"Пророк"

«Не смотри, как лепестки падают с розы с грустью, знай, что, как и жизнь, вещи иногда должны исчезать, прежде чем они снова смогут расцвести»

Джозеф колебался, с шоком смотря на мрачного отца, печально опустившего глаза наземь. На их краях застыли выступившие крапинками слёзы. Даже не смотря на разницу в возрасте, этот мужчина любил эту женщину так, как не любил никого до этого и не полюбит впредь. Он любил ее нежно, без остатка, без ума. Любил ее, как хрупкую белую розу, что росла в его роскошном саду, не скованная, не отреченная от свободы и мира, благоухающая, вниманием и заботой одаренная, изящная, как белый лебедь в кристальном пруду. Оберегал и от ненастий, от невзгод все года, все недели и часы. И не доглядел... Всё равно не доглядел, как бы ни старался. Один момент, один неверный шаг - и всё, - первый лепесток розы медленно и бесшумно лег на колышущуюся траву. Заметив обеспокоенное лицо сына, граф выпрямился, с горечью выдавливая из себя каждое слово, пытаясь запихнуть горе и душевную боль в рвущуюся щель, как разбитая разваливающаяся быстрой рекой дамба: - Роза никогда не кричит о своем аромате, ее благоухание само распространяется вокруг. Она и не кричит о своей боли и печали. Твоя мать была прекрасна и энергетична, как обычно, и в один незначительный момент внезапно возникший недуг подкосил ее. Мы слишком поздно увидели его. Она молчала о нём. Не пойму, только, почему... Вздохнув поглубже, Лоренс присел в машину, приглашая сына жестом руки сесть рядом. Время не щадит, не ждет. Дела звали, как и сердце, как и очи, желающие увидеть мать. Возможно, в последний раз. Вскоре, машина тронулась с места. - Твоя мама около недели назад танцевала с подругами в саду под очаровательную трель скрипачей, да арфистов. Ах как же она прекрасна, как отплясывала, как резвилась. Мое сердце от радости выпрыгивало из груди от каждого её грациозного взмаха руки, от каждого ее поворота, - с каким-то детским возгласом, уйдя в забвение влюбленных мыслей, мужчина смотрел на картины земных простор, меняющихся одна за другой, за окном машины. Зелёные луга и занесённые цветами холмы, пасущиеся стада и охранявшие их собаки. Река, скованная небольшой дамбой из веток и бурно журчащие ручьи... -Подаренное мной ей белое летнее платье, сшитое из самой дорогой легкой, едва ощутимой кожей ткани, специально на заказ для нее, для ее фигуры, так красиво вздымалось и вверх, и в бок,и туда, и сюда, куда бы не двинулась Изабель, даруя миру лицезреть свой танец. Не платье украшало твою мать, Джозеф, а она сама украшала эту вещицу, даруя ей красоту, одухотворение. Всё было хорошо, как и всегда. Я мельком, пока переговаривал с важными персонами о состоянии в городе, через окно обратил на нее внимание. Стоило мне отойти, как музыка прервалась. Так внезапно, будто весь мир погрузился в немой сон по щелчку пальцев. Меня сразу поглотило тревожное чувство, на душе застелил непроглядной пеленой туман. Я поспешно подошёл к окну, ибо никогда музыканты настолько резко и на середине композиции не затихали. Мужчина замолчал. Те события режущими ранами мелькали в его сознании перед глазами, заставляя прожить те жуткие и леденящие душу моменты вновь. Джозеф, замечая щепетильное состояние отца, слыша его громко колышущееся сердце внутри, неуверенно коснулся морщинистой руки кончиками пальцев, возвращая на мгновения в реальность. - Когда я подошел к окну... Все бежали к твоей свалившейся наземь матери. К моей очаровательной Изабель. Она лежала в прекрасном благоухающем жизнью саду на зеленой траве, в которой нельзя было сыскать упавшего свежего листа, что уже говорить о засохшем...Но даже такие моя Mi amor любила держать в белых ладошках, а я ей и не запрещал. Лишь молча с улыбкой любовался на ее счастливое детское лицо, на ее ямочки по бокам от улыбки, целованной солнцем... Такая белая, нежная, красивая, такая невесомая, как перышко птенца... Она лежала, как упавший и распластавшийся лебедь на спине. Моя душа покинуло тело, я бросил абсолютно всё, едва не сбив кого-либо на своём пути. Дальше всё как в тумане... Врачи пытались понять причину такого внезапного недуга прямиком на месте, на пиршестве, но всё тщетно. Лекарства поддерживают её умеренное состояние, но её тело не может выкарабкаться. Её что-то пожирает изнутри. Ах, сын, ты не представляешь, как мне больно видеть её утешающую меня улыбку. Такую грустную, нежную, замученную. Я знаю, я вижу, я чувствую, как ей больно. Я чувствую эту боль на себе. Даже в таком состоянии она искрит добротой, нежностью и лаской. И мне от этого больно... Я забочусь о ней как могу, а она заботится обо мне. Всего лишь одной улыбкой... мне большего и не надо. Меня грызут ужасные сомнения, но... Леденящие душу представления от пересказа в голове усугубили ситуацию, от чего стало ещё страшнее и самому Джозефу, что прикрыл рот рукой. Он заплакал, подобно ребенку, но постеснялся показать отцу слезы, от чего смотрел в окно повернутой головой. Он просто тихо, робко, почти незаметно плакал. Дорогой сердцу человек, которого он не хотел терять больше всего на свете, держался едва на тонкой, легко разрываемой от неосторожного движения ниточке. Он уже потерял одного и не хотел терять впредь. Не хотел также истошно плакать по ночам... И также молить судьбу и даже Бога разбудить его из этого кошмара, и сказать: " Успокойся. Вдох и выдох. Это всего лишь был страшный сон." Что оказался печальной реальностью, оставившей навсегда глубокий не заживаемый след в душе и памяти у всей семьи Дезольнье. Остаток дороги прошёл в тишине. Каждый понимал горе другого и каждый не смел осудить за слабину, за невольное молчание. Малейшее слово - и несдерживаемый поток слёз мог вырваться наружу. Конечно, и за него осуждение не посыпалось бы, но сейчас не время придаваться панике и горечи, нужно было думать о насущем. Прошло время и вот уже Джозеф, пропустив отца вперед, стоял, застыв, у увитой ухоженным пушистым зеленым плющом ограды, покрытым мелкими розовыми цветочками. Вокруг буйно цвели розы, радуя глаз яркими красками. Шелестела и нашептывала что-то трава под ногами и листва на деревьях над головой. Ослепительно светило летнее солнце, в рубашке из плотной ткани становилось жарковато. Впереди, неподалеку, стоял красивый трехэтажный особняк с открытой настежь дверью – кажется, когда машина приехала ,их появление с отцом не осталось незамеченным, и люди, не смотря на напряженную атмосферу, сразу выбежали наружу, встречая старшего, взахлёб ему что-то рассказывая. За оградой, позади, простирался вид на округу: вокруг расстилалась самая обыкновенная французская сельская местность, в отдалении мирно щипали траву овцы, козы. Мычали коровы и бесились, взбрыкивая, молодые жеребята, не дававшие покоя матерям. Даже не смотря на богатство, на роскошь и любовь быть на равне с инновациями, Лоренс ,по воле Изабель, построил особняк подальше от сплоченной душащей городской суеты. Она любила природу, свободу и свежий воздух, а он -любил её. Ее улыбку и нежный взгляд, ямки на щеках и звонкий девичий смех. И, словно одурманенный лаской, не мог отказать ей в ее небольшой просьбе, О которой не пожалел ни на секунду, Благодаря ей полюбив природу в ответ. Джозеф прикрыл глаза, дав себе немного времени набраться смелости и сил, как вдруг перед глазами мелькнула картина, будто тот час он попал в прошлое, проживая момент наяву.  Он бежит босиком в одной легкой рубашонке да шортиках на подтяжках по поросшему молодой, нежно-зелёной травой двору, словно снегом засыпанному белыми лепестками, а следом за ним с бумажным корабликом в руках бежит мальчонка, ну точная его копия. Малыш поднимает голову и видит над собой белые от цветов кроны деревьев, завороженно улыбаясь и показывая пальчиком Джозефу на творение природы. Лёгкий ветер колышет листву, то один, то другой лепесток срывается и, кружась по воздуху, падает — на лицо, на плечи, на растрёпанные белые пуховые волосы. И Джозеф кружится, подставляя лицо ласковым касаниям лепестков и весеннему солнцу, и свежему ветру, смеясь на весь двор. А потом оборачивается и смотрит на ребенка, который пляшет позади, — большеглазого и голубоглазого, маленького, худенького, ну как веточка, не старше шести лет. Джозеф залезает на яблоню, почти взлетает на неё, ловко цепляясь за сучки и трещинки на коре, забирается на одну из толстых веток и седлает её, как лошадь, после чего машет рукой мальчику. А мальчик подбегает и смотрит на него снизу вверх, протягивая бумажный кораблик, широко улыбаясь. Джозеф смеётся, елозит на ветке и трясёт её, и лепестки яблоневого цвета осыпают мальчика внизу, который начинает, в припрыжку, скакать и хихикать. И к ним подходит красивая высокая стройная девушка, что с улыбкой протягивает тонкие изящные руки к сыну на дереве. Ее лицо приблизилось, позволяя вспомнить ее молодые, совсем юные девичьи счастливые черты, а губы её зашевелились, но никаких звуков не было слышно - кругом взвывал легкий ветер, да шелест с перемешкой женского и детского смеха. Воспоминание резко схлопывается, как выдернутый из розетки телевизор, а глаза начинают душить выступившие слезы. Невольно, несколько из них упали вниз, потревожив несколько листочков растущих внизу голубо-фиолетовых цветков. Кто-то невесомо коснулся плеча, заставив Джозефа обернуться - никого. Мужчина положил свою руку на место, где секунду назад ощутил прикосновение - ткань была непривычно холодной, в отличие от других рядом мест. - Джозеф! - отвлек его голос отца, что стоял около входной двери с двумя женщинами, -ну чего ты там стоишь? В дом пошли!  В голове и перед глазами, с которых ушли остатки слез, наконец-то прояснилось, и теперь Дезольнье младший мог рассмотреть людей перед собой, стоящих на просторном мраморном крыльце. Напротив входной двери в 5 шагах стояла пожилая дама в старомодном шелковом платье. Под воротником была приколота брошь с узором розы. Другая женщина рядом была помоложе, похудее, а наряд на ней был победнее – простое коричневое платье с передником, а на голове чепец. Госпожа Гортензия и Мария. Эта милая пожилая женщина часто прощала Джозефу и мальчику из воспоминаний пакостные проделки, разрешая подворовывать с кухни пирожки и кусочки экзотических фруктов, а по вечерам, иногда, на сон грядущий читала сказки, пока мама наигрывала тонкими изящными пальчиками различные нежные мелодии на фортепиано. Марию же Джозеф знал сравнительно недавно. Эту девчушку в подростковом возрасте приютила Гортензия, а Лоренс по старой дружбе и жалости жены разрешил оставить брошенное дитя, которое потом обучали всему -чтению, письму, рукоделию и, конечно же, готовке и сельскому хозяйству, домашнему быту. Так таковых даже дружеских отношений между ними не было. Он, как и она, внимания друг на друга не обращали, просто существовали в одном большом особняке, редко пересекаясь. Подходя к крыльцу, Гортензия с раскинутыми руками, придерживая на себе платок, лежащий на плечах, старческим добрым голосом заскрипела -Джозеф! Ах мой красавец, белоснежный цветущий сокол! Как ты похорошел, дитятко мое! - морщинистые руки стали по старой привычке чухать мужчину за щеки, от чего тот слегка засмущался, но позволил старушке дать себя потискать, как малое дитё. Всё же, он ей был обязан всем и на всю жизнь. - 5 лет прошло солнышко! Что же ты нас не навещал-то! Мать-то твоя с недугом свалилась! -она сцепила свои ладошки в мольбе, а после посмотрела в небо - за что нам такое наказание! Такая резвая, веселая, как лань была! И тут такое! На лице молодого графа мелькнула печаль. Аккуратно накрыв старческие женские руки своими, он расплылся в аккуратной улыбке, сладким голосом, как нектар, мурлыча: - Но, я думаю, она находится под вашим тщательным присмотром, моя милая Гортензия? -Обижаешь! - всплеснула руками старушка, - конечно же под тщательным! Будто ты меня не знаешь! Вспомни-то как я вишню от тебя и от твоего покойного братца защищала, царство ему небесное! Слова женщины задели за живое, прострелив сердце насквозь, проткнув его саблей и прокрутив в нем острое лезвие несколько раз. Джозеф дрогнул, его голос стал еще тише, чем был до - как моя матушка сейчас? - его пасмурно-голубые глаза неуверенно посмотрели в васильковые старческие, решив сменить тему прошлой глубокой раны на что-то менее травматичное: - крепится, дитятко. Мариша, а Мариша, поди в дом-ка и приготовь нам чаю, да печенье к нему приготовь! Служанка кивнула и ,взглянув на молодого графа, слегка поклонилась ему, улыбнулась и поспешно удалилась в дом, тихонько, как мышка, прошмыгнув за дверь. -Изабель в комнате своей? -встрял в разговор Лоренс, подгоняя младшего тростью по ногам в дом, -Да, господин. Лекари недавно ушли. Завтра еще придут. Изабель, красотушка наша, держится! Сейчас ей полегче. С души от этих слов свалилась целая гора, что давила своим весом до неумолимого удушья. Заметно расслабив плечи и выдохнув, старший Дезольнье, согнав младшего за дверь, посмотрел на старушку и почтительно, не смотря на статус графа, пропустил старшую вперед. Она ведь тоже нянчила в молодости этого непоседу... Ей меньше 20 тогда было, когда она гонялась за ним по всему саду еще в старом отцовском особняке, пытаясь натянуть портки на голенького ребятенка. Усмехнувшись забавному воспоминанию, граф зашел следом и закрыл дверь, повернув несколько раз ключ, щелкнув внутренней защелкой замка. Раздевшись и поужинав, молодой граф навестил свою комнату, бросил в ней вещи и, не задерживаясь больше, чуть ли не бегом полетел в покои матушки. Остановившись перед белоснежной дверью с розово-золотыми краями и минималистичными местами узорами, мужчина растерялся, переминаясь с ноги на ногу. Подняв неуверенно руку, он сделал несколько мелодичных стуков, которые делала ему матушка в детстве, когда захаживала к нему с братом в комнату, дабы почитать сказку или спеть песенку, или как любили больше всего оба -рассказать о космосе. Боясь не услышать ее голоса, сердце неприятно пару раз задрожало, после чего подпрыгнуло, когда из комнаты раздался самый прекрасный и любимый голос на свете - голос мамы. Осипший, слабоватенький, но живой. Прекрасная женщина лет 45, что на вид едва тянула на 32, ухоженная, красивая, утонченная, как вылитая прыткая лань, аж подпрыгнула на кровати, уселась, откинула небрежно книжку на край и уставилась на дверь: -Джозеф! - с какой-то срывающейся в голосе ноткой вскрикнула та вновь, узнав такой мотив стука, невольно расплываясь в лучезарной улыбке -это ты?! - и через секунду, забыв про свой недуг, стерев пот со лба и горечь от боли с лица, натягивая улыбку еще шире, откинула край пышного, но легкого и дышащего одеяла, вскочила в одной нежно-персиковой сорочке с кровати, не стесняясь растрепанного и неподобающего графине внешнего вида, роняя длинные пушистые волосы чуть ли не до самого пола, и не успела сделать и четырех шагов, как дверь открылась и на пороге стоял растерянный юноша, что в глазах матери на мгновение предстал как маленький шестилетний мальчик, прибежавший в комнату матушки с подушкой от кошмаров. Мир вновь озарился прекрасной улыбкой и женщина, раскрыв нежные белые руки, расцветая, как прекрасная роза на глазах, позволяя вечернему легкому ветерку из окна вздеть ее молочно-белые вьющиеся до самого пола волосы, искрящиеся при свете закатного солнца крошечными звездочками, пошла навстречу сорвавшемуся с места сыну, который с трепетной нежностью прижал хрупкую женщину к себе, слегка покачиваясь с ней из стороны в сторону. Расцеловывая свое выросшее склонившееся к ней дитя, тонкие ладошки оглаживали снежные волосы, задевая и лаская каждую прядь, покрасневшие щеки, стирая с них льющиеся из глаз слёзы и массивные плечи, заставляя те под любвеобильным женским гнетом расслабиться. -ну чего ты так разревелся? - с легкой, почти детской наивной улыбкой, наклонив головку на бок, спросила мелодичным голоском женщина, с взрывным детским воодушевлением и счастьем смотря на мужчину. Джозеф покачал головой, не в силах ответить, не выпуская из своих рук руки матери, нервно теребя ее пальчики. -не волнуйся, дитя моё и не плачь, не лей слёзы, сокровище, понапрасну. Мне полегче. Правда полегче. Боли не так сильно мучают меня... -она на мгновение задумалась, опустошенно уставившись сквозь взрослого сына, -думаю, я иду на поправку. Твой отец, -от последнего слова она вновь расцвела, -нанял лучших лекарей, что поддерживают лекарствами мое благое состояние. Не о чем волноваться, самое страшное позади. Она положила руки по обе стороны щек Джозефа, который со страхом сдавить или поломать столь худые руки аккуратно держал за запястья, -я просто... Просто...-голос предательски дрожал, обнажая ранимую пугливую натуру, -я никогда не видел отца настолько убитым горем... Он так волновался... Так волновался о тебе, что впервые в жизни на его лице и глазах я лицезрел слезы. Женщина, отстранившись и присев на край кровати, похлопав рядышком, распрямившись, подобно гармоничному лебедю, откинула волосы назад -Я знаю. Мне самой было больно и было больно видеть его таким, но я безгранично признательна ему, как и всегда, за заботу и трепетность. Только вот... - Изабель посмотрела на свои открытые ладошки, края пальцев которые по-сравнению со своей остальной кожей были ... Синее что-ли? -не понимаю откуда этот столь неожиданно возникший недуг, - ее  Еремеевитовые глазки посмотрели на сына, - появился и по какой причине... Всё же было хорошо... Гости, балы, пиры... Танцы, пляс. Твой отец следил за напитками и едой тщательно, за их готовкой, донесением до стола. Быть может, это какая-то новая болезнь? - она посмотрела на небо, окрашиваемое постепенно в закатные цвета, с центра небосвода переходящие в более темные с россыпью звезд. Джозеф покачал головой, злясь почему-то на самого себя за бессилие - не знаю, матушка, но обязательно выясню, раз уж я тут. Графиня вытянула ручки, что блестели от пота, а после, немного закашляв, прикрывая губы кулачком, покачала головой - что же ты, солнце мое, на корабле-то вытворил? Зачем дитя запугал? Почувствовав вязкость во рту и слипшиеся концы губ, мужчина, получивший неожиданно в лоб такой вопрос, немного с обидой посмотрел на мать - Не запугал, а проучил. Он разбил очки, сделанные специально с излюбленными узорами, которые рисовал Клод на листке бумаги. Эти очки -напоминание о нем. Отец сказал -копи сам на них и покупай. Я так и сделал: накопил да заказал и ждал несколько месяцев, влетев на крупную сумму... Женщина немного помолчала, а потом, прижав стройные ножки к себе, подсела к юному графу чуть поближе. Ее хрупкое сердце с горечью вспоминало об умершем родном сыне, что забрала в раннем возрасте болезнь. -рисунок Клода остался у тебя, верно? -на что мужчина кивнул, -ты доработал фотоаппарат и можешь сделать не один, ни два снимка этого рисунка, если потеряешь оригинал, а много, как память и эти узоры -сколько бы очков тебе не разбили, останутся не только на пергаменте, но и здесь Ее ладонь легла на мужскую грудь в области умиротворенного сердца. Джозеф лишь молча опустил глаза и заметил, как дрожали женские пальцы, словно та слишком долго провисела на отвесной стене, цепляясь за трещины. Концы их были влажными, непривычно темными по оттенку кожи, а вены ненормально вздутыми. Изабелла заметила это. Она обхватила себя за плечи, пряча руки, и глубоко вздохнула, стараясь не обращать внимания на клокотание в горле, на боль, словно от ожогов. Кожу на щеках неприятно стягивало от высохших слёз. Собственная слабость раздражала так сильно, что тянуло себе же надавать пощёчин. Но женщина прилагала все силы к тому, чтобы это не бросалось в глаза. Ни перед сыном, ни перед мужем, не сейчас. Спустя столько времени ей удалось увидеть своего единственное оставшееся дорогое дитя и сейчас боль- меньшее, о чём графиня средних лет хотела думать. - всё нормально, - не дожидаясь вопроса, перебивая, заверила женщина, - тебе не стоит зацикливаться на этом... Лучше расскажи, как прошло путешествие? Слышала, тебе так и не удалось съездить и расшифровать книгу, но... Ты ведь здесь совсем ненадолго, ведь так? Так что, давай не будем обращать внимание на мой сходящий недуг. Я уже устала о нем вспоминать и слышать от остальных. Последующие несколько часов Джозеф ведовал матери все моменты своих приключений, странствий, увиденных мест, новых полезных в связях лиц. Описывал всё детально, воодушевленно, замечая детский игривый огонёк в глазах матушки, невольно вызывающий улыбку на юношеском лице. Иногда останавливался, давая матери пофантазировать и с восторгом почти вскрикивать о предположениях, хлопая в белёсые ладошки, любуясь ее смягченными счастливыми чертами лица и улыбкой, приносящей бальзам на душу. - это прекрасно! А помнишь, как Жасмина играла с вами? Ты кидал ей палку, а она, виляя хвостом, приносила её, прям как самая настоящая собака! Прекрасная была, очаровательная! Ах! Сколько же лет прошло с тех пор, а я до сих пор её помню и так скучаю! Она обожала воровать у меня со стола красные спелые яблоки, привезённые прямиком из Японии! Помню как твой отец злился и гонялся за ней по всему саду с газетой в руке! - Изабель засмеялась, немного качнувшись назад. Оставшийся поздний вечер пролетел незаметно и граф ушёл в свои покои, пожелав матери сладких снов. Раздевшись и повесив вещи по своим местам, оставшись лишь в одной длинной ночной рубашке с рюшами по бокам большого выреза на груди, мужчина подошёл к дорогому трюмо из белой древесины с позолотой. Взглянув на себя в зеркало, его рука невольно коснулась белоснежных длинных волос. Одно движение - и те рассыпались по плечам, как снег, а золотая лента упала наземь. Вздохнув, он скептически покрутился и осмотрел себя. Из огромного окна подул ветер, потревожив полупрозрачную штору, а за пределами дома зашуршала листва, навеивая на мужчину дневное воспоминание, болезненно кольнувшее сердце. Невольно голубо-серый взгляд метнулся на стену, на которой висела картина, завешанная алым, как кровь, полотном. Покачав головой, мужчина подошел к кровати, поправив пуфик, стоящий рядом и лёг,откинулся на подушку, подложив руку под голову. Сна не было ни в одном глазу, режущая боль на душе ушла лишь через час. Именно сейчас, когда он впервые очутился в спокойной обстановке без каких-либо дерганий с утра пораньше на конференции, выставки и прочей аристократичной "важной" деятельности, на смену растерянности и смятению после всего произошедшего за три дня наконец-то пришли знаменитые ледяные : хладнокровие и рассудительность. Мать никогда не болела. Сколько он себя помнил - та выделялась, даже не смотря на внешнюю хрупкость, устойчивостью к эпидемиям, болячкам и простудам. Настолько сильно внезапно с пустого места болезнь, что ранее о себе не давала никаких намеков - вызывала смешанные противоречивые чувства. Отец, сдувавший с женушки пылинки, сразу бы заметил хоть малейшую тень плохого самочувствия, как и старушка Гортензия со своими целебными травами и настойками. Отмененная книга, нуждающаяся в переводе, и внезапно из ниоткуда возникшая выставка, которая, так такового присутствия самого Джозефа не подразумевала ранее, и лицо, представившееся кем-то, не запомнившееся ни именем, ни внешностью в голове, сообщившая эту новость. Джозефа немного передернуло - всё же, сальная мерзкая улыбка отложилась в голове. Кто он вообще такой? Что это за человек, которого ранее не видовал молодой граф, и как он сумел пробраться среди оравы достоверных информаторов? Дело в том, что быть графом - быть готовым ко всему, и в этом деле нужно тщательно образовывать круг доверительных лиц. Даже с этим незнакомым информатором должно было быть всё иначе - вышестоящие близкие лица должны были сообщить или предупредить, самолично познакомить графа с ним, показать его документы, подписать контракт и выполнить прочую волокитчицу... Но, признаться честно, такая формальность графа утомляла и потому он скинул сие дело на доверительное основное лицо, которое занялось бы всем этим, но предупредило бы о новом подручном. А здесь ни весточки, ничего. И как он сразу не заметил этого? До утра он проворочался на просторной кровати, то впадая в беспокойное забытье, то снова приходя в себя. Во сне ему постоянно виделись непонятное смазанное бледное лицо в обрамлении темных волос, мерзкая улыбка и высокий холодный голос, что без конца говорил одну и ту же фразу, въевшуюся, как раскаленное клеймо, в мозг. "Планы поменялись, Дезольнье. Мне жаль, но в ваших силах -подчиниться и не отказывать. Что подумает окружение? Вам срочно нужно попасть на эту выставку..." В конечном итоге, он проснулся, когда в комнату начал проникать яркий свет наступающего утра. Помимо всего, мужчине приснился странный сон, заставляющий задуматься о рассмотрении своей теории, что больше напоминала собой паранойю с пустого места. С какой стати стоило вообще задумываться о чём-то из сна, когда то, что приснилось могло быть ничем иным как " психологическим потрясением" . Кратко - сон выдал то, чего желал неосознанно разум. Джозеф некоторое время лежал, распластавшись на постели, невменяемо хлопая глазами и рассматривая полог кровати у себя над головой. Из темноты постепенно проступали очертания прочей мебели – шкаф, высокое зеркало, полки с книгами, прогоревший камин и куча мелочевки. Посмотрев на настенные часы, что мирно отбивали свой ход, эхом раздающимся " Тик-так" по всей комнате, показывали около 7 часов утра. Больно рано проснулся, но оно и лучше - можно было какое-то время "повытягивать ножки". Кое-как встав с кровати, с трудом распрощавшись с желаемым теплом одела и бездельем, мужчина потянулся и обошел ее, присев около изножья. Наклонившись, он выудил сундук , который трогала Гортензия, что стирала его вещи, но ничего не меняла, не перетаскивала и не перекладывала. Достав оттуда розовую рубашку, которую Джозеф надевал, зачастую, чтобы покататься на лошадях и штаны, что были чуть выше колена, мужчина подошел к зеркалу и по-быстрому привёл себя в порядок. В доме, в котором сегодня гостей, пока что, не ожидалось - формальность была лишней. Не всегда, но сегодня лишней. Оставив комнату в одиночестве, молодой граф спустился по полукруглом идущей вниз лестнице. Из кухни в гостиную и назад уже во всю металась старушка с Марией, носясь со стряпней и хозяйством. Отца, пока что, видно не было , но в глаза не могла не броситься матушка - та сидела около распахнутого окна, за которым по всю благоухал и пестрил красками сад, читая книжку, лежащей на коленках ног, подогнутых на бок. Ей заметно стало лучше - Изабель сама спустилась из своей комнаты, возвращаясь в течение обыденной жизни, да и щечки на её лице из бледного оттенка перешли в нежный румянец. Это не могло не улыбнуть и не заставить облегченно выдохнуть. В планах было остаться дома на несколько дней, а потом всё же отправиться к главной цели - к книге, которую вряд ли сумеют перевести в ближайшем месяце без его помощи. Конечно, незнакомец без внимания не остался. Покончив со своим сытным завтраком, промочив горло апельсиновым соком, младший Дезольнье, поблагодарив служанок за трапезу и извинившись перед мамой за скорый уход в дела, вышел из-за стола и отправился к телефону. Взглянув на старинный телефон 20 века, что стоял на специальном туалетном столике рядом с цветком в фарфоровом горше , можно было заметить его изысканный внешний вид, который сразу притягивает взгляд. До чего же дотошно и тщательно была сделана каждая вещь в доме. Этот телефон олицетворяет роскошь и элегантность, что безусловно присуща семье Дезольнье. Его корпус украшен позолотой, придаваемой ему благородство и изысканность, а в исполнении каждой мелочи чувствуется тщательность и внимание к деталям. Лоренс самолично делал заказ лимитированной вещицы, конечно же, с просьбой сделать на ней узоры роз. Телефон был чем-то похож низом на подсвечник, который держал серебристо-золотой наушник, модель напоминала модель "стойка". Весьма легкий, удобный и эстетичный предмет по последнему писку моды с неплохой передачей звука и информации. Кое-как на слуху вспомнив номер своего доверенного подручного, мужчина, немного теребя пружинно-подобный провод длинными изящным пальцами, терпеливо ждал ответа, -Доброе утро, господин Джозеф Дезольнье? - раздался голос, который Джозеф никак не ожидал услышать. - Утро Доброе, Нотиус, никак не ожидал услышать твой голос, ибо я был уверен, что звонил не тебе, а Мартису... На другом конце трубки мужчина грузно вздохнул, словно подбирал слова. Было сложно, как тот нервно облизывал сухие губы - что-то случилось, Нот? - спокойно спросил граф, продолжая мучить проводок, облокотившись - дело в том, что... Мартиса кто-то убил несколько дней тому назад. Джозефа окатило кипятком и передернуло. Пальцы застыли, позволяя вещице выпасть на свободу. В голове тревожно зазвучали странные звоночки того, что с этим убийством мог быть связан, да не мог быть, а скорее всего был связан тот незнакомый уродливый мужчина, которого граф дотошно вспоминал всю ночь. Из воспоминаний, что едва всплыли и собрались уже фантазиями, тот незнакомец частенько скалился и что-то беззвучно шипел и был такой отталкивающей наружности, что заподозрить в убийстве его можно было за один только внешний вид. Пьяное сморщенное, как переспевшая засохшая слива, лицо, спутанные сальные волосы, из которых выжимай хоть на сковороду, косящие в разные стороны глаза, кривые зубы, что мерзким осадком остались в памяти после той "улыбочки", которая больше сейчас во всех красках разума походила на зубоскальство. Граф потер переносицу с глазами, оттопыривая ногти - Что-ж... Не известно, кто это сделал? - Мы проверяем всю базу данных... - А не могло ли в вашей базе быть прибавление, о котором меня не оповестили? - Никак нет, господин, мы чётко соблюдаем установленные правила. - Я вас понял. Свяжусь позже. Спасибо за информацию. Ждите ответа Повесив трубку, мужчина скрестил руки, уставившись в пол. Мимо прошла Мария. Заметив его тяжелый взгляд, что напоминал сейчас скопление грозовых туч, утерявших нежный голубой оттенок, девушка сделала шаг вперед, держа корзинку с бельем на боку рукой - Что-то случилось, господин? - Да так, - холодно, почти безэмоционально, ответил мужчина, не обратив на нее никакого внимания, даже, кажется, слегка расстроив ту таким равнодушием, -возникают непредвиденные проблемы, требующие ожесточенного... И не успел он сказать последнее слово, как сверху раздался истошный, почти душераздирающий крик Гортензии, от которого служанка уронила корзинку, побелев, как мел, затрясшись, а сам граф напрягся, подобно струне, вскинув голову.