмина, прежде чем быстро подтолкнуть Кима, не слишком легко, туда, где Хенджин сидел на потертом диване, склонив голову над пачкой бумаг в своей руке.
— Хенджин-а! Сынмин здесь! Мы уходим, повеселись! — Чанбин закричал, прикрыв рот ладонями, хотя его голос и так был достаточно громким, чтобы привлечь внимание нескольких человек, стоящих вокруг террасы. В следующую секунду он тащил растерянного Ёнджуна к лестнице, и они оба исчезли в ней, прежде чем Сынмин смог получить шанс задушить их обоих.
Но Ким не думал о том, чтобы задушить их. Он вообще ни о чем не думал. Его мозг на мгновение отключился, как только Хенджин поднял голову, чтобы посмотреть на него, и в последовавшей тишине Сынмин услышал, как бьется его собственное сердце, немного слишком громко, как будто оно демонстрировало свой триумф над его разумом.
— Сынмин-a.
Раздражение мгновенно охватило Кима. Раздражение от тепла, которое разлилось по его телу подобно фейерверку, воспламеняя каждый дюйм его тела, и Сынмин рефлекторно прижал руку к сердцу, которое быстро колотилось в груди, как будто он был каким-то влюбленным идиотом, визжащим при звуке своего имени из уст Хенджина после стольких лет.
«Прошло всего четыре дня и тринадцать часов!» кричал он, почти проклиная себя про себя.
«Перестань вести себя так, будто прошло четыре года!»
— Сынмин-a. Ты в порядке?
Если возможно, Хенджин выглядел еще более ошеломленным, чем Ким, и тот слишком часто моргал глазами, как будто пытался понять,
снова заснул ли он во время учебы, и ему
вновь приснился Сынмин, или это было на самом деле, и Ким действительно стоял перед ним, скривив губы в характерной гримасе и сжав руки в кулаки.
— Я в порядке. Что заставляет тебя думать, что я не в порядке? — ответил Сынмин, прочистив горло, прежде чем небрежно провести рукой по волосам, изображая беспечность. Его рука стала влажной от пота, и его гримаса только усилилась, когда он увидел, что его пальцы все еще слегка дрожат. Ким быстро опустил руку, прежде чем Хенджин смог заметить.
— У тебя руки дрожат, — указал Хенджин, разрушая все надежды Сынмина на благоразумие. — И ты сильно вспотел. Ты уверен, что с тобой все в порядке? — легкая морщинка между бровями Хенджина стала глубже, когда его взгляд опустился на сжатые пальцы Сынмина, и он крепче сжал лист бумаги в своей руке, подавляя желание взять руки младшего в свои.
— Тебе не нужно беспокоиться обо мне, — сказал Сынмин, его тон был намного резче, чем он хотел, и это быстро погасило тонкий огонек надежды, танцующий в глазах Хенджина последние несколько минут. — Дай это мне.
Сынмин выхватил лист бумаги из рук Хенджина, подходя к дивану, чтобы ему не приходилось смотреть Хвану в глаза. Он бы сделал что-нибудь опрометчивое, например, провел рукой по щеке или волосам Хенджина, если бы ему снова пришлось столкнуться с этим раненым, искрящимся взглядом.
— Ты здесь, чтобы помочь мне попрактиковаться перед презентацией? — спросил Хенджин, надежда и удивление снова зажглись в его глазах.
— А похоже, что я здесь для чего? — ответ Сынмина был бесстрастным, как будто пять минут назад он не бежал вверх по лестнице в панике от образа Хенджина, балансирующего на краю террасы, который вспыхнул в его мозге.
Сынмин устроился на диване, его охватило чувство дежавю, когда он понял, что это был тот же диван, на который садился во время вечеринки на террасе, сначала рядом с Минхо, а затем рядом с Хенджином. С тех пор прошло меньше месяца, но казалось, что это было так давно. Он был таким глупым тогда, ожидая Минхо, как какой-нибудь влюбленный идиот, в то время как Минхо признавался Джисону на другом конце террасы. Что, если бы он похлопал ресницами и сказал Минхо остаться? Изменилось бы что-нибудь?
Хотел ли он на самом деле что-нибудь изменить?
— Начинай, — сказал Сынмин, отключая голоса в своей голове, требующие внимания. Хенджин посмотрел на него, на мгновение по его лицу промелькнуло замешательство, прежде чем он, наконец, начал бормотать и заплетаться в своей части презентации.
Следующий час был пропитан неловкостью и фамильярностью, настолько глубокими, что это успокоило и выбило из колеи Сынмина одновременно. Это было похоже на еще одну из их репетиторских сессий, где он пытался — и эффектно провалился — оставаться терпеливым, указывая на ошибки Хенджина в сотый раз, в то время как Хван вертелся поблизости, держа рот на замке, а его взгляд то и дело перебегал с бумаги на лицо Сынмина.
Но в нем не было ничего из того, чего Сынмин ожидал, даже втайне предвкушал, от их репетиторских сессий. Хенджин ни разу не улыбнулся, сохраняя серьезное и слегка нервное выражение лица все это время. Губы Хвана оставались плотно сжатыми, его рот открывался только для того, чтобы попросить каких-нибудь объяснений или задать какой-нибудь вопрос, когда раньше он и пяти минут не мог прожить без того, чтобы не сказать что-нибудь бессмысленное или отвратительное. И самым нервирующим аспектом всего этого было то, что Хенджин ни разу не попытался прикоснуться к Сынмину и, казалось, был совершенно доволен тем, что сидел на краю тахты, поджав под себя ноги, чтобы их колени не соприкасались с коленями Сынмина.
Хенджин вел себя именно так, как всегда хотел Сынмин, и это только заставляло Кима кричать от отчаяния.
«Но это же твоя собственная вина, не так ли?» внутри него снова зазвучал голос, отравляя источник его рациональности.
«Это ты сказал ему больше не прикасаться к тебе. А теперь ты хочешь, чтобы он прикасался к тебе? Какой же ты глупый, маленький лицемер».
— Ты все еще злишься на меня? — голос Хенджина был неуверенным, как будто он опускал ноги в воды неизведанного моря, и Сынмин немного вздрогнул, скорее от удивления незнакомым тоном, чем от самих слов. Ким ослабил хватку над бумагами, которые он бессознательно мял в руках от разочарования, и разгладил углы.
— На что это похоже? — он спросил в ответ, потому что сам не знал ответа на вопрос Хенджина.
— Похоже, ты все еще злишься на меня, — Сынмин пожал плечами, прежде чем поднять взгляд, чтобы встретиться со взглядом Хенджина. — Тогда у тебя есть свой ответ.
Без обычных морщинок в уголках, глаза Хенджина смотрели жестко и напряженно, как будто он пытался заглянуть прямо в душу Сынмина и вытащить другой ответ — правду — одной лишь силой своего взгляда. Скорее всего, ему бы это удалось, если бы Сынмин через некоторое время не отвел глаза, очевидно, больше заинтересованный вытаскиванием нитей из дивана, чем участием в состязании в гляделки с Хенджином.
— Когда ты узнал? — спросил Сынмин. Хенджин мог бы быть доволен, глядя на него целую вечность, но для Сынмина тишина становилась невыносимой, и он страстно желал заполнить ее чем-нибудь другим, кроме звука собственного сердцебиения.
— В ту ночь, когда мы пошли за мороженым, — ответил Хенджин, немного наклоняясь вперед, чтобы положить руку на подлокотник дивана, прежде чем так же быстро отдернуть ее. В конце концов он сложил руки на коленях, как какой-нибудь монах. — Я видел, как они разговаривали в закусочной.
— Так вот почему ты… — Сынмин замолчал, вспомнив, как Хенджин развернул его и заставил отвести взгляд.
— Пожалуйста, просто посмотри на меня хоть раз, — было то, что тогда сказал Хенджин, и Сынмин был настолько уверен, что Хван дурачится с ним, что не задумывался даже после того, как Хенджин в конце концов наклонился, чтобы поцеловать его в щеку. Он вообще ни о чем не думал, казалось, все испарилось от тепла губ Хенджина на его коже.
«Разве не лучше, когда ты влюбляешься в кого-то, в кого не собирался влюбляться? Всего один взгляд, и ты теряешь рассудок?» голос Джисона ворвался совершенно без приглашения, и Сынмин снова прижал руку к сердцу, а его брови в замешательстве сошлись на переносице. Откуда, черт возьми, это взялось?
— Прости. Я не должен был так скрывать это от тебя, — сказал Хенджин, нервно теребя пальцы. — Я не сказал тебе, потому что не хотел, чтобы тебе причинили боль, а не потому, что хотел немного повеселиться.
— Я знаю, — сказал Сынмин, слова слетели с его языка еще до того, как он успел их остановить.
Хенджин сказал то же самое в библиотеке, пытаясь заставить его поверить, но в то время разум Сынмина был настолько разорван осколками его собственного разбитого сердца, что он был не в состоянии рассуждать, кроме боли, давящей на него со всех сторон.
— Значит, ты мне доверяешь? — спросил Хенджин, сглатывая, чтобы убрать нервозность и надежду из своего голоса, чтобы они снова не были подавлены.
— Я тебе не доверяю, — Сынмин покачал головой, взглянув на него. — Но я знаю, что ты не способен долго хранить секреты, особенно такие важные вещи. И того факта, что ты сделал это и планировал продолжать, достаточно, чтобы сказать мне, что ты делал это не ради удовольствия. В конце концов, тебе было бы веселее позлорадствовать по этому поводу и наблюдать, как все это взорвется у меня перед носом.
Сынмин каким-то образом умудрился раскритиковать его, смутить, похвалить и косвенно назвать бесчувственным мудаком — и все это в течение пары предложений. Этим умением обладал только Сынмин, но это был навык, который Ким использовал только на нем, и Хенджин почувствовал яркий шар счастья, загоревшийся в центре его груди от слов Сынмина.
— Уверяю тебя, — начал Хенджин, скривив губы в легкой усмешке, — видеть, как ты плачешь, не весело. Даже несмотря на то, что ты выглядишь безумно красивым, когда плачешь, я бы предпочел, чтобы ты делал это при более… волнующих обстоятельствах.
Глаза Сынмина сузились в щелочки, когда он скрестил руки на груди.
— Я тебя еще не простил, и твои извращенные замечания никак не могут изменить мое мнение.
— Прости, я просто хотел… Неважно, — Хенджин покачал головой, расставляя ноги и наклоняясь вперед на коленях. — С тобой все в порядке? Из-за Минхо-хена? — спросил он голосом, наполненным искренностью и заботой, как будто он действительно заботился о благополучии Сынмина.
— Я в порядке. Не то чтобы это было чем-то совершенно неожиданным, — ответил Сынмин, снова опуская руки на диван.
— Ты хочешь, чтобы я избил Минхо-хена ради тебя?
— Как будто ты можешь, — Сынмин усмехнулся, окинув взглядом свою худощавую фигуру, прежде чем покачать головой. — В любом случае, Минхо-хен не виноват в том, что он… я ему так не интересен.
«Никто бы так мной не заинтересовался.»
Было почти искушение добавить эти слова в конце, но было эгоистично навязывать кому-то свое тяжелое,
иррациональное чувство неуверенности в себе. Кому-то вроде Хенджина, который ходил с незаменимым запасом уверенности в себе, свисающим с его плеч.
— Знаешь, прошло всего четыре дня, — начал Хенджин после нескольких секунд молчания, склонив голову набок, когда его глаза нагло блуждали по лицу Сынмина, — но я скучал по тебе. Очень сильно.
Это был не первый раз, когда Хенджин говорил что-то подобное. Сынмин слышал сотню различных вариаций этого за последние три месяца, каждая из которых раздражала больше предыдущей.
«Эй, хмурый Сынмин, вчера в библиотеке не хватало твоей заносчивой задницы» или
«Почему ты пересел в классе, хмурый Сынмин?» «Некого было раздражать, и я скучал по тебе.»
Хенджин снова и снова доказывал, что он скажет что угодно, чтобы привлечь внимание Сынмина и вместе с этим вызвать его раздражение, а Ким должен был быть невосприимчивым ко всему этому.
Но это не помешало его сердцу на секунду замереть, прежде чем радостно подпрыгнуть в груди.
Сынмин отвел глаза, рефлекторно нервно потянув себя за ухо, прежде чем быстро опустить руку обратно на колени. Почему он
нервничал? Почему он
нервничал рядом с
Хенджином? Он откашлялся и пожал плечами, пытаясь излучать ту же тихую уверенность, что и Хван, прежде чем признать:
— Я… я тоже скучал по тебе.
Сынмин использовал самый бесстрастный голос, на который был способен, но, тем не менее, губы Хенджина изогнулись в его широкой, фирменной улыбке.
— Да?
— Да, и что с того? — Сынмин возмущенно фыркнул, почти бросая вызов Хенджину превратить это во что-то неподобающее.
Однако Хенджин
ничего не сказал и продолжал смотреть на него с легкой улыбкой, играющей на его губах, и на мгновение Сынмин возжелал узнать отвратительные реплики Хвана. По крайней мере, у него были защитные меры и стратегии против этого. Это — откровенный взгляд и улыбка превращали мозг и тело Сынмина в кашу, и он понятия не имел, как себя вести. Должен ли Ким злиться? Должен ли он раздражаться? Должен ли Сынмин волноваться?
— Можно я тебя обниму? — сказал Хенджин мягким, едва слышным голосом, и его брови удивленно взлетели, как будто он не хотел говорить это вслух. — Я имею в виду… — сказал он, пренебрежительно махнув рукой, как будто хотел стереть свои слова с доски. — …ты знаешь, как обниматься? Ты выглядишь так, будто тебе нужны объятия.
Сынмин подозрительно прищурился, немного поерзал на диване.
— Ты не хочешь меня обнять?
«Я хочу сделать гораздо больше, чем просто обнять тебя», подумал Хенджин, прежде чем быстро прочистить горло.
Если бы он начал следовать этому направлению мыслей прямо сейчас, у него бы случился стояк, и тогда Сынмин передал бы его в студенческий офис на основании сексуальных домогательств, приведя в исполнение одну из своих ежедневных угроз.
— Да, — ответил он, лениво стукнувшись коленом о колено Сынмина. — Не то чтобы мы раньше не обнимались.
Хван был прав. Они обнимались раньше, если считать объятиями то, что было на вечеринке на террасе, где Хенджин упал на плечо Сынмина, мертвой хваткой обхватив его талию, и то, что было в библиотеке, где Ким выплакал глаза, уткнувшись в куртку Хенджина, в то время как рука старшего успокаивающим движением пробежалась по его спине.
Они и раньше обнимались. Это не имело большого значения, пока Сынмин сдерживал сердцебиение.
— Ты ведь ничего не собираешься со мной сделать, правда? — Сынмин посмотрел на него с подозрением, и с губ Хвана сорвался тихий смешок, наполненный облегчением от того, что он снова увидел проблески обычного Кима.
— Я ничего тебе не сделаю. Если ты этого не захочешь, — сказал Хенджин, многозначительно шевеля бровями для пущей убедительности.
Сынмин раздраженно фыркнул и почти собирался отклонить просьбу Хенджина, но все его слова замерли на кончике языка, когда он почувствовал, что Хван сел рядом с ним, их бока прижались друг к другу, и невольная дрожь пробежала по его спине.
Сынмин не отрывал взгляда от фасада, сосредоточив все свои мысли и внимание на высоком здании, виднеющемся над линией парапета, и сложил руки на коленях, как школьник, готовящийся к чтению. Его сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда он почувствовал руку на своей руке, мягко заставляющую его повернуть свое напряженное тело к Хенджину.
— Я весь вспотел, — сказал Сынмин, предупреждение и последняя защита соединились в одном, но это было бесполезно. Хенджин уже обхватил Сынмина обеими руками, притягивая его ближе, пока они не оказались прижатыми друг к другу, и Хван уткнулся лицом в плечо младшего.
— Я не возражаю, — голос Хенджина был хриплым, как будто его горло сжималось само по себе, и Сынмин попытался откинуться назад, страстно желая увидеть выражение лица Хвана.
Но рука Хенджина на его талии в ответ только сжалась, и старший прижимал его ближе, пока у Сынмина не осталось выбора, кроме как уткнуться лицом в изгиб его шеи. Он старался не задумываться о том, насколько интимными были эти объятия, как будто они были двумя давно потерянными любовниками, воссоединившимися после войны, а не двумя студентами, один из которых едва терпел другого, встретившимися для презентации проекта.
Вместо этого Сынмин позволил себе расслабиться, и было удивительно, насколько легко это было. Насколько естественно. Его руки, которые бесполезно болтались по бокам, поднялись и легли на спину Хенджина, больше не дрожащую и неуверенную, и он почувствовал, как Хван глубоко дышит ему в шею, оставляя мурашки под воротником его толстовки. Сынмин тоже попытался дышать, глубоко вдыхая нежный и сладкий запах, который теперь наполнял всю его комнату, благодаря лавандовому саду, который Хенджин, по сути, посадил там. Его сердце сразу успокоилось, замедлившись до нормального ритма, как будто все это время оно бежало, отчаянно ища что-то, и теперь он это нашел.
Сынмин почувствовал, что тает, только когда рука Хенджина мягко провела по его волосам, ногти слегка задели кожу головы, и эффект оказался гораздо более успокаивающим, чем он ожидал.
— Прости. Я сожалею обо всем, — Хенджин пробормотал ему в шею. — Прости, что причинил тебе боль. Прости, что все время вел себя как осел. И прости, что я не мог быть рядом с тобой, когда ты больше всего в ком-то нуждался.
Сынмин не был уверен, что он должен был сказать.
«
Все в порядке?» "
Все хорошо?»
Прости, что я погорячился?»
Но ничего из этого не получилось правильно. Ничто из этого не было похоже на правду. И он не хотел лгать, не Хенджину, который видел, как он краснел и фанател, который видел его злым и раздраженным, и который даже видел, как он плакал как ребенок из-за влюбленности. В чем-то Хван был похож на Джисона, он был постоянен в своей жизни, даже когда все остальное рухнуло. Он простил Хана, и было вполне естественно, что он должен простить и Хенджина, но почему-то это было похоже на прыжок с обрыва, не зная, благополучно ли он приземлится или шлепнется на землю. С Джисоном он был уверен в первом. С Хенджином он ни в чем не был уверен.
Вот почему Сынмин не лгал и только позволил своим рукам пробежаться по спине Хенджина небольшими, пробными движениями, пытаясь передать слова, которые он не мог произнести.
Было трудно определить, кто отстранился первым и когда. Возможно, это был Сынмин, который отстранился первым, когда понял, что они не одни на террасе и за ними потенциально наблюдают по меньшей мере десять пар глаз. Или, может быть, это Хенджин отстранился первым, когда почувствовал, что Сынмин ерзает в его руках, что является явными признаками дискомфорта. Кто бы это ни был, они не отстранились слишком далеко, и одна рука Хенджина по-прежнему крепко обнимала Сынмина за талию.
Ким сглотнул, медленно убрал руки от старшего, положил их себе на колени и не сводил с них глаз. Он знал, что если поднимет глаза, его встретит такой же пристальный взгляд Хенджина, и тогда его сердце, которое ему едва удалось приручить, снова начнет биться, как дикий зверь. Поэтому Ким опустил глаза и попытался немного отодвинуться от Хенджина.
— Можно я тебя поцелую?
Глаза Сынмина широко раскрылись от удивления, а брови нахмурились в замешательстве, когда он увидел напряженный, необычно серьезный взгляд Хенджина. Глаза, которые смотрели прямо на его губы. Это действовало на нервы и заставляло сердце биться так, как он еще не считал возможным, и поэтому Ким сделал то, что он всегда делал, когда сталкивался с подобной ситуацией, связанной с Хенджином. Сынмин запаниковал и оттолкнул от себя Хвана.
— Нет! Ты с ума сошел? Я действительно дам тебе пощечину, если ты попытаешься что-нибудь сделать, — он говорио, в то время как его разум почти одновременно вопил:
«Да! Пожалуйста, поцелуй меня!»
Хенджин усмехнулся, когда Сынмин оттолкнул его, но Ким точно знал, что если бы он сказал «да», Хван без колебаний поцеловал бы его. Его сердце подпрыгнуло от такой перспективы, и он немедленно отключил ее.
«Эй, прекрати это — закричал он про себя. «
Это Хенджин, Мудак, по которому ты сходишь с ума. Помнишь Хенджина, мудака, который целовался с людьми в библиотеке? Хенджина, мудака, который заставил твой телефон треснуть, а затем спросил, свободен ли ты для быстрого сеанса поцелуев?
Его разум отреагировал, как будто готовился к точно такому же самоанализу.
«Я помню. Но еще Хенджин заставляет твое сердце биться как сумасшедшее. Хенджин, прикосновений которого ты жаждешь, как какой-нибудь влюбленный идиот. Хенджин, который на самом деле любит тебя.»
Сынмин был настолько погружен в свои мысли, что даже не вздрогнул, когда рука Хенджина снова обвилась вокруг его талии, притягивая его боком к своей груди, точно так же, как в прошлый раз на террасе. Он перевел взгляд на Хвана, пытаясь разгадать правду, скрывающуюся за этим ухмыляющимся лицом и напряженными глазами, как раз в тот момент, когда слова Джисона просочились в его мозг.
«Хенджин сказал мне, что любит тебя. Я думаю, он серьезно относится к этому. К тебе.»
— Ты… — начал Сынмин, но остановился, прежде чем смог озвучить вопрос в своем сердце.
Это было абсурдно, независимо от того, насколько он анализировал это. Хенджин встречался с девушками в тысячу раз более великолепными, чем он, и спал с людьми, гораздо более опытными в искусстве доставлять и получать удовольствие. По сравнению с этой толпой Сынмин был невзрачен. В нем не было ничего даже отдаленно интересного или привлекательного, и Хенджин определенно дразнил бы его вечно, если бы эти слова слетели с его губ.
— Что мне делать? — спросил Хенджин, глядя Сынмину в глаза до конца вопроса.
Ему было интересно, рассказал ли Джисон Сынмину об этом. О чувствах Хенджина к Сынмину. Даже если Хан и сказал, Хван был полностью уверен, что Ким, должно быть, посмеялся над этим как над шуткой. Почему бы и нет? В глазах Сынмина, Хенджин никогда ни к чему не относился серьезно.
Тем не менее, Хван прикусил губу, молча умоляя глазами.
«Спроси меня. Спроси меня, люблю ли я тебя, потому что у меня не хватает смелости признаться. Спроси меня, люблю ли я тебя, даже если я знаю, что недостоин любить тебя.»
— Неважно, — наконец сказал Сынмин, отводя взгляд в сторону зданий, и плечи Хенджина разочарованно опустились.
Уже почти стемнело, и было слышно щебетание птиц, возвращающихся домой после долгого дня выживания, и Хенджин знал, что скоро оно сменится болтовней других студентов, которые поднимутся на террасу покурить, выпить или провести легкую тусовку. Хван знал, что скоро им обоим придется встать и уйти, потому что ни у кого из них не было курток, а воздух становился прохладнее. Он знал это.
Но сейчас Хенджин собирался притвориться, что это не так, потому что он снова держал Сынмина в своих объятиях. Потому что Ким снова разговаривал с ним. Потому что Сынмин снова смотрел на него. Это было так правильно, так хорошо. Хенджину казалось, что он парит, и эффект только усиливался от того, что запах Сынмина окутывал его со всех сторон, овладевая каждым из его чувств.
— Ты же знаешь, что я тебя еще не простил, верно? — спросил Сынмин, когда почувствовал, что Хенджин положил голову ему на плечи.
— Я знаю, — Хенджин кивнул, мягкие пряди его волос потерлись о подбородок Сынмина.
— И я тебе не доверяю. Не полностью.
— Я это тоже знаю, — сказал Хенджин, крепче обнимая Сынмина за талию, прежде чем поднять взгляд и встретиться с ним глазами. — Что ты хочешь, чтобы я сделал, дабы это изменить? Просто скажи слово.
«Никогда больше не разбивай мне сердце», подумал Сынмин, проглатывая комок в горле, прежде чем быстро придать своему лицу решительный вид.
— Получи пятерку за презентацию, и я тебя прощу.
***
Несмотря на то, что Минхо в основном жил отшельником в своей комнате со своими тремя кошками, на самом деле большую часть своей работы Минхо выполнял в архитектурной студии. Помещение было огромным, заполненным рядами длинных столов, каждый из которых был завален незаконченными проектами и всевозможными архитектурными материалами, какие только можно вообразить, но постороннему человеку это пространство показалось бы маленьким, сжимающимся с каждой секундой. Там всегда было полно студентов — по крайней мере, до тех пор, пока уборщик не прогонял их каждый вечер в восемь, — и их болтовня шепотом, сопровождаемая звуками распиливания и сверления, разносилась по комнате, как непрерывный гул двигателя.
Сначала Минхо был полностью уверен, что не сможет здесь работать. Мысль о воплощении его замыслов в жизнь перед людьми, которые казались намного талантливее его, была пугающей, и это чувство только усилилось, когда он увидел, как естественно все они подходили друг другу, помогая друг другу даже во время работы над своими независимыми проектами. Минхо почувствовал себя дополнительным придатком, помехой в этой отлаженной машине, когда впервые переступил порог этой комнаты.
Но за три месяца он каким-то образом сумел выделить для себя место, органично вписавшись в суставы этой машины, не оставив никаких перегибов. Стол в его студии раньше принадлежал выпускнику прошлого года, но Минхо постепенно сделал его своим, заполнив его технологическими чертежами, незаконченными моделями и случайными книгами, которые он брал в библиотеке. В основном он был предоставлен самому себе, но здесь это не ощущалось преднамеренным, что-то было сделано для того, чтобы заставить его почувствовать себя изгоем. Здесь было так спокойно, как Ли никогда не думал, и это был приятный сюрприз, когда кто-то подошел спросить о его работе или одолжить ту или иную вещь.
Он склонился над своим столом, собирая крошечные детали своей модели, когда кто-то легонько постучал по дереву, как будто уже извиняясь за беспокойство, и Минхо, подняв глаза, увидел Чону, своего вечно улыбающегося одноклассника, ухмыляющегося ему сверху вниз.
— Кое-кто пришел повидаться с тобой, — сказал он, указывая через плечо, и ушел, не вдаваясь в подробности, легкая ухмылка все еще играла на его губах.
Но Минхо не нужны были подробности. Не тогда, когда он увидел, кто это был.
— Джисон-а.
Маленькая модель раздвижной двери, над которой он работал, незаметно выскользнула из его ослабевших рук, и Минхо быстро встал, удивление отразилось на каждой черте его лица. Прошла почти неделя с тех пор, как он говорил с Джисоном возле художественной выставки, с тех пор, как очевидная глупость Минхо разрушила все, что Хан отчаянно пытался сохранить вместе, и у Ли не хватило смелости спросить Джисона или кого-либо еще, если уж на то пошло, о последовавших событиях. Хенджин только недавно перестал хмуриться и обвинять его на каждом шагу после четырех утомительных дней, он почти не видел Сынмина, который, как он подозревал, определенно избегал его, а Джисон был ну… просто Джисоном.
При всей своей глупости и невежестве Минхо, должно быть, сделал что-то правильно, потому что вопреки его ожиданиям, Джисон больше не избегал его. Несмотря на то, что Хан внезапно не стал более разговорчивым или дружелюбным с ним, он также не исчез, как мимолетный туман. Это было как раньше. До того, как все, казалось, пошло не так. Они обменивались сердечными улыбками, когда проходили мимо друг друга в подсобке, и он увидел Джисона мельком за день больше, чем за неделю после того катастрофического свидания из жалости.
Но все равно было удивительно увидеть Джисона, стоящего в архитектурной студии. Вдобавок ко всему, с коробкой кофе в руках.
— Сейчас неподходящее время? — спросил Джисон, нервно сжимая ручку коробки, пока он пытался не сводить глаз с Минхо и не позволять им бродить по невероятно огромному пространству.
— Нет, нет. Это совсем не плохое время, — ответил Минхо, прочищая горло, и поспешно взял стоявший поблизости табурет, молча молясь, чтобы человек, который обычно им пользовался, не материализовался в этот момент. — Иди присядь.
Джисон слегка, сердечно улыбнулся ему и подошел, все еще блуждая глазами по студии. Хотя Минхо не мог винить его — он был таким же, когда впервые вошел в эту комнату.
— Он такой большой. Я никогда не думал, что он будет таким большим, — наконец сказал Джисон, его глаза сверкали удивлением и неверием, прежде чем они, наконец, переместились к столу Минхо. — Где я могу… — он указал на кофе в своих руках, и Минхо немедленно начал убирать вещи со своего стола, чтобы освободить место. — Ты не обязан… Ладно.
Джисон сокрушенно вздохнул, наблюдая, как Минхо несколькими взмахами расчищает все пространство, отодвигая все захламленные материалы в сторону, чтобы освободить весь стол для маленькой коробки кофе.
— Ммм… ты можешь оставить это здесь, — Минхо постучал по центру теперь пустого стола, стараясь не покраснеть от смущения.
Перед Джисоном все пространство студии выглядело загроможденным и душным, наполненным скрежещущими звуками станков и неуправляемой болтовней, а зарубки и занозы на столе Минхо, против которых он обычно не возражал, казалось, выделялись, как уродливые шрамы.
Хан, однако, все еще озирался по сторонам, как будто его внезапно перенесли в страну чудес, когда он осторожно поставил кофе в центр стола, прежде чем сесть на высокий табурет.
— Что ты делаешь? — спросил он, кивая на незаконченную модель, которую Минхо отодвинул в сторону. — Я имею в виду — если ты, конечно, захочешь рассказать мне, — добавил он, слегка пожав плечами.
— Нет, конечно, я могу тебе рассказать, — сказал Минхо, подтягивая модель немного ближе. — Это просто модель музея, которую мы должны спроектировать для проекта. Фактически, это выставочное пространство. Есть определенная тема, которую мы должны выбрать, а затем мы должны сосредоточиться на освещении, всем повествовании и на том, как посетители… Прости, я не хотел болтать, — Ли покачал головой, проведя рукой по волосам, прежде чем мягко оттолкнуть модель назад.
— Нет, все в порядке. Я не против послушать твою болтовню. Я имею в виду — мне нравится слушать о новых вещах, — сказал Джисон, пытаясь сохранить равнодушное выражение лица, хотя его тело пылало от смущения.
Но то, что он сказал, было правдой. Минхо всегда был тихим перед другими и всегда грустным и умоляющим перед Джисоном. Было приятно видеть, как на его лице впервые отразилось волнение, когда он говорил о чем-то, что ему явно нравилось. Джисон подтолкнул коробку с кофе к Минхо.
— Я купил тебе кофе. Тебе здесь разрешено пить кофе, верно?
— Да, конечно. При условии, что ты не прольешь это на какую-нибудь модель, — Минхо ответил со всей серьезностью, прежде чем достать чашки с кофе из коробки. Джисон взял одну в левую руку и кивнул в сторону другой.
— Это твое.
— Как ты… — начал Минхо, замерев с чашкой кофе в руке, прежде чем до него наконец дошло. — Сынмин. Как он? С ним все в порядке?
Джисон пожал плечами, медленно помешивая соломинкой свой кофе.
— Да, у него все в порядке.
— Прости, я не должен был говорить ему об этом, — ответил Минхо, опуская глаза на кофе в своих руках, в то время как чувство вины начало предательски расползаться по его сердцу. Даже при том, что все его замешательство наконец рассеялось, это не изменило того факта, что он, вероятно, был причиной нескольких разбитых сердец в тот день.
— Я отчасти рад, что ты рассказал Сынмину, — Джисон пробормотал, как будто боялся признаться в этом вслух. — Я бы тянул с этим, как трус, пока это не разъело бы нашу дружбу изнутри и спасать было бы нечего. Так что, думаю, спасибо тебе за это, — Джисон поднял глаза, чтобы встретиться со взглядом Минхо, слегка улыбнулся ему, прежде чем сделать быстрый глоток кофе.
Ли сделал то же самое, пытаясь сосредоточить свое внимание на кофе, а не на лице Джисона. У него было чувство, что Хан хотел сказать что-то еще, и взгляд на него, как у ястреба, вероятно, заставил бы Джисона снова спрятаться в свою раковину. Они потягивали кофе в тишине, нарушаемой только шумом в студии, и кофе Минхо был наполовину допит, когда Джисон заговорил снова.
— Минхо-хен, я… я вообще-то здесь, чтобы извиниться перед тобой. За тот день, — Джисон вздохнул, не отрывая взгляда от лица Минхо в поисках признаков беспокойства, в то время как его пальцы крепче сжали пластиковый стаканчик в руках. — Я действительно сожалею, что сказал все…
— Все в порядке, Джисон-а. Я комментирую…
— Нет, пожалуйста. Дай мне закончить, — Джисон оборвал свои слова, резким стуком поставив чашку на стол. — Я не должен был говорить тебе все эти вещи. Это было совершенно неуместно с моей стороны, и было ясно, что я причинил тебе боль в тот день, — Джисон сделал паузу, вспоминая, как глаза Минхо стали жесткими, когда Хан назвал его придурком и мудаком, — и я также хочу извиниться за то, как я обращался с тобой все это время. Ты ничего не знал, и это не твоя вина, что ты… ты заинтересовался мной, но я сам виноват, что выместил это на тебе. Я действительно сожалею об этом. За все.
Минхо вздохнул, ставя свою чашку на стол рядом с чашкой Джисона. Ли был достаточно проницателен, чтобы понять причину неожиданного появления Джисона в архитектурной студии, но втайне он хотел продолжить разговор о других вещах, на более легкие темы, как будто они были парой друзей, наверстывающих упущенное. Джисон называл себя трусом, но Минхо знал, что он был больше.
— Все в порядке, Джисон, — наконец сказал Минхо, пытаясь выдержать взгляд младшего. — Я полностью понимаю, почему ты сделал то, что сделал. Ты пытался быть хорошим другом, и тебе не нужно извиняться за это.
— Ты не обязан меня прощать. Ты не должен меня прощать.
— Я выбираю простить тебя. Кроме того, — Минхо провел рукой по волосам, прежде чем прочистить горло, — мне тоже нужно кое за что извиниться. Я действительно сожалею о том, что сказал в тот день во время нашего… свидания. Это было необдуманно, грубо и совершенно бесчувственно. Мне действительно жаль. Мне следовало быть более осторожным со своими словами.
По лицу Джисона пробежала тень, совсем как в тот день в закусочной, прежде чем он, наконец, глубоко вздохнул.
— Все в порядке. Ты никак не мог знать.
— Это правда. Но от этого все не становится хорошо, — ответил Минхо, немного наклоняясь вперед, чтобы посмотреть в опущенные глаза Джисона. — И ты не обязан прощать меня, если не хочешь. Это твоя жизнь, то, через что ты прошел, и никому не позволено относиться к этому легкомысленно, сознательно или неосознанно.
Джисон сглотнул, взглянув на него глазами, полными замешательства и легкой благодарности. Он так привык к потокам сочувствия и пустых извинений от людей, которые раньше глумились над ним, но никто из них не ждал его ответа. Никто из них не ждал, чтобы услышать, действительно ли он принял их извинения.
— Я прощаю тебя, Минхо-хен. Правда.
Слова имели мощный вес и подарили ему прилив умиротворения, которого Джисон не чувствовал уже долгое время. Чувство только усилилось от облегченного вздоха, сорвавшегося с губ Минхо в ответ.
— Спасибо, — сказал Ли, его руки почти потянулись, как будто он хотел дотронуться до руки Джисона, но он заколебался и быстро отдернул их, прежде чем они смогли соприкоснуться.
Хан, возможно, и простил его, но это не означало, что Джисон принял его, и Минхо все еще предстояло преодолеть непреодолимую пропасть, прежде чем он смог даже подумать о том, чтобы позволить своим рукам прикоснуться к Хану. Он сделал глоток кофе, прежде чем прочистить горло, прогоняя комок нервозности в горле, который всегда появлялся, когда Ли поднимал следующую тему с младшим.
— То, что ты сказал в тот раз, было отчасти правдой, — cказал Минхо, сглотнув, когда увидел, как брови Джисона нахмурились в замешательстве. — Признаюсь, я искал простых отношений, когда признался тебе. Я находил тебя — все еще нахожу тебя красивым — и я хотел — все еще хочу — узнать тебя лучше. Может быть, сводить тебя на несколько свиданий, поцеловать под звездами, посмотреть, как ты рисуешь и все такое прочее.
Джисон прикусил губу, щеки сразу же стали чуть краснее.
— Я знаю, — он тихо прошептал, пытаясь стереть образы, которые начали формироваться в его мозгу после слов Минхо.
Заслуживал ли он такого счастья? После того, как он сделал так много плохого? Заслуживал ли он таких вещей, когда он был причиной, по которой его брат никогда не сможет испытать ничего подобного?
— Я знаю, — повторил Джисон, смаргивая слезы, внезапно навернувшиеся на глаза, — и именно поэтому я сказал тебе, что я не тот человек…
— Но теперь я знаю лучше, — сказал Минхо, прерывая его легким покачиванием головы. — Я все еще хочу, чтобы с тобой было то же самое, и я хочу, чтобы ты испытал это со мной, но я также хочу позаботиться о тебе, когда тебе будет хуже всего. Я не хочу с тобой простой интрижки в колледже, что-нибудь для моих студенческих фотографий. Я… я надеюсь на что-то более продолжительное. Что-то вроде вечности.
Джисон начал качать головой где-то в середине речи Минхо, прежде чем, наконец, усмехнулся.
— Ты не понимаешь, что говоришь. Сейчас ты влюблен в меня, но когда ты увидишь всю картину целиком, ты пожалеешь, что не сбежал раньше, — сказал Джисон, пытаясь вложить предупреждение в каждое свое слово, но выражение лица Ли оставалось уверенным, как будто говоря «переубеди меня». Хан вздохнул, потирая лицо руками. — Ты ни с чем не сможешь справиться.
Минхо только пожал плечами в ответ.
— Ты понятия не имеешь, с чем я могу справиться.
Джисон покачал головой, взяв свою чашку кофе, прежде чем поставить ее обратно.
— Послушай, Минхо-хе…
— Джисон-а, — сказал Ли, на секунду закрыв глаза, прежде чем открыть их снова, приняв решение. — Я знаю, ты сказал, что у тебя сейчас нет времени любить кого-либо, и я полностью это понимаю. Мои чувства принадлежат только мне, и точно так же, как ты не обязан принимать мои извинения, ты также не обязан принимать мои чувства. Просто скажи мне, чего ты хочешь. Если хочешь, я могу подождать тебя. Если ты хочешь, я могу похоронить свои чувства, и мы больше никогда об этом не будем говорить. Если ты хочешь,
мы больше никогда не будем разговаривать.
Минхо изложил варианты так эффективно, так терпеливо, как будто Джисону просто нужно было выбрать один, и Минхо бы это сделал. Чем-то похож на своего брата, который просил его указать место на карте, и выбор Джисона становился центральным элементом доски объявлений. Но жизнь — это не доска объявлений, состоящая из красочных фотографий, и он не мог просто снять одну и заменить другой, если бы захотел. Каждый выбор, каждое действие имело последствия — никто не знал это лучше него — и Джисон боялся принять еще одно неправильное решение.
— Я… я хочу, чтобы ты был счастлив, а я не…
— Забудь обо мне, - сказал Минхо, не сводя твердого взгляда с Джисона. — Скажи мне, чего
ты хочешь.
Джисон сглотнул, ладони вспотели, пока секунда за секундой проходили в тишине. В комнате все еще слышался шум работы студентов, но звуки казались приглушенными, как будто сама вселенная прислушивалась к их разговору, ожидая, когда Джисон примет свое решение. Чего ты хочешь, спросил Минхо. Чего
же он хотел?
«Я хочу быть счастливым, подумал Джисон
. «И я получил больше счастья, чем заслуживаю. Как я могу просить большего? Как я могу попросить тебя?»
— Я не хочу, чтобы ты ждал меня, — наконец сказал Джисон, решительно стиснув челюсти.
Он опустил глаза, потому что, как трус, у него не хватило смелости увидеть выражение лица Минхо. Он почувствовал, как Ли выпрямился на своем стуле, и услышал, как завихрился кофе в пластиковом контейнере, сопровождаемый тихим вздохом Минхо.
— Хорошо, — сказал Ли, поджимая губы и медленно кивая. — Хорошо. Я действительно обещаю уважать твой выбор, Джисон-а.
Хан кивнул, не отрывая глаз от пола. У него возникло внезапное желание убежать, далеко-далеко, пока он не перестанет слышать эхо собственного сердцебиения и голоса, кричащие в его мозгу, требующие взять свои слова обратно. Он даже не мог найти утешения в том факте, что Минхо был хорошим человеком и в конечном итоге нашел бы кого-то получше, того, кто больше заботился бы о нем. Все вернулось к тому, что было раньше, как это было до того, как они с Сынмином даже узнали о Минхо, и они были так счастливы тогда. Так почему же он чувствовал себя таким опустошенным сейчас?
— Я должен идти, — пробормотал Джисон, забирая со стола пустую чашку кофе, прежде чем выйти из архитектурной студии. Подальше от страны чудес, в которую его забросили.
***
Джисон захлопнул свой альбом для рисования, тяжело дыша, как будто он только что совершил преступление, как только дверь тихо скрипнула, открываясь, и Сынмин вошел — почти вприпрыжку — в комнату.
— Привет… — Ким ухмыльнулся, дверь за ним захлопнулась. — Я думал, ты сейчас в студии. Что заставило тебя вылезти из своей норы? — Сынмин подошел, бросил свою сумку на кровать, прежде чем плюхнуться на край. Он мягко пнул стул Джисона, одарив его самодовольной улыбкой. — Ты так сильно скучал по моему красивому лицу?
— Похоже, на кого-то влияет Хенджин, — ответил Джисон, его губы изогнулись в самодовольной улыбке, когда он увидел, как Сынмин нахмурился и закатил глаза. — В любом случае… — Джисон поерзал на стуле и повернулся к Сынмину. — …Отвечая на твой вопрос, я вернулся, потому что мне нужно изучать историю искусств. Но расскажи мне о своей презентации. Хенджин тебя не смутил или что-то в этом роде, не так ли?
— Нет, удивительно, что он не смутил меня, — Сынмин пожал плечами, с тихим вздохом вытягивая ноги на кровати, прежде чем взглянуть на Джисона. — Он справился. На самом деле лучше, чем я ожидал. Хенджин забыл свою часть через три минуты, но сумел вспомнить ее снова. На этот раз он действительно выглядел серьезно относящимся к литературе.
— Он несерьезно относится к
литературе. Он серьезно относится к
тебе, — заявил Джисон, раздраженно закатывая глаза. — Я говорил тебе, что ты ему нравишься. Я говорил тебе, что ты ему нравишься, но…
— О, пожалуйста, не начинай это снова, — проворчал Сынмин, хватая одну из плюшевых игрушек со своей кровати и рассеянно дергая за ниточки. — А что ты все-таки рисуешь? Еще один проект? — спросил он, явно пытаясь сменить тему разговора, прежде чем он вступит в очередную дискуссию с Джисоном об искренности предполагаемых чувств Хенджина.
Легкое замешательство и любопытство отразились на его лице, когда пальцы Хана на долю секунды сжали альбом для рисования, вспышка чего-то похожего на вину и нервозность промелькнула на лице его друга.
— Это ничего, просто куча черновых набросков, — ответил Джисон, быстро убирая альбом в ящик стола, прежде чем с улыбкой повернуться к Сынмину.
Эта улыбка никак не смягчила замешательство и любопытство Кима, которые только возросли в десять раз после того, как Джисон спрятал альбом для рисования. Хан никогда раньше не прятал от него свои наброски, не после того раза, когда они поссорились из-за того, что Сынмин взглянул на них без разрешения Джисона.
— Ты в порядке? — спросил Сынмин, устраивая ноги поудобнее, и нахмурился, когда увидел печаль, промелькнувшую в затененных глазах Джисона. — Что случилось?
Хан вздохнул, взглянув на Сынмина, прежде чем отвести взгляд.
— Я сегодня разговаривал с Минхо-хеном. Я пошел извиниться за — за все, в общем.
Сынмин кивнул.
— Хорошо, хорошо. Это хорошо. Все в порядке. Он что-нибудь сказал?
— Он много чего сказал. Он спрашивал о том, как у тебя дела, — сказал Джисон, оглядываясь на Сынмина как раз вовремя, чтобы увидеть, как он покраснел от смущения, прежде чем снова вздохнуть. — Он извинился за то, что было на свидании, а потом… потом он вроде как снова пригласил меня на свидание.
Сынмин сглотнул, зависть обвила его сердце.
— Я немного ревную, — Ким признался немного потерянно, и Джисон поднял на него глаза, чувство вины появилось на его лице, как будто оно только и ждало под поверхностью. Сынмин усмехнулся и пренебрежительно махнул рукой. — Не к Минхо-хену, в частности. Я просто… у тебя есть кто-то, кто любит тебя так сильно, что готов каждый раз принимать на себя всю тяжесть твоего отказа. Однажды меня отвергли, и в итоге я разревелся.
Джисон вздохнул.
— У тебя есть кто-то, кто тоже тебя любит. Если ты просто дашь шанс Хенджину, шанс его чувствам…
— Так что ты сказал Минхо-хену? — Сынмин в волнении наклонился вперед, не показывая никаких признаков того, что хотя бы осознает слова Джисона.
— Что я мог сказать? Я отверг его.
— Ну, ты мог бы дать шанс его чувствам, — сказал Сынмин, повторяя собственные слова Джисона, и немного расстроился, когда Хан покачал головой, как будто Сынмин начал нести чушь.
— Ты знаешь, что я не могу. Он слишком хорош для меня.
— Ты с ума сошел? — воскликнул Сынмин, схватив Джисона за плечи и слегка встряхнув его. — Ты Хан Джисон, лучший из художественного отдела! Никто не может быть слишком хорош для тебя! Минхо-хен — единственный, кто близок к тому, чтобы действительно заслуживать тебя.
Джисон слегка фыркнул, отталкивая руки Сынмина.
— Ты знаешь, я не это имел в виду.
— Я знаю, что ты имеешь в виду, — сказал Сынмин, тихо вздыхая. — Но ты должен дать этому шанс, дать
ему шанс, если отказ от него так огорчает вас всех.
— Я не грущу из-за этого. Зачем мне грустить из-за этого, когда он мне даже таким не нравится?
— Правда? — спросил Сынмин. — Ты смотрелся в зеркало? Кажется, ты вот-вот расплачешься.
— Это просто мое лицо, — Джисон вздохнул, поворачиваясь обратно к столу, прежде чем снова посмотреть на Сынмина. — Слушай, давай просто забудем о Минхо-хене, хорошо? У меня есть идея. Как насчет того, чтобы ты сосредоточился на Хенджине, а я — на своих картинах, а? Звучит здорово, правда?
Сынмин задумчиво промурлыкал.
— У меня есть идея получше. Как насчет того, чтобы ты сосредоточился на Минхо-хене, а я — на своих сочинениях и заданиях, а? Звучит более заманчиво, верно?
Джисон закатил глаза.
— Как насчет того, чтобы мы оба сосредоточились на учебе и забыли о Хенджине и Минхо-хене?
— Звучит как план, — Сынмин фыркнул, прежде чем его глаза снова загорелись. — У меня есть другая идея. Как насчет того, чтобы мы оба забыли о наших занятиях на час и вместо этого пошли есть мороженое?
— Друг, кажется, мы наконец-то о чем-то договорились, Джисон ухмыльнулся, немедленно вставая со стула. — Поехали!
