Cheesecake, Sugar Daddies & Other Sweet Things

Джисон чувствовал себя словно в трансе. Он вышел из офиса и прошел мимо стойки администратора, где слегка улыбнулся любезной женщине. – Я запаниковал, – прошептал он в ответ на ее вопросительный взгляд. – Думаю, из-за высоты. Сейчас со мной все в порядке. Но я всё равно пойду. – Он почувствовал, как его собственный запах усилился. Его внутренний омега уже пытался позвать Лино, заставить его вернуться. Биология действительно была той еще сукой. Он увидел, как лицо женщины исказилось от беспокойства. Она, вероятно, почувствовала его запах. – А он не может пойти с вами? Я уверена, что он мог бы взять отгул после обеда... Он покачал головой, борясь со слезами. – Всё в порядке. Я сказал ему, что всё хорошо. – Хотите, я провожу вас вниз? – ее голос был таким нежным и тихим, как будто она боялась, что, если будет давить на него слишком сильно, то он может сломаться. Что вполне было возможно. – Все нормально. Я просто… Я просто хочу уйти. И я не хочу, чтобы люди поднимали шум, когда я спущусь вниз. – Он посмотрел на неё с почти умоляющим выражением. Она кивнула, внезапно приняв суровый и решительный вид. – Я провожу вас вниз через чёрный ход. Никто даже не узнает о вашем уходе. Как только они вошли в лифт, Джисон не смог удержаться от тихого и жалобного стона. На лице женщины снова появилось обеспокоенное выражение, более обеспокоенное, чем до этого. – Сэр, я не хотела переходить границы дозволенного, но я правда думаю, что мистер Ли должен пойти с вами. – Она выглядела почти рассерженной. – От вас даже не пахнет им. – Я не хотел, чтобы он помечал меня. – Его голос был близок к срыву, и то, что он всё еще мог говорить, было чудом. Выражение ее лица сразу же стало сочувственным. – Я понимаю, – мягко сказала она. – Поверьте мне, я понимаю. – Она слегка наклонила голову. – Ну, на самом деле, я должна признать, я не знаю, каково это - быть с кем-то вроде Ли Минхо и подвергаться такому большому давлению, но я знаю, каково это - не хотеть зависеть от альфы, не хотеть, чтобы люди воспринимали тебя как чью-то омегу, а не как отдельную самостоятельную личность. Поверьте мне, я понимаю, – вздохнула она. – Просто... не пренебрегайте собственным здоровьем. Вы будете жалеть, если причините вред себе… или ему. – В её голосе была такая боль, что Джисон вздрогнул. К счастью, они прибыли, и Джисону не пришлось отвечать. Она провела его по бесчисленным коридорам на огромную, но почти пустую парковку. – Я полагаю, водитель вскоре отвезет вас домой? – Он кивнул. Он был благодарен ей, но в тот момент ему просто хотелось, чтобы она ушла. – Ладно. Я надеюсь, что вы хорошо проведете остаток дня, сэр. И, может быть, мистер Ли все-таки сможет закончить работу немного раньше. Я обещаю посмотреть его расписание. – Спасибо, – он подождал, пока не убедился, что она ушла, прежде чем повернуть в направлении указателей на выход. Он не обращал внимания на любопытные взгляды каждого охранника, мимо которого проходил, и был рад, что никто из них не попытался остановить его. Он снова боролся со слезами. Они, вероятно, этого не сделали, потому что видели, как он, молодой омега, одетый не по-деловому, появился с секретаршей Ли Минхо, наполнив все помещение своим неприятным запахом. Они, вероятно, сделали достаточно собственных выводов. Он чувствовал себя шлюхой. Дорога домой, казалось, заняла годы и секунды одновременно. Он едва заметил, как вошел в метро. Он не замечал никого вокруг, не мог понять, тепло ему или холодно, смотрят ли люди на его заплаканное лицо. Он был в полном оцепенении. Их отношения были обречены с самого начала. Как он вообще мог ожидать чего-то хорошего? Ему было неуютно из-за разницы в возрасте, из-за разницы их стилей жизни, из-за того, сколько денег, казалось, имел Лино... И все же он решил проигнорировать все тревожные сигналы и дать волю своей маленькой фантазии. Он убедил себя, что разница в возрасте не так уж велика, что они так хорошо ладили, что разные жизненные этапы, на которых они находились, не имели особого значения, что деньги Лино не изменили того, кем он был, а потом... а потом он обнаружил, что все гораздо серьёзнее. Этот Лино был Ли, мать его, Минхо. Впервые в жизни Джисон пожалел, что не следит за сплетнями о знаменитостях. С Хёнджином ничего подобного никогда бы не случилось. Он упал на кровать и почти сразу же начал рыдать. Ему очень, очень понравился Лино. Он так привык к их постоянным перепискам, к их часовым разговорам по телефону каждую ночь… Он свернулся калачиком и попытался отвлечься от боли. Он не мог вспомнить, когда омега в нем был так расстроен. Казалось, он воет от боли, разрывающей его изнутри, преданный, израненный и сломленный человеком, которого, по словам его врача, он признал своим альфой. Джисон даже не пытался подавить желание свернуться клубочком, когда оно охватило его. У него не было на это сил. Он даже не гнездился, когда его сущность проявилась впервые. Это было просто несвойственно ему. Когда он переехал в общежитие, он убрал свою большую кровать, которую ставили в свои комнаты только омеги, чтобы им было удобнее гнездиться, и освободил место для своего драгоценного импровизированного микшерного стола и микрофона. Он никогда даже не понимал, почему они так поступают. До этого момента. Теперь он ничего не мог с собой поделать, не хотел. Ли Минхо изменил его натуру, тело и разум. Он тихонько заскулил от отчаяния, стащил одеяла и одежду и начал стелить их на свою кровать. Он нуждался в каком-то утешении, и нуждался отчаянно. Его гнёздышко было жалким. Ему не хватало вещей. Ему нужно было что-то большее, ему нужна была одежда Феликса. Ему нужен был запах его друга. Даже не осознавая, что он делает, Джисон вышел из своей комнаты. Он краем глаза заметил, что Феликс был на кухне. – О, Сони! Я даже не знал, что ты дома! Я приготовил японское блюдо, хочешь попробовать? – Но Джисон только снова заскулил, не в силах вымолвить ни слова. Он чувствовал себя крайне жалким. Голова Феликса тут же показалась из-за двери на кухню. – Джисон! – Его глаза расширились от беспокойства. – Боже мой! Что случилось? – Джисон просто снова начал всхлипывать. Когда Феликс осторожно подошел к нему, он без колебаний бросился в его объятия. – У меня была паническая атака, – пробормотал он. Феликс понимающе хмыкнул. – Все в порядке, я здесь. – мягко сказал он и осторожно вытер слезы друга. – Могу я что-нибудь для тебя сделать? Джисон почувствовал, что краснеет, но в глубине души он знал, что ему не нужно прятаться перед Феликсом. Тем не менее, он смог выдавить из себя только “гнездо”. Он увидел, как глаза Феликса на секунду расширились. Его сосед лучше, чем кто-либо другой, знал, что Джисон никогда не гнездился, но он быстро взял себя в руки. – Конечно, – мягко сказал он всего через пару секунд. – Давай так: ты возвращаешься в свое гнёздышко, а я достану еще мягких вещей и принесу их тебе. Идёт? В тот день Джисон, который всю жизнь ненавидел свой вторичный пол и изо всех сил старался противиться своей природе, поддался всем инстинктам. Он был чрезвычайно благодарен Феликсу, который дал ему не только свою одежду, чтобы Джисон мог сделать гнездо с его запахом, но и одеяла и подушки, которые он взял из своего собственного. Таким образом, через некоторое время гнездо Джисона действительно стало выглядеть таковым. Феликс снова появился в дверном проеме, но на этот раз он не стал давать ему одеяла или подушки, а просто нерешительно стоял, теребя ткань пальцами. – Хм? – Джисон все еще почти не говорил, и это заставляло его чувствовать себя беспомощным и лишенным рассудка. Но он просто ничего не мог с собой поделать. Феликс неловко поёрзал. – Это... э-э-э… Я нашёл... – он вздохнул. – Это толстовка Чанбина. Я... я имею в виду, что вы, ребята, близки... если... если тебе нравится его запах, ты можешь взять это тоже. –Джисон был сразу ошеломлен. Это было большим доказательством доверия и любви, чем что-либо еще, что Феликс мог сделать. Джисон ненавидел себя за то, что не мог сформулировать связные предложения, чтобы должным образом поблагодарить Феликса. Но он постарался как можно лучше выразить свою благодарность, когда протянул руку, чтобы взять толстовку. Удивительно, но запах его лучшего друга-альфы на самом деле оказал огромное влияние на то, чтобы Джисон почувствовал себя в безопасности. Он зарылся лицом в мягкую материю, окружившую его, и попытался расслабиться, но прошло всего пару минут, прежде чем он снова начал скулить. Феликс мгновенно оказался рядом с ним. – Что такое, Сони? Пожалуйста, попытайся поговорить со мной. Я знаю, это тяжело, но, пожалуйста, я хочу помочь. – И Чанни тоже? – было невероятно, что Феликс вообще мог понять его тихий плаксивый голос, но, похоже, у него не возникло проблем с пониманием того, чего именно хотел Джисон. – Я спрошу его прямо сейчас, хорошо? Может быть, он сможет что-нибудь принести. Джисон кивнул и спрятал лицо в подушке. – Хёнджин тоже, – пробормотал он. – И Сынмин. – Хорошо. – Феликс успокаивающе погладил его по щеке, и Джисон снова заплакал, в то время как тихий голос в его голове добавил: "И Лино, пожалуйста". Его друзья были просто невероятны. Джисон (молча и только после того, как Феликс снова задал ему правильный вопрос) попросил, чтобы никто не входил в его комнату. Но он услышал, как Чан постучал в их дверь менее чем через пять минут после того, как Феликс позвонил ему. Он услышал, как тот снял толстовку, которая была на нем, и пообещал вскоре вернуться с другой. Буквально через пару минут он услышал, как Сынмин и Хёнджин пришли вместе, очевидно, с целой сумкой, набитой их одеждой. Джисон снова заплакал, услышав приглушенный голос Хенджина за дверью. – “Я также принес свое одеяло. Оно очень мягкое и пушистое, и я подумал, что оно может подойти. А еще вот несколько подушек, эта тоже очень пушистая и идеальной степени мягкости. Я имею в виду… Я точно не знаю, как это происходит, но я подумал, что это может быть полезно. Этот шарф тоже хороший и удобный, моя мама подарила его мне на день рождения и...” Он их не заслуживал, действительно не заслуживал. Чан вернулся, как и обещал, с толстовками и чизкейком, Хёнджин возвращался еще три раза с большим количеством мягких вещей, которые он нашел где-то в своей комнате, Сынмин вернулся позже вечером со своими заметками дневных лекций, а Чанбин, у которого, вероятно, было больше всего опыта в гнездовании (кроме Феликса, конечно), отправился в город и купил ему грелку, пушистые носки и мороженое Ben & Jerry’s. Тем временем Феликс готовил для него еду, кормил сладостями и следил за тем, чтобы он пил достаточно воды. Несмотря на то, что Джисон не объяснил им, что произошло, его друзья были рядом с ним, безоговорочно утешая его.

***

В какой-то момент той ночью он, должно быть, заснул, потому что проснулся с пересохшим горлом и горящими глазами. Прошло несколько секунд, прежде чем воспоминания снова обрушились на него, и он разразился отчаянными рыданиями. Он услышал, как Феликс поспешил к его двери, прежде чем распахнуть ее. Он все еще держал в руке деревянную кухонную ложку. – Всё хорошо, – тихо сказал он, хотя и потупился в панике. – Я здесь. Я останусь дома, если хочешь. Это только заставило Джисона заплакать еще сильнее, потому что он чувствовал себя виноватым из-за того, что заставил Феликса пропустить занятия. Он так сильно он любил своего друга. Всё это причиняло ему такую боль, а он даже не знал, как с ней справиться. Феликс остался с ним дома, и они провели весь день смотря кулинарные шоу, обнимаясь и поедая вкусную еду. – Как ты думаешь, тебе нужно снова сходить к врачу? – тихо спросил Феликс после того, как у обоих зазвонил будильник, напоминая о необходимости принять таблетки. Джисон покачал головой. – Дело не в этом, - пробормотал он. – Мне становится лучше. В прошлый раз лучше не становилось. – Боже, он действительно надеялся, что был прав, отчаянно надеялся, что его омега не впадет в депрессию или еще в какую-нибудь нелепую фигню, чтобы попытаться вернуть Лино. Он посмотрел на свой телефон так, словно только он был виноват в том аду, который сейчас испытывал Джисон. Лино, или, скорее, Ли Минхо, звонил ему... наверное, уже раз тридцать. Джисон не брал трубку, но и заблокировать номер он тоже не мог. Феликс снова прижался к его боку. – Что ж, я рад, что тебе лучше. Ну что, еще один марафон "Лучшего пекаря Британии"? После полудня появился Чанбин, и Джисон впустил его в свое гнездо. Это казалось неправильным, но он снова начал мыслить более-менее ясно и решил, что это самое малое, что он может сделать для Феликса. Пару часов спустя он был рад, что сделал это, когда разговаривал о музыке с Чанбином, наконец-то думая о чем-то другом, кроме Лино... иногда даже больше тридцати секунд подряд. Было немного больно видеть, как Чанбин бережно прижимает к груди спящего Феликса, но не так сильно, как он мог бы подумать. Возможно, это было просто потому, что он был окружен такой болью, что это не имело большого значения. Вдохновленный их ночным разговором, Джисон взял блокнот, как только Чанбин на руках вынес Феликса за дверь, и начал разбираться в своих чувствах единственным известным ему способом - написав об этом песню. Потом ещё одну, и ещё одну. В течение следующей недели Джисон только и делал, что прижимался к своему гнездышку, сочиняя грустные песни одну за другой и поедая чизкейк и мороженое. Его друзья все это время были рядом с ним. Чан и Чанбин приходили, чтобы отвлечь его, игнорируя свою студию в пользу создания музыки в его комнате, Сынмин приходил каждый день и объяснял ему темы, которые он пропускал, а Хёнджин следил за тем, чтобы он был в курсе всех более или менее значимых сплетен и драм. Их присутствие и его музыка действительно помогали ему пережить эти сложные дни, и в конце концов он сказал Сынмину, что готов вернуться к занятиям вместе с ним. В тот день Сынмин появился в общежитии Джисона и сопровождал его всю дорогу до занятий. Он даже пытался отвлечь Джисона, задавая ему вопросы о продюсировании, на которое, как знал Джисон, ему было наплевать. Когда началась лекция, Джисону снова почувствовал тревогу и он потянулся к руке Сынмина, а тот взял ее, не моргнув и глазом. И когда это повторилось снова, тот внезапно придвинул свои записи к нему, чтобы Джисон мог увидеть маленькую решетку для игры в крестики-нолики, которую он нацарапал внизу страницы. После занятий Чанбин ждал его на улице с обедом и пакетом, в котором была одежда их друзей и его самого. Они вместе отправились в студию, где Джисон надел одну из толстовок Феликса и уткнулся лицом в другие, в то время как Чанбин и Чан начали работать над музыкой. Через некоторое время Джисон почувствовал, что тоже готов присоединиться к ним, и понял, как сильно он скучал по этому. Это заняло больше нескольких дней и сопровождалось моральной болью, но он постепенно пришёл в норму. Он разобрал свое гнездо. После того, как он оправился от произошедшего, в его комнате стало так пусто, словно там жил незнакомец, другой омега, который свил себе гнездо, а не Джисон, который предпочел иметь захудалую клавиатуру, на которой он даже толком не умел играть, вместо большой удобной кровати. Было неловко возвращать всем их вещи, но он сделал это. Феликс сначала отказывался, говоря, что ему нужно сохранить свое гнездышко, что оно будет обеспечивать ему комфорт в любое время, когда ему это понадобится, но Джисон был слишком упрям. Он знал, что большинство омег всегда хранят свои гнезда в целости и сохранности, но он не был таким, как все. Он хотел вернуться к своему прежнему "я", и его прежнее "я" было полностью противоложным типичной омеге. Поэтому ему нужно было убрать гнездо. Чанбин слишком старался проявить понимание. Он положил руку на плечо Джисона и заверил его, что они никогда не будут относиться к нему по-другому и что он может быть уязвимым, если захочет. И он, вероятно, сказал бы гораздо слащавые вещи, если бы Джисон его не остановил.Они с Чанбином не были на таком уровне отношений, они мало говорили о чувствах, о его вторичном поле или, боже упаси, о любви, и Джисону это нравилось. С Чаном и Сынмином было проще. Они просто забрали свои толстовки, рубашки и свитера, спросили, стало ли ему лучше, поверили его лжи, хотя он был уверен, что это не так, и напомнили ему, что их одежда в его расположении тогда, когда он захочет. “Честно говоря, я был немного удивлен, когда ты её попросил”, – сказал Сынмин. “Это было по-своему трогательно”. “Я далёк от этого, понимаешь?” – пробормотал Хенджин, когда Джисон вернул его вещи. “Я бы хотел понять. Я пытался построить гнездо пару раз, но у меня ничего не получилось”. Джисон закусил губу. “Я тоже этого не понимаю”, – сказал он. “Например, почему у меня никогда не возникало желания сделать гнездо, а потом у меня случился приступ паники, и я вдруг начал собирать вещи, как ненормальный?” Конечно, он знал ответ, потому что приступ паники не был приступом паники, потому что это было разбитое сердце, потому что омега в нем чувствовал себя покинутым и чертовски одиноким.

***

После того, как его гнездышко было разобрано, он стал проводить большую часть времени в студии. Это было его безопасное место, даже больше, чем его комната. Место, где он мог просто сидеть и растворяться в чувстве жалости и отвращения к самому себе. Он застонал. Это было именно то, что он снова делал. Сидел в студии, предаваясь жалости к себе, завернувшись в одну из толстовок Хёнджина (что, безусловно, было красным флагом) и строчил текст на залитом слезами листке бумаги. Он фыркнул и возненавидел себя. Мог ли он быть более жалким и отвратительным? Кто-то открыл дверь. Дневной свет настолько ослепил Джисона, что он не сразу понял, что это Чан все еще держит ее открытой. Он прижимал телефон к уху и радостно болтал о том, что ел на завтрак. Джисон не мог не уставиться на него с недоверием. Он не мог поверить, что кто-то все ещё так счастлив. Что все просто продолжают жить своей жизнью, как будто жизнь Джисона не перевернулась с ног на голову полностью и бесповоротно. Улыбка Чана погасла, когда он, наконец, заметил Джисона, на лице которого всё было написано. – Я перезвоню позже, ладно? – На этот раз не было произнесённым шепотом “Я люблю тебя”, прежде чем он повесил трубку. У Джисона перехватило горло, когда он вспомнил ту ночь, когда Чан услышал его разговор с Лино. Когда всё еще было хорошо. Когда он еще не чувствовал себя разорванным на части... Казалось, это было целую вечность назад. Он чуть было не спросил Чана, кто такой таинственный омега, который звонил по телефону, но передумал. Он не хотел говорить о своей ситуации, поэтому решил, что будет умнее не спрашивать о ситуации Чана. Его друг молча подошел к нему и сел рядом, так что они соприкоснулись боками. Это немного расслабило Джисона, но недостаточно. Тихий голос в его голове подсказал: “Потому что он не тот альфа, с которым ты хотел бы сидеть рядом”. Он проигнорировал это. Он увидел, как нахмурился старший, перечитывая текст песни Джисона. Обычно ему было бы неловко, если бы кто-то читал его тексты песен, которые были настолько глубоко личными для него, но он не мог найти в себе сил на это. Это была песня, в которой использовалась концепция масок, рассказывающая о маске, которую Лино носил все это время, а также о маске, которую надел Джисон после того, что произошло, потому что он не мог рассказать своим друзьям правду. Но это также говорило о том, что то, что он был нетипичным омегой, заставляло его носить маску еще до этого, и о том, что его беспокойство тоже заставляло его надевать маску. В песне говорилось о том, что маски были постоянным явлением в его жизни, спасением и настоящей пыткой одновременно. Последними строчками песни были: “Я столько раз заставлял себя улыбаться, что забыл, как выглядит настоящее счастье. А потом пришел ты и показал мне его. Но когда я улыбнулся тебе, ты сбросил маску и забрал его обратно”. Было почти иронично, что Чан слабо улыбнулся, когда, дочитав, поднял на него глаза. – Это полный пиздец, – пробормотал он в конце концов. Джисон сухо усмехнулся. – Правда? Это один из самых счастливых вариантов. Чан только покачал головой. – Ты всегда можешь поговорить со мной, – пробормотал он в конце концов. – Я… Я думаю, что могу понять, – Джисон невольно усмехнулся. – Не знаю, сможешь ли ты. – Что-то в поведении Чана заставило его подумать, что, возможно, он действительно знал, через что проходил Джисон. По крайней мере, до некоторой степени. Что он испытывал ту же боль. Джисон вспомнил, что Феликс и Хёнджин говорили о своей теории, что Чан мог встречаться со знаменитостью. Возможно, так оно и было. Возможно, таинственный омега Чана тоже был кем-то, кого он должен был скрывать. Возможно, он даже скрывал от того свою настоящую личность. Он почти спросил его еще раз, но снова остановился. Он предположил, что если бы Чан действительно хотел раскрыть какую-либо информацию, он бы это сделал. Вместо этого Джисон просто пробормотал: – Ты не можешь понять. Ты все ещё разговариваешь со своим человеком. Он вздрогнул. Он только что кое в чем признался. Несмотря на то, что он был не настолько глуп, чтобы поверить, что Чан не собрал все воедино настолько, чтобы это не стало для него новостью, это все равно был первый раз, когда Джисон действительно сказал что-то вслух. Он наблюдал, как Чан закусил губу и слегка кивнул. – Да, – выдохнул он. Джисон сглотнул. Это тоже было первое признание Чана. Они оба только что признались, что встречаются или встречались с кем-то, кто причинял им боль. – Ты рад, что все еще общаешься с ним? – в конце концов прошептал Джисон. Он увидел, как Чан напрягся, затем сглотнул. – Да, – прохрипел он, кивая, прежде чем прижаться губами. – И он делает тебя счастливым? – Еще один напряженный кивок. Он знал, что спрашивать "Тогда почему вы делишься этим с нами?" было бы нарушением правил, этот вопрос разрушил бы их безопасное пространство. Поэтому вместо этого он просто сказал: – Что ж, тогда это хорошо. – Ты больше не общаешься? – в голосе Чана была такая боль, что Джисон невольно сглотнул. – Нет, – прохрипел он, чувствуя, как его глаза снова наполняются слезами. – Я сказал ему, что не могу этого делать. Чан снова кивнул. – Мне, наверное, тоже стоит. Они шли домой молча. Оба были погружены в свои мысли.

***

Когда ночью Джисон лёг в постель, он понял, что снова разваливается на части. Ночи по-прежнему были самыми тяжелыми. Большую часть времени он либо лежал без сна и плакал, либо метался в истерике… или всё вместе. Это было так больно. Всё ещё, даже спустя несколько недель. Запах кофе ударил ему в нос, как цунами, которое обрушилось на него и отбросило в воспоминания. На мгновение ему показалось, что Лино вернулся за ним, но потом он заметил пустую кофейную чашку рядом со своей кроватью и с трудом подавил стон. Почему это было так чертовски больно?! Он снова начал пить кофе. Отчасти потому, что он никак не смог бы убедить своих друзей, что с ним все в порядке, если бы вдруг перестал, а отчасти потому, что он просто не позволит Лино отобрать у него самый любимый во вселенной напиток. Что ж… он был его самым любимым до того, как он узнал, каково это - слышать голос Лино, чувствовать его прикосновения, полностью растворяться в его запахе… Он повернулся на другой бок, подальше от чашки, но теперь, когда он знал, что запах присутствует, он не мог его игнорировать, и его лицо исказилось от боли, когда он почувствовал, как его тело реагирует на него… Его запах усилился. Его тело отчаянно пыталось привлечь альфу, которого рядом не было. По его щеке скатилась крупная слеза. Он никогда не думал, что можно так сильно по кому-то скучать.