.
.
.
Дверь открывается без скрипа, но вы в курсе об этом несмотря на то, что веки слиплись, ведь Чара комментирует. Что-то в духе «Опять пришёл этот придурок!»; вы не особенно внимательно его слушаете. Вы лежите на кровати поверх одеяла; свитер пришлось снять из-за лихорадки, и Ториэль взамен сшила вам сорочку. — С пробуждением. Наконец-то. Вы не отвечаете — тяжело. Незнакомец вздыхает и подходит к кровати. — Ты как, мелочь, — мягким тоном спрашивает он, снимая с вашего лба уже тёплый компресс и промакивая его в железном ведёрке, стоящем около кровати. Короткое журчание воды заставляет вас поморщиться. *Вы прилагаете решительное усилие и говорите Незнакомцу, что пока держитесь. — Эх, ты, маленький воин… — Незнакомец аккуратно возвращает свежий влажный компресс на место, расправляет складки хлопковой ткани. — Ториэль пошла готовить какой-то целительный бульон, будем надеяться, что тебе станет получше. Хотя тут явно нужны меры посерьёзнее, как думаешь? Вы не отвечаете снова. Бормотание Чары мешает вам нормально разбирать его слова. — Конечно, ты думаешь, что мы всё равно ничем не поможем, — сам себе отвечает Незнакомец спокойным тоном. — Ничего не поймём, думаешь. «Лучше не волновать», или ещё какая херня… Так на что тебе, мелочь, твоё упорство, если сейчас ты просто берёшь, и сдаёшься? Из самых последних сил вы приоткрываете глаза — алый, плясавший под веками, превращается в чересчур яркий для вас свет, и зрачкам больно. Видя это, Незнакомец встаёт, дотягивается до выключателя, — комната погружается во тьму, — и садится обратно на стул Ториэль. — Ты не можешь ничего сделать самостоятельно, — констатирует Незнакомец ровно. — В данную минуту ты беспомощный десятилетний задохлик. И по-видимому, ты собираешься просто зачахнуть. Он делает небольшую паузу. Вам не десять лет, но исправить его не находится достаточно сильной мотивации. — Конечно, — продолжает Незнакомец, — ты из тех, кто прыгает с огромной высоты в логово врагов человечества и обнимается с атакующими тебя лягушками-переростками, словно у тебя есть вторая жизнь, я понимаю это. Я тоже такой был. Но мне кажется, что от этой паршивой болячки тебе заканчивать не очень-то хочется. Поправь, если ошибаюсь, солнце.«Давай, Фриск, — шипяще комиентирует Чара, — послушай его и протяни свои страдания ещё дольше. Твоя душа принадлежит мне, и никакие подбадривания со стороны этого не изменят».
Медленно и осторожно вы двигаете головой сначала в одну, потом в другую сторону, давая Незнакомцу ответ. Вы и раньше опускали здоровье до нуля, не то, чтобы это была какая-то непривычная вещь. Бывало по-разному — быстро, безболезненно, тяжело, мучительно. Боль — это неприятно, но вы и до Подземелья переживали, иногда, вещи похуже, чем самая изощрённая атака монстров. Однако это не значит, что вы стремитесь к концу. Особенно сейчас. — Да уж, некоторые люди воистину очень упорны, — говорит Незнакомец, едва слышно хмыкнув. — Ладно, буду говорить прямо. Ситуация такая: ты умираешь. Я это чувствую. И, поскольку мы не знаем, почему, мы не можем тебе помочь. Понимаешь, к чему я веду? Полагаю, понимаешь. Поговори со мной, мелочь. Что с тобой происходит? Подумай, пожалуйста, хорошенько над тактикой, которой будешь придерживаться с этого момента. Если продолжишь молчать, так и останешься одиноким воином в поле. Обещаю, что бы тебе не пришлось сказать, я не буду ни осуждать, ни смеяться, ни ещё как-то неадекватно реагировать. Я знаю, ты сильная личность. Нет нужды пытаться доказывать это снова. Не мне. Речь идёт о чём-то серьёзном, от чего ты... погибаешь. Вы честно задумываетесь.«Подумай хорошенько, — Чара передразнивает, — Он не будет смеяться. Прямо-таки положительный старший братик. Тошнит от таких».
Отмахнувшись от этого, вы часто моргаете — в темноте сложно понять, открыты глаза, или закрыты, а боль пульсирует в висках. Поверит ли он? Поверит, наверное. Ториэль и подавно, достаточно чуть-чуть рассказать о Чаре. Вот только что они смогут сделать? Пожурить Чару и серьёзно попросить его оставить вас в покое? Провести ритуал изгнания демона с цветочными заклинаниями? Или, может быть, просто искренне вас поддержать, да и похоронить с миром. В тишине Незнакомец собирает на поднос заварник и чашки, изредка звеня посудой. Только подумать. Второй человек здесь, внизу, с вами. *Вы спрашиваете, винит ли он вас за то, что теперь заточён в Подземелье. — Да нет, ещё чего не хватало, — спокойно отвечает Незнакомец. — Меня и самого к вершине тянуло всю жизнь, хотя это была единственная вещь, которую наставник мне запретил. А в этот раз увидел тебя — и пошёл. Так получилось. Обидно, конечно, что упали, но силком меня туда никто не тащил, ты тем более. Ещё дитя я в своих проблемах не винил. *Вы уточняете, что он вообще делал на горе. Словно нет более важных вещей, чтобы обсудить сейчас… Незнакомец, впрочем, ничего против вопросов не имеет. — ...Травы собирал, конечно… — говорит он, шурша чем-то в своей сумке. — Я живу на той стороне. Ну, жил. В детстве я не мог говорить, прямо как ты. Городским это не нравилось, так я попал к отшельнику за горой. Он меня и научил голосу… Правдами, неправдами, магией… Какое-то время царит молчание. Вы думаете о том, как пугали жителей города даже тогда, когда ничего не делали. Молчанием, наверное? Вы пытались заговорить, но почему-то издание звуков давалось вам тяжелее, чем остальным детям. Это, конечно, связывали с проклятием на вашей душе, сущностью монстра… На немой речи поддерживать контакт с вами никто не хотел (и, видимо, не мог), так что в конечном итоге вы ни с кем и не общались. Интересно, что было бы, оставь его родители немого ребёнка себе? Изменилось бы отношение жителей к вам, или изговев просто стало бы двое? Хуже, наверное, не станет, да. Вы делаете усилие и даже начинаете предложение, чтобы рассказать Незнакомцу о Чаре, но в тот же момент падаете в тяжёлый, вынужденный сон. Приглушённый Чара ругает вас за то, что вы пытаетесь полагаться на других.***
— Тук-тук, Люсиола. — Привет, Санс… Санс слышит печальное настроение сразу. — Что случилось, дружище? — тихим голосом спрашивает он, и Люсиола вздыхает с невнятной досадой: — Да, ничего. Просто дела у нашего больного совсем плохи, и… Не бери в голову. Как насчёт сменить тему? Кивнув, хотя Люсиола не видит этого, Санс вспоминает какую-нибудь шутку. Ему хорошо знакомо чувство беспомощности, тщетные попытки помочь кому-то, даже когда ты понимаешь, что ничего не можешь. Рефлексия на эту тему, по его опыту, ничего хорошего не приносит. — Как называют скелета, на котором тренируются альпинисты? Люсиола чуть улыбается. — Как вообще могут звать такого скелета? — Скеледром, дружище. — Замечательная шутка, — Люсиола интеллигентно аплодирует, и вне зависимости от того, сарказм это или нет, Санс кивает: — Спасибо, я знаю. — Что ж, в этот раз я подготовился и тоже могу рассказать пару приколов про скелетов. — Дерзай, чувак. Поперемываем скелетам кости ещё. — Звонок в дверь доктору. На пороге стоит скелет. Доктор: «А я говорил, что не стоило затягивать!». — Очень по-научному, — хвалит Санс, вспоминая, как главный любитель пошутить об анатомии в Подземелье пытался рассказать что-то про то, как перепутал людское учебное пособие из людского же кабинета биологии со своим соседом. Он так и не смог закончить из-за своего неслышного, но крайне экспрессивного смеха, при котором все его руки смеялись по отдельности. — Вот ещё один, — в ответ улыбается Люсиола, — какое любимое оружие скелета? — Я внимательно слушаю. — Черепушка. — Неплохо! — Знаешь, Санс, ты сломал моё чувство юмора. — Неужели, — Санс горд собой, — в таком случае, нам нужно сделать общий стендап на эту тему и выступить с ним в курорте МТТ. — Что это? — Наш, можно сказать, культурный центр. Там выступают комики и всё такое, я, например. Ну и, конечно, Меттатон. Местная звезда эстрады, тв, радио, ведущий новостей, герой художественной литературы, модель… — Какой широкий спектр освоенных сфер, — отдаёт должное Люсиола, Санс кивает. — Он также планирует, вроде бы, захватить человечество и стать знаменитым уже там. — Амбициозно. — Весьма. Скоро должна быть презентация какого-то МТТ 2.0, но этого всё никак не проходит… Не уверен, почему. Или у меня просто чувство, что время как-то заморозилось. — Оу, ну, тогда, возможно, имеет смысл самому подкинуть дров в костёр событий? Санс прыскает — смешно неописуемо. Особенно тот факт, что Люсиола называет свой юмор сломанным, а значит, по-видимому, лучше теперь не шутит. — О, нет, для активных действий я слишком ленив. Я скорее пригляжу за всем со стороны. Тем более, вряд ли что либо из того, что я вообще могу сделать, в конечном итоге будет важно. — Почему это? — в тоне Люсиолы появляется то, что Санс называет «заскриптованным переубеждением», и Санс не отвечает, малодушно надеясь избежать лекции. Этого, конечно же, не выходит, и не дождавшись реакции Люсиола начинает: — Подожди, позволь прояснить. Ты в одиночку обеспечил себя и брата, а ещё даёшь стендапы в заведении главного селебрити Подземного мира. В юном возрасте, — а я предполагаю, что это был юный возраст, — устроился на работу к выдающемуся учёному и даже написал какое-то сложное исследование, к которому я даже название понять не способен. Кроме всего прочего, ты забавный и хороший собеседник. У меня сложилось впечатление, что это довольно серьёзные заслуги, так или иначе влияющие на происходящее вокруг, на окружающих. Или за этой дверью подобные вещи — просто необходимый минимум? Сансу остаётся лишь закатить зрачки. — Люсиола, — ласково говорит он. — Понимаешь, есть два типа существ. Одни пишут судьбу, а другие живут в мире их выборов. Я нахожусь во второй категории, дружище, и меня всё устраивает. — Устраивает? Не похоже, — неубеждённо отвечает Люсиола. Санс не знает, что тут ещё сказать. Он чуть меняет положение в паузе — кости немного затекли, но хотя бы не холодно, одеяло-таки принёс. — Ну, похоже или нет, я просто часовой скелет в сторожевой будке, который любит шутить. Мир поменяет кто-нибудь другой. — Я не думаю, что в действительности существует какое-то разделение на вершителей и простых смертных, но окей. — Что ж, полагаю, на этом мы договорились. Хочешь шутку? — Разумеется, я хочу шутку, Санс. — Какие уколы ставят мышам? — Воу, что-то не про скелетов? Умеешь удивлять. Санс загадочно улыбается в сторону деревьев: — Такой вот я. Арсенал шуток широк настолько же, насколько и моя кость. — Ну разумеется. Так что за уколы ставят машым? — Внутримышечные, дружище. — Сильно. Однако у меня есть, чем ответить: какой у призраков любимый напиток? — Бурбон. Нестареющая классика, однако. — Оу… Она известная? Возможно, поэтому местный призрак заплакал и атаковал меня, когда я ему её рассказал. Плачущий призрак… Точно Напстаблук, это в его духе, хе-хе. Хотя странно, что он кого-то атаковал. — Он не любит, когда внимание акцентируют на пугающем аспекте призрачности, — усмехается Санс. — Он вообще не очень любит обсуждать себя. — Я заметил… — Люсиола вздыхает. — Ладно, другая шутка: как фроггит говорит про друга, который отправился на приключения? — И как же? — Ушёл, но не жабыт! — Изысканно! Ты рассказывал это фроггитам? — Да, но они не поняли. Я стараюсь не приставать к ним. А вот один мой маленький друг это просто обожает… В каком бы состоянии не был, бегает за ними, хвалит и всё такое… Сансу хочется нахмуриться от чего-то, но он продолжает улыбаться, как и всегда. Хм. Кто-то маленький, кто хвалит фроггитов. Звучит знакомо, но в голову что-то не идёт конкретика… Ладно, если забыл, то, наверное, не важно. — У меня тоже есть лягушечная шутка, но она научная. Док мне её зачитал. Хочешь? — По твоим рассказам я заочно уважаю этого дока, поэтому, конечно. — Тогда вот. Как говорит субатомный фроггит? — Что? — «Кварк». Люсиола посмеивается: — Эту они точно не поймут. — Твоя очередь, дружище. — Окей, — он прокашливается для важности. — Лорд говорит дворецкому: «Джордж, чей это скелет на полу? Его нужно убрать». «Это скелет уборщицы, сэр, — отвечает Джордж, — его некому убрать». Санс смеётся. Ха. Тоже научный юмор. Странный, но смешной. Вообще-то, это не самая любимая Сансом форма шуток, но это не значит, что она плоха… Ладно, нельзя остаться в долгу. — Как называют маленького скелета? — Как? — весело спрашивает Люсиола. — Маленькость. — …И-и-и, ещё одна великолепная шутка. В фонд барного платежа её, сейчас же. — Спасибо, — Санс делает почтительный поклон (насколько можно назвать почтительным поклон, выполненный из сидячего положения) в сторону аудитории, состоящей из снега и чёрных деревьев. — Я знаю. Твой вклад? — В рентгеновском кабинете, — послушно берёт ход Люсиола, — «Больной, замрите! Сейчас вылетит скелет птички!» На этом моменте Санс уже, внезапно, не смеётся. Подождите. Рентгеновский кабинет? Что? Кусочки паззла в его черепе совершенно не вовремя и складываются во что-то сокрушительно тяжёлое для осознания. Третья такая шутка уже не может быть совпадением. Санс бы даже не понял её, не имей лабораторного прошлого. После смерти монстры распадаются в прах, скелеты они видели только в виде отдельных существ. Варианта два — или парень за дверью как-то связан с бывшим королевским учёным (который, собственно, скелеты внутри монстров и открыл, хотя не успел поставить на поток воссозданный людской рентген) или… Рентгеновский кабинет. Гроб. Звёзды, тоска по дому. Этого просто не может быть, и, в то же время, Санс не может поверить в то, что такая мысль пришла ему на ум только сейчас. — Хэй, дружище… — медленно говорит он беззаботным тоном, хотя его глаза потухли, — почему скелет вечно сонный? — Ну? — Потому что на похоронах сказали «спи спокойно». Под смех из-за двери Санс сжимает зубы, не издавая ни звука, и закрывает глазницы ладонью. — А могилу, наверное, копали лопаткой? — продолжает Люсиола, но Санс молчит. Он вспомнил. Утро того дня, когда он впервые заговорил с Люсиолой у двери. Сколько воды утекло с тех пор? Парочка обычных, нормальных недель — и он уже забыл слишком много важного, слишком привык к хорошему, совершенно потеряв бдительность. А главное, Санс никогда не просил многого. Для него «хорошее время» — это просто спокойствие, и всё. Если бы вещи просто оставались такими, какие они были до появления ребёнка, его бы это устроило. Всё, что связано с человеком, размыто в памяти, но боли и не нужно быть чёткой, чтобы чувствоваться ярко... На той стороне некоторое время переживают тишину, пытаясь ощутить, что случилось; была ли шутка неудачной, или непонятной, или какой-нибудь неприличной по меркам монстров — конечно, он не представляет, что нормально у монстров, ведь он чёртов человек. Тупая, немая ненависть и отчаяние плещутся у Санса в душе, ведь он столько дней беззаботно шутил с человеком, который, видимо, уже убил руинную леди и заменил её, блять, собой, который убил их всех, он… Он правда убил их всех? Санс теряется, обхватив череп ладонями. Мысли трезвые и оформленные, почти спокойные, но он понимает, что не совсем может верить себе. Воспоминания не имеют смысла. Все ведь живы. А ещё человек не должен представляться, он… просто безымянный человек… Он никогда не подаёт голоса, общаясь более скупо, чем самые преданные беззвучному общению монстры, он в жизни не шутил, он…Возвращался. И возвращался. И возвращался. Он доводил Санса до физического истощения и в конце концов отправлял на новый круг. Но самое главное — он убивал Папируса. Санс помнит это лучше всего. Это точно не сон. Санс вдруг всерьёз рассматривает идею того, чтобы прямо сейчас срезать и проверить, горит ли у его брата душа. Существует ли такой монстр прямо сейчас, или его прах разлетелся по туману, неотличимый по цвету от снега, светлый, как сам Папирус. Чёрт. Этот человек множество раз умирал в конце своего пути от руки Санса. И множество раз должен был умереть в начале. — Люсиола, — тихо зовёт Санс, не открывая глаз. — Санс? Что-то… случилось? Вот это, оказывается, голос ребёнка… Он обеспокоен. Ещё не понял, что его раскрыли, но догадывается и пытается не дать этого понять. Сансу обидно не от того, что его друг оказался грёбанным человеком, а от того, что он был по-настоящему приятным и искренним всё это время. Было бы легче, почувствуй Санс фальшь хоть один раз. А теперь он подружился с самым ужасным существом, которое когда-либо знал. Но у человека это в крови — никак не отвечать за свои действия. Приходить снова в мир, где никто, даже сам Санс не могут в точности сказать, что уже происходило, и делать вид, что ничего и не было. Заводить дружбу, помогать с отношениями, ходить на свидания… В этот раз всё будет по-другому. Нет абсолютно ни одной причины, по которой Санс не сделал бы того, что входит в его обязанности. — Вот что, Люсиола… — усталый от того, как всё обернулось, усталый от эмоций, Санс встаёт и кладёт руки в карманы, улыбаясь. То, что последнее время выдалось таким мирным, должно было подсказать ему паршивый круг. С другой стороны, напряжение наконец разрешилось, и это даже приносит некоторое облегчение. — Светлячок, да? Кажется, светлячок это значит. Хе. Такое симпатичное имя, и у такого неприятного существа… Ладно, какая разница. В общем, я плохо помню, сколько именно раз ты здесь проходил, усыпанный пылью, но точно могу сказать, что достаточно, чтобы заработать себе на очень дурную карму. Ты, наверняка, уже знаешь, что это значит, да? И я могу сказать, что сильно жалел всегда, когда позволял тебе пройти. Но с этим дерьмом покончено, могу пообещать. Слушай внимательно, Люсиола: если ты когда-нибудь выйдешь за эту дверь — я убью тебя в тот же момент. Если ты причинил вред леди из Руин, убийство будет особенно болезненным. Можешь сбрасывать, как-то менять линию, надеясь избежать боя, но если я вспомню хотя бы что-то из этой — то я буду убивать тебя столько раз, сколько потребуется, чтобы ты, в конце концов, или отступил, или смог пройти меня вот так сразу, на старте. А ты не можешь знать, что именно я вспомню. И я позабочусь о том, чтобы к тому времени, как ты переступишь через мой прах, народ эвакуировали. Ищи их, если хочешь, бесконечно. Такие дела, приятель. Долгое время человек молчит. Санс не оборачивается к двери. Его не радует ни одна из произнесённых угроз, но и не печалит. Это человек. Какая разница, как к нему относиться, были они друзьями в каком-то конкретном таймлайне или нет. Если всё постоянно сбрасывается, в следующий раз они будут кем-то ещё друг для друга. Душу стремительно захватывает пустота и чувство предательства, а освобождённые от варежек пальцы, что совсем-совсем не дрожат, уже достали из кармана телефон и печатают инструкции для Альфис на пищащих кнопках.«я тут подумал, вдруг слишком крепко засну на посту и пропущу какую-нибудь человеческую атаку…»
«просто на всякий случай, альф».
Камеры, лаборатория, Ядро; кому первым сообщить, как ускорить процесс, как обеспечить укрытое население пищей на долгий срок и не выдать своё местоположение врагу — это всё когда-то спланировал Док. Но Альфис нет смысла посылать за его напутствиями, она не сможет их прочитать. — Я, если честно, не представляю, что сказать, — произносит, наконец, Люсиола, и тон у него не то, чтобы напуганный или растерянный, просто никакой. — Знаешь, Санс, я ведь всё равно дал хранительнице Руин слово, что никогда не открою дверь. Пальцы сбиваются на фразе «не позволяй Папирусу участвовать в эвакуации». Дальше нужно написать «скажи, что его помощь необходима монстрам уже внутри, пусть успокоит их», но мысли где-то на фоне подсказывают, что он может и не послушать… Дал слово, ха. Что-то знакомое, что-то эмоциональное. Человек дал ей слово. Почему? С чего вдруг? С одной стороны, без разницы. Он нарушит обещание так или иначе, физически или сбросив. Но с другой… Зачем ему вообще как-то отчитываться перед хранительницей после того, как он её убивал? А тем более — обязывать себя остаться в Руинах?.. Он раньше не делал такого… Или просто Санс не помнит… — Все монстры хотят забрать чужую жизнь ради своих желаний, — продолжает Люсиола неожиданно задето. — Вам абсолютно наплевать на то, что у тех, чьи души вы отнимаете, тоже могла быть жизнь. Мечты, надежды. Кто-то, кто заботится о них, кто-то, кто любит их. Что у них вся жизнь впереди... Вы точно такие же, как люди. Но мне нравилось думать, типа… несмотря на то, что я никогда не выйду, в мире за дверью всё равно есть хотя бы кто-то один, кто был бы рад встретить меня. Кто-то, кому плевать на душу, плевать на поимку людей; кто-то, с кем я могу поговорить по-человечески. Не знаю, Санс, зачем я себе всё это придумал. Как неприятно, что людское чудовище озвучивает собственное разочарование Санса от их знакомства. Даже нечего добавить, и никак этого не изменить. Санс чуть шире улыбается и в который раз здесь поднимает взгляд на потолок пещеры. Из молочных снежных туч вырисовываются сталактиты, бурая горная порода продолжается льдом. Сколько же док работал над тем, чтобы сосульки не капали и не падали населению на головы, хе-хе. Нет, правда — звучит забавно, но его дневниковые записи на эту тему можно читать, как отдельный приключенческий роман со сложным сюжетом и острыми драматическими ситуациями. Эх, док. Незаменимых, как оказалось, в действительности нет, если чью-то важность стереть из всеобщей памяти… Когда Санс впервые попал в Сноудин, это место показалось ему сказочным. Юный Папирус без конца твердил о том, как круто здесь, должно быть, кататься на санках или коньках — он даже никогда не видел ни того, ни другого, росший среди бездушного камня столицы, только слышал в историях на ночь — а ещё обожал закапывать в снег свои головоломки, потому что так, очевидно, они более внезапны и ошеломляющи. Санс частенько находил его где-нибудь по характерным следам, попадался в ловушку и отказывался решать эту головоломку, ссылаясь на сложность… По сравнению со столицей снежное поселение было таким спокойным и мирным. Никто за ними не гонялся с претензиями по типу «скелеты это людские ошмётки» (только благодаря личности дока, которую теперь даже никто не помнит, подобные вещи ушли в прошлое), продолжалась потрясающая научная работа, а жители свободно вели свой быт. До того, как подросла Андайн, мало кто в Сноудине говорил про поимку людей, потому что предыдущий начальник королевской стражи по-настоящему себе представлял их силу и сущность. Если столица заставляла тебя поверить, что Подземелье — это тюрьма, что тебе нужно много зла в сердце, жестокость и ненависть, чтобы выжить, что месть — лучшее средство прогресса, то Сноудин… Все эти маленькие районы на пути к Дому. Они просто были, и док занимался улучшением условий жизни здесь, вместо того, чтобы торопиться выплюнуть монстров на Поверхность для очередной тупой войны, к которой никто не готов. Именно тут Санс впервые почувствовал себя счастливым. Впервые без тревоги потратил своё время не на поиск средств к пропитанию или ещё какую-нибудь борьбу, а на то, чтобы сделать Папирусу санки. Сил на то, чтобы его возить, не хватило, так что Санс заснул в сугробе, пока Папс презентовал свои кривые, но ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ санки ВЕЛИКОГО (в будущем) ПАПИРУСА на всю улицу, и находил альтернативные способы привести их в движение (например, при помощи Малого пса или Гифтрода). Как же Санс гордился его самостоятельностью и непосредственностью. Сквозь сон, но гордился. Гриллби (тогда — трогаетельная спичка с ярко-синими от смущения щеками), выковырял его из снега, полагая, что новый монстр, должно быть, плохо себя чувствует, раз так валяется где-то; растолкал, привёл в недавно открытый бар и накормил картошкой с кетчупом. Невиданный для столицы акт доброты. Сансу было всё равно, что картошку ещё не привезли на кухню, поэтому Гриллби пришлось подать чистый кетчуп; всё равно, что он был первым и единственным посетителем бара на тот момент, он прекрасно знал, что в будущем у Гриллби будет лучший бизнес во всём Подземелье, и так об этом и сказал. В тот день Гриллби впервые записал кетчуп Сансу на счёт. Кажется, он не до конца поверил, что такой ленивый и безалаберный мешок с костями действительно взяли на работу в лабораторию, но ничего не сказал. А Санс окончательно понял для себя, что никакая Поверхность его не интересует. — Забавно, малой, что ты думаешь, будто мои намерения как-либо связаны с интересом к твоей душе, — Санс опускает голову, невидяще смотрит в небольшой экран телефона над кнопками. Длинный текст без больших букв уезжает куда-то вверх. — Мне же на самом деле плевать на людей. Мне не нужно ничего, кроме мирной жизни. Сколько раз я уже повторял это… — Мне ведь тоже. — Твоя лучшая шутка. Пожалуй, в золотой фонд не поместится, придётся учредить новый. «Фонд для уморительных противоречий между словами автора и его действиями в прошлом», думаю, подойдёт. — Добавь в этот фонд шутку про то, как ты общался с кем-то на протяжении бог знает, сколького времени, и всё было нормально, и ты называл его хорошим другом, ты даже научил его шутить, но потом в одночасье оказалось, что всё это ничего не стоит и ты знать его не хочешь. Только не говорите, что у него какие-то претензии к последствиям собственных решений. Этот ребёнок собирается обвинять Санса в разрушении дружбы или лицемерии, хотя сам, судя по всему, много раз убивал кого-то из близких Санса и его самого? Или так теперь поступают честные друзья? На секунду Санс колеблется. Что, если вся эта жуть ему привиделась? Что, если он сходит с ума, и просто обижает сейчас своего друга?.. Или... Нет, не может быть. Не может быть, чтобы кошмары Папируса о «фигуре с ножом» и «потере тела», которые он забывал через минуту после пробуждения, так случайно совпадали с рваными воспоминаниями Санса про ребёнка. — Не я был тем, кто изначально обманывал, — Санс говорит это спокойным тоном, хотя его расстроенное настроение уже превращается в ярость, кнопки продолжают пиликать, и этот мерный звук въедается в мысли. — Ты буквально познакомился со мной заново, выдавая себя за монстра. Но я всё равно тебя узнал, упс. Жаль только, что на это потребовался такой большой срок, но справедливости ради, ты тоже давненько не сбрасывал по моим прикидкам. — Какое «заново», Санс?! — чертовски откровенным, практически отчаянным тоном спрашивают из-за двери. — Что ты вообще такое несёшь? Мы никогда не знакомились, глупые кости! И, да, я никогда не говорил тебе, что я человек, но ты никогда и не спрашивал! Какое значение это имеет, если мы просто сошлись из-за шуток! Я солгал тебе хоть один раз, Санс? Ха. Всё же, человек удивителен в своём бесстыдстве. Они в самом деле не знакомились. Даже забавно, столько сбросов вместе, а человек даже не называл своего имени… Санс действительно не спрашивал, не предполагавший, что человек способен говорить через голос. Фактически — он прав во всём. Кроме одного. — В последнем коридоре… — едва слышно произносит Санс, закончив набор просьбой не беспокоиться и отправляя сообщение, — в самый первый раз, когда мы встретились там… Я сказал тебе «Давай забудем». «Давай будем друзьями». Неожиданно ты действительно выбросил нож после нескольких секунд колебаний… Я думаю, ты помнишь, что было дальше. Я думаю, ты помнишь, как я попросил тебя не возвращаться, если мы действительно друзья. И вот, мы здесь. И там, в коридоре. И я не могу даже сосчитать, в который раз, потому что всегда, когда ты нажимаешь кнопку перезапуска, моя голова ломается, дробится навалившейся тяжестью Мрака, стирается в пыль, чтобы потом собраться заново, и это мало способствует запоминанию. Поэтому, малой… мне жаль, но мы не друзья, и никогда уже ими не станем. Я хотел бы сказать, что мне жаль, хотел бы сказать, что мне дороги светлые моменты с тобой, но, понимаешь… тёмных слишком много, чтобы их игнорировать ради твоей очередной лжи. Бывай. С этими словами Санс подбирает своё одеяло и срезает прочь от двери, взметая воздух лепестки маков — давно опавшие, но не вянущие из-за холода. Как бы обидно всё это ни было, он должен взять себя в руки.. . .