.
.
.
Сердце Ториэль осыпается прахом каждый раз, когда она смотрит на муки своего ребёнка.
Дитя ужасно, ужасно, страдает, и пусть малютка стойко держится, пусть неизменно говорит, что всё не так плохо, на это больно смотреть. Постоянный жар, тяжёлое, сбивчивое дыхание, пересохшие губы и тёмные вены, проступающие на нейтральной коже... Как бы сильно Ториэль не хотела помочь, она не знает, что за хворь одолела человека, и как лечить её.
Немного помогает старший юноша, разбирающийся в целительных растениях, но он, к сожалению, не лекарь, а всего лишь ещё одно напуганное дитя. Ториэль видит его тревогу, и не плачет над кроватью бессознательной малютки в открытую лишь из-за его присутствия. Она не может позволить себе расклеиться, она должна быть взрослой здесь…
Нельзя думать о Чаре. Ну же, Ториэль, будь сильной.
За что подобное невинным созданиям?
— Госпожа Ториэль… вам нужно отдохнуть.
Ториэль поднимает мокрые глаза — зажав подмышкой книгу про растения, которую читал, юноша ставит две чашки на давеча передвинутый к кровати комод.
— Всё в порядке, дорогой, — она качает головой, стряхивая с себя ломкую усталость, — спасибо за беспокойство.
Неверяще поджав губы, юноша наливает горячего чая из чайника в одну из чашек и подаёт ей.
Ториэль берёт чашку с извиняющейся улыбкой, греет об неё пальцы и старается не вспоминать Азгора.
Юноша дотрагивается до компресса, закрывающего глаза хрипло дышащего малыша, но ожидаемо отнимает руку, ведь ткань ещё прохладная — Ториэль недавно охлаждала её в ведёрке рядом.
Острый позвоночник немного кривой спины юноши прислоняется к кровати, несколько мгновений проходят в тишине. Слышно, как приглушённо жужжат и квакают низшие монстры за пределами дома.
— Не похоже, чтобы это была простуда или что-то подобное, — тихо произносит юноша мысль, которую все понимали уже давно. С тяжестью на душе, Ториэль кивает. Сказать ей нечего — в тех немногочисленных книгах по медицине, что у неё есть, ничего не пишут о людях.
Какая мать из глупой козы, неспособной вылечить своего ребёнка?..
Юноша добавляет:
— Мы тут, главное, носимся, пытаемся что-то придумать. А мелкий знает больше нас, но не говорит.
И встаёт.
Ториэль смотрит на него, в беспокойстве сжав чашку чуть сильнее.
Она тоже чувствует, что дитя молчит о чём-то. Но люди, что попадали сюда, часто вызывали подобное странное ощущение… Это может быть просто специфическим свойством их душ, вот и всё.
— Он спит уже почти двое суток теперь, — с неумолимой мрачностью отмечает юноша, подходя к двери, — это уже переходит все границы. Как проснётся — надо спросить, что происходит. Мы не можем больше позволить себе давать пространство и всё такое.
***
— Хей… ты здесь?
«И вот так, по мнению обитателя Руин, нужно звать своего приятеля» — ухмыляется Санс, а потом дважды стучит вместо того, чтобы ответить.
В голосе Дверного собеседника сразу расцветает улыбка:
— Кто там?
— Недосказанность.
— Недосказанность кто?
— …
— Пха-ха-ха… Окей, у меня тоже есть одна. Но начинаешь ты.
— Как скажешь, приятель. Тук-тук.
— Уважаемый, отойдите от гроба.
Эм…
Эта шутка доходит до Санса немного дольше, чем обычно.
Гроб… Это ведь коробка, куда складывают не распадающиеся тела людей после смерти, да?
Кажется, у короля Азгора хранится несколько, Док даже привозил один такой в лабораторию для исследования. Ему было интересно что-то по поводу решительности.
— Ладно, — кивает Санс, — мой ход. Тук-тук.
— Кто там?
— Кисть.
— Кисть кто?
— Кисть, которую скелет положил у твоего дома, потому что вчера не достучался.
— Сложный юмор…
— Ничего страшного, ты поймёшь, когда придёт время. Вот ещё одна: тук-тук.
— Кто там?
— Не скелет.
— Почему не скелет?
— Он бы не стал стучать, у него же есть
ключица.
— Остроумно! — за дверью слышны хлопки, — в фонд бара.
Разумеется. Гриллби был настолько впечатлён этой шуткой, что счёт Санса самолично сжёг. Правда, он также выставил его из бара в тот раз…
— А знаешь ли ты, — продолжает Санс, — почему скелет не смог нарисовать картинку?
— Почему?
— Потому что оставил
кисть у твоего дома.
— Хм, действительно. Теперь предыдущая шутка имеет больше смысла…
Санс улыбается в паузе.
Как и много дней до этого, он сидит спиной к каменной двери, смотрит на чёрные деревья Сноудина и шутит с кем-то из Руин.
На самом деле у него такое ощущение, что всё изменилось с тех пор, как появился Дверной собеседник… Это странное чувство, слабо поддающееся логике. Наоборот, всё как всегда. Ничего не происходит, ничего не меняется. Папс без конца ловит человека, которого нет (и такой, скорее всего, вряд ли появится), Андайн и Альфис не могут разобраться в своих отношениях, Меттатон всё никак не запускает своё обновление, о котором постоянно толкует…
Немного клаустрофобии здесь и там, зато спокойно. Не то, чего монстрам хотел бы док, но довольно неплохая жизнь.
Санс никогда не был приверженцем идеи о журавле в небе, ему не близки рассуждения о каком-то лучшем варианте происходящего тогда, когда всё уже не ужасно. Все живы, здоровы. Док достаточно постарался, чтобы Подземелье стало пригодным для нормального быта. Каждое утро Санс встаёт и чувствует, что не может жаловаться, ведь наблюдает своего брата, с которым всё хорошо. Который не голодает, не умирает и имеет возможность быть собой, не переживая чудовищные события, калечащие его личность.
Раньше у Папируса постоянно были кошмары, он совершенно переставал спать на долгое время, пока не терял силы окончательно и не отключался просто потому, что от усталости не мог больше двигаться. Теперь это прошло. Санс не может и не будет просить о большем, даже если в голову лезет какая-то сумасшедшая хрень о других вариантах происходящего (многие из которых пугают его до паранойи по самым тупым поводам).
— Хэй, малой, — говорит он, дотронувшись тыльной стороной кисти до двери, — ты когда-нибудь задумывался о том, что какая-то важная часть твоей истории, возможно, просто исчезла куда-то? Что-то случилось, кто-то имел значение для тебя, разговаривал с тобой, а потом прошло время, и никто об этом больше не знает, даже ты. Словно ничего, никого и не было. Довольно забавно, если подумать об этом. Воспоминания живут своей жизнью…
— Это память, — отзывается Дверной собеседник, чуть помедлив. — Подобное постоянно происходит с нами. Чем дальше мы от события, тем меньше о нём можем сказать, а даже если пытаемся удержать в голове насильно, постоянно вопроизводя воспоминание, то попросту деформируем его. В конце концов от того, что мы считаем действительно случившейся вещью, остаётся фикция, не имеющая ничего общего с реальностью… Неизбежный процесс. Вот, смотри: будешь ли ты помнить меня завтра?
— Я тебя помню каждый день, потому что больше не с кем поговорить на посту.
— А через неделю?
— Скорее всего.
— Через месяц?
— Поверь, приятель, я очень сомневаюсь, что месяца достаточно, чтобы забыть создателя фонда золотых шуток, наколдовавшего цветов на выходящую в зимний лес дверь.
— Тук-тук.
— Хе. Кто там?
— Вот видишь, уже забыл.
Санс хихикает приглушённо, и его грудная клетка наполняется теплом, перемешанным с тоской.
Так. Нужно внести позитива.
— Знаешь ту шутку, что про сломанные часы? — спрашивает Санс, пытаясь говорить бодро, но в его голос всё равно проскальзывает капелька подавленности.
— Никогда не слышал, — с неуловимой поддержкой отвечают за дверью.
«Хорошо, я притворюсь, что ничего не слышу и просто пошучу с тобой». Санс благодарен.
— Тук-тук, — говорит он, окончательно выправив интонацию.
— Кто там?
— Сломанные часы.
— Сломанные часы кто?
— Ну, вообще-то сломана шутка.
— Пф-ха-ха-ха… Ладно, возможно этот дверной юмор не так плох.
— Тогда твоя очередь пошутить такую, приятель, — заявляет Санс, — кажется, ты окончательно осваиваешься в стукнутом юморе.
Спустя мгновение за дверью слышно потерянную возню.
— Э… э-э… Ну…
Стук раздаётся. Чуть более мягкий, чем у самого Санса, но твёрже, чем у руинной леди. Санс не утруждает себя попытками угадать, какая у обладателя голоса рука (ну, если у него вообще есть руки, не, скажем, хвост), поэтому просто отвечает:
— Кто там?
— Люсиола, я думаю.
— Люсиола кто?
— Люсиола, который не может вспомнить ни одной тук-тук шутки кроме тех двух, которую уже рассказал скелету из-за двери.
Оу.
Они много болтали в последнее время (сколько? Три недели, четыре, пару месяцев?..), и Санс привык думать об этом, как об общении с кем-то неопределённым.
У «Дверного собеседника» не было, типа, чёткого пола или возраста, это просто был кто-то за дверью, постигающий богатый мир юмора, и Санса вполне устраивало подобное положение вещей.
Не то, чтобы он боялся перемен, просто не приближал их. Отношения с монстрами обычно складывались сами собой.
И вот, теперь Дверной собеседник превратился в Люсиолу.
Забавно. Та леди никогда не представлялась, а теперь она, возможно, больше никогда не придёт, и Санс не знает даже её имени.
— Вот как, — тихо произносит Санс. — Неужели ты никогда не встречал в Руинах никого, кто любил бы такие?
— Я не нашёл с этим кем-то… дружеского языка… Мы слишком отличаемся друг от друга. Думаю, дело в том, какой я, а не в ней. Ей нужен кто-то иной. И она уже нашла его.
— Странно с твоей стороны решать, кто нужен другому существу, — Санс говорит спокойно, прикрыв глазницы.
— Возможно. Но, если честно, мне кажется, что это просто не моё место, и изначально меня не должно было здесь быть. С другой стороны, в остальных местах я тоже чужой.
— Все иногда чувствуют что-то подобное, парень. Но, хей, посмотри, ты ведь не скелет без глаз. У нас с тобой получился вполне неплохой дружеский диалог.
Голос с той стороны не сразу отвечает, но Санс предполагает, что Люсиола улыбается — всегда имел тонкое чувство на чужие настроения. Всегда был единственным, кто мог определить едва заметную перемену в поведении Папируса после удачной похвалы Андайн, отличие раздражения Гриллби от его гостеприимства, трогательное стеснение руинной леди.
Количество смертей от его рук, после которых человек вернулся в золотой зал. Смертельную усталость дока. Грядущий суицид Альфис…
— Слушай жемчужину, — чуть торопясь, говорит Санс, улыбнувшись так широко, что, кажется, вот-вот челюсть треснет. — Тук-тук.
— Кто там.
— Очередная скелетная шутка.
— Какая скелетная шутка?
— Скелетная тук-тук-шутка. Вот и она: тук-тук.
— Окей, кто там на этот раз?
— Ленивый скелет.
— Почему он ленив?
— Он был слишком ленив, чтобы придумать еще одну скелетную шутку, и решил прервать панчлайн, дружище.
— Оу… Ха…
И, да — Люсиола улыбается, слышно. Люсиола улыбается, потому что они друзья. И эта истина, если честно, чуть чуть слишком.
В наступившей тишине Санс чувствует большую необходимость снова пошутить. И шутить, и шутить, и шутить дальше, чтобы заглушить большое невыраженное беспокойство, что поселилось в его душе ещё давно и совершенно без причины. Заглушить вопросы, которые у него есть к Люсиоле, или мысли о тех галлюцинациях, что он иногда видит по утрам, или тревожное предчувствие беды, или ощущение нехватки какой-то очень важной детали истории прямо сейчас-
— Скажи пожалуйста, эм… друг… — вдруг доносится с той стороны. Отвлекшись от мыслей, Санс сразу понимает, что речь сейчас пойдёт не о юморе. — А там… у вас тоже везде фонари? Они во всём Подземелье — единственный свет?
Немного удивлённый такому вопросу, Санс поднимает голову, упираясь голым затылком в камень, и смотрит в кудрявый от снежных туч потолок над Сноудином.
Док позаботился о том, чтобы везде было светло.
— По-разному. Здесь — светлые облака. Я не знаю, что за ними, кажется, когда-то знал, но забыл… В Вотэрфолле светятся эхо-цветы и кристаллы, а Хотленд стоит на лавовой жиле, понадобилось только осветить помещения электричеством от Ядра.
— Что такое Ядро?
Санс улыбается.
К Руинам Ядро не подключено, неудивительно, что он не знает… Хотя Док упоминал про систему водяных мельниц, которую там наладил когда-то давно.
— Ядро — то, что питает все местные районы и Новый дом, столицу… Оно стабилизирует температуру, перенаправляет водяные потоки, обогревает… Мало кто помнит, но благодаря Ядру мы и можем здесь жить. Раньше эти территории были пустынны, ни к чему непригодны. Теперь видовые монстры получили возможность выбирать себе более подходящий климат, а мой брат — лепить снеговиков… Ты когда-нибудь лепил снеговика? Или, подожди… Там у вас ты, наверное, не видел в своей жизни ни водопадов, ни лавы, ни снега.
Люсиола молчит.
Санс ругает себя за то, что сказал про снеговика. Если некоторые монстры не покидают Руины, на это есть причины. В конце концов, эта дверь всегда закрыта. Изнутри. Поэтому не нужно напоминать им, что они лишаются чего-то.
— Я… — наконец говорит Люсиола, — читал про водопады в книгах своего наставника. Там было написано, что скорость падения воды может достигать таких величин, что ломает попавшим под поток позвоночник. Картинок водопадов я не нашёл, но это представлялось, как, типа. Волна. Цунами. Но вертикальная.
— Хе, ну, может быть, такие и есть где-нибудь в неисследованной части Вотэрфолла, но те водопады, что видел я, довольно спокойные. Это очень умиротворяющее место, если честно. Я часто туда хожу, чтобы посмотреть на крохотные белые огоньки в далёком потолке над озёрами…
— Звучит очень похоже на звёзды.
— Ты читал в книгах про звёзды?
— ...Знаешь… в самом конце Руин есть тупик. Это похоже на башню изнутри, на… высокую тюрьму. Представь: ни дверей, ни окон, но самое главное — нет потолка. Только чёрные стены до самых небес. Ты представил? Там, наверху… Гуляет безумный ветер. Гоняет облака, стаи свободных птиц… Кажется, что могу подняться туда и увижу край земли, хотя знаю, что этого не будет. А по ночам я ложусь на поляну из золотых цветов — я хорошо общаюсь с цветами — и смотрю на тот небольшой клочок неба, который мне доступен. Там я и вижу звёзды. Холодные белые звёзды над горой мне роднее, чем самые тёплые звёздочки Руин, что можно здесь найти. Понимаешь? Они — единственное, что у меня есть
оттуда…
У Санса замирает душа, когда он слушает это, потому что голос Люсиолы дрожит. Это такая большая, необъятная тоска, такие знакомые чувства, что тяжело не проецировать их на себя.
Далёкое, странное воспоминание о чём-то, чего с Сансом никогда не случалось, захватывает его память и нагоняет неподъёмной пуховой грусти.
Знание априори считается благом, но именно желание показать Сансу звёзды убило Дока…
Док всегда говорил, что когда кто-то умирает, он остаётся в своих последователях, в тех, кто помнит о нём. Покуда они помнят, что он любил, как он мыслил, как действовал, пока его наследие сохраняется — он живёт. Наследил он на полную катушку, но, какая ирония, итогом его пути стала память одной-единственной души, и та — ленивый скелет, который так и не смог ничего сделать, чтобы исправить эту ситуацию.
Да уж, великий королевский учёный, так оберегавший монстров в целом и помогавший каждому в отдельности, единственный нормальный врач в Подземелье и создатель Ядра — бесповоротно забыт... Санс обменял бы любые воспоминания о свободе, что у него есть, на жизнь Дока, если бы мог.
Машинально Санс достаёт из кармана старенький розовый гребешок и задумчиво проводит по черепу.
— Хэй… Всё в порядке? — тихонько спрашивает Люсиола, и Санс вздрагивает, пытается быстро вернуться в разговор, застигнутый врасплох.
— Просто мысли, дружище. Вот так, был кто-то, а теперь его нет, и ты с каждой минутой теряешь его, потому что забываешь… Как я уже говорил, память — забавная штука.
— …Грустно.
Это очень, очень искреннее «грустно».
— Скучаешь по кому-то? — спрашивает Санс, следуя подсказке своей эмпатии, и Люсиола непонятно вздыхает на это, как подбирая слова.
— Прошло много лет, понимаешь? И я знаю, что должен, наверное, любить, хотеть увидеть этого кого-то, но сейчас уже настолько мало о ней помню, что не уверен, была ли между нами связь когда-нибудь. Противоречивые чувства.
— Не всегда нужен конкретный образ, чтобы ощущать его отсутствие в твоей жизни… — отвечает Санс, закрыв глазницы, и думает о том, как сильно подвёл своего брата. — «Прошло несколько лет, живи дальше» — так не бывает. Ты можешь не помнить, но чувствуешь это вечно. И даже если после случившегося наступили хорошие и счастливые времена, какая-то часть тебя всё равно смотрит в тот пустой угол…
— У тебя есть родители? — неожиданно спрашивает Люсиола, и Санс оторопело моргает.
Его очень давно никто не спрашивал про родителей. Не то, чтобы это больная тема или типа того, просто…
— Не… особо…? — отвечает он медленно.
— В смысле? С ними что-то случилось?
Собравшись, Санс улыбчиво вздыхает — снова, ради паузы. Если бы он только знал.
— Кажется, их завалило в каком-то тоннеле, когда монстры вышли из Руин и попытались обжить остальную часть Подземелья. Но точно не знаю, да и нет большой разницы. Время было сложное, много народу тогда сгинуло…
— Ох… И как… тебе жилось?
Кажется, ему очень интересно.
Санс не торопится отвечать; коробочка телефона в кармане жужжит сообщениями (Папс уже его потерял), а воспоминания лениво блуждают в голове, наполовину блёклые, наполовину острые в своей тяжести.
— Всё было не так плохо, — ровно произносит он наконец. — У меня оставался деда Семи. Хотя он был настолько старый, что путал свои тапки с авангардом королевской гвардии… Он не узнавал меня ещё тогда, когда родители были живы, хехе. Когда я уходил на поиски какой-нибудь работы и оставлял на него своего брата, то фактически оставлял на брата его.
— Как зовут твоего брата?
— Папирус. Мой великолепный младший брат. Будешь как-нибудь в Сноудине — обязательно познакомься с ним, увидишь всё сам. Я до сих пор не могу поверить, что он настолько сильно вырос… — улыбка Санса неизбежно превращается в тёплую, он придвигается ближе к двери, чтобы опереться спиной. — Он мечтает поймать человека, знаешь?
— Неужели это действительно такая привлекательная мечта…
— Дело не в том, что он имеет какую-то жажду до людей или душ, — объясняет Санс спокойно, — он не встречал ещё ни одного человека (и, надеюсь, дальше никогда не встретит). Это просто объявлено чем-то важным, и поэтому он увлечён.
— Другими словами, он следует за общественной целью.
— Да, наверное. Он… хочет друзей, понимаешь? В детстве я постоянно оставлял его одного… И теперь у него, знаешь, есть некоторые проблемы с социализацией. Я стараюсь быть рядом, но он всё равно одинок. Болтает с цветами, по три раза на дню проверяет свой почтовый ящик, постоянно готовит спагетти, потому что ему кажется, что они нравятся другим. Хотя сам даже не любит их. Иногда я думаю, что случилось бы, если бы мне не нужно было уходить тогда. Скелетов в то время... не любили, но... Может быть, он нашёл бы себе компанию в столице...
— Даже так? Я кое что знаю об изоляции, Санс, — серьёзно говорит Люсиола. — Сомневаюсь, что местная социальная среда изменила бы его к лучшему. Иногда быть одному — не так страшно, чем взаимодействовать с социумом, который тебя ненавидит.
От того, как это звучит, Санс чувствует нечто, называемое мурашками, на своём позвоночнике.
Он сам выдержал столицу. Перетерпел. Опустим тот момент, что доку пришлось пару раз спасать его от буквальной смерти из-за ситуаций с дискриминацией, в конечном итоге всё сложилось не так плохо. Но вот Папс... Папс безусловно силён, что сейчас, что был тогда. Однако у него есть один недостаток — он идеалист. Попытки изменить общество, будучи малолетним сиротой, могли бы закончиться...
— Ладно, что-то мы слишком задержались на этой теме, — Санс трясёт головой. — С кем жил ты?
Люсиола задумчиво хмыкает.
— Ну, мой наставник — травник и колдун… Очень замкнутая личность. Он слабо соответствует современности, зато близок с природой, мифологией, и историей… Очень интересный, хотя разговаривать он не любит. Первое время совершенно отказывался коммуницировать со мной на немой речи, чтобы я учился говорить вслух. Я тогда считал, что мне это нужно, но теперь только на ней и общаюсь.
Санс вскинул бы бровь, если бы её имел. Странно, что наставник Люсиолы заставлял его использовать голос, учитывая, что на немой речи прекрасно половина монстров общается, а в Руинах, по словам Напстаблука, и вовсе почти все.
— Знаешь, — неожиданно для себя говорит Санс, — я когда-то был ассистентом одного учёного… Он сам не мог говорить. Повреждённый магический канал, неизлечимая, к сожалению, травма с войны. Но видел бы ты, с каким энтузиазмом он пытался научить устной речи низших монстров — мол, это поспособствует их развитию.
— Как мило с его стороны, — удивлённо замечает Люсиола. — А как ты стал ассистентом учёного?
— Ему понравилась моя научная статья о частицах в суперпозиции, опубликованная в университетской газете. Он давал моему курсу лекции по магической биофизике, но поскольку на них я не появлялся, однажды просто пришёл на отчисление и получил работу в лаборатории в Новом доме. А потом дедушки не стало, и док позвал нас с братом сюда.
— «
Научная статья о частицах в суперпозиции», — с особой интонацией повторяет Люсиола, — что-то на очень умном. Ты полон сюрпризов, лабораторные кости.
Санс пожимает плечами с улыбкой:
— Это в прошлом.
— Почему?
Ух, ну…
— Долгая история. Считай, что я просто слишком ленив, чтобы продолжать. Хотя я всё ещё иногда помогаю действующему королевскому учёному.
— А чем ты занимался на этой работе?
— Да, чем только не занимался. Доку было интересно абсолютно всё — механика, инженерия, физика, биология и медицина, геодезия, теория других вселенных, теория программной реальности, теория электромагической энергии…
— Он, видимо, выдающаяся личность, — задумчиво говорит Люсиола, и Санс снова поднимает к голове гребешок.
Как бы сказать.
— О, он… действительно был очень выдающимся.
Люсиола молчит пару мгновений, а потом говорит:
— Если это то, о чём я думаю, то мне жаль, друг… Кажется, он был тебе дорог.
— Я в порядке, но спасибо, — со вздохом отвечает Санс, убрирая гребешок обратно в карман к вибрирующему в очередной раз телефону.
Сожаления — это неспособность перешагнуть неактуальное более прошлое, а думать надо о будущем. Не стоит губить сегодняшний день, беспокоясь за вчерашний... Так док считал. О барьере и в целом. Жаль, что он не сказал, что делать, если прошлым станет он сам.
Всё-таки это был великий монстр...
И Санс не пытается быть похожим на него, потому что док также говорил
«Нужно себя сохранять, потому что однажды ты понадобишься себе, какой есть, а тебя уже не будет, и никто другой не сможет тебя заменить». Запутанная фраза, но других у него не бывало.
Санс мало с кем обсуждает его, и иногда от этого бывает тяжело. Папирус задаёт слишком много вопросов, на которые ответов у Санса нет («Почему я его не знаю?» «Почему же ты не упоминал его раньше?» «Ты нас познакомишь?» «Почему?» «А где он сейчас?» «Очень далеко это куда?»), а лгать брату ради своей прихоти — какое-то, типа, дно. Остальные просто не поймут, почему Санс толкует про некого королевского учёного, о котором никто никогда не слышал. Гриллби — единственный, кому Санс наболтал лишнего (и время от времени повторяет свой косяк), потому что, ну… Как бы, второй из твоих самых близких монстров держит буквальный бар. И иногда ты используешь этот бар по назначению, если чувствуешь себя совсем не в форме.
Но Санс всегда может оправдаться тем, что просто чутка бредит (это ведь правда), и, более того, Гриллби никому ничего не скажет. Сложно передать, насколько надёжность Гриллби в этом и других вопросах
согревает Сансу душу.
— Боже мой, — произносит Люсиола в задумчивости, — я и не знал, что у монстров такое широкое представление о мире. Хотя уже по Руинам, если честно… Здесь есть некоторые технологии, например, фонари или водяные мельницы, бытовая техника. Мой наставник к себе электричество так и не провёл, а воду из источника за километр таскает, поэтому я впечатлён.
Санс издаёт спокойный смешок:
— Люди бы удивились.
— Без шуток. Мне кажется, им стоило бы это увидеть. Если остальные аспекты общества за этой дверью развиты настолько сильно, то, ну, я не знаю… Не то, чтобы я хорошо знал мнение людей, но что-то мне подсказывает, что их представление о монстрах слегка не соответствует реальности. Мне эта мысль уже когда ты рассказывал про Ядро пришла… Я не уверен, что люди в подобных условиях вообще бы выжили, не то, что превратили Подземелье в комфортное место жительства.
— Я бы не стал недооценивать людей, — возражает Санс, улыбаясь, — они очень упорные. Не говоря даже о том, что большинство технологий и прочего, что у нас есть, это вещи, воссозданные по материалам с Поверхности.... Стоять до последнего, терпеть, выживать, возвращаться и выгрызать победу зубами — это у них в крови.
— Почему ты так думаешь? — с любопытством спрашивает Люсиола, Санс пожимает плечами.
— Не знаю, дружище. Думаю, интуиция.
Или впечатления от столичной пропаганды и собственных кошмарных снов. М-да, Санс. Тебе стоит перестать вот так нести чушь кому попало…
Люсиола на той стороне вздыхает:
— Хотел бы я, чтобы у меня было подобное упорство.
Санс молчит несколько секунд.
Он говорил не о хорошем типе упорства… Впрочем, упорство само по себе — никак не окрашенное качество, и всё зависит от того, кто им обладает, да?
Телефон дрожит очередным потоком уведомлений. Пора бы возвращаться к Папсу, сказать ему, что человека, как обычно, не было…
— Тук-тук, — произносит Санс, постучав.
— Кто там… — отзывается Люсиола немного потерянно — видимо, ещё размышляет над невероятным человеческим упрямством.
— Снова ленивый скелет.
— О, с возвращением. Снова ленивый скелет кто?
— Снова ленивый скелет Санс. Правда, ему уже пора, Люсиола.
На той стороне наступает короткое молчание, в котором Люсиола, должно быть, пытается понять шутку.
Санс поднимается на ноги, опираясь на дверь рукой, чтобы срезать домой из стоячего положения.
— …Здорово, что ты пришёл, Санс, — наконец говорит Люсиола. Санс прикрывает одну глазницу, подмигивая заполонённому облаками потолку.
.
.
.
