***
— О боже… Кью немного выгнулся, цепляясь за плечи Роберта, чтобы сделать каждый толчок ещё слаще, и, чувствуя, как сводит всё внутри от близости оргазма, сжался на члене. Роберт застонал ему в плечо, вздрагивая всем телом, впился пальцами в задницу Кью, и тот тут же кончил следом. Они упали на кровать, тяжело дыша. Роберт мокро поцеловал его в шею и откатился. Кью закрыл предплечьем глаза, слушая, как тот возится, выкидывая презерватив. Наконец объятия обжигающих рук вернулись, и на несколько блаженных мгновений Кью позволил себе представить, что это Джеймс притягивает его к себе. Любимое имя сорвалось с губ непроизвольно, но Роберт никак не среагировал. Только хмыкнул: — Это что, официальное разрешение звать тебя Грегом во время секса? Кью встретился с ним глазами. Роберт не выглядел обиженным — только подавленным, будто всё хорошее, что могло быть в его жизни, давным-давно прошло. — В честь Хауса? В собственном голосе было столько яда, что Кью неприятно поразился сам себе. Роберт начал было отстраняться, но Кью вцепился в него и оседлал, не давая уйти. Роберт покорно положил ладони ему на бёдра, обречённо глядя снизу вверх. — Я хочу полюбить тебя, — сказал он, своей честностью режа Кью сердце без скальпеля. Правда была в том, что в этой комнате он не был единственным, кто с удовольствием отказался бы от засевшего в сердце занозой чувства к человеку, который был бесконечно недостижим. — Не знаю, получится ли когда-нибудь забыть о том, кого я люблю, но, если получится, я тоже, — выдохнул Кью, наклоняясь и прижимаясь губами к губам. Роберт обнял его, целуя с неистовством, которое предназначалось ему только наполовину. После они никогда больше об этом не говорили — приняли как данность своё желания сблизиться и забыть о том, чего не могут получить. Кого не могут получить.***
— Роберт… — Просто заткнись. Кью послушно закрыл рот. Спорить не было смысла — он и забыл, что Роберт всё это время прекрасно знал, ради чего помогает ему. Но мысли о собственной подлости не оставляли. — Я пойду. — Я провожу тебя. Кью бросил прощальный взгляд на ноутбук, где были открыты расчёты по последней модели наноботов, со всех сторон правильной. И всё же мыши умирали. Бред. Из ежевечерних брифингов по состоянию Джеймса он знал, что печеночно-почечную недостаточность, таки развившуюся на фоне ожоговой болезни, удалось скомпенсировать с помощью экспериментальных препаратов, щедро поставляемых Мэллори, и грамотно организованной Робертом дезинтоксикационной терапии. Искусственная кожа, созданная из образцов носителя, приживалась ударными темпами, и электроэнцефалограмма потихоньку подсказывала, что доза обезболивающего скоро приблизится к минимальной. Джеймс подтверждал своё звание агента, которого не берёт смерть. А он всё ещё не был готов предоставить ему возможность жить дальше. Остановившись возле бокса, откуда со дня на день Джеймса должны были перевести в обычную палату, Кью положил руку на стекло. — Я идиот, — сказал он печально, глядя на лицо, будто загримированное под Призрака Оперы. — Он не хотел спастись ценой жизни любимой женщины и дочери. Роберт взял его за руку — сопливый романтический жест, но Кью стало легче от хватки чужих пальцев на собственных. — Ты справишься. Я верю в тебя. И он, думаю, верит — всегда верил. Он доверял тебе свою жизнь множество раз, Кью. И ты не подводил его. Сейчас тоже не подведёшь. Кью позволил увести себя. Считая шаги к собственной комнате, он думал о металлических конструкциях, на которых ныне держались кости Джеймса, о том, как сам, отвлекаясь от проблемы наноботов, вдохновенно мастерил на 3D-принтере костные фрагменты, которые использовались для фиксации титановых имплантов в тех местах, где раздробленность скелета не позволяла ни к чему прикрепиться. Они вместе с Робертом даже спроектировали модели искусственного сустава со связочным аппаратом, чтобы Джеймс позже не чувствовал себя ограниченным в движениях. Это была серьёзная и необходимая работа, которая занимала время. Внешний мир, между тем, тоже напоминал о себе: иногда Мэллори давал ему задания, которые Кью походя выполнял, иногда Роберту звонил Эрик Форман, главный врач Принстон Плэйнсборо, и рассказывал о случае, на котором стопорилась его команда. Те справлялись довольно неплохо и без Роберта, но в некоторых ситуациях всё же не могли без совета со стороны. Роберт в такие дни уходил в угол лаборатории, вытирал доску и начинал записывать маркером под диктовку своей команды симптомы и показатели исследований, а потом по нескольку часов сидел, молча глядя на получившийся список. Иногда озарение не приходило, и Роберт предлагал дообследования, результаты которых обыгрывал в выдвигаемых на ходу теориях, которые тут же обкатывал с командой. Кью порой прерывался, чтобы послушать их. Его успокаивало то, как часто Роберту и его людям удавалось победить даже неизлечимые хронические болезни, не давая им добить несчастного пациента. Только рак оставался их уязвимым местом — Кью замечал, как изредка Роберт, увлёкшийся очередной идеей, предлагает обратиться к Уилсону и тут же поправляется, называя актуальную фамилию консультирующего онколога. В такие моменты он отчаянно хотел открыть Роберту правду, сказать, что Хаус жив… Но Кью не мог преступить обещание, данное тому, кто однажды спас Джеймсу жизнь, хотя и понимал, что Роберт может его не простить. Он послушно вошёл в спальню, сходил в душ — Роберт сидел за электронной книгой, отвлекаясь ненадолго, но сторожил его — с Кью сталось бы проскользнуть обратно в лабораторию. — А теперь — спать, — скомандовал Роберт. Кью упал лицом в подушку, чувствуя, как усталость наваливается на него бетонной плитой, и честно попытался подчиниться и забыться сном. Ничего не получалось. Он слышал, как бьётся собственное сердце, как Роберт легко скользит пальцем по экрану книги… Наконец, устав бороться с играми разума, он сел. — Не выходит у меня спать. Пойду проверю, как там новая партия мышей. Но встать Кью не успел. Руки Роберта оказались на его плечах, а губы заткнули рот в требовательном поцелуе. Кью поддался на ласку бездумно, отвечая с голодным отчаянием, прежде чем спохватился. — Сейчас не время, мы не можем, — затараторил он, отталкивая Роберта, но тот был неумолим. — Есть только один способ отключить твой мозг, не вырубая тебя грубым физическим способом, и мы оба это знаем. Поневоле Кью кивнул — он знал это ещё с Австралии, когда, мучимый кошмарами, иногда будил Роберта среди ночи, чтобы справиться со своей бессонницей с помощью секса. После оргазма лимбическая система, отвечающая за эмоции, перезагружалась, и он мог какое-то время не отвлекаться на тревоги и размышления. Но тогда он ставил на Роберта как на своё будущее. — Роб, я не знаю, останусь ли с тобой, если появится возможность быть с ним. Ты понимаешь? Он погладил слегка колючую щёку, посмотрел в голубые глаза, такие похожие на глаза Джеймса. — Я понимаю. Роберт сел рядом с ним на кровати, приобнял за плечи, свободной рукой поглаживая внутреннюю сторону бедра. Кью ткнулся губами в его шею, вдыхая знакомый запах, успокаиваясь просто от одного его присутствия рядом, когда Роберт вдруг снова заговорил. — Я рассказывал тебе о том, как вольно или невольно убивал. Но не говорил о том, что, когда я намеренно саботировал лечение Дибалы, от меня ушла жена. Она любила меня, но не могла оставаться с тем, кто преступил оба основных постулата медицины: noli nocere — «не навреди» и noli errare — «не ошибись». Ладонь Роберта скользнула ниже, обхватила мошонку, а большой палец надавил на промежность чуть ниже. Кью непроизвольно раздвинул ноги шире, коротко заскулив. — Я остался с Хаусом. Погрузился в медицину с головой. И я пережил это. Он вдруг поднял лицо Кью за подбородок и поцеловал, скользя языком вдоль его языка. Кью таял в его руках, сосредотачиваясь на происходящем, и постепенно мир за пределами комнаты на какое-то время перестал его интересовать. Роберт отстранился и, быстро отвернувшись, опустился на колени между его ног. — Потом, когда я уже встретил тебя, я вернулся к Хаусу — и понял, что никогда не смогу быть с ним. Он вёл себя так, будто я ценен, но отталкивал, стоило мне оказаться чуть ближе. Я не мог понять, в чём дело, злился — и после ранения, когда кризис веры в него был на самом пике, встретил женщину. Она готовилась стать монахиней, и волею судьбы оказалась моей пациенткой. Я переспал с ней, узнал её как человека… Я был в миллиметре от того, чтобы полюбить её и просто забыть о том, что у меня существовали какие-то ещё отношения. Если бы так произошло, я бы никогда тебе не позвонил, но у этой женщины были другие планы. Она едва не умерла и, как ей показалось, увидела Господа. Кью замер, слушая эту исповедь. Роберт обнажал перед ним свою душу, гладя его по бёдрам, и, несмотря на физический отклик, умом и сердцем Кью сейчас был в его рассказе. — Я хотел переубедить её, — глухо признался Роберт. — Распечатал научную статью, собирался было побежать и рассказать ей, что это был всего лишь норадреналин, что её переживания не были реальными…***
«— …Ты идиот. — Потому что нашёл любовь? — Потому что ты — идиот. Хотя у вас это общее. — Её чувства вызваны химической реакцией. Это пройдёт. — Ты просто с ней переспал! У тебя в мозгу выброс окситоцина, думаешь, так будет вечно? — Она отказывается от жизни ради слепой веры. — И ты тоже! Роберт обернулся, неверяще глядя на Хауса. Тот продолжал говорить: — Она нашла, на чём построить свою жизнь. Да, это иллюзия, но в неведении она познала счастье, и ты хочешь это отнять? — И давно вы говорите правду людям в лицо? — Но это же правда, а не пожелание жить долго и счастливо! Было ощущение, что разговор идёт уже немного не о НЕЙ и Роберте, а о ком-то другом. Роберт двинулся прочь, не желая поддаваться глупому чувству, будто Хаус говорит о них двоих. Этого не могло быть. Просто не могло. — Или ваши отношения просто рухнут, как и все банальные романы, или она всегда будет винить тебя за свою бессмысленную жизнь. Роберту вспомнились Стейси и Кадди, которые покалечились об отношения с Хаусом. И Кэмерон — его хрупкая, но стойкая Кэмерон, которая любила и его, и Хауса, но не стала продолжать этот цикл саморазрушения, выбрав спокойствие и отношения с человеком, к которому не пылала такой же страстью, но, по крайней мере, достаточно ценила, чтобы построить крепкую семью и стать матерью. — Правда тут вообще не при чём, — сказал он, выдавая тем самым, возможно, с головой и себя, так долго следовавшего за Хаусом по пятам — дольше и преданнее, чем это в своё время делала Кэмерон. — Вам не нравится, что я переоцениваю свою жизнь. Что я хочу её изменить. И могу. На какой-то миг в глазах Хауса мелькнуло что-то, что напугало его до мурашек. Вот сейчас он всё скажет, и тогда останется только отбросить костыли и шагнуть вперёд. Главное, не сбить его с равновесия, потому что тогда от порыва не будет ничего хорошего, кроме боли для них обоих. — Я не говорил, что ты не можешь похерить свою жизнь. Ярость на самого себя за прорвавшийся луч надежды, тут же безжалостно растоптанной, затопила Роберта с головой. — Вы не способны на отношения и хотите, чтобы все были как вы. Хаус выглядел так, будто ему дали пощёчину. Роберт понял, что попал в яблочко, и захромал прочь, пока жалость не победит и не заставит его вернуться. Он знал, что Хаус не даст ему позаботиться о себе — он не позволил этого даже Кадди, которая была самой искренней и доброй женщиной, которая вообще могла вынести Хауса. — Если бы я хотел, чтобы ты был как я! Громкость тона и проблеск ответного отчаяния всё-таки заставили Роберта обернуться. Хаус резко выдохнул, будто обрывая себя на какой-то фразе, едва не вырвавшейся у него, и закончил уже тише и спокойнее. — Я бы заставлял тебя принять это глупое упрямое решение, которое разрушит твою жизнь и оставит тебя в тоске и одиночестве. Прямой бесстрашный взгляд выбил у Роберта из головы любые ответы, которые можно было бы дать. Хаус смотрел так, будто признавал за собой патологическую неспособность строить здоровые отношения и именно поэтому останавливал его — не из насмешки и эгоизма, напротив — вопреки собственным интересам. А ведь если бы всё развивалось так, как он говорил, Роберт, может быть, и сдался бы однажды, признавшись Хаусу и отдав ему всё, что осталось от его жизни. Но до того он страдал бы — и Хаус пытался этого не допустить. Более того, он позволил Роберту понять всё это. Вздохнув, Хаус снова заговорил. — Ты переоцениваешь жизнь, когда делаешь ошибки. Но ты не ошибался. Тебя лишь пырнули скальпелем. В этих словах Роберт услышал всё, что было нужно. Как и в извинениях, что Хаус раз за разом пытался ему принести, тут красной нитью выделялась одна просьба: «Вернись ко мне. Пусть мы не будем вместе, я хочу, чтобы ты был рядом. Я сломаю тебя, если подпущу ближе, но я не смогу без тебя совсем». Роберт спиной открыл дверь и вышел из кабинета, чувствуя, что он действительно совершенный идиот».***
— Я так и не поговорил с ним об этом — не нашёл в себе сил. Пытался перешагнуть свою любовь, относиться к нему просто как к другу. Попрощался, когда уходил, чтобы обзавестись собственной командой. Он так и не оттолкнул меня больше — я же соблюдал дистанцию, позволяя ему то, что он сам мог себе позволить. А потом случился пожар… Роберт покачал головой и поднял на Кью глаза, полные слёз: — Я понимаю тебя. И я прощаю тебя, потому что осознаю, что ты уйдёшь, если тебя позовёт Джеймс. Но Уилсон после смерти Хауса уехал из города, и я не знаю, что с ним было — он, видимо, уничтожил свою сим-карту. Я думаю, что, если он даже и не покончил с собой, то страдал до конца своих дней не только от болей, причиняемых раком, но и от боли, вызванной смертью Хауса. Я жалею лишь, что не попытался быть с ним рядом, когда умирал его друг, которого он, вероятно, любил, и которого, в отличие от меня, ещё больше боялся сломать. Может быть, тогда он был бы сейчас жив. Ты смелее меня, Джерри. Ты идёшь и спасаешь того, кого всей душой хочешь спасти, чего я в своё время не сделал. Кью не успел ничего сказать — Роберт наклонился, обхватил его член ладонью у корня и взял в рот столько, сколько смог. Кью застонал, положив ладонь ему на затылок, и смотрел, не отводя глаз, на то, как Роберт старался сделать ему хорошо и вырубить его слишком производительный мозг. А в голове вертелось всё сказанное, возвращая воспоминания о тех моментах, когда Кью казалось, что Джеймс видит его насквозь, что доверяется в ответ, зная, что он не подведёт, что старается быть лучше, беречь оборудование изо всех сил, выживать или не страдать от ранений, чтобы Кью меньше волновался. Мадлен была колючей и ядовитой, но для Джеймса она была безопаснее — её он не боялся сломать. А его, наверное, боялся. Организм реагировал на стимуляцию, и Кью прекратил думать, сосредоточившись на ощущениях и звуках. Он кончил с глухим стоном и, когда Роберт отстранился, просто потянул его на себя и крепко поцеловал. В этот момент он дал себе слово, что найдёт способ рассказать о Хаусе Роберту, не нарушив обещания. И это можно было сделать, если бы Джеймс пришёл в себя. Джеймс такого обещания не давал.***
Роберт сидел рядом со спящим Кью, гладя его по волосам, и ждал. Как только дыхание его пробыло ровным достаточно долго, чтобы быть уверенным, что он спит, Роберт поднялся и, взяв с тумбочки телефон, вышел в коридор. Кивнув проходящему мимо врачу, он схватил за рукав Стива — с ним, как с негласным лидером местной команды специалистов, Роберт был знаком лучше всего. — Собирай своих на брифинг, — сказал он. — Подключим Принстон и разберёмся-таки, почему у Кью мыши дохнут. Лады? — Лады, — Стив, выросший в Австралии, быстро подхватывал австралийский акцент, будто пресловутый коронавирус. — Мы утром оценивали жизненные показатели, Бонд вот-вот окажется в том состоянии, в котором держать его в медикаментозном сне будет вредно — атрофия мышц и связок, сам понимаешь. Роберт кивнул. — Да. И поэтому мне нужны все ваши резервы. Я за ноутбуком, жду через пять минут в переговорной. Мыши, оставленные в аквариуме, опять сдохли. Пришлось задержаться, чтобы исследовать тушку — печеночно-почечная недостаточность. Снова. Неожиданно Роберт вспомнил о Стиве Маккуине, крысе, которая однажды жила у Хауса. Иногда, чтобы поиздеваться над командой, Хаус приносил его на работу, но Роберт никогда не боялся крыс — особенно таких очаровательных и ручных, каким был Стив. Гладкая шёрстка, блестящие глазки и восхитительное здоровье. Тем не менее, Хаус едва не пожертвовал Стивом ради Эрика, когда тот заразился от ебанутого копа амёбным менингоэнцефалитом. Хаус готов был пожертвовать ради близких всем. Что ж, если Роберт и превратился в него, то эта черта делала его только лучше. Он подхватил ноутбук и, слегка прихрамывая, двинулся к переговорной. В условиях стресса ранение иногда напоминало о себе — и Роберт мужественно справлялся с этим, упорно не желая покупать трость. В переговорной собрались все. Ещё бы — у многих здесь было к чему возвращаться во внешний мир. Роберт поставил ноутбук на стол, скинул несколько файлов на электронную почту Эрика, сопроводив смс-кой. «Собери всех и распечатай информацию. Мне нужна ваша помощь». Он вывел на проектор данные о вскрытиях нескольких групп мышей, дождался ответного сообщения от Эрика и, включив телефон на громкую связь, набрал номер. — Принстон Плэйнсборо на связи, — отрапортовал Эрик. — Изучаем твои материалы. — Моя местная команда тоже здесь, — Роберт обернулся к данным на спроецированном экране. — Начинаем. Он рассказал о том, как именно подбирались подходящие для эксперимента подопытные мыши, чтобы их возраст и состояние здоровья соответствовало человеческим эквивалентам Джеймса Бонда. Подробно разобрал вслух протоколы вскрытий каждого нового поколения мышей, сосредотачиваясь на основной проблеме. — То есть, проблема уже не в наноботах, — подытожила Пак. Она всегда была достаточно смелой, чтобы высказываться первой. — Мыши не выдерживают нагрузки на почки и печень — то есть, на органы, через которые нанолейкоциты выводят из организма всё лишнее. Роберт вздохнул. Что ж, проблема ему не мерещилась. — Да. И нам надо понять, как её решить, не убив того, кого мы тут уже два месяца стараемся спасти. — Три, — поправил его Эрик. — Ты потерял счёт времени, старик. — Точно, прости. Все умолкли. Потом девушка из местной команды врачей заговорила: — А что, если использовать внешний диализ? — Не снимает нагрузки на печень, — махнул рукой Роберт. — Кроме того, несмотря на то, что идея хорошая, всё ещё непонятно, почему на молодых мышах эксперимент проходил удачно. Это была правда — на контрольной группе мышей, которые едва-едва вступили во взрослое состояние, наноботы проводили свою работу аккуратно и красиво. Прозвучало ещё с десяток умных мыслей, но всё впустую. Каждая новая теория не исключала риск. Тауб в это время извинился, вышел позвонить и, вернувшись, молча сидел, слушая разговор, часть которого пропустил. Роберт не понимал, почему он не участвует, пока тот не сказал: — Парабиоз. — Что? — Парабиоз, — повторил Тауб. — Я отлучился позвонить своему приятелю — он проводит исследование. Результаты официально будут озвучены не раньше две тысячи двадцать третьего года, но мне, как другу, он похвастался, что исследование привело к продвижению в вопросе омоложения организмов. Думаю, нам нужно придумать способ омолодить пациента. — Поясни, — попросил Роберт. Оказалось, что небольшая команда американских учёных, среди которых был и друг Тауба, исследовали, что будет, если соединить кровеносные сосуды молодой и старой мыши. Эта операция производилась на срок три месяца, после чего связь разрывали. В итоге старая мышь жила на шесть-девять процентов дольше. В биологическом смысле она становилась моложе, и этот эффект не проходил до конца её дней. А вот молодая мышь, которая «старела» в результате эксперимента, через пару месяцев возвращалась к своему естественному возрасту. — Попахивает чем-то вроде «Дракулы» Стокера, я знаю, — оправдывался Тауб, — но если процесс старения можно обратить… Тогда печень и почки пациента выдержат выход наноботов из тела. — Мне кажется, он прав, Чейз, — сказал Эрик, — попробуй проверить эту теорию. Подписку о неразглашении, считай, мы все уже подписали. Всё, что было в Вегасе, остаётся в Вегасе. — Спасибо, брат, — отозвался Роберт и отключил связь. Стив Хендерсон тут же схватился за собственный телефон и начал объяснять команде, поставлявшей мышей, что им нужны молодые особи для очередного эксперимента. — Мы начнём его, — сказал Роберт, — но и сделаем кое-что ещё.