Не в этой жизни

      Весна 2000       — Ты точно готов доверить мне BMW X5?       — Пусть его стоимость будет дополнительным стимулом.       Катя сидела за рулём тёмно-серого кроссовера, а Дани — в кресле пассажира. После многих часов теории он привёз её в подмосковную глухомань для практики на пустой дороге и теперь ждал, когда она наберётся смелости.       — Сидишь удобно? Правая нога до тормоза достаёт?       — Да.       — Теперь настрой спинку так, чтобы было ещё комфортнее.       Катя немного потянула расположенный слева от кресла рычаг.       — Что дальше?       — Настроить положение зеркал.       С помощью кнопок на руле она привела зеркала заднего вида в правильное положение, затем поправила зеркало в салоне.       — Ты забыла самое важное.       Катя кивнула и пристегнулась, вибрируя от предвкушения, но не решаясь начать. Дани закатил глаза.       — Что?.. Может, мне нравится просто сидеть вот так с тобой?       — Может, и мне нравится, но так ты ничему не научишься.       Она всё медлила. Он взял её правую руку и положил на рычаг коробки передач. Катя улыбнулась.       — Хорошо, когда есть терпеливый учитель. Постой, а зачем ты раньше времени положил мою руку на рычаг? Я же должна сперва завести машину.       — Чтобы ты проверила, в каком он положении. Никогда об этом не забывай.       Она проверила: рычаг стоял в положении «P», что означало parking. Потом вставила ключ в замок зажигания, выжала тормоз, медленно провернула ключ. Первый щелчок говорил о том, что включилось зажигание; она провернула ключ чуть дальше, чтобы завести двигатель, и отпустила. Снова выжала тормоз правой ногой и наконец-то перевела рычаг в положение «D» — drive.       — Умница. Теперь плавно отпускай тормоз и пока не трогай газ, машина будет двигаться накатом.       — Она же не разгонится? — с лёгкой паникой уточнила Катя. Они наконец-то поехали.       — Не разгонится. Представляешь руль как циферблат часов?       — Да. Держу руки на двух и десяти часах.       — Не сжимай его так, с тебя уже сто потов сошло. Правая нога всегда над тормозом, помнишь?       — Помню.       Они продолжали ехать. Катя всё ещё была напряжена, но восторг потихоньку её захлёстывал.       — Ну-ка затормози вон у той ели. Плавно.       Она послушно нажала на тормоз — чуть заранее, как и было положено — и медленно усиливала нажатие.       — Теперь нажми педаль газа.       Они, конечно, стартовали слишком резко. Катя запаниковала уже всерьёз и так же резко нажала на тормоз. Когда автомобиль встал, оба рассмеялись.       — Классика жанра… — заключил Дани. — Поехали-ка вон туда, попробуем круговое движение.       После пары десятков кругов ей всё-таки удалось научиться нажимать на педали по-настоящему плавно на достойной скорости: двадцать километров в час.       — Всё, чемпионка, на сегодня закончим.       Катя затормозила — уже почти профессионально, но с облегчением. Для первого раза ей хватило и впечатлений, и эмоций. Из автомобиля она выбралась на ватных ногах и поняла, как сильно было напряжено всё тело от макушки до пят.       — Ты молодец, — похвалил её Аксаков. Он тоже вышел из внедорожника и бросил обеспокоенный взгляд на её бледное лицо. — Всё в порядке?       Катя прислонилась спиной к капоту BMW и сделала длинный выдох. Дани встал рядом.       — Всё нормально. Просто подышать нужно… — она уткнулась лицом ему в грудь. — Спасибо, что сдержал слово.       — За это не благодарят, — усмехнулся он и погладил её по волосам.       Она вскинула голову и посмотрела в карие глаза.       — Тогда спасибо вообще за всё. Мне с тобой интересно. Очень. И тепло…       — Тепло? Такого мне ещё не говорили.       — Ты же южных кровей. Просто носишь маску…       — И не одну.       Катя вздохнула. Горячее дыхание щекотало его шею.       — Все, кого я знаю, настроены против тебя. А мне всё равно.       — Даже милейшая Елена Александровна?       — Маму просто пугают большие деньги и большие возможности.       — Но ты не такая.       — Не такая. Я всегда мечтала вырваться из Читы. А твоя мама тоже скромница?       Дани помрачнел.       — О моей маме мы ещё поговорим. Ну что, ты пришла в себя?.. Мы так долго стоим в обнимку, что это уже становится неловким.       — Я люблю обниматься.       Она любила. Он — нет.       ***       Дани вспоминал тот день, пока Катя везла их в клинику. Сейчас он не хотел видеть никого, кроме неё, поэтому отказался от услуг водителя и свиту, часто сопровождающую его на нескольких автомобилях, тоже отпустил. Катерина за рулём была в своей стихии — вождение помогало ей сохранять ощущение контроля над собственной жизнью, полной ограничений. Иногда она резко давала по газам, оставляя телохранителей с носом, — знала, что он её простит. Ей позволялось многое, потому что она была исключительной.       — Я тебе так и не рассказал… о ней.       — Расскажи сейчас.       — Не хочется. Но промолчать не получится.       Она его не торопила. Спокойно, даже расслабленно вела машину, откинувшись на кожаную спинку. Он мог бы смотреть на это вечность и не устать.       — Ты сегодня вернулась домой с игрушкой. Та самая?..       Катя кивнула.       — Марсик.       — Не сам же он к тебе пришёл?       — Его Андрей нашёл пару лет назад. Сегодня отдал.       Напряжение мгновенно собралось в каждом мускуле, но Аксаков ничем не выдал рефлекторную реакцию.       — Мы случайно встретились, — продолжила Катя, бросив на него быстрый взгляд.       — И у него случайно была с собой твоя детская игрушка?       — Мне кажется, он просто таскал её как талисман.       — Интересно.       Она пожала плечами.       — А мне не очень. Я изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз. А он как будто… не особо. Всё так же не знает, чего хочет. А ты меня приучил к высоким стандартам. Ты держишь слово и сначала думаешь, а потом делаешь.       — Это не высокий стандарт, а норма.       — Не для всех. Давай не о нём, а о тебе. О твоей маме…       Несколько минут Дани молчал, а потом заговорил.       — Должно быть, тебя интересует, что моя мать делала в элитной психушке. Ответ простой: влачила жалкое существование. Лечения для неё не придумали ни в США, ни в Швейцарии, ни где-либо ещё. Возможно, потому что она никогда и не хотела выздороветь.       — Она всегда была… такой?..       — Нет. Чтобы случился дебют такого расстройства, должен сработать спусковой механизм, триггер. В её случае им стал мужчина, которого она любила всю свою жизнь. Мне было двенадцать, когда это случилось. Однажды она вернулась домой какая-то… другая. Странная. И состояние её стало ухудшаться довольно быстро, день ото дня. Я не понимал, что с этим делать. Мы тогда уже вернулись в СССР — маман овдовела, и французы быстро указали нам на дверь. Мы больше не были семьёй дипломата. Да и советская номенклатура не желала, чтобы мы задерживались во Франции. По возвращении мы жили в коммуналке. Именно там я возненавидел нищету и серость со страстью, которая живёт во мне до сих пор. Общий санузел, одна на всех кухня, а в соседях — выдающийся винегрет из отменных уродов, будто кто-то сверху подбирал их с особым цинизмом. Беспробудный алкаш, противная лежачая бабка, полусумасшедший контуженный вояка… Бесконечные крики, конфликты и миазмы разной степени мерзости. Постепенно я понял, что мама отдаляется, исчезает в каком-то своём мире, и наплевал на воспитание и навязанные представления о чести. Залез в ящики письменного стола, нашёл её дневник и прочёл его от корки до корки. И вся моя жизнь и выпестованная ею же идентичность рухнули. В определённых кругах у меня есть то, что люди попроще называют погонялом — Дворянин. Ирония в том, что никакой я не дворянин. Сейчас мне на это наплевать, но тогда я вообще перестал понимать, кто я. Впрочем, это было сущей мелочью в сравнении с историей моего зачатия. Она так меня впечатлила, что несколько дней я не мог есть и только блевал в этот проклятый общий унитаз. Соседи, естественно, злились. Вояка с пробитой головой даже меня избил. Потом я за это отомстил, — Дани хищно улыбнулся. — Но это неважно. Вернёмся к сути. Так вот, выяснилось, что мама вышла замуж за господина Аксакова, уже будучи беременной. Он закрыл на это глаза, потому что ему как раз позарез была нужна супруга. Он не вышел ориентацией, а дипломат без жены — это нонсенс даже теперь, не говоря уже о советских временах. Они с мамой сумели построить дружеские отношения, но как муж и жена, конечно, никогда не жили. Мама продолжала любить того человека. Она всегда была очень доброй женщиной. До мозга костей. Не такой даже, как ты. Ты добрая и порядочная, но в тебе есть и перец, и дерзость, и много чего ещё. А она была не от мира сего. И её угораздило полюбить того, кто не мог ответить ей взаимностью. Не мог, потому что вот-вот должен был жениться на дочери очень влиятельных родителей. А мама ходила за ним по пятам, добивалась ответа на свой вопрос. Хотела знать, действительно ли для него выгодный брак стоил больше, чем она со своим великим бессмертным чувством. Пробралась даже на какую-то партийную тусовку, и у её героя сдали нервы. Ему нужно было толкать речь перед бонзами, публично делать предложение своей избраннице, а тут — опостылевшая ему Варя. Он прямо при ней попросил своего лучшего друга, который тоже, по всей видимости, очень рассчитывал на этот союз, побыть с Варей в отдельной комнате и проследить за тем, чтобы она не пробралась на торжественное мероприятие. Друг к исполнению этой просьбы подошёл очень… рьяно.       Катя снизила скорость и остановилась на обочине.       — Кажется, я понимаю, к чему ты ведёшь…       — Он её жестоко изнасиловал. Ей не с кем было этим поделиться, и самые страшные детали, самые ужасные ощущения она зафиксировала на бумаге. Так она забеременела мной. И находила в себе силы меня любить… Она меня действительно любила, а я… Я далеко не всегда был к ней добр. Считал её нелепой и слабой, потому что она не желала выбираться из своего выдуманного мира, но на самом деле она была невероятно сильной. Маленькая хрупкая девочка выстояла и попыталась построить новую жизнь. А вернувшись в Москву, случайно встретила того, кого продолжала любить, в компании верного дружка. Они весело смеялись и жрали мороженое в ГУМе. Оба сделали вид, что её не узнали. С тех пор мама медленно отключалась от реальности, сбегала от меня в какую-то свою, где, наверное, у неё всё было хорошо и не было ничего, что напоминало бы ей о том, насколько она была несчастна. Не было изнасилования, не было меня. Потом она окончательно замкнулась в себе и даже перестала разговаривать. Возможно, это был сознательный выбор, а не болезнь. Эдакая крайняя степень эскапизма, побег в мир фантазий. Я не мог ей этого простить. В последние годы она реагировала на имя своего любимого человека, а меня не узнавала. Это разъедало душу, и порой я… на неё срывался. Орал, что она бесполезная трата моих денег и нервов. А теперь еду, чтобы посмотреть на её труп, и жалею обо всём. О каждом неверном слове. О каждом моменте, в котором позволял эмоциям взять надо мной верх…       — Это нормально… Ты ведь человек.       Ему до боли хотелось зацепиться за это простое утешение, но не получалось.       — Ты знаешь, кто твой отец?       — У меня нет отца. Существо, биологически им являющееся, пока живо. Но лишь потому, что я ему это позволяю. И осталось ему недолго.       — Ты намерен ему отомстить?       — Разумеется. Ты сегодня говорила о справедливости… Справедливость существует. Только претворить её в жизнь можно исключительно своими руками. И если моральный компас не велит тебе оставаться рядом со мной, держать тебя я не буду.       Катя грустно покачала головой и взяла его руки в свои.       — Я останусь с тобой, что бы ни было. Потому что я твой человек.       Он поднёс её тёплые ладони к губам и оставил несколько поцелуев на костяшках.       — Ты пока понятия не имеешь, какой может быть цена такой преданности. Думать нужно прежде всего о себе.       — Я так не умею.       А он умел только так. Но соврал бы, если бы сказал, что за последние годы эта установка не пошла трещинами.