Не в этой жизни

      В столице Франции она выполнила известную всем программу: увидела Париж и умерла. Умерла прежняя Катя, а новую водоворот миллениума отнёс от Андрея Жданова в сторону совсем другого мужчины, своё отношение к которому она пока так и не сформулировала даже для самой себя. Рядом с ним было интересно. Он восхищал, интриговал и открывал целые миры. Он совершенно точно её уважал, но тепла при этом не излучал и держал ощутимую дистанцию. Катя пыталась её сократить хотя бы из девичьего любопытства и всякий раз словно натыкалась на невидимый электронный забор, рекламу которого увидела на местном телевидении. В ней девушка модельной внешности вдохновенно рассказывала, что благодаря этому устройству собака точно не вырвется за пределы участка.       Катя тоже не могла вырваться за обозначенный для неё периметр. Она жила по расписанию, составленному Аксаковым и состоявшему из походов по магазинам и салонам красоты. В один из дней они посетили ортодонта в ослепительно роскошной частной клинике. Благообразный худой дед в очках снял слепок с её зубов и пообещал подобрать для неё самые удобные брекеты.       — За ними нужно будет возвращаться? — поинтересовалась Катя, когда они вышли из кабинета в светлый коридор.       — Их доставят в филиал клиники месье Дювивье в Москве.       — Сколько же всё это стоит?.. И вообще, зачем мне это?       — Чтобы быть здоровой и красивой. Вы уже хороши собой, но можете стать ещё краше. К тому же неправильный прикус приводит к головным болям. А я вашу голову, Катерина, крайне ценю.       — Только её?       Катя по-детски надулась, и он усмехнулся. Смерил её мужским, совсем не преподавательским взглядом, и спокойно произнёс:       — Отнюдь. Но в мои планы не входит становиться орудием мести и самоутверждения.       — Что вы имеете в виду?       — Я имею в виду ваше чувство к Андрею Жданову.       От изумления она даже споткнулась о порог клиники. Аксаков ловко её поймал.       — Откуда вы знаете?       Он поправил шарф из серого кашемира и поднял ворот чёрного пальто.       — Я помню тот вечер незадолго до Чёрного вторника. С тех пор в вас мало что изменилось, и на меня вы смотрите не как влюблённая студентка, а как верная помощница.       Катя вздохнула.       — Всё-таки вы ужасно умный.       — В данном случае достаточно быть наблюдательным. Идёмте, у нас ещё много дел.       — Одни дела, и никаких прогулок…       — Занятость — лучшее лекарство для души. Мне кажется, что объект ваших воздыханий причинил вам настоящую боль. Значит, сейчас не время для лирических прогулок.       В последний вечер в Париже Аксаков пригласил её на ужин в ресторан «Лаперуз», настолько же легендарный, насколько и дорогой. История расположенного на левом берегу Сены заведения началась ещё в XVIII веке, о чём Даниил Юрьевич рассказывал Кате, пока они смаковали коктейли в баре. Она рассматривала исторический интерьер в розовых тонах и не могла поверить в то, что всё это происходит на самом деле. Удивительно, но она чувствовала себя в своей тарелке и знала, что более чем соответствует и своему спутнику, и этому месту. В салоне красоты её волосам придали тёплый шоколадный оттенок с естественным переходом от тёмного к светлому и сделали прежнюю стрижку чуть более дерзкой и остромодной, а стилисты подобрали для неё базовый гардероб, и сегодня она с удовольствием надела маленькое чёрное платье и бежевые лодочки на умеренном каблуке. Всё это стоило денег, поэтому Катя настояла на том, чтобы они приобрели вещи хорошего качества, но не от именитых брендов, и бережно собрала чеки из всех магазинов.       — Чтобы знать, сколько процентов моей будущей зарплаты мне нужно будет вернуть.       В тёмных глазах Аксакова после этой реплики промелькнула почти отеческая гордость. Потом они ещё долго выбирали подарки для Елены Александровны на Катины отложенные деньги и отыскали восхитительно мягкий и тёплый палантин из шерсти альпака, который не хотелось выпускать из рук. Не обошлось и без коробочки туалетной воды. Катя выбрала свежий аромат от «Давидофф».       — Небанально, — оценил Аксаков.       — Мама не любит тяжёлые духи. Папа ей однажды подарил «Красную Москву» и очень собой гордился, а она ими даже не пользовалась. А я в детстве пшикнула их на себя… — она поморщилась. — Так они меня, наверное, целую неделю душили. С тех пор я парфюмерию вообще обхожу стороной.       — И напрасно. Обещаю, я найду такой аромат, который вас идеально дополнит.       Своё обещание он снова сдержал, и в баре «Лаперуза» Катя сидела, окутанная облаком «Диптика»: инжир, кедр и почти неуловимые нотки кокоса. Ей нравилось.       — А вы обратили внимание на порядком поцарапанные зеркала? — поинтересовался Аксаков, и она вынырнула из воспоминаний о волшебном дне, где не было места тяжёлым думам об Андрее. — Знаете, почему они такие?       — Потому что очень старые?       — Потому что многочисленные кокотки, которых сюда приводили богатые любовники, проверяли с помощью этих зеркал подлинность только что подаренных бриллиантов.       — В какое пошлое место вы меня пригласили, — посетовала Катя с притворным укором.       — Париж и пошлость — вещи неразделимые. Но к вам она не пристаёт.       — И на том спасибо.       «Видел бы меня сейчас Андрей». Эта банальная мысль всё-таки пролезла в её голову и не отпускала. Катя задумчиво очертила пальцем край хрустального стакана. Даже самое яркое приключение не могло сравниться с любым из летних дней в пыльной Москве, что они с Андреем делили друг с другом. Просто гуляли. Просто ели мороженое. Просто разговаривали. С ним всё было так просто… До их первой и последней ночи, произошедшей непонятно по чьей вине. Они могли бы остаться друзьями и работать вместе, но та ночь стала поворотным моментом, изменившим всё. Изменившим Катю. «Ты такая тёплая и такая… моя». Он решил, что год спустя всё повторится, и она снова будет такой же тёплой и такой же его. Такой же, как Кира, на которую он плевал ради удовлетворения сиюминутного желания. Почему она вообще его любила? Кого она любила? Парня, заставшего её врасплох тогда в Чите, с голым торсом и заразительной улыбкой? Существовал ли он когда-нибудь? Почему она вообразила, что настоящим он был именно с ней, а не со всем остальным миром? Разве она была настолько особенной?..       — Даниил Юрьевич, — взмолилась Катя к собственному удивлению, — я очень хочу домой, к маме.       Он жестом подозвал метрдотеля и закрыл счёт из немногих позиций. Только что он наблюдал за ней добрых двадцать минут и даже этого не заметил — просто позабыл обо всём и потерял счёт времени. Не мог оторваться от завораживающей картины: движений чистой человеческой души, отражавшихся на миловидном юном лице. Люди всегда интересовали его как инструменты, средства достижения целей, а в Пушкарёвой он невольно видел нечто большее. Редкое, даже штучное. Она его… трогала. Ставила своей порядочностью в тупик. Аксаков вдруг захотел помочь этой девочке возвыситься над серыми обывателями, осознать свою истинную ценность, стать выше и сильнее. В этот момент она окончательно перестала быть для него исключительно амбициозным проектом и превратилась в человека, о котором он пожелал по-настоящему заботиться. И произошло это поразительно вовремя — как раз тогда, когда Кате понадобилась его забота.       ***       В доме Пушкарёвых столичных гостей встретил совсем уже взрослый и серьёзный Борис, с которым Катя поддерживала переписку, и Боська, при виде молодой хозяйки чуть не сошедшая с ума от радости. Катя, смеясь, уворачивалась от собачьих поцелуев на тонком коврике в сенях, но замолчала, когда повнимательнее присмотрелась к выражению Бориного лица.       — Что случилось?..       — Елена Санна пять дней как свалилась с температурой. Мы тебе как раз звонить хотели, а ты сама нагрянула…       Аксаков, в основном молчавший, помог Кате подняться с пола и деловито спросил:       — Какие ещё симптомы?       — Наша медичка её смотрела, сказала, что хрипы в лёгких нехорошие. Госпитализироваться, говорит, надо. А Елена Санна ни в какую. Наша местная больница — это ж… Катька не даст соврать, — Борька понурил голову, увенчанную шапкой русых волос. — Тамошние эскулапы дядь Валеру-то, по-моему, и добили. Да ещё и потолок буквально на людей валится. А нынче с утра у больной тридцать девять шарашило. Пневмония, значит.       — Я хочу её увидеть, — твёрдо сказала Катя, явственно ощущая, как солнечное сплетение выкручивает паника, липкая и стремительно нарастающая.       — Подождите, — остановил её Даниил Юрьевич. — Борис, ведите меня к больной. Если эта ваша медичка оставила медицинские маски, выдайте мне и сами наденьте. А вы, Катерина, побудьте с собакой. И не волнуйтесь.       Катя выдохнула и обессиленно опустилась на старый топчан. Боська коротко проскулила и уселась рядом, тыкаясь мордой ей в ладони. Пять минут тянулись дольше вечности.       — Мне нужно сделать несколько звонков, — спокойно заявил Аксаков, появившись в дверном проёме со спущенной к подбородку маской. — Скоро вернусь.       Он удалился на улицу, а Борис, вышедший в сени вслед за ним, тоже стянул маску и с уважением присвистнул.       — Сразу видно: конкретный мужик. Ты где его взяла, Катька?       — В университете, преподаватель мой, — хмуро выдавила Катя. — Борь, как там мама, а?..       — Температурит, к сорока градусам ртуть ползёт. И кашляет сильно.       — Чёрт…       — Ты не дрейфь, я почему-то уверен, что твой этот препод всё порешает. Какая ты стала, Пушкарёва! Была смешная пигалица, а теперь — ну просто мамзель с Парижа.       — Не поверишь, Борь, мы только что оттуда. Всю ночь на двух самолётах летели, прилетели, а тут опять вечер…       — Романтический вояж-вояж?       — Да какая романтика. Он преподаватель, я студентка.       — Ну-ну. А как там твой столичный франт со своей «Зималеттой»? Маринка-то по нему до сих пор иной раз вздыхает. Но с бывшем мужем всё-таки сошлась.       — В порядке. Скоро женится.       — Ты, кажись, не больно-то этому рада.       — Да я сейчас ничему не рада, Борька. Нет, я всё-таки пойду посмотрю на маму, хоть за руку её подержу…       — Даниил Юрич этот не велел. Нечего Катерине расстраиваться, говорит.       — Слушайте, это мой дом и моя мама! — вскипела Катя и вскочила было с топчана.       Но тут как раз вернулся Аксаков и, убрав сотовый в карман пальто, сообщил:       — Елену Александровну транспортируют в Москву специальным бортом.       Катя рухнула обратно на топчан и пролепетала:       — Вы что, всемогущий?       — Пока нет. Скоро за вашей мамой приедет скорая, чтобы доставить её в аэропорт, так что соберите все необходимые для госпитализации вещи. Мы отправимся следом, такси я уже заказал. В Москве нас тоже встретят.       — А Боська? — всхлипнула вдруг Катя. — Как её одну оставить?       — Катюш, да я о ней позабочусь, — успокоил Борис старую подругу. — А потом, хочешь, в Москву её привезу. Только где она там жить будет? Привыкла же вольной быть…       — В моём загородном доме, — вмешался Аксаков. — Молодой человек, у вас профессия есть?       — А то! — приосанился Боря. — Краснодеревщик я. Заказы есть, но мало. Немногие в здешних краях готовы раскошелиться на дорогую мебель.       — Вот деньги, — Даниил Юрьевич вытащил бумажник из внутреннего кармана пиджака и вручил парню увесистую стопку пятисоток, — на билеты и жильё на первое время. Приезжайте, и, возможно, будете работать на меня. В крайнем случае, рекомендую вас знакомым.       — Ничего себе! Ну, спасибо вам за доверие!       Катя покачала головой — не пахнет тут, мол, доверием, и Аксаков, заметив это, согласно ухмыльнулся.       — Я никому не доверяю, Борис. Но, быть может, вам смогу не доверять в меньшей степени.       ***       Мрак всё не желал рассеиваться. Из Парижа в Москву они прилетели поздним, но всё ещё тёмным зимним утром; в Чите в это время уже было два часа дня, и, пока они летели, там успела наступить ночь. Обратный перелёт в столицу тоже пришёлся на тёмное время суток, и окончательно в Москве они очутились в четвёртом часу утра. Катя так перенервничала и устала, что вообще не понимала, какое сегодня было число. Аксаков, привыкший к быстрым перемещениям по миру, признаков утомления не выказывал. Она же пришла в себя лишь в «Шереметьево-2», где их, как и обещал Даниил Юрьевич, встретили. Только встретило их не такси и даже не машина с водителем, а небольшой кортеж из трёх несомненно дорогих чёрных автомобилей. В марках Катя не разбиралась, но догадалась, что перед ней было целое состояние, тем более по её меркам.       — Это что? Вы что, всегда вот так ездите, когда не притворяетесь преподавателем?       — Ну почему же притворяюсь? По-моему, я очень даже неплохой преподаватель. А что касается сути вашего вопроса… Ребята на радостях перестарались. Понимаете, Катерина, я ведь залёг на дно и несколько лет старался жить жизнью обычного человека. А теперь чувствую, что могу развернуться. В России меняется власть. И если с прежней контакт шёл плохо, то с нынешней я сумею договориться.       — Зачем вам о чём-то договариваться с властью?       — Владельцы больших капиталов всегда привлекают внимание любого государства. Это неизбежно. Садитесь в машину, Катерина.       Она со вздохом подчинилась. Внутри иномарка была даже прекраснее, чем снаружи: просторный салон, обитые тончайшей чёрной кожей комфортабельные сиденья и приятный аромат чего-то свежего. Раньше всё это Катя могла представить только благодаря книгам и фильмам — даже Андрей передвигался на куда более скромном авто. Но радости она не испытывала, потому что все помыслы её касались сейчас исключительно мамы.       — Сейчас отдохнёте, а вечером мы навестим вашу маму.       — В какой она больнице?       — В Центральной клинической.       — Господи, как мне с вами за всё это расплатиться… — в ужасе прошептала Катя.       Он накрыл её руку своей впервые за несколько лет, прошедших с их знакомства.       — Вам не нужно ни за что расплачиваться. Мама — это святое. Поверьте, я знаю, о чём говорю.       — Вы никогда не рассказываете о своей семье.       — Я уже поделился с вами некоторыми деталями. Всему своё время.       — А знаете… — задумчиво проговорила Катя, когда они летели по одному из загородных шоссе. — Мне вдруг захотелось научиться водить.       — Желание похвальное. Я вас научу.       — Правда?..       — Да. Но не зимой.       — Вы столько для меня делаете…       — Единственная благодарность, которая мне от вас нужна, это преданность. Не слова.       Катя крепко сжала его ладонь, смежила веки и провалилась в тревожную дрёму, даже во сне не отпуская руку своего ментора. Во дворе дома Зорькиных он высвободился из её хватки и деликатно кашлянул. Она вздрогнула и проснулась.       — П-простите… У вас, наверное, пальцы затекли…       — Всё в порядке. Максим, проводите госпожу Пушкарёву до двери, и не забудьте чемоданы, — обратился Аксаков к молчаливому водителю. — Катерина, я заеду за вами в половине пятого.       — О маме что-нибудь известно?..       — Я связался с главой пульмонологического отделения. С Еленой Александровной всё будет в порядке. Поражено только левое лёгкое, пусть и обширно. Ничего непоправимого. Ей уже вводят антибиотики, дают кислород и делают всё, что положено.       — В нашей больнице врачи не сделали бы и половину всего этого… Спасибо.       — Оставьте это, прошу вас. Вы ничего мне не должны. Никого нельзя удержать силой — даже силой благодарности.       Подвоха в этих словах не было. Аксаков действительно хорошо понимал человеческую природу и давно убедился, что мягкая сила всегда приносит гораздо бо́льшие дивиденды, чем принуждение или угрозы. Тиранить Катерину он никогда не собирался и не сомневался, что она захочет остаться рядом с ним не из желания расплатиться, а просто потому что не сможет иначе.       — И когда ранее я говорил о преданности, — продолжил он, — я не имел в виду, что отныне вы обязаны мне служить. Я лишь хочу, чтобы всё, что вы уже обо мне знаете и узнаете в дальнейшем, осталось исключительно между нами. Всё прочее — ваш личный выбор.       Поддавшись неожиданному порыву, растроганная Катя чмокнула его в щёку, и обычно бесстрастное лицо украсила лёгкая полуулыбка.       ***       Коля и тётя Наташа некоторое время сидели на тесной кухоньке в потрясённом молчании. Зорькин заговорил первым.       — Слушай, Пушкарёва, я, конечно, рад, что с тётей Леной всё так замечательно вышло, но в остальном это всё какая-то шляпа! Не знаю, как ты, а я от нашего Аксакова просто в шоке. Он всегда казался каким-то странным, не от мира сего, но теперь я даже не знаю, что и думать. Значит, у него имеются тайные капиталы, — от избытка чувств Коля даже вскочил с мягкого диванчика и принялся загибать пальцы, — возможность просто раз, и заказать медицинский спецборт, какие-то никому не известные бизнесы и, самое главное, виды на тебя! Ты посмотри, как он тебя обработал! Ты о нём говоришь с благоговением! Ну ещё бы, он из тебя за несколько дней просто принцессу вылепил!       Пришла очередь Кати вскочить с места.       — Я говорю о нём с уважением, а не с благоговением. И знаешь, почему? Потому что он меня тоже уважает. Он мне доверяет и не сомневается в том, что я способна принимать самостоятельные решения. В отличие от тебя. И дело вовсе не в том, что он, как ты говоришь, вылепил из меня принцессу. Может, он просто знает, как нужно обращаться с девушками, чтобы они расцвели?       — Что знает, Кать, это точно, — не отступал Коля. — Я в ботанике, конечно, не силён, но что-то не слышал о вечно цветущих растениях. Они потом обычно засыхают.       — А может, ты просто завидуешь?       — Чему? Платьицу и духам из Парижа? Нет, Пушкарёва, не завидую.       — Так, дети, не ссорьтесь! — вмешалась Наталья Игоревна и взволнованно сдула со лба мелированную чёлку. — Ты, сынок, горячишься. Нечего нападать на Катю, у неё и так сейчас нервы взведены. Разве это дело — ругаться, когда наш близкий человек лежит в больнице? Конечно, этот ваш Аксаков — фрукт непростой. Но и Катерина наша тоже не дурочка с переулочка. И вообще, Катюш, иди-ка ты прими душ с дороги, переоденься в домашнее, поешь и поспи по-человечески. Я, конечно, не такая мастерица, как твоя мама, но пока суд да дело, сырники организую. Иди, девочка.       — Спасибо.       Катя поцеловала её в макушку и поспешила удалиться, зная, что тётя Наташа примется основательно воспитывать сына. Коля проводил лучшую подругу раздражённым взглядом.       ***       В Центральной клинической больнице врачи выдали им такой подробный отчёт о мамином состоянии, словно перед ними была не дочь пациентки, а как минимум министр здравоохранения.       — В течение недели ваша мама окончательно поборет болезнь, и останется лишь грамотно пройти период реабилитации, с чем мы, разумеется, готовы всячески помочь, — молодой доктор окончил свою вдохновенную речь и выдохнул, видимо, утомившись. — А сейчас прошу меня извинить, пациенты ждут.       — Скажите, я могу зайти в палату?       — Разумеется. Пациентка в сознании, температуру мы снизили до тридцати семи и трёх, и вы, конечно, можете с ней побыть. Но не более получаса! Елене Александровне пока нельзя утомляться. И будьте добры надеть маску.       — Я подожду здесь, — подал голос Аксаков.       Катя кивнула и приоткрыла дверь в палату.       — Катенька?.. — послышался слабый голос.       Она тут же рванула к койке и осторожно обняла маму, стараясь не придавливать её весом своего тела. От родного запаха защипало в глазах. Мама гладила её по волосам, и это возвращало в детство.       — Мама, мамочка, как я за тебя испугалась…       — Так испугалась, что на ковре-самолёте меня сюда доставила? — Елена Александровна хихикнула, но тут же зашлась кашлем. — Ох, Катенька, ты бы подальше отодвинулась, а?.. Не дай бог заражу тебя…       — Мам, это же пневмония, а не грипп. Я так по тебе соскучилась! Ты не поверишь, где я была совсем недавно! В Париже, представляешь? Но даже там я по тебе очень скучала и ужасно захотела домой. Прилетела, а Борька говорит, что ты с высокой температурой…       — Доченька, а кто же наш благодетель? Как я здесь оказалась?       Катя всё-таки оторвалась от мамы и уселась у неё в ногах.       — Какая ты красавица у меня, — умилённо прошептала мама. — Так и кто же нам так помог, Катя?       Сама она выглядела плохо — бледная, под глазами круги, — но всё-таки было очевидно, что её жизни больше ничто не угрожало. Что с ней было бы в читинской больнице, Катя не хотела даже представлять.       — Андрюша, наверное?..       — Нет, мама. Помог мой преподаватель, Даниил Юрьевич. Я тебе о нём рассказывала. Просто оказалось, что он ещё и бизнесмен.       — Вот оно что… — мамино лицо приобрело озабоченное выражение. — Это ты с ним в Париж летала?..       — С ним. Ты не думай, я на него просто работаю. И он очень порядочный человек.       — Хорошо, если так, Катя. Я, конечно, ему по гроб жизни благодарна, но не могу за тебя не тревожиться. Странно как-то… Ладно бы это было в нашей деревне, а чтобы в Москве кто-то проявлял такое бескорыстие…       — А он, мамочка, настоящий дворянин. И на жизнь смотрит даже немного старомодно. Давай не о нём, а о тебе. Ты всем довольна?       — Катенька, конечно. Я в нашу-то больницу не хотела госпитализироваться, там ведь можно сразу в морг поступать, а не в приёмное отделение, чтобы время не тратить. Но никак не думала, что придётся в ельцинской больнице полежать… Тут же, вроде, Борис Николаевич часто лечится…       Они проговорили отведённые им полчаса, но потом вернулся давешний врач и попросил дать пациентке отдых.       — Я буду приезжать каждый день, — пообещала Катя и ещё раз крепко обняла маму. — Я тебя очень-очень люблю.       — И я тебя люблю, доченька. Береги себя. И об Андрюше всё-таки не забывай, а то ведь вы совсем перестали общаться…       — Всё это немного сложнее, чем тебе кажется…       — Понимаю, дело молодое. Но я же догадываюсь, что ты в него с первого взгляда влюбилась. Неужели всё отболело и прошло?       — Сейчас не время тебе об этом беспокоиться. Поговорим потом, хорошо?.. Отдыхай и слушайся докторов.       — Хорошо, Катенька.       В коридоре Аксакова не было, и Катя присела на краешек большого пуфа, чтобы перевести дух и прогнать из головы мысли об Андрее, навеянные мамой. Она совершенно точно шла на поправку, раз задумывалась о личной жизни дочери. И доброта Даниила Юрьевича казалась ей подозрительной… А Катя доверяла ему вопреки всему. «Непохож Аксаков на типичное бычьё. Водитель у него тоже воспитанный, приятной наружности. Нет, я отказываюсь мыслить стереотипами. Есть презумпция невиновности, и ничто не указывает на то, что он какой-то там авторитет. Да, он богат, ну и что? После распада СССР очень многие разбогатели, и далеко не всем ради этого пришлось преступать закон. Тем более он такой умный…»       — Катя?..       Она вздрогнула и подняла глаза на… Андрея, который вглядывался в неё, не скрывая своего изумления, — даже кожаный портфель чуть не выронил.       — Я тебя не сразу узнал…       Контраст с той пятнадцатилетней девчонкой, какой он впервые её увидел, поражал. Это огорчало, потому что прежняя Катя была ему по-настоящему дорога, была родной и понятной едва ли не с первой секунды их знакомства. А эту Катю он совсем не знал. И как подступиться к ней, тоже не знал; тем более что он грандиозно провинился перед ней несколько дней назад.       — А что ты… Что ты здесь делаешь? Этот твой заболел, что ли?..       От неё не укрылась его интонация, полная надежды.       — Здесь лечат мою маму, — тем не менее спокойно объяснила Катя и поднялась с пуфа, чтобы Андрей над ней не возвышался.       — Здесь? — он вскинул брови и поправил очки, чтобы вновь к ней присмотреться. Это начинало её раздражать. — А что с Еленой Александровной?..       — Пневмония. Состояние удовлетворительное, прогноз хороший, так что всё в порядке.       — Кать, я не хочу показаться невежливым, но… Как так вышло, что её госпитализировали сюда?       — А не всё ли равно?       — Это он устроил, да? — догадался Андрей.       Катя молчала, скрестив руки на груди. Белый свитер и длинная серебристая юбка делали её похожей на Снегурочку. Андрей взбесился.       — Это что, плата за вашу милую парижскую эскападу?       — Это бескорыстный поступок. А наша парижская эскапада носила исключительно деловой характер, хотя не то чтобы я обязана перед тобой отчитываться.       — Не обязана, — согласился он с неуместной грустью. Выдохнул и предложил примирительным тоном: — Послушай, давай поужинаем вместе. Обещаю, я не позволю себе ничего лишнего.       — Я не могу просто уехать. Я приехала сюда не одна.       — Что ж… Подождём явления вездесущего господина Аксакова.       — Он не сделал тебе ничего плохого.       — Катя, он управляет твоей жизнью!       — Ты ничего не знаешь о моей жизни.       — А ты знаешь?! Ты знаешь, кому ты эту жизнь доверяешь? На какие шиши вы слетали Париж? Как Елена Александровна вообще оказалась здесь? Доставить её в Москву из Читы могли только спецбортом!       — Надеюсь, я не помешал, — раздался за спиной тихий голос.       Андрей усмирил желваки и выдавил:       — Добрый вечер.       — И вам, — равнодушно откликнулся Аксаков. — Катерина, прошу прощения, мне нужно было ответить на звонок. Мы можем ехать.       — Я хотела бы поужинать с Андреем.       Он скользнул по Жданову-младшему ничего не выражающим взглядом.       — Разумеется, вы можете ужинать с кем угодно, — Даниил Юрьевич намеренно выделил последние два слова, и они прозвучали почти оскорбительно. — В таком случае, до встречи. В следующий раз мы увидимся в конце месяца, у меня дела за границей. Я буду регулярно вам звонить, так что любые вопросы мы обязательно решим.       — Спасибо вам.       Катя снова поцеловала его в щёку — теперь уже чтобы позлить Андрея. Аксаков ушёл, и она с милой улыбкой повернулась к Жданову.       — Предложение поужинать ещё в силе?       — В силе, — процедил он, взял её под локоть и повёл к лестнице.       — Очень по-джентльменски, — прокомментировала Катя, едва поспевая за его широким шагом и почти слетая по ступенькам. — Ты-то, кстати, как здесь очутился?       — Родителей привёз на плановое обследование.       — Образцовый сын.       — Ну вообще-то да, не самый плохой, — с этими словами он внезапно остановился посреди лестничного пролёта, и Катя оказалась прижата спиной к стене. Андрей посмотрел ей прямо в глаза и поинтересовался: — Давно вы с этим индюком к поцелуям перешли?       — Сегодня, — с вызовом ответила Катя и задохнулась от гнева, потому что Андрей накрыл её губы своими.       От гнева и… сладкого трепета. Момент был выбран идеально — он застал её врасплох, и бежать было некуда, да и не хотелось. Год, целый год без него — и вдруг вот такая оглушительная близость, его полузабытый вкус и руки, горячие и ласковые. Невозможно было ему противостоять, потому что есть силы несравнимо более мощные, чем маленький человечишко. Например, извержение вулкана или цунами. С ними не поспоришь. И всё же…       — Нет! — проскулила Катя и ловко выскользнула из его объятий, сама не осознавая, чего ей это стоило. — Так нельзя! — хрипло воскликнула она уже на расстоянии, отойдя как можно дальше от Андрея. — Ты несвободен. Это непорядочно, понятно?!       Он ухмыльнулся и застегнул верхнюю пуговицу синей рубашки. Это что, она её расстегнула?..       — Конечно, нельзя. Но если очень хочется, то можно.       — Я не хочу с тобой ужинать. Не хочу и не буду. Ты только что пообещал мне, что не позволишь себе ничего лишнего.       — Ты меня спровоцировала.       — Я попрощалась с близким человеком, — вяло возразила Катя, зная, что Андрей был прав.       — А я тогда кто, а?.. Тем утром год назад сбежала именно ты и как-то забыла попрощаться!       — Я поняла, что не смогу с тобой расстаться, если ты проснёшься! — она едва ли не плакала, но сумела сдержать слёзы. — Потому что я тебя люблю. По-настоящему. До сих пор. А я для тебя просто игрушка!       — Катя…       Он сделал шаг в её сторону, но Катя выставила перед собой руку, другой торопливо стягивая бахилы с новых сапог.       — То, что я к тебе испытываю, пройдёт. Оставь меня в покое, Андрей.       Вниз она сбежала с олимпийской скоростью. С десятой попытки нашла в сумке деревянный номерок, отдала гардеробщику, почти вырвала у него своё пальто и оделась уже в дверях клиники. Андрей её не догонял, и это было в равной степени правильно и ужасно. Слёзы застряли в уголках глаз и клокотали где-то в горле, но никак не желали проливаться. Просто душили, лишали кислорода, словно это у неё была пневмония. Катя шла по аллее, не глядя по сторонам, и не заметила, как вышла к контрольно-пропускному пункту, возле которого стояло знакомое авто. Она открыла дверцу, забралась на заднее сиденье и разрыдалась. Аксаков вздохнул.       — У меня было предчувствие, что вечер вряд ли пойдёт по намеченному плану.       — Обнимите меня, пожалуйста.       Он выполнил её просьбу — несколько неловко, потому что они впервые перешли эту границу. Прижиматься к нему было непривычно, и это новое ощущение помогло Кате успокоиться. Прохладная шея, с которой соприкасался её горячечный лоб, пахла морем и цитрусами, чем-то свежим и свободным посреди расстилающейся перед ними долгой зимы.       А Андрей так и стоял у стены. Потом открыл портфель и достал оттуда рыжую плюшевую собачку по имени Марсик — эту игрушку Катя искала в своей квартире несколько лет назад. На днях ему удалось застать до сих пор живущую там сестру Елены Александровны в трезвом виде и напроситься в гости, и он собирался отдать Марсика Кате. Но сам всё испортил. И на этот раз, похоже, надолго. Хорошо бы не навсегда.