Не в этой жизни

      Андрей в последнее утро тысяча девятьсот девяносто девятого года проснулся в скверном настроении. Ещё на границе сна и яви он подумал о том, что вчера не поздравил Катю с днём рождения. От стыда накрыл голову подушкой, но тут же раздражённо её скинул и резко сел. Кира нахмурилась и сонно пробормотала:       — Сон плохой приснился?       — Всё в порядке. Спи…       Андрей погладил её по щеке, спустил ноги с кровати и взглянул на электронные часы. Девять тридцать.       — Нет, вставать пора… Мы же сегодня приглашены на семейный раут. Или ты забыл?..       — Столько часов подряд в компании твоего дорогого братца — о таком забыть невозможно, Кирюш.       — Вредный ты, Жданов, — проворчала Кира, мягко чмокнула его в поясницу и оплела изящными руками. — Но я тебя всё равно ужасно люблю.       — Я тебя тоже.       Ему тут же захотелось выпутаться из её объятий и бежать как можно дальше, но Кира перешла к менее невинным ласкам, и очень легко было ей поддаться. По знакомому сценарию всё шло лишь несколько минут — Андрей резко поднялся, скинув с себя цепкие ладони. Он не мог заняться сексом с Кирой, думая о Кате. И перестать думать о Кате тоже не мог. Не этим утром.       — Извини, ты права. У нас сегодня очень много дел.       Он и сам понимал, как строго и холодно прозвучал.       — Ты мне изменяешь, да?       — Ты самый очаровательный параноик, которого я когда-либо встречал.       Андрей тронул её губы дежурным поцелуем и ушёл в ванную. Сел на бортик джакузи и погрузился в воспоминания, к которым не возвращался весь год. Год назад они с Катей совершили непоправимую ошибку. Хуже всего было то, что он на это надеялся. Надеялся, собираясь на встречу с ней. В горячей голове стучали две цифры. Восемнадцать. Ей исполнялось восемнадцать. Каким же он был ослом!..       После того августовского дня, окончания которого он не помнил, они больше друг друга не теряли. Катя, конечно, оказалась права: дефолт неизбежно наступил, и «Зималетто», как и все крупные компании, тоже задело. В меньшей степени, чем многих конкурентов — отец никогда не полагался на национальную валюту и предпочитал доллар. В экономике, в отличие от сына, Жданов-старший кое-что смыслил, и аналитические способности юной девушки его поразили. Она дала такой аргументированный и точный прогноз, какие не всегда можно было получить от серьёзных экономистов с репутацией.       — Эта девочка должна устроиться к нам. Говоришь, она два дня в неделю свободна?.. — Павел Олегович выразительно взглянул на сына. — Ты меня понял.       Андрей понял, но Катя наотрез отказалась от его предложения. Засмущалась (как же ей это шло, так бы и смущал всю жизнь), разгладила складки, которых на короткой джинсовой юбке не могло быть по умолчанию, и решительно ответила:       — Я не могу подвести Даниила Юрьевича.       — Ты что, влюблена в него?! — вспылил Андрей и вскочил с потёртой скамейки в Сокольниках. Взглянул на неё сверху вниз и попросил: — Скажи честно.       Девушек он никогда и ни о чём не просил. Они сами говорили ему то, что он желал слышать, и вообще угадывали все его нужды.       — Для тебя любое проявление порядочности означает влюблённость?       — Катя, ты совсем ещё пигалица. Выключи этот назидательный тон.       — А для Павла Олеговича приглашать на работу семнадцатилетних пигалиц — обычное дело, значит?       Она закусила удила и метала молнии. Раздражать её тоже нравилось. Она и так его привлекала, ещё там, в морозной Чите, в старушечьем платке и едва ли не в есенинском ветхом шушуне. А уж тут, посреди раскалённой Москвы, в тени старых и видавших многое деревьев, влечение и вовсе грозило вот-вот прорваться наружу и напугать юную девушку. Андрей снова устроился рядом и примирительно чмокнул её в острую коленку.       — Ну, прости. Ты не пигалица, а я болван. Объясни мне, пожалуйста, чем ты так обязана этому Аксакову.       — Всем, — просто сказала Катя. — Он вовсе не обязан делать для меня хоть что-нибудь, а делает столько!.. И пообещал, что я обязательно посмотрю весь мир. Говорит, что у меня исключительный склад ума, — она улыбнулась, и было видно, насколько ей приятна эта похвала. — С ним так интересно! Он жуть какой умный, Андрей. Когда я говорю, что на него работаю, на меня даже смотреть иначе начинают. Перед ним все расступаются и благоговеют, а он даже не зазнался совсем. День и ночь над научными статьями сидит, и в интернете постоянно что-то новое узнаёт, с коллегами из других стран общается.       — А ты откуда знаешь, чем он там ночью занят? — с подозрением поинтересовался Андрей.       Катя нахохлилась и скрестила руки на груди.       — Это фигура речи.       — Смотри у меня, Катерина!       Она вдруг заливисто рассмеялась.       — Ты чего? — он сдвинул брови.       — Ты мне сейчас так папу моего напомнил. Даже интонация точь-в-точь такая же. Ой, Андрей… — Катя несмело опустила голову ему на плечо. — Я так рада, что выросла не в Москве. Я людям доверяю, а ты всюду ищешь подвох.       — И найду. Вот почему он, например, со своим великим умом прозябает в университете?       — Он не прозябает! — вскинулась она. — Он для страны старается. Говорит, что если сейчас не вырастить поколение талантливых экономистов, нам всем крышка. У нас же капитализм новорождённый, никто в нём ничего не смыслит.       — Ну, прямо кругом-бегом святой человек.       — Не святой. Просто порядочный. И не надо меня к нему ревновать.       — Ты что себе вообразила? — Андрей насупился как ребёнок. — Это… Это ревность профессиональная. И вообще, отец с меня шкуру спустит за то, что я тебя не переманил к нам. Но на самом деле я даже рад, потому что пока дело о покушении не раскрыто, нечего тебе в «Зималетто» делать. Всё! Пошли есть мороженое.       — Хочу крем-брюле в брикете.       — А я тебе из вредности куплю шоколадный стаканчик.       — Тогда я точно никогда не приду в вашу компанию!       — Так, значит, да? Хорошо, будет тебе крем-брюле в брикете.       Они наперегонки побежали по тенистой аллее к ближайшему киоску с мороженым, и каждое мгновение вместе было наполнено удивительной лёгкостью. «Не то что с Кирой, — думал Андрей на бегу. — Кира и мороженое в парке — затея совершенно завиральная. Ей подавай изысканные десерты в дорогих и статусных местах за неслабое количество условных единиц». Он их тоже любил и высокую кухню, только-только появившуюся в молодой России, ценил, но не собирался всю жизнь прожить под невидимым куполом благополучия. И крем-брюле в брикете было ничем не хуже, чем джелато в одном из заведений Новикова. Кира об этом не знала. Андрей изменял ей с Катей и с простым мороженым «Филёвское», не испытывая никаких угрызений совести.       До того момента, когда Катя перестала быть просто подругой. И была ли она ею хоть когда-нибудь? Он сбегал к ней при любой возможности. В обеденный перерыв приезжал к зданию их факультета на Моховой и похищал её с пар. Чтобы просто поговорить. Ничего не происходило. Так он себя успокаивал. Да ничего ведь и не происходило, просто не могло, потому что он никогда по-настоящему не влюблялся. Киру в один прекрасный день он просто разглядел. Как красивую девушку с исполненной достоинства осанкой, как верную спутницу жизни, с самого детства ходившую за ним хвостиком. Замечательной партией была Кира Воропаева. Идеальной. Выпускница академии Вагановой, студентка МГИМО, будущий акционер их компании. И она его, казалось, по-настоящему любила. Да и он её любил, не мог не любить. Но любил так, как любят родственников. Очень сильно, но если бы она вдруг решила уехать на год-другой, например, в Актюбинск, он с удовольствием подбросил бы её до вокзала.       Так всё и шло — до тридцатого декабря девяносто восьмого. День рождения Катя отмечала дома, в компании здорово растолстевшего Зефира и Коли с Натальей Игоревной, с которыми Андрей успел познакомиться. А потом он приехал и объявил, что хочет прокатить именинницу по предновогодней ночной Москве. Праздничной столицы Катя увидела кусочек: от Сокола до ближайшего приличного отеля. Андрей остановился у высоких дверей, украшенных нездешними рождественскими венками и жёлтыми огоньками, и заглушил мотор. И вдруг до него дошло, что он сделал и куда её привёз.       — Катя, прости, — искренне произнёс он глухим, растерянным голосом. — Я… Я не понимаю, что на меня нашло. То есть понимаю… Наверное… Это непорядочно, это всё испортит… Прости, мы сейчас же разворачиваемся обратно. Махнём на Воробьёвы горы, а потом по Садовому…       — А помнишь, этим летом «Иванушки» отовсюду пели про про тополиный пух?       — Помню.       — Включи радио, пожалуйста. Чтобы не сидеть в неловкой тишине…       — Да мы не будем тут сидеть, Кать. Сейчас поедем…       — Нет. Ты включи. И не надо никуда ехать. Не спорь, — попросила Катя, видя, что он собирается ей возразить. — Я же именинница. Моё желание — закон, так?       Он нервно улыбнулся и включил магнитолу. Передавали какую-то попсовую лабуду.       — Я так мечтала о том, что этот вечер закончится именно так, — призналась Катя, наблюдая за кружением мелких снежинок за лобовым стеклом. — Только вот… Мы никогда не говорили о твоей личной жизни. Про вас с Кирой то и дело что-нибудь пишут…       — С Кирой у меня ничего нет.       — А у Киры с тобой?       Андрей пожал плечами.       — Она в меня влюблена.       — Тогда почему я?..       — Потому что… — он вцепился в руль что есть мочи. — Кать, правда, давай закроем этот разговор и сделаем вид, что мы сюда не приезжали. Я очень виноват перед тобой. Я не должен был.       — Ты боишься.       — Чего?       — Всего. Ты не готов к чему-то серьёзному. Совсем не готов. Но тебя всё равно ко мне тянет. Я это вижу, чувствую, хоть ты и считаешь меня ребёнком. И я знаю, что дальше ничего не будет. Знаю. Но этой ночью ты мог бы… Мог бы подарить мне самый невероятный подарок. И не бояться. Мне почему-то кажется… Кажется, что совсем настоящий ты только со мной. Даже не со своим Малиновским. И точно не с Кирой, хотя она любящая и хорошая. Там, в Чите, ты был настоящим. А в Москве ты неуловимо другой. Всегда, когда с нами есть кто-то третий, Роман или Колька, неважно. В Москве ты Андрей Жданов.       Он слушал её, потрясённый такой проницательностью, и не сразу решился взглянуть ей в глаза. А когда всё-таки взглянул, осознал, что отыграть назад не сможет.       — Я люблю тебя.       Сколько раз он уже это слышал? Но ни разу не воспринимал всерьёз. Ни разу не верил до конца. А вот Кате верил. Взял её дрожащую ладонь в свою и нежно поцеловал. Вздохнул и твёрдо проговорил:       — Я не могу ответить тебе тем же.       — И не надо.       — Тебе больно.       — Любовь никогда не бывает без грусти, — пропела Катя, — но это приятней, чем грусть без любви.       — Ты правда так считаешь?       — Правда.       Она улыбнулась открыто и светло. Некоторое время они слушали красивую песню Николая Носкова.

Снег, снег, снег

Зима за облаками

Мечты твои чисты

Я знаю

      — Пойдём, — он наконец решился. — Мы оба об этом пожалеем, но сейчас… Я просто не могу… от тебя отказаться.       — Не пожалеем.       Андрей вспоминал эту ночь и соглашался с Катей. Он об этом не пожалел. Да, считал произошедшее ошибкой, и всё-таки не жалел. Такой вот парадокс. Только непонятно было, что со всем этим делать. Как объяснить ей молчание длиной в год. Как рассказать о том, что теперь он с Кирой. По-настоящему. И все вокруг были убеждены, что они обязательно поженятся. И, наверное, они поженятся. Акции к акциям, деньги к деньгам… А Катя всегда принимала его таким, какой он есть, ничего не ждала и не требовала. Они смогут общаться как друзья. Должны смочь, потому что он в ней нуждался. И в «Зималетто» она обязательно придёт. Он сумеет её уговорить. Он же, в конце концов, Андрей Жданов.       ***       «Пережимать не следует». С этой мыслью он проснулся в последнее утро девяностых. Завтра наступал двухтысячный год, и ему, как и всем, хотелось обновления. Катерина наверняка думала о том же, и в это настроение надо было умудриться грамотно попасть. Возникнуть в нужный момент, сказать именно то, что ей захочется услышать. Важно было соблюдать тонкий баланс между отсутствием и присутствием в её жизни, оставаться близким, но не баловать вниманием чрезмерно. Её ум поражал, даже будоражил; от мысли, что он сможет получить настолько уникальный разум в своё распоряжение, его охватывало возбуждение, похожее на сексуальное, но многократно превосходящее его по глубине и мощности. Обладать телом может любой идиот, а вот подчинить себе саму душу — задача нетривиальная. Он для того и решил поиграть в преподавателя — чтобы отыскать лучших из лучших. Замечательно, что ему повезло сравнительно быстро, и вдвойне хорошо, что главным бриллиантом оказалась вполне себе симпатичная девица. Для пользы дела он даже согласен был изобразить пылкого влюблённого и переспать с ней, если потребуется, хоть секс как таковой всегда интересовал его в последнюю очередь. В мире было слишком много вещей куда более интересных, чем пять минут нелепого трения человеческих тел. Он научился и этому: обольщать, соблазнять и проявлять себя как хорошего любовника, но делал это неохотно и лишь тогда, когда игра стоила свеч. В данном случае сомневаться не приходилось. Стоила. Пусть она хоть на лицо ему сядет, если захочет — лишь бы работала на него, а не на конкурентов. Но такая не захочет. Чистейшей прелести чистейший образец, и к тому же влюблена в Жданова-младшего. Какова ирония судьбы!.. Вероятно, у них уже всё было; скорее всего, раз или два — на большее этого хронического повесу не хватит. Катерина, разумеется, будет хранить верность любимому. Во всяком случае, физиологическую. Это просто. Сохранить верность духовную, не увлечься другим, не попасть незаметно под его влияние гораздо сложнее, в чём эта девочка убедится на практике. Стоило прислушаться к интуиции — она у него проявлялась редко, но сверхъестественно тонко и точно, и сегодня подсказывала, что наведаться в «Планерное» будет совсем нелишним.       Всё это пронеслось в его умной и холодной голове за секунду. Он откинул шёлковый пододеяльник, встал с огромной кровати и посмотрел на заснеженный город. Город, по праву принадлежавший ему. Делить Москву с Воропаевыми и Ждановыми он не собирался. Набрал Ветрова и без всяких приветствий приказал:       — Найди автомобиль позадрипаннее и пригони к моему дому. Рустама отправь следить за Ждановым-младшим. Обо всех его передвижениях доложишь.       — Будет сделано, Даниил Юрьевич.       «Наверняка сейчас промокнул узкий лобик платочком. Какое же ничтожество, — брезгливо подумал Аксаков. — И ведь перед Павлом стелется точно так же, как передо мной. Даром что ладони не вылизывает, как щенок. Вот ещё одна причина, по которой мне так нравится Катерина. Знает, что лебезить и просить никого ни о чём не нужно. Сами предложат и сами всё дадут. Частенько же я её вспоминаю… Если бы не знал себя до молекул, решил бы, что это изощрённая форма романтической привязанности. Но это не про меня». Он вернулся к своему ложу и нажал кнопку в изголовье кровати. Сейчас же в дверь спальни постучали, и на пороге появилась темноволосая дородная Франческа, его бессменная помощница по хозяйству.       — Доброе утро, синьор.       — Кофе, апельсиновый сок и яйцо всмятку, — автоматически проговорил Аксаков на прекрасном итальянском. — Ужин не готовьте, у меня дела. Вечером можете быть свободны. Да, и заберите конверт с праздничной премией с каминной полки. Спасибо, Франческа.       — Благодарю вас, синьор.       С ней он всегда был достаточно мягким. Чувствовал нечто родственное — в его жилах текла причудливая смесь разных кровей, в том числе греческой и итальянской. А ещё пятидесятилетняя Франческа напоминала ему мать, тоже полную и статную брюнетку с блестящими волосами и вдумчивыми тёмными глазами. Он снова позвонил Ветрову.       — Слушаю, Даниил Юрьевич.       — Мне нужны свежие орхидеи.       — Думаете, эта девочка оценит широкие жесты? Она в своей Чите ромашки от роз вряд ли отличала…       — Ярослав, тебе вредно избыточно думать. Просто делай что сказано, это пик мыслительной деятельности, на которую способен твой заурядный мозг. Выполнять!       — Б-будет сделано.       ***       Мама, как всегда, встретила его отсутствующим выражением на всё ещё прекрасном лице. Сына она не узнала, но при виде белоснежных голубоватых орхидей разулыбалась. Приняла цветы из его рук, осторожно прижала их к груди и так и застыла в своём инвалидном кресле с умилённой улыбкой на тонких губах. Холодный свет из панорамного окна в вестибюле элитной психиатрической клиники в Подмосковье придавал её коже болезненно бледный оттенок.       Словно из воздуха материализовалась молодая медсестра и протянула к орхидеям тощие руки.       — Господин Аксаков, позвольте, я поставлю букет в вазу.       — Нет. Пусть мама посидит с ними.       — Слушаюсь.       Слушались, сука, все. Но никто не понимал и не слышал. Даже родная мать. Дура, как есть дура, в буквальном смысле сошла с ума, и из-за кого!.. Идиотка. Наверное, эти мысли отразились на его лице, потому что мечтательный взор матери погас, и она озадаченно нахмурилась.       — Всё в порядке, мама, — мягко молвил он и опустился на корточки. — Это я, твой любимый сын.       Она присмотрелась к нему с явным любопытством, и только. Он взял её ладони в свои. Они оказались ледяными.       — Почему у моей матери такие холодные руки?       Давешняя щепка тут же подошла к ним и робко объяснила:       — Варвара Георгиевна не любит, когда мы укутываем её в пледы. Сбрасывает.       — Укутывайте так, чтобы не сбрасывала.       — Мы постараемся.       — Постарайтесь.       Аксаков взялся за резиновые ручки самого современного инвалидного кресла, и начался их традиционный променад по первому этажу огромной клиники. Мать была единственным человеком, с которым он делился любыми секретами — просто потому что она не понимала ни слова. Через полчаса хождения по кругу Аксаков затормозил в зимнем саду, залитом солнечным светом, и поставил кресло так, чтобы маме наконец-то стало тепло. Волосы её блестели и сияли здоровьем — физически она была абсолютно в порядке, питание получала самое лучшее, ей делали поддерживающие процедуры. А вот психически… Психически она была так плоха, что даже не вставала с кресла. Не осознавала, зачем это может быть нужно, и медперсоналу приходилось её заставлять. Почти кататония, но не совсем. Официального диагноза Аксаков так и не получил, как и плана лечения. Всё, что могли делать врачи — следить за тем, чтобы состояние пациентки не ухудшалось.       — А сегодня, мама, последний день года, — негромко сказал он и присел на скамью из тёмного дерева. — Завтра уже двухтысячный год. А ты и не знаешь… Ты ничего не знаешь. А я вплотную подобрался к причине твоего сумасшествия. И сама судьба за нас. Хорошо, за меня, потому что ты всего этого, конечно, не одобрила бы. Как не одобрила бы всего, чего я добился. Ты у меня высокоморальная скромница. Всегда прощала и терпела… И вот печальный итог. А я так никогда не хотел. Я хотел быть хозяином положения. Хотел не думать о том, что мы будем есть завтра, хотел передвигаться на самых дорогих машинах и видеть мир из окон самых дорогих отелей. Все, кто говорят, что не в деньгах счастье, жалкие идиоты, никогда не державшие в руках больше ста долларов. Счастье не в них, а в свободе, которую они дают. В ощущении контроля над происходящим. И твой дражайший Паша из того же теста, мама. Тоже ведь не оладушек…       Мама зашевелила губами как рыба, прибоем выброшенная на берег. «Па-ша, Па-ша», — прочёл по ним сын и почувствовал, как от такого предательства холодеют внутренности.       — То есть так, да?.. — зло усмехнулся он и наклонился к ней. Схватился за подлокотники кресла и уставился прямо в карие глаза, затуманенные дымкой безумия. — То есть эту гниду ты помнишь? А я, значит, грёбаное пустое место?!       Она захныкала и отвернулась.       — Ты трата моих нервов, сил и денег, вот ты кто, — презрительно процедил сын и гаркнул, заставив мать вздрогнуть: — Сестра! Позаботьтесь о пациентке. Мне пора.       Горло жгло, пока он летел по скрипучему снегу к своему «Мерседесу», рассекая воздух полами чёрного кашемирового пальто.       ***       Интуиция его не обманула: он появился как никогда вовремя, предварительно прослушав отчёт Ярослава о недолгом визите Жданова-младшего в «Планерное». Катерина встретила его зарёванная, с распухшим носом, но нашла в себе силы улыбнуться.       — Даниил Юрьевич, а вы… Вы как здесь оказались?.. — спросила она в баре затрапезного дома отдыха советского образца.       Он пожал плечами и заказал два двойных виски.       — Сел за руль своей «девятки» и приехал.       Как же воняло в салоне этого выкидыша отечественного автопрома. Никакой ароматизатор не помогал.       — Нет, я не буду, — Пушкарёва яростно замотала головой, когда он подвинул к ней стакан с виски. — Я вообще не пью. Никогда не пробовала даже.       — Со мной можно, — подмигнул ей Аксаков и отсалютовал своим стаканом. — Вы же мне доверяете?       — Конечно, — кивнула Катерина и внимательно к нему присмотрелась. — А вы чем-то расстроены. По-моему, вам нужна компания…       «Компания мне нужна, это точно. Но не твоя, а твоего дружка».       — Как говорится, это случается с лучшими из нас. И вы не исключение. Вид у вас, Катерина, заплаканный.       — Да вы не обращайте внимания, — промямлила она и пригубила виски. Скривилась. — Горько как…       — Горечь нужна, чтобы оттенять и дополнять сладость, — объяснил он и быстро облизнулся, намеренно опалив её губы коротким как вспышка взглядом. Это заняло долю секунды, а потом он снова принял самый благообразный облик. — К тому же порой горечь благородного напитка созвучна происходящему в душе.       — А помните, как вы меня учили? — она слегка наморщила лоб, убрала наползающую на глаза прядку коротких волос и воспроизвела точную цитату: — «Когда грустно, можно подумать о том, что каждую секунду галактика Андромеды приближается к Млечному пути на сто двадцать километров. Масштабы космоса всегда помогают увидеть ничтожность наших проблем».       — Я польщён тем, что вы наизусть запомнили очередную глупость, мной произнесённую. Однако выбросите её из своей светлой головы.       — Не могу, — ухмыльнулась Пушкарёва и сделала первый настоящий глоток виски. — Наверное, однажды наши галактики столкнутся. Захватывающая мысль, разве нет?       — Нет ничего более захватывающего, чем настоящий момент. Мне в сто крат интереснее смотреть на вас, чем думать о событиях бесконечно далёкого будущего. Если угодно, вы — моя Андромеда.       — Скажете тоже…       — Не смущайтесь. Ну или смущайтесь, у вас совершенно очаровательно получается. По сумме всех своих достоинств вы ничем не уступаете мифической красавице. И, конечно, в жизни каждой девушки есть и Персей, и чудовище. Порой разницу между ними очень трудно уловить… — доверительно поведал он и придвинулся чуть ближе к ней. — Но я в вас верю. Вы необыкновенно умны, Катерина, — добавил бархата в голос, сделал его более низким и хриплым. — И кто бы ни расстроил вас в этот замечательный вечер, поверьте, он того не стоит.       — А кто расстроил вас?       — Я сам. Порой я жду от людей слишком многого. Я ведь требователен к другим настолько же, насколько и к себе. И, что уж греха таить, у меня огромное эго. Я убеждён, что все должны меня любить и обожать. Но это, разумеется, когнитивное искажение человека с высокой самооценкой. Поэтому, когда я люблю женщину и не получаю взаимности, мне очень больно.       Катя озадаченно вскинула брови.       — Разве кто-то мог не ответить вам взаимностью?.. Вы… Вы такой замечательный, умный, да у вас манеры как у графа! Все девчонки на факультете от вас без ума!       — Неужели все? — вкрадчиво осведомился Аксаков. — Вы, значит, тоже?       Она смущённо прикусила губу и одёрнула короткое чёрное платье. И вдруг заметно погрустнела. Из колонок лилась песня Линды.

Отпусти меня, у меня внутри

Будут биться птицы, ты на них смотри

Отпусти меня, я не повернусь

Отпусти меня, я больше не вернусь

      — Давайте вернёмся в банкетный зал, — предложила Пушкарёва несколько замороженным тоном. — А то все подумают невесть что.       — Неудобно, — очень натурально замялся Аксаков. — У вас своя компания, а я вам в течение семестра достаточно надоедаю…       — Бросьте, Даниил Юрьевич. Вас все любят и обожают, как вы и хотите.       — Да? — он просиял нелепой гордостью скромного преподавателя. — Ну что ж, хорошо.       Катя, спрыгнув с высокого стула, едва уловимо качнулась, и Аксаков аккуратно ухватил её за острый локоток.       — Спасибо, — прошептала она и на мгновение уткнулась лбом ему в плечо. — Вы такой хороший, Даниил Юрьевич.       Всё шло по плану.