Не в этой жизни

      Вечером они возвращались домой в молчании. Каждый думал о своём. Аксаков — о матери и предстоящих заботах, связанных с её похоронами; Катя — обо всём, что узнала сегодня. День тянулся бесконечно и тягомотно. Новость о гибели Сергея Бодрова уже казалась ей далёкой, пришедшей неделю назад, и незаметно для себя Катя сумела с ней сжиться. А взволновавшая её неожиданная встреча с Андреем и вовсе поблёкла на фоне смертей двух людей, которые не заслуживали такого ужасного финала. «Невыносимее всего то, что вынести можно всё». Так сказал Дани, выйдя из здания клиники, где долго не стихали его яростные крики. Он желал знать, каким образом его матери удалось накопить достаточно снотворного, чтобы свести счёты с жизнью, и обещал лишить лицензий всех до единого сотрудников элитного учреждения. А потом устало произнёс эту точную фразу и добавил: «Что толку сотрясать воздух, если она сама этого хотела?» Тем не менее, он не мог позволить себе понижать ставки: любые его угрозы должны были сбываться, иначе следующие никто не воспримет всерьёз. Когда они подъезжали к сталинке на Садовом кольце, он уже заканчивал обзвон высших чиновников Минздрава, которым предъявил соответствующие требования. Катя припарковалась в их дворе и заглушила мотор. Она хотела было поинтересоваться, полегчало ли ему после этой небольшой вендетты, как вдруг он с усмешкой кивнул в направлении небольшого сквера с фонтаном.       — У нас гости.       Она поправила очки и пригляделась к тёмной фигуре. Андрей стоял, спрятав руки в карманы джинсов.       — Я его не приглашала. И адрес этот тоже не сообщала.       — Я тебе верю.       Они синхронно вышли из машины. Их примеру последовал Борис и ещё трое телохранителей, дежуривших во дворе в «Гелендвагенах».       — Впечатляет, — прокомментировал Андрей, когда отгремели дверцы представительских авто.       — Добрый вечер, — поприветствовал его Аксаков, но руки не подал. — Знаете, ужасно не люблю незваных гостей.       — Я приехал к Кате, а не к вам. Или это запрещено?       — Отчего же? Катерине предоставлена полная свобода. А вот ваша в пределах этого двора значительно ограничена. Видите этих ребят? — Дани несколько театральным жестом указал на внушительных бритых молодцов за своей спиной. — Это мои цепные псы. Очень кусачие. Так что не советую здесь появляться.       Катя вздохнула, несколько раздражённая этой мизансценой в финале и без того непростого дня. Жданов мог бы не заявляться сюда без приглашения, а Дани мог бы не устраивать театр одного актёра. Для каждого, впрочем, можно было найти оправдание, поэтому она не выказала раздражения, а привстала на цыпочки и тихо сказала Дани на ухо:       — Я скоро приду.       — И вот это теперь твоя жизнь? — задал риторический вопрос Андрей, когда Аксаков удалился, а парни по его отмашке уселись обратно в огромные машины.       — Моя жизнь меня более чем устраивает, — тем не менее, ответила Катя. — Я жива, здорова, обеспечена работой и досугом. Даже зубы поправила, — она показательно улыбнулась, как на приёме у стоматолога, и он наконец-то понял, что изменилось в её лице. — Зачем ты пришёл? Я же сказала, что мы поговорим позже.       — Я хочу, чтобы и ты, и этот тип поняли, что я настроен серьёзно. Всё, что я тебе сказал, я сказал не под воздействием аффекта. И я не считаю, что жизнь с таким человеком — это правильный выбор. Я с самой первой секунды нашего знакомства хотел тебя защищать. И, знаешь… Смотрю на всё это и чувствую, как это желание обостряется.       — А я не нуждаюсь ни в чьей защите. Андрей, я очень благодарна тебе за Марсика, но сегодня не лучший день для выяснения отношений. Правда. Дай мне время. Мы жили друг без друга несколько лет и проживём ещё неделю. Не надо на меня так наскакивать, прошу.       — Катя, ты меня любишь?       — Андрей, спокойной ночи.       Ей необходимо было отдохнуть. Оказаться в тишине. Дома она долго не выходила из ванной, а когда всё-таки вышла, её ожидала вовсе не тишина. Дани, тоже после душа, с мокрыми волосами, зарядил виниловый проигрыватель джазовой пластинкой. Катя этот музыкальный жанр ненавидела и воспринимала исключительно как хаотичную какофонию, чуждую её структурно организованному мозгу. Она пожелала Аксакову спокойной ночи и направилась в сторону своей спальни, но он остановил её, схватив за запястье.       — Не так быстро. Побудь с бедным сиротой.       — Мне отвратительны такие манипуляции.       Он ухмыльнулся. Ловко прижал её к себе и взглянул сверху вниз с дурацким, неуместным в конце этого дня озорством.       — Ты под чем-то, — безошибочно определила Катя.       — Немного кокса в дёсны. Вообще не помогло. Паршиво так, как давно уже не было. Побудь со мной…       Он упал на широкий диван с тёмной велюровой обивкой и потянул Катю на себя. С лёгкостью приподнял её и усадил так, чтобы они оказались лицом к лицу, и цепко ухватился за её талию.       — Скажи мне, мой честный друг… У вас с Андреем что-нибудь было?       — Было, один раз, — безразличным тоном отчиталась Катя, зная, что он не отстанет.       — И давно?       — Когда мне исполнилось восемнадцать.       — То есть почти четыре года назад.       — С арифметикой у тебя всё в порядке. Ну что, спокойной ночи?..       — Нет, я сегодня капризный и несносный. И что, ты так и живёшь с тех пор жизнью старой девы?       — Дани, всему есть предел.       — Согласен. Например, терпению молодого организма. Он только сейчас сподобился о тебе вспомнить, и что, всё это время ты думала исключительно о биржевых индексах и ключевой ставке Центробанка? Никогда ни о чём не фантазировала, — он в притворном изумлении приложил длинные паучьи пальцы к губам и вытаращил глаза, — не занималась самоудовлетворением?       Щёки её уже покрылись красными пятнами.       — Чего ты хочешь?       — Ты сидишь сейчас прямо на мне и чувствуешь, чего я хочу.       — Это не ты, а кокаин, — не без горечи парировала Катя. — И собственничество. Ты увидел Андрея и только поэтому делаешь шаг в мою сторону. Чтобы опередить его.       Она всё чувствовала, но знала, что права. Дани никогда не отрицал взаимное притяжение, медленно закипавшее в них обоих, и всё равно неизменно говорил, что им не стоит переходить границу дружеских отношений. Внезапная готовность это сделать была лишь свидетельством того, насколько потерянным он себя ощущал.       Он поцеловал внутреннюю сторону её ладони и замер, смежив веки и не отнимая маленькую руку от своего лица. Его белая кожа контрастировала с её — она всегда здорово загорала за лето, — а весь облик на мгновение показался удивительно невинным, почти беззащитным.       — Ты убивал людей? — спросила Катя неожиданно даже для себя.       Он распахнул глаза. Невозможно было прочитать их выражение — слишком тёмными они выглядели с красноречиво расширенными зрачками в полумраке гостиной.       — А как ты думаешь?       — Никак не думаю.       — Мы уже выяснили, что ты благочестива, как Орлеанская дева. Значит, много думаешь. И об этом думала тем паче.       — Скажи прямо.       Он помолчал.       — Это намного проще, чем всем кажется. Даже удручающе просто. Никакой тумблер внутри не переключается, не одолевают экзистенциальные муки. Достоевский на них построил карьеру писателя, но я рассмеялся бы ему в лицо, если бы мог.       Катя одеревенела в его руках. Где-то под пупком шевельнулся неприятно будоражащий холодок, с которым хоть раз в жизни сталкивался каждый, беря в руки острый нож или глядя вниз с высокого этажа. Дани с любопытством за ней наблюдал.       — Ты, кажется, хотела лечь спать. Иди. И запомни: есть вещи, совать нос в которые не следует. Я не подпускаю тебя к тёмной стороне своей жизни не потому что чего-то стыжусь или боюсь твоего осуждения, а потому что ты не должна об это замараться. Меньше знаешь — крепче спишь. Ты всё про меня понимаешь. Этого достаточно.       Но Катя не ушла. Устроила голову у него на груди и так и заснула, утомлённая насыщенным днём. Где-то на краю сознания парил беспощадный и очевидный вопрос.       Почему она вообще оставалась рядом с ним?       ***       Андрей, поставив Киру на паузу, коротал холостяцкие вечера в квартире Малиновского за просмотром нового российского сериала «Бригада». Рома восклицал:       — Надо же!.. Оказывается, и мы умеем неплохо снимать.       Андрей кивал и соглашался, а сам напряжённо думал. Сценка во дворе дома Аксакова слишком хорошо вписывалась в эстетику «Бригады», и эта новая, незнакомая Катя почему-то не выглядела инородным её элементом. Это-то и пугало. Чувство вины за напрасно потраченное время захлёстывало с головой. С той ночи с Катей прошло уже почти четыре года. Четыре года правды, жившей в его черепной коробке всё это время: ему ни с кем не было так хорошо, как с ней. И вряд ли будет. Почему же он тогда вообще позволил ей улизнуть? Почему заснул и не проснулся, когда она выпуталась из его объятий, оделась и ушла? Почему не позвонил ей на следующий день? Зачем сделал Киру своей официальной спутницей? Зачем врал родителям о скорой свадьбе? Зачем так долго и трусливо бегал от самого себя?       А Катя успела прикипеть к своему ментору, привыкнуть к ненормальной реальности, в которой жила. Она уважала Аксакова — и сложно было его не уважать. Андрей знал, что разбогател он не при помощи рэкета, как Саша Белый, а благодаря своим мозгам: ещё в начале девяностых разработал формулу расчёта будущей стоимости земли и недвижимости в Москве с учётом десятков факторов и заложил её в компьютерную программу. Потом скупал объекты, о ценности которых никто не догадывался, и спустя некоторое время продавал уже с другим ценником. Часть его капиталов, таким образом, имела вполне легальное происхождение. Но вот другая часть… Знала ли Катя об этой другой части? Андрей надеялся, что нет — иначе объяснить её преданность ему было невозможно.       Жизнь продолжалась как ни в чём не бывало. В Кармадоне искали и находили человеческие останки, кому-то — например, руководству Первого канала — до сих пор хватало совести говорить, что Сергей Бодров может быть жив, но на самом деле все всё понимали. Поиски обещали вести до заморозков и возобновить уже весной. Катя тоже жила своей жизнью, словно не было той встречи посреди Арбата. Словно не было никогда её признаний в любви. Его вопрос остался без ответа, растворился в дымчатом осеннем воздухе. И мог ли он её за это винить?       Андрей пребывал в самом сумрачном настроении. Москва виделась ему холодной и враждебной. Повсюду были раскинуты невидимые аксаковские щупальца, одно из которых, очевидно, держало Катино сердце, а другое дотянулось до них: в предпоследний понедельник октября на ресепшен «Зималетто» доставили восемь тёмно-серых конвертов с приглашениями на праздничную вечеринку по случаю дня рождения господина Аксакова.       ***       Варвару Аксакову, в девичестве Стефаниди, похоронили на острове посреди озера на территории загородного поместья её сына. И озеро, и остров были рукотворными, но благодаря стараниям ландшафтных дизайнеров ничем не отличались от природных.       — Красиво получилось, — заметила Катя, когда они возвращались на сушу на маленькой лодочке.       Дани пожал плечами.       — Просто хотел для неё настоящего покоя. Мама была христианкой, поэтому я должен был её именно похоронить. Сам я не желаю нигде лежать. Никакого тления. Только огонь и ветер.       Она поёжилась от этих слов и сентябрьской прохлады.       — Куда, по-твоему, должны были бы приходить люди, которые тебя любят?       Он засмеялся, громко и гулко посреди тишины пасторального уголка Подмосковья.       — Где эти люди? И зачем, скажи на милость, куда-то приходить? Ты либо хранишь память о человеке, либо нет. Если хранишь, этот человек и так всегда с тобой. Всё просто.       После похорон Дани изменился: стал более закрытым, сдержанным, устремлённым в одну точку подобно стреле. Катя не сомневалась, что он продумывал каждую деталь расправы над своим биологическим отцом, и не смела приставать с расспросами, да и не хотела ничего знать — хватило сказанного на диване. Она ходила по кругу закольцованных споров с самой собой и понимала, что не сможет его оставить, несмотря на всё, что он совершил и ещё совершит. Почему? Голова продолжала терзаться этим вопросом, но однажды Катя осмелилась на него ответить.       Ответ был в равной степени простым и страшным: она полюбила Дани. Не могла не полюбить. И чтобы не отступиться от этой правды, не соврать потом самой себе о самом главном, она её озвучила. В самый обычный и не самый подходящий момент, когда Дани совершенно точно не был расположен к душевным излияниям — они возвращались домой поздним вечером после тяжёлых переговоров. За рулём был Борис, отделённый от них перегородкой.       — Ты спрашивал, где эти люди. Я. Я этот человек.       — Что?.. — Аксаков перевёл взгляд с тёмного Бульварного кольца на неё. — Ты о чём?       — Я тебя люблю.       Он нахмурился и устало убрал волосы назад.       — У тебя искажённое восприятие действительности. Я, пожалуй, слишком тебя загрузил. Ты перерабатываешь.       — Ты слышал, что я сейчас сказала? — у Кати внутри всё клокотало от возмущения.       — Слышал. Мне как раз нужно улететь в Ирландию на пару дней, за это время постарайся прийти в себя.       — Я полечу с тобой.       — Нет.       Она отстегнула ремень безопасности, на что навороченная иномарка отреагировала возмущённым писком, и поцеловала его, изумляясь собственной решительности. Дани ответил — издевательски лениво, на «отвали», не шевелясь — и даже не закрыл глаза, но она ладонями ловила бешеный стук его сердца и понимала, что он лишь старательно отыгрывал невозмутимость.       — Хватит… делать… вид… что тебе… всё равно… — слова размазывались по губам под аккомпанемент непрекращающегося писка, перемежаясь со злыми укусами. — Я полечу… с тобой… — еле сумела выдохнуть Катя, потому что дыхание перехватило от того, что холодные пальцы легли ей на горло и сжали его осторожно, но ощутимо. Дани начинал размораживаться. — Я люблю тебя…       Он поцеловал её — или не поцеловал, а поглотил, и оба наконец-то закрыли глаза, на несколько минут полностью отдавшись ощущениям.       — Что же ты наделала, — простонал он, с трудом оторвавшись от неё и прислонившись лбом к её лбу. — Зачем…       — Просто ускорила столкновение Андромеды и Млечного Пути.       Дани усмехнулся, но в этом не было ни капли веселья.       — Я давно тебя полюбил, — признался он, очерчивая большим пальцем контур её губ.       — Почему молчал?       — Зло привлекательно. Ни добра, ни зла в дистиллированном виде не существует, но на бесконечном спектре я ближе ко второму, хоть вечно совершаю благо. Если ты останешься со мной, то признаешь, что мрака в тебе больше, чем света. А я уже достаточно тебя изменил и не хочу менять ещё сильнее. Не в этой жизни.       — В другие жизни я не верю. И в Ирландию мы полетим вместе.       Система безопасности продолжала пищать, словно таймер готовой вот-вот взорваться бомбы, и звук этот как нельзя лучше отражал происходящее.