Кинцуги

Джин ехал к родителям. С самого утра, не успел он ещё лечь спать, к нему поступил звонок, где дворецкий семьи Ким сказал, что вскоре за ним приедут. Это весьма в духе мачехи — даже не поинтересоваться, может ли он приехать, удобно ли ему, не занят ли он чем-то важным. По их мнению, Джин должен был встать перед ними, как лист перед травой, даже если бы в планах были полёт на Мальдивы, спасение утопающих или ужин с президентом. Он написал в чат с Хосоком и Дахён, а заодно в рабочий чат бурлеска, что ему придётся пропустить свой сон и поехать к своей семье (держите за меня кулачки!) В последнее время так много всего произошло, что Джин даже и не знал, по какому поводу его вызвали. Но вряд ли чтобы похвалить, это уж точно. На присутствие Чонгука надеяться было глупо, у него наверняка в это время работа, но Сокджин был расстроен, что он не сможет поспать и приготовить мужу обед. Хотя Чонгук всё равно их не ел, Джину нравилось записывать тиктоки с подписью «обед для мужа», это было так романтично и трогательно, что он на секунду забывал, что его муж его ненавидит. А ещё можно было пообедать с Хосоком и немного посплетничать. Одно утешение — если это утро, то отца, скорее всего, тоже не будет. Так что ружьё будет висеть на стенке, мачеха точно не станет его трогать. Каждый раз, когда господин Ким хватался за ружьё, она верещала, как помешанная. До сих пор отец ещё ни разу не нажал на спусковой крючок, да никто даже не знал, рабочее ли это ружьё, но Джин подозревал — однажды и палка выстрелит, что уж говорить о ружье… — Супруг господина Чона, — дворецкий поприветствовал его. От такого обращение легко было почувствовать, как его личность теряется. Даже госпожу Ким звали «госпожа мама Урама и Ушика», а не «госпожа Ким» или тем более по имени. Он теперь будет сначала супругом мужчины, который его терпеть не может и предпочитает не замечать, а потом (в представлении остальных) отцом их детей. Не Ким Сокджином. — Неужели из-за детей, — пробормотал он. Или Урам рассказал про бурлеск?.. Он торопливо прошёл в зал, где впервые встретился с Чонгуком. Скорее всего, его ждут там. Пара горничных посмотрели на него с жалостью, и это бесило до ужаса. Они хотя бы уволиться могли… Каблуки стукали по сверкающему плиточному полу. Чёрно-белая шахматная разметка и зелёные растения в напольных кадках. Сокджин знал, что это красиво, но ненавидел так сильно, что его тошнило от этого зрелища. Он был в этом доме с самого начала, с тех пор, как себя понял, с тех пор, как уровень его глаз был как раз на уровне этих кадок. Он вырос аж до метра восьмидесяти, но остался таким же жалким, беззащитным, бесполезным… ничтожным. — Явился наш женишок, — сказала мачеха вместо приветствия, грациозно опуская фарфоровую чашечку с чаем на блюдце. Элегантно сидя на кушетке, она воплощала собой роскошь, достоинство и честь семьи. Джин, стоя прямо, как аршин проглотив, был неудобной, позорной помаркой, дешёвым маркером среди изящных каллиграфических строк, выписанных перьевой ручкой. И вот только стоило им избавиться от этого уродца, как он оставил где-то жирную кляксу. — Мачеха, — Джин поклонился. К его удивлению, к зал вошли Урам и Ушик, присоединяясь к чаепитию, а также их жёны. Что бы это значило?.. Сейчас вроде не день рождения мачехи. — Я очень в тебе разочарована, — проговорила она. — Ничего не хочешь мне сказать? Урам явно был доволен выражением лица Джина, так как тот был всё ещё озадачен причиной, по которой его вызвали. — Мне очень жаль, — тихо проговорил он. — Что тебе жаль?.. — ледяным тоном уточнила мачеха, не делая ситуацию лучше. Но Джин уже не первый год в этой игре. — Мне жаль, что я плохо справляюсь со своей ролью супруга и приношу неприятности семье. Господи, а уж сколько неприятностей эта семья приносит ему! — Мира, дочка, — мачеха повернулась к одной из своих невесток. — Накажи его. Женщина тут же поднялась, подошла к Сокджину и отвесила ему пощёчину. О боже. Ну, это даже не так сильно. Он себе так скоро панцирь на щеках отрастит. — Ещё. Она ударила его ещё. Затем ещё. Потом ещё несколько раз, наверняка у неё уже болела рука. — Вот, что значит почтительность к своим родителям, — мачеха снова взяла чашечку. — Беспрекословное повиновение. Сядь, дочка, ты умница. Мира села, явно выглядя гордой собой. Выглядеть такой довольной, отбив ладонь об мой череп, довольно странно, подумал Сокджин, но у него гудела голова от этих ударов. К счастью, били его рукой без кольца и не по той стороне, где была ссадина. — Разве ты не говорил, что понравился родителям своего мужа? — сделав глоток чая, спросила мачеха. — Я испытала такой позор!.. Чтобы мне жаловались уважаемые родители моих невесток на моих сыновей? Чтобы я жаловалась на своих дорогих невесток их уважаемым родителям? До какой степени надо было довести человека, чтобы он, забыв о манерах, пошёл устраивать скандал? Боже… стоит мне вспомнить эти омерзительные речи этого деревенщины, и у меня начинает болеть голова, — она изящно приложила тыльную сторону ладони к вискам. Конечно, мимоходом не унизить господина Кана она не могла. Сокджин еле удержался, чтобы не закатить глаза. Ага, причины мы установили. Ясно. — Боже, скажите это кто-нибудь за меня… у меня язык не поворачивается это произнести… — Ты привёл в дом любовницу своего мужа, — отвращение в голосе второй невестки (Джин не помнил её имени, если честно) граничило с восхищением и ужасом. — Какая наглость… — Мало того, что ты позволил мужу иметь любовницу, так ты ещё и сам за ней ухлёстываешь, — хмыкнул Урам, явно наслаждаясь процессом. — Твой род безнравственен, как и ожидалось… — Как можно позволить мужу смотреть налево? — вздохнула госпожа Ким, справившись с приступом своей мигрени. — Ты хоть понимаешь, как это позорит тебя самого? Ты недостаточно хорош, не удовлетворяешь его! Это неудивительно, конечно… но ты недостаточно хорош даже для простого рыбака! Какое унижение… не суметь удержать возле себя даже деревенщину… сколько ты продержался, неделю, две? Ты просто бесполезный мусор… Твой долг — хранить домашний очаг, оберегать мужа от неверных решений, ублажать его, служить ему, жить его жизнью, думать его мыслями! Разве ты этого не знаешь?! Какого чёрта ты вообще делаешь на этом свете? Ты не можешь даже справиться с тем, для чего ты предназначен! Вы уж решите, для чего я предназначен, для позора и блядства или для хранения домашнего очага, мрачно подумал Джин. Но вслух сказал: — Мне очень жаль, мачеха. Врать что-нибудь было бы бессмысленно. Возражать им — тоже. Они не поверят, во-первых. Во-вторых, им больше нравится унижать его и ругать на чём свет стоит, а не слушать его оправдания. — Хани, скажи, пожалуйста, как ты исполняешь свой долг, — потребовала мачеха. — Кто-то должен подать этому безродному ублюдку хоть какой-то пример. — Ты обязан всегда сохранять достойный вид, во всём и всегда поддерживать мужа, — сказала Хани, — ведь именно муж несёт на себе бремя достатка и процветания семьи. Облик семьи теперь твоя забота. Все тяготы нужно взвалить на себя, ведь муж приносит в дом богатство, а это огромный труд. Огромный труд потрахивать официанток и портье на работе, хотел бы сказать Сокджин. — Ты должен ему обеспечить завтрак рано утром, обед на работе, ужин, знать его рабочий график, выслушивать его мысли, поддерживать, вдохновлять, предоставлять всё, что он попросит, рожать от него, воспитывать ваших детей, и при этом делать вид, что это ничего не стоит, — продолжила она. — Ведь жена, выглядящая, как кочегар, не будет его привлекать! Конечно, тогда он уйдёт к любовнице! Я бы себе такого никогда не позволила! Ты должен выглядеть подобающе! Ну, извините, что не могу сменить пол на женский… да-да, повар на кухне, шлюха в постели. — Мне больше интересно, о чём ты думал, приглашая любовницу в дом? Почему не оттаскал её за волосы, не расцарапал ей лицо? — спросила Мира. — Я бы не выпустила её живой, если бы поймала на чём-то подобном! Джину хотелось спросить, не больна ли она каким-нибудь маниакальным расстройством. — Говори, — приказала мачеха. — Что за дела у тебя были с этой шалавой? — Мачеха, я только хотел расставить с ней все точки над i, — ответил Джин. — Этого больше не повторится. Я хотел сделать всё цивильно. — Нет никаких цивильных путей между законным супругом и жалкой любовницей! — выкрикнула госпожа Ким, выплёскивая на него чай. — Ты, болван, даже этого понять не в состоянии?! Хотя чему я удивляюсь, сын пошёл по стопам своей мамаши-мерзавки. Джин подавил стон. Чай был горячим, но не обжигающим, и всё равно всю его грудь мгновенно опалило. — Жалкая шваль! Даже уйдя из этого дома, ты не перестаёшь приносить головную боль! Ты хоть что-нибудь сделал, что подобает хорошему мужу?! Отвечай, уродец! — Я-я готовлю ему еду и… смотрю за домом, — Джин проглотил ком в горле, мельком бросив взгляд на мужчин в комнате. — Я знаю его график и… уб… ублажаю в постели… — Ты лжёшь!! Сокджин неровно вздохнул. Конечно, он лгал. Он готовил только обед, убирал только свою половину дома, график знал только чтобы лгать господину Кану, об ублажении речи и не шло. У него вся жизнь построена на лжи — так что даже не знаешь, с чего начать. — Мачеха… — Не говори без разрешения! Как ты смеешь перебивать мою мать! — крикнул Ушик, и Джин подавился. Сколько бы времени ни прошло, эти люди вызывали в нём лишь страх, гложущий до костей. — Неважно, — мачеха прикрыла глаза. — Один только взгляд на это убожество утомляет меня. Иди умойся и приведи себя в порядок… Мне нужно будет официально извиниться перед господином Каном и господином Чоном за то, что ты себе позволяешь. Какое унижение… Джин, кипя от негодования, удалился в ванную комнату. Извиняться перед Чонгуком за то, что Джин не был достаточно хорош, чтобы не позволить ему завести любовницу? Как далеко заходит абсурд в их головах? Он стащил с себя промокшую от чая рубашку и сунул её в воду, стараясь вымыть чайное пятно. Потом можно будет высушить феном… Кто вообще выплёскивает чай на людей? Это так бесполезно. Скрипя зубами, Джин взялся за мыло. Большая часть чая смылась, но осталось противное жёлтое пятно. Обидные, но привычные слова рефреном отдавались в ушах. А ещё он был голоден. И очень хотел спать. Его так всё это достало… — Смотреть на тебя, такого напуганного, было очень занимательно, — Урам зашёл в ванную комнату и закрыл за собой дверь. Вот чёрт… надо было запереть на защёлку. — Я смотрю, ты всё так же любишь запугивать тех, кто слабее, — бросил Джин, прекращая стирать рубашку и поспешно надевая её на себя, несмотря на то, что она была вся мокрая. Урам развернул его и прижал к раковине, не давая застегнуть пуговицы. Его ладонь вжалась в грудь Джина, ощупывая, его глаза алчно загорелись. — Ты же должен знать своё место, маленькая шлюшка, — пробормотал он Джину на ухо. — Так что мне нужно периодически напоминать тебе. — Что ты делаешь..! Джин попытался вывернуться, отцепить от себя чужую руку, но Урам перевернул его и нагнул над раковиной, вывернув омеге одну руку. Джин задохнулся от боли и глухо застонал. — О, вот такие звуки из твоего рта мне больше нравятся, — усмехнулся Урам. — Не дёргайся, ты. Я тебя насиловать не собираюсь. Но идея трахнуть брата мне нравится. Давай заключим сделку: ты меня обслужишь пару раз, а я не позорю тебя ещё больше, чем ты сам уже справляешься. А? Наверняка ты мне быстро надоешь, так что я оставлю тебя в покое после этого. — Больной ублюдок, — прорычал Джин, — вот какая у твоей семьи честь, вот какое достоинство? Что бы сказала твоя жена?! Он испуганно и зло дёрнулся, но боль снова отрезвила его. — Эй, не сквернословь. Ладонь вжалась в его голову, наклоняя к раковине, и несколько раз качнула, заставляя череп постучаться о фарфор. — … А не то я тебе зубы выбью. Ты такой хорошенький, будет очень жалко. — Ничего, мой муж купит мне виниры, — прошипел Сокджин. — Отпусти меня, или я закричу. — И тогда что? — глумливо спросил Урам. — Лучше подумай о сделке, братишка, ты же не хочешь опозорить своего мужа и разрушить его бизнес? Боже, это будет такое отвратительное зрелище. Разумеется, он тебя бросит, кто станет терпеть проститутку в качестве супруга. — Я не проститутка, я же ещё девственник, идиот, — прошипел Джин, чувствуя, как ладонь с его головы переместилась на ягодицы, ощупывая, вжимаясь пальцами между ног. Его трясло и хотелось блевать. — Да? — удивился Урам. — Но что касательно твоего рта? Пальцы сжали лицо омеги, оттопыривая пухлые губы. — Ты ведь можешь обслужить меня этим симпатичным ротиком. Он мне очень нравится. Хочу, чтобы ты сам насадился на мой член этими губами. — Ты б-больной, — Джин всхлипнул и мотнул головой. — Сука. Я дам тебе время подумать, — Урам включил воду и сунул его лицо под струю, мешая дышать: Джин закашлялся, отплёвываясь от воды. Этого было мало, чтобы захлебнуться, но достаточно для панического приступа; извернувшись, Джин забился, пнул альфу пяткой… засадив ему прямо между ног. А потом кинулся к двери. — Ах ты мразь!! — просипел Урам, хватая омегу прежде, чем тот успел сбежать. Вцепившись в его волосы, он несколько раз ударил его головой о кафельную плитку. Джин закричал. Кровь залила ему глаза, в ушах от ударов так зазвенело, что он перестал видеть и слышать. Боль была настолько острой, что он подумал, что его череп лопнул… — Что здесь происходит?! Дверь распахнулась — видимо, кто-то открыл её снаружи. На пороге оказалась вся остальная компания, прибежавшая на шум, вместе со слугами особняка. Джин рухнул на пол, кашляя и заливая всё кровью. — Этот ублюдок пытался меня соблазнить! — заорал Урам. — Омежье отродье!.. Джин думал, что все всё прекрасно поняли. Даже Хани, жена Урама, которая только вещала о любовницах и изменах. Но правда была слишком неудобной. Ведь тогда, несмотря на все её ухищрения, получается, что её муж захотел своего собственного брата… — Ах ты наглое отребье! — завопила она. — Как ты посмел позариться на моего мужа!.. Схватив фен, она взяла провод и, размахнувшись, принялась хлестать омегу, вымещая на нём злость. — Паскуда!.. Своего не можешь удержать, так на чужого смотришь?! Урод! Это твой брат! Джин прикрылся, как только смог, но жалящие удары провода сыпались на него градом, впиваясь в кожу, словно тысячи мелких когтей. — Даром мне… твой муж не сдался, — просипел он. — Да ты посмотри на себя! — поддакнул Ушик. — Полуголый! Понятное дело, у омеги только одно место рабочее — ниже пояса!.. — Он хотел, чтобы я сохранил его секрет, — сказал Урам. — Этот омега работает в борделе по ночам. Оказывается, он уже не первый год тайком ускользал, пока все спали, и отправлялся туда на заработки в самом непристойном виде. — Это бурлеск, дебил, а не бордель, — яростно прошептал Джин, закрывая глаза. Он так устал. Ему очень хотелось спать. — Ах ты продажная шлюха! — завизжала госпожа Ким. — Я взрастила тебя, как своего сына! Скольких людей ты успел обслужить этим грязным ртом?! Сокджин уже не мог в точности сказать, кто его избивает. Может быть, они делали это все вместе. В любом случае, провода больше не было — видимо, был риск попасть по своим… Его почти никогда не били слишком сильно — чтобы сам мог залечиться и не было нужды тратиться на больницы и выносить сор из избы (и чтобы репродуктивные функции не пострадали). Но теперь мачеха не сдерживала себя. Джин испустил слабый стон, пытаясь уползти прочь. — Ещё и пол своей грязной кровью мне запачкал!.. — Уродец! Позор семьи! — Как ты посмел! — Неблагодарная тварь! — Шлюха!.. Раздался удар и грохот, и наступила внезапная тишина. Сокджин разлепил опухшие глаза, вдруг осознав, что он не был причиной этих звуков. Перед его лицом оказалось лежащее тело Урама — но, к счастью или к сожалению, он был жив, только в шоке прижимая ладонь к своему лицу. Чьи-то руки осторожно обернулись вокруг его плеч, мелко трясущихся, и приподняли, усадив омегу на пол. Он захватил ртом воздух, пытаясь разглядеть хоть что-то, но перед глазами до сих пор плясали кровавые точки. — Если вы ещё раз хоть пальцем тронете моего мужа, я вас засужу, — раздался холодный голос, искрящийся от жуткой ярости. Сокджин повис на чём-то, и с удивлением спросил себя — Чонгук? Как он может здесь быть? Откуда он?.. — Господин Чон, это воспитание, — ответила госпожа Ким. — Я хотела извиниться за этого дрянного омегу в более спокойной обс… — Закрой свой рот, женщина, — прервал её Чонгук. — Джин, идти можешь?.. Я понесу тебя. Подхватив омегу на руки, Чонгук вынес его из дома. Сокджин заплакал. Он действительно такой жалкий… Уткнувшись в пиджак мужа носом и жадно вдыхая его запах, он плакал от счастья. Чонгук, словно по волшебству, оказался здесь и спас его…

***

— Кто это сделал? В машине Чонгук достал влажные салфетки и стёр кровь с лица Джина, после чего отдал ему пиджак, чтобы омега надел его вместо своей мокрой рубашки. — Урам, — прошептал Сокджин, еле шевеля разбитыми губами. Остальные только пинали его и хлестали, но Урам разбил ему голову: на лбу теперь была огромная ссадина, налившаяся лиловым и обильно кровившая, и куча ссадин поменьше. Глаза заплыли от слёз и крови, но Джин всё равно не мог оторвать взгляда от Чонгука. Он такой… Во взгляде его мужа было искреннее беспокойство. Только один этот факт делал Джина таким счастливым, что что-то появилось в глазах Чонгука, кроме презрения. — И почему? Как всё закончилось дракой? — Я не захотел с ним спать, — Сокджин отвёл взгляд. — Он решил мне поугрожать и немного притопить… — Он же твой брат!… — Я в курсе. Они замолчали. Сокджин только позволил Чонгуку смазать свои ладони, все во вспухших красных полосах, до сих пор трясущиеся так, что даже пальцы не гнулись. Чонгук закончил и спросил: — Почему ты позволяешь так обращаться с собой? Сокджин уставился на него с недоумением. Да, он задаёт себе этот вопрос каждый день. — Ты что, вообще не можешь сопротивляться?! — раздражённо продолжил альфа. — Как можно быть таким бесхребетным?!.. Он всё ещё был в ярости. И эта ярость была направлена на омегу, который, как Чонгук и думал, был полным ничтожеством. Сокджин опустил голову. Да уж, обманываться ему пришлось недолго. Чонгук всё так же ненавидит его. — Простите, — пробормотал он. — Ты даже передо мной извиняешься! За что ты передо мной извиняешься? — Чонгук перебрался на переднее сиденье машины и завёл двигатель. — Ты каждый раз собираешься щеголять синяками на лице? Посмотри на себя! — Почему вы на меня кричите! — всхлипнул Джин. — Я не сделал ничего плохого!.. Чонгук в бешенстве сжал руль, вдавливая педаль газа: — Потому что ты продолжаешь быть таким безвольным! К тебе если на улице подойдут и скажут, что дадут тебе конфетку, если ты сядешь к ним в фургон, то что, тоже согласишься?! Или всё-таки ты не настолько идиот?! Отлично, мало того, что ему угрожали, его заперли в подвале, его избили, его домогались, так ещё и его муж кричит на него теперь. Сокджин почувствовал, что внутри него что-то надломилось. — А вы умеете драться?! Кто вас научил?! Меня, например, никто! Чтобы вы знали, когда Урам схватил меня и начал топить в раковине, я его лягнул. Дал сдачи, как вам угодно! И после этого меня избили! Нет, каждый раз, когда я давал сдачи или сопротивлялся, мне прилетало такий пиздюлей, что я потом ссал кровью! Прилетало даже тогда, когда я был недостаточно вежлив или забывал улыбаться! Да, наверное, я идиот, потому что продолжаю время от времени сопротивляться, хотя очевидно, что это бесполезно и меня снова изобьют! Я же ещё и виноват окажусь, по вашей версии! Очевидно, самым рациональным решением будет просто удавиться, чтобы угодить вам, угодить вашей семье, угодить моей семье! Так я точно никого не разочарую! — Джин… — Остановите машину. Я знаю, что вы меня ненавидите и всё такое, спасибо, что забрали меня, домой я дойду пешком! — Джин! Чонгуку пришлось затормозить, так как омега начал дёргать ручку двери. Сокджин выскочил прямо на шоссе и пошёл вдоль него, бодро ковыляя и оставляя за собой крошечные красные точки, почти невидимые на асфальте. Чонгук бросил машину и кинулся за ним. — Постой! Ты не можешь вот так идти! — А не то что?! — рявкнул Джин. — Побьёте меня?.. Он чувствовал себя неловко. Вокруг не было много людей, но, кажется, все они пялились на них двоих. На его истерику. — Я хотел извиниться, — выдохнул Чонгук. Очевидно, ему трудно было это сказать, но Джин замер, осмысливая. — Вас Дахён попросила, — осознал он. — Вау. Она, вероятно, спасла мне жизнь. — Прости меня, пожалуйста, — на грани слышимого пробубнил Чонгук. — Ого, какие слова вы знаете, — огрызнулся Сокджин. — Не прикидывайтесь. Я знаю, что вы меня ненавидите, и моё прощение вам к чертям собачьим не сдалось. Забудьте. Он развернулся и снова поскакал прочь. Чонгук поймал его за руку, заставив зашипеть от боли, развернул и поймал в свои объятия. — Тихо, тихо, — пробормотал он. — Эй, мне правда жаль, что я накричал на тебя только что. За это тоже прости. Я правда разозлился, не на тебя, но очень сильно. Прости, что сорвался. — О, так вы понимаете, — пробормотал Сокджин. Запах Чонгука действовал на него одуряюще, хотя это был всего лишь едва ощутимый аромат его парфюма, раскрывшегося на коже, но он был таким же, как в день свадьбы, когда омега пережил свой самый счастливый миг в жизни. Он ничего не мог поделать, его ноги подкашивались, а разум расслаблялся, словно проваливаясь в сон, сердце наполнялось сладостной негой, и отступали и боль, и страх. Для того, чтобы душа омеги затрепетала, было достаточно просто быть. — Когда ты мне дерзишь, это ведь гораздо лучше, куколка. Ты хоть на живого человека похож. О, ещё один удар ниже пояса. Сокджин думал, что девяносто девять из ста Сокджинов бы разозлились, услышав такое пошлое прозвище. Но он был тем сотым Сокджином, который оказался слаб от любой ласки, исходящей от его мужа. — Я ошибался. Ошибался, — повторил Чонгук, осторожно сжимая его в объятиях. — Больше не приезжай к ним. Скажи, что я тебе запретил. Я сменю замки на дверях, больше мой отец не зайдёт к тебе. Общайся с ним только по телефону, как вы придумали. Я постараюсь… я постараюсь вести себя лучше. Не как гремлин. Я обещаю. Он заглянул Сокджину в глаза. Омега смотрел на него, склонил голову набок. На самом деле ему действительно было мало нужно — он уже простил Чонгука с первых слов, потому что был слаб перед ним. Увидев мужа с таким выражением лица, искренне обеспокоенным и как-то по-детски сбитым с толку, Сокджин растаял окончательно, кусая истерзанные губы и задаваясь вопросом, как такой ребёнок, как Чонгук, может быть главой компании. Ему бы на скейтборде кататься или в футбол играть, почему этот ребёнок сидит в офисе день-деньской? — Ты позволишь мне отвезти тебя домой? Я вызову тебе врача, — Чонгук коснулся его щеки ласково. — Ты ужасно выглядишь… Сокджин вздохнул. Он ужасно хотел спать и есть. — Поехали. Сокджин действительно чувствовал себя ужасно. Чонгук отвёл его в машину, но несмотря на плавный ход, он не мог заснуть, охая от малейшего поворота, так что омега решил написать сначала друзьям. Первым делом он отправил свою фотку в рабочий чат и сказал, что сегодня вряд ли сможет петь. Вкратце он описал ситуацию, особенно уделив внимание тому выбору, перед которым поставил его Урам. «Я не знаю, что мне делать. Он действительно сделает это. Разумеется, я не собираюсь с ним спать, меня рвёт при одно мысли об этом.» «Солнце, игнорируй его. Ты не сделал ничего противозаконного. Он просто наслаждается твоим испугом.» «Хён, не поддавайся! Иначе он не остановится. Шантажисты никогда не останавливаются, а твой брат помешан на абьюзе и власти.» «Тебе нужно снова поговорить с Чонгуком. Из всех людей, что тебя окружают, он окажется под последствиями этих действий, и также он один может тебе помочь.» «Я не знаю… я только что высказал ему всё, что думаю, потому что он опять накричал на меня, и… он попросил прощения?» «Так держать!» «Нет, я имею в виду… очевидно, он сделал это всё из-за Дахён. Он таким же был во время свадьбы. Милым и сладким мальчишкой. Я думаю, если я ему расскажу о своей работе, это снова изменит его мнение. Он вроде как решил дать мне шанс, а я… я воплощение всех тех гадостей, которые он обо мне надумал.» «В работе в бурлеске нет ничего плохого, малыш. Ты не делал ничего плохого, никто из нас не делал. Тебе нужно поговорить с Чонгуком, он ведь не такой закостенелый сноб, как твои родители.» «Эти раны… Если я ещё раз увижу Урама, я ему точно глаз на жопу натяну. Вот сучий потрох. Ещё осмелился утверждать, что ты сам к нему полез!» «Я знаю, что мне нужно это сделать… просто боюсь, что Чонгук опять меня не послушает. Сейчас он везёт меня домой и… было очень круто, когда он пришёл и врезал Ураму, спас меня и всё такое… он действительно добрый, это его натура, просто не для меня. Я это всё получаю, только когда его настоящая сущность пересиливает презрение ко мне.» «Малыш, если бы он был действительно добрым человеком, он бы не судил тебя так поверхностно. Не говори мне — неужели он тебе нравится?..» «О нет. Такой засранец не может нравиться нашему Сокджину. Сокджин выбирает действительно хороших людей. Джини, скажи, что это не так?» «Ну если только немного… он мне немного нравится. Совсем чуть-чуть. Он симпатичный.» «Он влюбился в него по уши…» «Намджун!» Чонгук привёз Сокджина домой и отвёл в постель. Омега успел отвыкнуть от такого количества внимания от своего мужа и даже улыбнулся. — Чего? — Извините. Просто мне приятно, когда обо мне заботятся, — признался он. — Хватит извиняться. — Прос… эм. Ладно. Хорошо. Я постараюсь. — Что ж, я вызвал доктора. Мне нужно уезжать на работу, — Чонгук присел на кровать, словно колеблясь. — Через несколько дней будет приём, ты наверняка уже в курсе. Я надеюсь, ты поправишься к тому времени. Побалуй себя чем-нибудь. Я вижу кое-какие списания по карточке, не стесняйся, купи себе для вечера какое-нибудь платье или костюм. Ох?.. Значит, кое-кто не стесняется пользоваться деньгами? — Кстати, о карточке, — набравшись смелости, начал Сокджин, но Чонгук прервал его: — Подожди. Поговорим потом, когда я вернусь. Мне действительно пора, я просто хотел сказать, что, эм, я постараюсь тоже… включиться во всё это. Просто в последнее время я действительно очень занят. — Это правда важно, и ещё по поводу вечера, — Сокджин хотел ещё рассказать об Ураме, но Чонгук нахмурился: — Это срочно? — … — Я уехал. Поговорим потом. Сокджин устало закрыл глаза. У него есть ещё несколько дней, они успеют поговорить. Надо сказать об этом. Он может подумать, что ему сказать, чтобы минимизировать риски; возможно, это и к лучшему.