Армин. Юноша которому снится океан.
Ему снятся птицы, голубое небо, океан, которого он никогда не видел, Микаса Аккерман и Анни Браун. Девушки разговаривают, спорят о чём-то под шум волн, под крики беспокойных птиц. — Решила меня игнорировать, принцесса? — У меня много работы, убийца. — Не больше, чем у меня. — Либо уходи и не мешайся, либо помоги мне с компрессом. — Что? Нет. — Вот положи ему это на лоб. — Я не… — Вот так, да. И не надо делать такое лицо. Океанский бриз разносится повсюду, исполинские волны взлетают вверх, разбиваются на тысячи маленьких капель, попадая ему в лицо. Армин просыпается резко, так, словно в комнате без единого источника света, только что, абсолютно внезапно появились лампы, которых здесь быть не должно. Первые пару секунд ему сложно осознать реальность, да и дальше не легче: реальность начинает существовать, но только как ворох лихорадочных мыслей — почему он в госпитале? Как давно он здесь? И отчего у его постели стоит Эрен? — Йо, — друг возвышается над больничной койкой, опёршись на деревянный костыль, на глазу его повязка, а волосы, впервые за долгое время чисты и вычесаны от колтунов. Он похож на бродячего пса, которого кто-то бесстрашный заботливо привёл в порядок. Кто-то, кто не побоялся глубоких укусов собачьих зубов. Армин с усилием приподнимается на локтях. Упирается спиной в жёсткую подушку, всё его тело страшно болит. Одно это даёт понимание, что он здесь давно. — Ты похож на пирата… — несмело проговаривает он свои первые слова, во рту сухо, губы ощущаются словно наждак, — Помнишь…как в тех историях, которые нам читал твой отец в детстве? — Мой старик? Ааа…да, кажется, помню…не думал, что из пиратской жизни получу самую неинтересную её часть. — Да…ни тебе корабля, ни бескрайнего моря, ни сокровищ, — голова трещит, каждый звук, что Армин произносит, откликается болью. — Ты бы не вертелся, если тебе настолько плохо. Знаю, тебе хочется, мне тоже хотелось, но не вертись. — Не подскажешь, что я вообще тут делаю? — Капитан притащил тебя на своём горбу, у тебя была лихорадка… Конни думал, что ты помрёшь. — Лихорадка? А так вот, что это были за странные сны… Эрен с ловкостью, удивительной для одноногого человека, присаживается на стул, расположенный рядом с больничной койкой. — Ты правда чуть не утонул в штольне? Армин дуется, ощущает небольшую, почти детскую обиду, несмотря на то, что внутри его головы, словно раз за разом разливается горячий металл. Первое, что ему приходит в голову, так это спросить: «А ты, правда, угробил половину своего отряда? Может, уже расскажешь мне всю правду, мы ведь друзья…», но это секундное желание быстро исчезает. Говорить так с человеком, чьи мечты совсем недавно разбились о стену жестокой реальности — неправильно. Говорить так с другом — попросту подло. — Да, — в итоге кратко соглашается он. — Как-то раз мы с ребятами перебирались через реку…поток был такой силы, что…ну мы обмотались верёвкой все вместе, но никто не заболел, а была ведь зима…знаешь… Армину, может, и слышится это очередным уколом в свою сторону, но затем он понимает, что Эрен говорит вовсе не с ним, друг скорее обращается к каким-то своим воспоминаниям из прошлого. — Рад за вас… — А? Да что там радоваться, из всех этих ребят живыми сейчас осталась только парочка. Он в который раз думает, как сложно разговаривать с Эреном. Разговоры с другом превратились в поход по минному полю. Любое неосторожное слово, и Эрен мыслями возвращается к тому, что пережил, к тому, что с ним навсегда. Армин раздумывает об этом, но тут ощущает, как от недавнего прилива энергии ни осталось и следа, его место занимает тяжесть век и ощущение того, как сталью наливаются руки. Армину хочется прилечь и уснуть и ничего больше, вот только бы избавиться от этой навязчивой головной боли… Эрен, кажется очень легко понимает каково ему сейчас, обращает на него свой внимательный взгляд и произносит: — Поспи, отдохни…пока к тебе снова не явились толпы посетителей. — Посетителей? — Армин сползает вниз по подушке, укладывая голову на перине. — К тебе тут постоянно кто-то приходит. Тот парень, как его, лейтенант из столицы…с таким длинным лицом, как у... — Жан… Кирштейн… — И девушки, сестра Аккерман от тебя не отходит, и та вторая тоже бывает здесь. — Вторая? — его веки тяжелеют, свет комнаты ускользает, оставаясь неясным пятнышком в уголках глаз. — Блондинка ростом с собачонку. — А…Анни… — Ха… Армин…не думал я, что ты однажды станешь так популярен у девчонок. — Когда вообще тебя начали интересовать подобные вещи… — умудряется он сложить из запинающихся одно об другое слов, целую фразу. — И правда, когда… — взгляд Эрена падает сквозь зал госпиталя, там у стола главной из сестёр милосердия, толпится стайка девушек в накрахмаленных передниках. Но Армин этого не замечает. Армин вообще уже спит. Сколько дней проходит перед тем, как болезнь позволяет ему снова открыть глаза, он не знает. Может быть, всего день, может, чуть больше. Но к его радости, в этот раз голова не болит, и в груди уже не осталось того тяжёлого ощущения, только к горлу стремительно подступает кашель. Стоит ему издать хоть один звук, у его постели появляется медсестра. — Сестра Микаса… — Господин Арлерт…вы очнулись. — Армин. — Армин? — Просил же просто Армин. — Нет, — вертит она головой, — это неуважительно, недозволенно и неприлично… Армин хмурится, он впервые видит сестру милосердия, которая считает нечто подобное неприличным. Все они были девушками блюдущими нравы, но в то же время очень простыми — из небогатых семей, чаще другого младшие дочери, которым не досталось ни жениха, ни наследства. Из-за холодного и оборонительного тона девушки, на секунду ему даже кажется, что он где-то пересёк черту…это же, не было нечто непозволительное? То есть…субординация это, конечно, важно, но у людей, что долго служили в одном месте, часто завязывались неформальные, приятельские отношения. Может быть…она подумала о чём-то другом, может быть, подумала, что он пытается навязаться ей нечто более личное? Точно он знать не может, но зато хорошо понял иное — мыслей в голове так много, и информацию он способен обрабатывать в настолько привычной манере, что болезнь очевидно отступила. — Понял, извините, если позволил себе лишнего, сестра Аккерман. — Мы думали, у вас развивается пневмония, но, кажется, всё обошлось. Повезло вам, что у нас не было недостатка в лекарствах…вам стоит поблагодарить господина Аккермана. — Капитана? — Он был тем, кто достал лекарство. Подробностей я не знаю. — А…и правда, надо его поблагодарить. Сестра Аккерман ничего не отвечает, просто смерила его своим безразличным взглядом. — Получается…я могу идти? — предполагает Армин. — Можете, нечего тут койку занимать. Если снова появится жар, вернётесь. Это была инфекция, она может развиться вновь. — Вот как…буду знать… И я хотел бы ещё кое-что узнать, сестра… Аккерман. — Что вас интересует? — Вы ничего не слышали про диверсантов, за которыми мы отправлялись? Ему немного стыдно вспоминать всю эту полевую работу, но он понятия не имеет, чем там всё закончилось. В его голове огромный чёрный пробел. — Диверсанты? Их завтра казнят. — Казнят? Секунду назад он даже не знал, что эти диверсанты и правда существуют, правда были пойманы и правда находятся в плену. — Да. — Ох, ясно… — Ваша одежда в тумбочке. — С…с…спасибо. Черноволосая девушка, у которой сегодня явно дурное настроение, скрылась с его глаза резким взмахом рукавов в воздухе. Обычно такое настроение, у сестры Аккерман, бывало из-за грубости Эрена, ведь его друг детства не имел никакого такта. Неужели он и сегодня ей нагрубил? Так или иначе, после многих дней, проведённых в койке вставая, Армин слегка пошатывается, но всё же…ходить ему нравится куда больше чем лежать. Ему стоит встретиться с майором Зое…попросить у той прощения и выказать благодарность капитану, и, конечно же, нужно узнать про диверсантов. К тому же не мешало проведать и Жана в их общем кабинете, тот точно расскажет ему много интересного. По пути его следования ему встречается совсем немного людей, масштабные тренировки и построение уже закончились — дело шло к вечеру. Если по солнцу в небе Армин мог определить время правильно, то сейчас как раз ужин и оголодавшая солдатня пытается урвать из общих котелков нечто, что больше всего походит на еду. Но говорить, что во дворне совсем никого нет, будет неверным. Куда-то спешат младшие офицеры, куда-то следует и Анни Браун. Он бы расписался в собственной глупости, если бы не заметил наметившуюся в собственном поведении тенденцию — выделять её из толпы, эту конкретную девушку. С ним такое случалось нечасто, малознакомые люди, все без исключения, интересовали его в равной степени одинаково. Но в этой необычной для себя ситуации он вполне мог найти конкретное объяснение. Оно ему не нравилась, и, вообще выставляло его в неважном виде — сущим параноиком, но порой он раздумывал о том, что девушка эта, просто кажется ему подозрительной. В ней было что-то необычное…что-то не такое, как во всех…остальных. К тому же она постоянно оказывалась рядом. Куда бы он ни пошёл, так или иначе, заметил бы её неподалёку. Как сейчас. Эти мысли ему не нравились, он вообще не любил оголтелую общественную склонность к постоянному поиску врагов. Из-за этого уже пострадало так много невинных. Возможно его мать и отец, тоже стали жертвой чьей-то паранойи. Маленькая фигурка, «ростом с собачонку» как выразился Эрен, снова несёт в своих руках деревянный ящик, скорее всего, в том, что-то для госпиталя — из-за чего, они с рядовой и двигаются друг другу навстречу. Он хочет пройти мимо, но затем, всё же немного разворачивается, чтобы оказаться ближе…ему ведь и перед ней надо извиниться. Когда он оказывается рядом, она тут же замирает, да и он сам, немного напрягается, приставляя пятку к пятке, так словно он на построении. Поначалу её лицо кажется ему взволнованным, но затем он понимает, что путает это чувство с банальной усталостью. Рядовая выглядит слегка измотанной, похоже, это не первый груз, который ей пришлось переносить сегодня. Щёки девушки красные, лицо слегка влажное, дыхание её глубже и чаще, чем у человека находящегося в покое. Ему в голову приходят слова сестры Аккерман, о болезнях, об инфекциях. Они приходят и обретают форму поспешных выводов, которые проявляются в движениях, обгоняющих какой-либо самоконтроль. Армин поднимает руку, и ладонь его касается её лба. Девушке требуется секунда, чтобы осознать случившееся, и ещё чуть меньше секунды, чтобы резко отдёрнуть голову назад. — Что вы себе… — путается она в возмущении. Армин даже растерянно делает шаг назад, осознавая, что повёл себя бестактно, или даже грубо. Он поднимает ладони вверх, словно демонстрирует врагу, что не опасен. — Извините…сестра Аккерман сказала, что инфекции могут развиваться со временем. — Инфекции? — Да…я рад, что вы, кажется, не больны. Но вы выглядите так, словно у вас жар. Девушка хмурится, ведёт себя так словно и сама не прочь проверить нет ли у неё жара, или хотя бы смахнуть испарину с лица, но в руках у неё ящик, и она ненадолго теряется стоя на месте. — Поняла…что ж…я пойду, сэр… — Угу, да…хорошего дня…вечера. Очевидно, ему нужно было просто спросить про её состояние — сказать всё словами, но он не успел об этом подумать. С ним и такое случалось довольно редко — обычно он успевал проанализировать сотню вещей и последствий, прежде чем предпринять что-то. Но временами, Армин делал, и нечто достаточно безрассудное. Только тогда, когда был чем-то не на шутку увлечён. Майора Ханджи он находит в штабе. В своём кабинете. Там она пререкается с капитаном…хотя нет, так сказать будет неверно, пререкается только сама майор, капитан же просто сидит в кресле, уткнувшись в газету. — Армин! — завидев его, переключается женщина с одной жертвы на другую. Жертва под номером один, её игнорировала, — Ты снова в строю?! Нам тебя так не хватало. Не хватало твоей аналитики. — Майор…прошу меня простить и клянусь такого больше не повторится. — Чего не повторится? — Я постараюсь не попадать в подобные ситуации во время выполнения задания. Вести себя осмотрительнее... — А? — Парень хочет сказать это мне, но трясётся от страха, — откликается капитан. Капитан прав, эти извинения предназначались именно ему, но Леви Аккерман словно создан, чтобы вызывать страх. — А брось Леви, все же остались живы, да и диверсантов вы нашли, и даже немного динамита! — Майор…капитан… — несмело проговаривает Армин, — Я, к сожалению, из-за обстоятельств в которых оказался, не совсем в курсе произошедшего. — О-о-о я расскажу тебе, всё в мельчайших подробностях… В рассказе Ханджи Зое присутствует маленькая деревушка, та самая, что расположилась недалеко от затопленных шахт и железной дороги; жители деревушки, прячущие у себя диверсантов, злодеи — подданные вражеской Марлии; продолжительная засада; шумная перестрелка, и настоящий штурм устроенный под командованием капитана Леви Аккермана. События в её рассказе звучат такими масштабными, что Армин нехотя задумывается о том, что половина истории — ложь, правду приходится вычленять по кусочкам. — Хотите сказать капитан…гнался за диверсантами, перепрыгивая с одной скачущей лошади на другую? — Да с белой на серую, а с серой на чёрную… — Ааа… — Не слушай её… — вклинивается сам капитан. Поначалу Армину даже кажется, что этот серьёзный человек не выдержал, выслушивать выдумки майора, но это оказывается вовсе не так, — С чёрной на серую, а с серой на белую. — поправляет он женщину. — Понятно…я понял…так получается, диверсантов вы всё же поймали? — Да, два пацана и девка. Девка клянётся, что является двойным агентом, ругает Марлию почём зря, проклинает Империю и желает ей сгореть дотла. Хорошая актёрская игра. Кто-то бы купился. Не я. — А что двое других? — Молчат. — И вы решили их повесить, разве же это не… — Не расточительство, вешать тех, у кого есть информация? — Да… — Мы выдрали им все ногти, но они молчат. Так что, повесим двоих, в назидание третьему. И ещё за то, что прострелил ногу Оруо. Хотя он сам виноват, нечего болтать посреди перестрелки. Армин смотрит в лицо человека перед собой, капитана самого сильного боевого отряда во всей Элдии, мужчина этот говорит о выдранных ногтях и виселице так просто, что Армину не по себе. — Капитан…а что с людьми, которые покрывали диверсантов? — Отправятся трудиться на благо Элдии конечно. — Но почему они вообще… — Кто их знает? Поверили в сказке о великой Империи, где каждому бедняку живётся хорошо? Это Армин понять может — верить в сказки, порой, было приятно.Анни. Девушка, которая решает чужие проблемы.
— Очень приятный вечер… — проговаривает Бертольд, оказываясь с ней рядом. «Очень приятный вечер» — означало встретиться ночью, такие встречи можно было бы назвать редкостью, если бы они вообще ранее случались. Но их не было — ни единой. Произошло нечто, из-за чего Райнер решил рискнуть. И ей сейчас, пробираясь по территории штаба, тихо и аккуратно надо думать именно об этом, но она который раз, возвращается мыслями совсем к другому: «Инфекция? Какая к чёрту инфекция?». Анни, который раз, невольно касается лба, вместе с тем заворачивает за угол, и, наконец, оказывается, за парой технических построек и складом, где видит Райнера и Бертольда. Она опускает ладонь вниз, внимательно уставившись на своих подельников. — Надеюсь, риск оправдан, — недовольно проговаривает она. В ответ ей Райнер медленно приставляет палец к губам, затем кивает Бертольду, и тот поднимается с поваленного наземь бревна, и встаёт в проходе так, чтобы внимательно следить за окружением. — Диверсанты… — проговаривает её выдуманный командованием братец, — Один из них Кольт Грайс. Анни, даже если очень напряжёт голову, не вспомнит, кто такой этот Кольт Грайс. Один из дружков Райнера и Бертольда? Анни всегда держалась особняком. И раз уж она не помнила, значит, это было неважно. — И что с того? У них не было приказа спасать своих попавшихся в ловушку. Их миссия стояла выше жизней иных разведчиков. — Кольта нужно спасать. — Рехнулся или так сильно хочешь медаль? — Мы с Бертольдом сделаем всё сами, от тебя потребуется сущая мелочь. — Ты кретин, сейчас противоречишь сам себе. — Анни. Я вызнал всё, что мог. Я хорошо знаю Кольта. Он расколется под пытками. А если ему пообщеют свободу, он расскажет им всё и больше ради того, чтобы снова увидеть брата. — Это не наше дело. Ему недоступна информация о нас. Он ничего не знает. — Нет Анни…он видел тебя, видел когда вы тащили его сюда вместе с этим коротышкой. Она прикрывает глаза, вдыхает носом воздух, выдыхает. В словах Райнера, наконец, проскользнуло что-то рациональное. Этот парень, Кольт, он и правда видел её. Запомнил ли? Понял ли кто она такая? Это было вопросами без ответов. Браун мог преувеличивать надвигающуюся на них угрозу. Браун мог пользоваться опасностью, чтобы добиться желаемого — вытащить из плена своего дружка. Но если проблема и правда существует, устранить её можно было и по-иному — убить неудачливого диверсанта, свалить вину на элдийских солдат желающих мести. Анни распахивает взгляд, смотрит на Райнера, произносит спокойно: — Я выслушаю вас. И только потом приму решение. — Хорошо. Отлично. Мы можем использовать твои отношения с лейтенантом Арлертом. — Нет между нами никаких отношений. Может она и говорит это, но её ладонь снова невольно тянется ко лбу. Она одёргивает себя. Не знает, замечает ли это её движение Райнер, а, впрочем, плевать. — Я слышал, ты спасла ему жизнь. — Это правда. Частично. — Уговори его провести тебя к диверсантам, передай Кольту послание, как нас учили, шифр, расскажи «историю». Она ещё раз вздыхает, пытаясь стерпеть наглость Райнера. Старается, чтобы диалог этот получился конструктивным. — И как, по-твоему, дурная твоя голова, я должна уговорить его это сделать? — Ты можешь сказать, что кто-то из них кажется тебе знакомым, — подсказывает глухой голос Бертольда, стоявшего позади. — Ха? Даже если так, это чертовски подозрительно. — Подключи свой женский шарм, — усмехается Райнер. Ему смешно? Он просит об услуге, о риске, но ему смешно? Чёртов кретин. Её раздражает вся эта ситуация. Раздражает. Но там, в казематах штаба сидит человек, который может сболтнуть лишнего, который может уничтожить всю её жизнь. Ранним утром, у офицерских казарм она простоит целый час, лишь для того, чтобы этот светловолосый юноша, наконец, появился. Он выглядит слегка растерянным и неспешно двигается в сторону основного здания штаба. Анни преобладает в твёрдой уверенности, что с таким задумчивым видом он может направляться только в библиотеку — лейтенант, медленно бредя, несколько раз касается нагрудного кармана на своей форме. Анни подхватывает ведро воды, которую предусмотрительно набрала в колодце и быстро двигается в его направлении, легко набирает нужную скорость, так чтобы их столкновение стало неизбежным, и в тоже время выглядело абсолютно случайным. Ровно двадцать четыре выверенных шага и деревянное ведро ударяется о его ногу, проливаясь холодной водой на кирзовые сапоги. — Рядовая… Браун? — поднимает он глаза от своей обуви на неё. — Лейтенант! — она вкладывает в голос растерянность, но сама же чувствует фальшь в своей речи. Чувствует ли это и он? — …прошу меня простить, задумалась. — Обычно вы куда внимательнее…а я вот…со мной такое случается постоянно. «Да откуда тебе знать, какая я обычно?» — проносится в её голове. Всё раздражение от того, что Райнер втянул её в свои дела, выливается в эту неприятную мысль, хоть она и знает, молодой лейтенант тут вообще ни при чём. — Столь ранним утром любой будет растерянным, ещё раз…прошу меня простить. Она кланяется ему и, подхватывая ведро, делает несколько шагов вперёд, затем, как и задумала, оборачивается и проговаривает заготовленный вопрос. — Лейтенант…извините за дерзость, но вы случайно ни к пленным диверсантам идёте? — Нет…я собирался…в библиотеку. «Конечно же он собирался в библиотеку». — А поняла…ещё раз извините. То, что он задаст ей вопрос, стоит ей попытаться уйти прочь, было для неё знанием очевидным. Она уже прекрасно понимала, что если у лейтенанта появился вопрос, он непременно его задаст. — Вам что-то известно про диверсантов? Анни ставит ведро на землю, секунду собирается с духом, поглядывая на неспокойную гладь колодезной воды. Выпрямляется, разворачивается, делает два шага в его сторону и заглядывает лейтенанту в его голубые глаза. Ей бы сейчас сделать невинный вид, но такой она делать не умеет — разве что, приложит усилия, чтобы не быть слишком хмурой. — Знаете…лейтенант, не могу перестать думать об одной вещи… — О какой же? — Мне кажется, я уже видела эту девушку, диверсантку… — Видели? Но когда…где? — Её лицо кажется мне знакомым, возможно, она из моей деревне на севере… — Анни отводит глаза, но не потому, что лжёт. Сейчас её цель — изобразить волнение, волнение перед тем, чтобы спросить лейтенанта о чём-то недозволительным по меркам простой рядовой. — Почему вы никому не сказали об этом раньше? — Мы только вчера обсудили это с братом, и ни я, ни он не уверены. — Понял… — Не могу утверждать, что это правда, но она очень мне её напоминает. Если бы я могла ещё раз взглянуть на неё. Просьба звучит по-дурацки. Говоря это, Анни почти физически ощущает, как над её шеей замирает лезвие. Хотя…оно всегда было там, всегда находилось в сантиметре от её тонкой кожи. Плаха, что зависла над каждым разведчиком, каждым шпионом, каждым диверсантом. Но, к её везению, лейтенант Арлерт не может понять такие чувств. Даже если он умён. Даже если он подозрителен. Даже если обладает аналитическим умом. Откуда ему знать кто перед ним? Если бы жизнь людей здесь строилась на одном только недоверии, каждый тут давно бы сошёл с ума. Всё это время на лице юноши борются сразу две противоречивые эмоции. Он думает, спорит сам с собой. Принимает решение. — Хорошо, я…я могу это устроить. Возможно нам это поможет. — Вам? Вы имеете в виду контрразведку? — она делает вид, что не знает. Делает вид, что не в курсе, что девчонка-диверсант наделала шуму, что без конца уверяла всех, что является двойным агентом. Конечно, лейтенант хотел зацепиться за любую возможность понять правда это или нет. — Да…нам не хватает данных…если повесим её вот так…а она невиновна, кем мы тогда будем? — Да…вы верно говорите, неприятно когда люди умирают по ошибке. Но и ваше время я отнимать не… — Нет-нет, пойдёмте, — уверенно проговаривает он. — Прямо сейчас? — Да…или…вам срочно нужно отнести куда-то это ведро с водой? Я могу помочь… Ей вспоминается, что молодой лейтенант даже деревянный ящик с бинтами не мог нести так, чтобы не страдать от его тяжести. Ведро с водой, скорее всего, просто его бы прикончило. — Нет…не надо, пойдёмте. В подвалах штаба холодно. Сыро. Темно. Не лучшее место, чтобы окончить здесь свою жизнь. Ей бы этого точно не хотелось. Хоть младший лейтенант и имеет крайне низкое положение в офицерской иерархии, но его пропускают любые охранные посты. Он не обычный солдат, всё дело в безграничном уважении майора, по крайней мере, так ей на ушко напела Мина Каролина. От других же, Анни слышала разговоры, вопросы и непонимание: почему же майор Ханджи Зое не повысит Армина Арлерта хотя бы на одно звание выше. — Лейтенант, — проговаривает очередная группа охранников, впуская их за стальные двери с гремящими засовами. За этими створками прячется ещё одна длинная комната, с тремя закутками отделёнными один от другого холодными сырыми стенами и решётками. За каждой из решёток на полу растянулась фигура, и каждая из этих фигур в темноте начинает елозить словно куча какого-то грязного тряпья. Лейтенант поднимает фонарь, проходит от одной клетки к другой, подсвечивая лица пленников. Те избиты, у них рассечены брови и губы, руки перевязаны грязными бинтами — вот так значит Элдия обращается с тем, кого взяла в плен. Армин Арлерт останавливается возле крайней левой секции, той самой, в которой на полу лежит девушка. Девушка, которую они взяли в деревне — загорелое лицо, каштановые волосы, щёки украшены веснушками. — Опа, ходячий труп, — усмехается заключённая, губы её сухие, лицо бледное, вряд ли ей тут давали достаточно еды или хотя бы воды. Фраза её довольно странная, но, в отличие от лейтенанта смысл Анни улавливает. — Это она о вас. Мы тащили сюда троих заключённых и вас в отключке. — Ааа… — протягивает юноша даже смущённо, — немного неловкая ситуация. В соседней от девушки камере Анни слышит стоны…делая вид, что откликается на звук, она заглядывается в туда совсем чуть-чуть, так чтобы не привлекать лишнее внимание — лицо молодого человека исполосовано в алые струпья, но его глаза и волосы пробуждают в ней воспоминания, которые не хотели просыпаться, когда Райнер назвал ей имя Кольт Грайс. Сейчас она вспомнила, видела это лицо в элдийском гетто, множество десятков раз. Кольт Грайс поднимает на неё своих помутневшие от пыток и допросов глаза, и она делает всё, чтобы он смог рассмотреть её лицо — узнать её, понять зачем она здесь. — Рядовая Браун… — окликает её Армин, — Эта та девушка? Анни отрываясь от лица Грайса, и переводит взгляд обратно к первой камере, всматривается в загорелую кожу и веснушчатые щёки. Смотрит внимательно, долго, раздумывает как ей произнести шифр. Она складывает на груди руки, отрицательно вертит головой: — Нет, это не она…хоть и очень похожа. Даже не на неё, а на её старшую сестру. — Может быть, родственница? — Нет…там случилась такая история, старшая сестра той девочки умерла. Они играли с сестрой в прятки, в темноте, практически ночью, и когда сестра сосчитала до трёх и пошла её искать, она нашла её мёртвой в амбаре. Она думала, что та притворяется, но нет. — Это…жутковато. — В северных деревнях и не такое случается от голода. Амбары, которые мы с братом стерегли для богатых, а не для бедных. Анни не знает, понял ли пленный Грайс шифр. Но если он имел хорошую подготовку, должен был навострить уши после того, как она решила рассказать «историю». «История» была очередным кодовым словом, словом, означающим слушать и понимать. Если этот попавшийся элдийцам кретин-диверсант не догадается, что, ночью услышав три сигнала в ряд, ему нужно прикинуться мёртвым, Анни сама его убьёт. Прирежет, и после этого даже будет спокойно спать по ночам». — Я, признаться, жил в месте, где мы таких бед не знали… — Где же? Ей очень везёт, что он такой говорливый. Без проблем можно переключиться на иную тему, не имеющую никакого отношения ко всему, что происходило сейчас. Они поговорят о другом, и мысли лейтенанта, даже если и полнятся какими-то догадками, уйдут в иное русло. — Шиганшина. — Я слышала там неплохо… Конечно же, она ничего о том месте не слышала, но лейтенант выглядел так, словно рос в хорошем, славном местечке. Будь там так же, как в гетто, где она провела детство, на его лице, так часто, не появлялась бы та глупая улыбка. — Там красивые леса. Особенно летом, а знаете…хотя…и осенью тоже, такие красивые кроны деревьев, оранжевые будто лесной пожар. — Возможно, я побываю там однажды. — Не могу обещать, что такая поездка будет вам интересной, но я определённо советую вам там побывать. — Я это запомню. — Там есть дерево на холме… — Меня щас стошнит, может, заткнётесь? — прерывает их пустой диалог девушка из клетки. Лейтенант реагирует на её слова, оборачивается к металлическим прутьям, проговаривает без какой-либо злобы, или ненависти, скорее как и всегда, как кто-то, кто хочет дать добрый совет: — Вы слишком грубо себя ведёте, для того, кто уверяет нас, что является двойным агентом. Если хотите заслужить чужое доверие, вам бы стоило… — А что, мне сдохнуть, что ли, если от ваших сладких бесед меня тошнит, хотите флиртовать друг с другом, делайте это подальше от моих апартаментов. Если эта девушка, такая же, как и Анни, марлийка, и если её сегодня повесят перед зданием штаба, где она будет раскачиваться в петле, на потеху не самой умной солдатне, у Анни останется примерно ноль сожалений, по этому поводу, по крайней мере, так она думает в эту самую секунду. — Пойдёмте, рядовая, нам тут делать нечего. — Вот-вот валите. Когда они уходят, Анни украдкой разворачивается и бросает последний взгляд в сторону клетки со светловолосым диверсантом Грайсом. Он тоже смотрит на неё, ей кажется, что она даже видит, как он легко ведёт подбородком вниз, давая ей знать, что всё понял. Но возможно, возможно это просто свет факелов мечущейся по стенам, играет с ней в обманчивую игру. Так или иначе, дальше всё за Райнером и Бертольдом. — Как думаете…марлийцы нас всех ненавидят? — спрашивает у неё лейтенант, пока они гулко идут по подвалам штаба. В темноте штабных казематов, где за каждой из дверей могут сидеть пленные — избитые, изничтоженные, лишённые человеческого достоинства, этот вопрос кажется ей до абсурдности странным. Каждый из пленных тут их ненавидит. А она? Ненавидит ли его она? Нет, скорее ей всё равно. — Я никогда не общалась с марлийцами. — Мне интересно сколько в этой ненависти правды, а сколько пропаганды. — Что вы имеете в виду? — Им сотню лет рассказывают, что наш народ какой-то не такой. — Ах, вы о проклятье… Имир. Молодой лейтенант оборачивается на неё, смотрит внимательное…секунду, две. Если это продлится хоть ещё мгновение, в её голове начнёт формироваться план, как убить его без видимых свидетелей, но он всё же отворачивается. Анни невольно касается своего лба. Нет, не потому что помнит то его прикосновение во дворе штаба, оттого, что нервы берут над ней верх. Всё её тело подсказывает ей, что она в опасности. — На севере так говорят? — Как? — «Проклятие Имир». «Чёрт побери» — ругается она про себя. В них вливали столько пропаганды что кровь элдийцев проклятая, что она совсем забыла, что сами эдийцы проклятыми себя не считают. — А, конечно, нет…но мы же говорили о марлийцах? Я имела в виду, с точки зрения, марлийцев. — Ах…верно, с их точки зрения, это именно что «проклятье Имир». Хотя скажи так в окружении верующих…мало не покажется. — Вера дурманит народу голову… — пытается она снова увести разговор. Этот человек перед ней обожает звук собственного голоса, пространные вопросы, и путаные рассуждения, ей это хорошо понятно. «Вера» прекрасный повод забыть её маленькую ошибку, к тому же они как раз вышли наружу, на свет, идеально, чтобы оставить все странности в темноте казематах. Армин Арлерт, похоже, думает точно так же, оглядываясь на голубое небо, он спрашивает её о другом, и к её удивлению совсем не о «вере». — Могу я у вас спросить кое-что странное? — Зависит от того, насколько оно странное. — Совсем немного. — Хорошо. Она ловит глазами его ухмылку, такую будто, она снова сказала, что-то странное. Но Анни уверена, ничего странного сейчас она не сболтнула. — Раньше вы говорили: «вы мой старшина, вы можете спрашивать что угодно». Он прав. Ловит её на этом и она сама и не понимает, почему не выпалила этот заученный текст, который великолепно держал между ними нужную ей дистанцию. — Но я даже рад, что вы так не сказали, — не дожидается он от неё никаких комментариев, — мой вопрос, странным образом, как раз касается субординации. — Я отвечу, если смогу…лейтенант. — Не так давно, я предложил сестре Аккерман, называть меня по имени, но она сказала, что это: неуважительно, недозволенно и неприлично… — Вы хотели за ней приударить? — приходит она к единственному логичному выводу. Почему ещё, принцесса могла так резко ответить, на безобидное предложение? — Вот и я подумал, возможно это так звучало…раз и вы сразу об этом подумали… — он прикрывает глаза словно ему стыдно. Но усмешка с губ никуда не уходит. Если он и чувствует себя неловко, то пытается скрыть это за этой своей улыбкой. Может хочет, чтобы она над ним посмеялась, или вместе с ним, но она это делать не будет. Не получится у него вовлечь её в какую угодно эмоциональную близость, даже сиюминутную. — А вы, значит, не хотели? — Нет…конечно, нет, просто мне казалось мы довольно легко и комфортно общаемся. Вот как мы сейчас с вами. — Похоже, у сестры Аккерман более достойное воспитание, чем у нас с вами. — То есть, вы тоже думаете, что в этом нет ничего предосудительного? — В чём именно? — Ну вот если бы я предложил вам называть себя по имени. Ей хочется ответить первое, что приходит в голову — «Это нормально, если не мешает субординации и выполнению приказов», но затем она вдруг осекается. Ей вспоминается имя юного лейтенанта, то что начинается на «А» и состоит из пяти букв, оно проносится в её мыслях само собой. Анни невольно представляет, как произносит его вслух, обращаясь к этому светловолосому юноше. Как там сказала принцесса: «Неуважительно, недозволенно и неприлично»? Именно так это и ощущается, всё это имя из пяти букв от первого до последнего звука. Анни осознаёт, что мысли эти заводят её так далеко, что даже краска приливает к щекам. Она резко поднимает глаза, чтобы сказать хоть что-то, чтобы её молчание не воспринималось странно, чтобы не привело его к неверным выводам, но утыкается взглядом в его лицо, немного сбитое с толку оттого, что он не слышит ответа. — Это нормально, но субординация придумана не просто так. Рядовые должны знать своё место. — Вы наверно правы…да и, к тому же, это бы не понравилось бы вашему жениху. Верно?