Кинцуги

Вечер длился около трёх часов, причём после первого же часа большинство праздношатающихся гостей уже отбыли — остались только дельцы, обсуждающие будущие и прошлые сделки, и сплетники, которые не могли не обсосать все события до самых костей. Сокджин то и дело сталкивался с последствиями произошедшего, видел их во взглядах, слышал в речах. — Ну, петь для благородного омеги всё-таки занятие непрестижное. Всем известно, как артисточки получают благородных спонсоров, хе-хе… — Омег вообще лучше держать взаперти. И о чём господин Чон думает… — Он плебей, откуда ему знать об этом. Чего и говорить, сколько денег у тебя ни водится, благородное происхождение не купишь… — Они чудесная пара, бастард и нувориш, ха-ха, это был гениальный ход со стороны председателя Кима. — Но сделка действительно выгодная для них обоих. Такой большой сбыт, как в сети ресторанов Ким, трудно вообразить, а качество тунца будет восхитительным. Нужно будет обязательно попробовать стейк по рецепту шефа Ван. — Верно, Чон своё дело знает, хоть он и простой рыбак… Сокджин хотел заткнуть рты всем этим болтунам и запихать их языки им в глотки. Пусть Чонгук не аристократ, он всё равно в тысячу раз галантнее и добрее, чем его высокородные братья, которые проявят лицемерную вежливость, только если перед ними кто-то богатый и влиятельный. Если благородство в крови это унижать и издеваться над слабыми, то Джин тысячу раз благодарен за то, что он бастард. Увы, но Чонгук явно злился на него. Он не отходил от омеги, улыбался ему, но не заговаривал, не обнимал, не брал за руку, и глаза его потухли, словно мыслями он находился где-то не здесь. Под конец вечера Сокджин, полностью подавленный, едва мог стоять. Хосок, задремавший в машине, переполошился, когда Чонгук впихнул Сокджина на заднее сиденье и сам, пыша злобой, залез на переднее пассажирское. Машина немедленно тронулась. — Займёшься оформлением этой тачки на Сокджина, — бросил он коротко и протянул руку. — Ключи. Сокджин протянул ему брелок, чуть не синея от удушья. Они втроём, Сокджин устал, Хосок расстроен, а Чонгук разъярён, хуже не придумаешь… — Почему вы сердитесь? — осмелился спросить он. Чонгук рыкнул, стреляя взглядом на Хосока. — Дома поговорим, — сквозь зубы прошипел он. — Я ведь даже водить машину не умею, — пробормотал омега. — Да мне насрать! — рявкнул альфа. — Открывать рот зато хорошо умеешь! Сокджин вздрогнул и больше не осмелился издать ни звука. На душе тяжким камнем висела вина, а он даже пока ещё не знал, за что, и это незнание просто убивало. Станет ли Чонгук ненавидеть его ещё сильнее?.. Пожалуйста, не надо. Ты всё, что у меня осталось. Хосок с опаской взглянул на Сокджина в зеркале заднего вида, но увидел лишь как омега, с прямой, как палка, спиной, смотрит ровным, ничего не выражающим взглядом куда-то в окно, наблюдая за пролетавшим по бокам пейзажем. — Чонгук, — мягко проговорил Хосок. — Успокойся. — Закрой свой рот, омега, — прошипел Чонгук. Хосок поднял брови, припарковавшись во дворе их дома, и заглушил двигатель. — Чонгук, я тебя всегда уважал за то, что ты не смотришь на гендерные стереотипы и не унижаешь меня за мой пол, — проговорил он. — Но если ты решил, влившись в звёздную тусовку, начать так разговаривать, то я просто уволюсь. Сокджин в шоке уставился на него. Так можно было, что ли?.. Он не мог не восхититься, как просто и твёрдо Хосок всё сформулировал, не моргнув глазом, высказал это Чонгуку. — Если ты собираешься мне указывать, что мне делать и чувствовать, я сам тебя уволю, — отрезал Чонгук. Хосок пожал плечами: — Хорошо. Договорились, — он вытащил ключи зажигания и чуть ли не швырнул их Чонгуку: — Удачи. Он выбрался из машины и хлопнул дверью. Сокджин замер. Чонгук мерно, зло дышал, глядя перед собой. Казалось, одна искра, и произойдёт жестокое, кровавое убийство. — На выход, — скомандовал Чонгук, вырываясь из машины, и Джин поторопился следом за ним, спотыкаясь на своих каблуках. Недовольный его скоростью, альфа схватил его за руку, и это было совсем не нежно, как пару часов назад, и втащил в дом за собой. — Значит, это была твоя так называемая работа? — рокоча от злости, спросил он. Сокджин растерялся. — Я… да? — икнул он. — … Чонгук сорвал с него ожерелье и швырнул бесценные бриллианты о землю. Сокджин рухнул в панике, собирая разбившееся украшение, ведь это был первый подарок от его дорогого мужа… и даже то, что муж сам только что содрал его с шеи омеги, не остановило его. Эта вещь теперь была слишком ценная для Сокджина. — Что ты за него хватаешься? — рявкнул Чонгук. — Деньги нужны?! — Нет, нет… — пробормотал Сокджин, прижимая сломанную драгоценность к груди, боясь, что снова отнимут. — Ты умолчал охуеть какую важную вещь! Что ты пел, сука, в борделе! И ты ещё смеешь жаловаться, что я не выполняю каких-то своих обещаний, когда у тебя за спиной такое?! — Это не бордель! — заплакал Сокджин. — Это просто бар-кабаре! Я только пел, клянусь, только пел!.. Прошу, поверьте… — Хорошо, — присвистывая от злости, выдохнул Чонгук, скаля зубы. — Там люди раздевались? Сокджин в панике сжался на полу, в ужасе смотря на нависший над ним тёмный силуэт, не в силах выдавить ни слова. — Раздевались или нет, я, блять, с тобой разговариваю!! — Да, — признался Сокджин. — И какая нахуй разница в глазах этих уродов, работаешь ты в борделе или стриптиз-клубе?! — заорал Чонгук. — Ты к каждому подойдёшь и будешь с улыбочкой объяснять: «О, ну это, конечно, стриптиз, но никакой проституции, честно-честно! А я сам только пою! И вообще там защита работников от домогательств!» А они такое: «О, правда? Ну хорошо, тогда всё нормально!» Нет! Так это не работает! — Но вы же… вы же защитили меня, — пролепетал омега, съёжившись. — Я сохранил своё лицо! Только теперь слухи пойдут очень интересные! Сначала они скажут «о, ну господин Чон присматривает за своим супругом, значит всё нормально», и это звучит невинно, но после пятого сплетника это будет звучать как: «Господин Чон любит смотреть, как его мужа на его глазах трахают десять негров-трансвеститов!» — … Сокджин опустил голову. Боже, если бы он только родился альфой. Чонгук, смерив пару раз гостиную шагами, присел на корточки около него, осматривая странным взглядом. — Твой макияж, — сказал он. — Впервые тебя сегодня увидел с такими яркими губами. Но красишь ты сам, верно? Умело. Так ты ходишь петь в свой бар? В таких роскошных нарядах?.. Сколько людей видело твоё тело? Он вздёрнул пальцами подбородок всхлипывавшего омеги, больно вцепившись пальцами. — Сколько? Отвечай. — Никто, господин, никто не видел, — проскулил Сокджин, всё ещё цепляясь за украшение. — Я не раздеваюсь… я не вру… — Как давно ты работаешь? — Много… много лет. Мои друзья держат этот бар, мы открывали его вместе… Чонгук издал короткий смешок, пустивший мурашки по телу Джина. — И ты считаешь это работой?.. боже, ты просто ходячая проблема, в каждом аспекте ты приносишь одни лишь беды. Неужели тебе мало тех денег, которые я даю?.. Сокджин подавился. Перед глазами замелькали точки. Если он скажет, что его карточку забрал господин Кан, то Чонгук его точно прикончит. И закопает там в саду, где-нибудь под гортензиями. Никто и не станет его искать ещё очень долго. — Неважно, — пробормотал Сокджин, роняя на ковёр обжигающие слёзы. — Я уже там больше не работаю. — Ещё бы ты там работал, — огрызнулся Чонгук. — Да что ты так вцепился в это украшение? — Это ваш подарок… — всхлипнул Сокджин. — Я хочу… сохранить хоть что-то. Чонгук на это ничего не ответил, замер, яростно прожигая его взглядом, фыркнул, развернулся и вылетел из гостиной, хлопнув дверью. Ушёл в свою комнату. Странно… Сокджину было не до этого. Он рухнул на ковёр, съёживаясь в крошечный комочек, и позволил себе прорыдаться. На что он рассчитывал, на что надеялся?.. Что Чонгук как-то иначе отнесётся к подобному заведению? Что он поймёт? Что он поверит? Такой идиот, как Сокджин, ещё мечтал, что однажды его муж встретит со сцены с цветами… И ещё больше Сокджин ненавидел себя за то, что он оправдывался. Клялся, божился, что не раздевался на сцене, как будто это хуже, чем облить помоями ни в чём не повинного человека. В глубине души он хотел бы, позволить себе это всё, всю эту роскошь свободы собственного тела, но Чонгук считал это грязным, и Сокджин, повинуясь этому, чувствовал себя грязным. Отвратительное ощущение. Он лежал на ковре и в своём багровом платье чувствовал себя освежёванным куском мяса. Такой красивый, даже если заплаканный, но если взглянуть в общем — всего лишь какая-то кровавая груда, комком лежащая на полу. Сокджин осторожно разжал пальцы, фокусируя взгляд на ожерелье. Оно разбилось в нескольких местах, а в одном и вовсе порвалось. Чтобы носить его и дальше, его нужно было починить. А у него не было денег на подобную починку. — Боже, почему я тебя люблю? — срывающимся шёпотом выдохнул Сокджин. — Почему? За один поцелуй? Первый и, наверное, самый прекрасный. Для множества людей Сокджин, наверное, везунчик. У него есть Ламборгини, бриллианты, удачный брак, свой дом и куча свободного времени. Ему не приходится беспокоиться о том, что поесть и что надеть. Но он чувствовал себя самым несчастным на свете человеком. Он поднялся и, пошатываясь на каблуках, побрёл в свою комнату. — Алло? — он соблаговолил всё-таки ответить на звонок Кюнмин. — Боже, Сокджин, ты ответил, — с облегчением выдохнула она. — Я… ты что, плачешь? — Нет, — соврал он, но затем сознался: — Уже нет. Услышать голос подруги после долгой ссоры было словно содрать корочку с раны, но в то же время ему стало немного легче. У Кюнмин был чудесный голос, ровный, с хрипотцой от постоянного курения, такой знакомый и такой родной. — Сокджин, нам надо увидеться. Мне нужно с тобой поговорить, прошу, не отказывайся. Мы можем завтра с утра увидеться? — Да, — пробормотал Джин. — Да, конечно… В любое время… — Прости. Я… это не то, что можно обсуждать по телефону, — вздохнула она. — Ты не злишься на меня? — Я — не злюсь, — она подчеркнула своё местоимение, так что Джин понял: Намджун и Юнги всё ещё в ссоре, и наверное, этот разлад так просто не залатать. — Кюнмин… я не хотел оставлять вас, — с болью признался он. — Я пожалел об этом сразу же, как вышел… — Я знаю, малыш, — горько отозвалась Кюнмин. Её «малыш» так разительно отличались от прозвищ Чонгука. Он был снисходительным, игривым, ласковым, немного язвительным, несерьёзным. Она была ему словно старшая сестра, а он был её младшим братом, ей можно было довериться, прийти за советом. В этом «малыш» крылось понимание, и тот факт, что Сокджин навсегда останется для неё ребёнком, потому что она просто старше и всегда будет чуточку старше. И в то же время Кюнмин не была и не могла быть его матерью. Она ничего ему не должна. Она подруга, а не нянька. И та горечь, с которым она произнесла своё привычное «малыш», ранила их обоих. — Время уже позднее, — после затянувшейся паузы проговорила она. — Я пришлю тебе место и время. Спасибо, что ответил. — Кюнмин, прости меня, — пролепетал Сокджин. Прости, что принимал тебя, как должное. — Будет, — нейтрально отозвалась она.

***

Они встретились на автобусной остановке. Сокджин едва поспал и выглядел ужасно, но она выглядела ещё хуже, словно постарев лет на пять. — Почему здесь? — задал Сокджин терзавший его вопрос. Кюнмин достала пачку сигарет и закурила: — Сядь. Джин послушно сел на лавку остановки. Кюнмин ещё пару раз стряхнула пепел с сигареты и, наконец, собравшись с мыслями, выдала: — Юнги машина сбила. Сокджина подкосило, в ушах зашумело, и он схватился за грудь, удивляясь резкости той боли, которая там появилась. В сердце поселился холодящий страх, словно его подвесили над бездонной пропастью... — Он жив? Жив? Пожалуйста, скажи, что жив, — взмолился он. — Да, но… пока не пришёл в себя, — покачала головой Кюнмин. — Он в больнице. Вот в этой, — она показала себе за спину. — Я могу его увидеть?!.. — Я хотела тебя об этом попросить. Поговори с ним. Пожалуйста, поговори, может, на твой голос он откликнется… — Кюнмин помотала головой. — Уже столько времени прошло… Сокджин пытался дышать. Он всё это время дулся и сбрасывал звонки Кюнмин, думал, почему Юнги-то не написал ему ни разу, а оказывается, его лучший друг лежит на больничной койке и не приходит в себя. Какой же он идиот! — Он не в коме, — поспешила сказать Кюнмин, яростно затягиваясь. — Но в сознание не возвращается. И… я продаю бурлеск, — заключила она. — Нам не по карману тянуть работу, ремонт и больничные счета, когда ты ушёл, а Юнги без сознания. Намджун вообще свихнулся, его только Чимин и успокаивает… — Значит, бурлеску конец, — пробормотал Сокджин. — Это конец… — Ну, мы знали, что такое может приключиться, — философски ответила Кюнмин. — Мы неплохо повеселились. И хорошо держались все эти годы. Я думаю, это было отличное время, проведённое вместе. — Что ты теперь будешь делать? — Найду работу, — ответила Кюнмин. — Как у тебя с этим, кстати, дела? — Никак… — Сокджин стыдливо отвернулся. — Я ходил и спрашивал… и на сайтах смотрел, но без толку. Два раза ему даже позвонили, и Сокджин почти было получил работу в ночном колл-центре, но работодатель, узнав, что он только что вышел замуж, свернул лавочку, опасаясь, что Джин уйдёт в декрет. И попробуй докажи, что с Чонгуком уйти в декрет шансов ноль. А второй раз ему устроили такое шоу придирок, что Сокджин сам повесил трубку. — Попробуй через тикток свой поискать, — посоветовала Кюнмин. — Ладно, — Сокджин не хотел тратить время на праздные беседы и поторопил её: — Мы ведь можем пойти к Юнги? Сейчас? Давай пойдём… — Да, конечно, — она немного взбодрилась. Сигарета был докурена, Джин немного отошёл от шока, и они вдвоём побрели в больницу. Больница была для них недешёвым удовольствием, но даже так, они сделали всё возможное, чтобы обеспечить Юнги хороший уход. Кюнмин сказала, что у него было несколько переломов и сотрясение, и до кучи ушибы и ссадины, разумеется, поэтому ему сделали пару операций по восстановлению раздробленных участков, но по какой причине он не приходит в сознание, не совсем ясно. Сокджин бросился к лежащему на больничной койке мужчине. У Юнги были обриты волосы, голова замотана бинтами, видимая рука — в гипсе, так же, как и высунутая из-под покрывала нога, на лице — кислородная маска. Губы Сокджина задрожали, на глазах вскипели слёзы, и он бережно обхватил целую руку друга, прижимая к своей груди и тихонечко подвывая. — Ну ладно тебе, он же не умер всё-таки, — Кюнмин погладила его по плечу. — Я оставлю вас двоих пока что. — Юнги, — позвал Сокджин. — Юнги? Юнги… Юнги… Он коснулся пальцами щеки, ещё более бледной, чем обычно. Такая холодная… И губы, обычно то надутые словно обиженно, то растянутые в ехидной ухмылке, обнажающей дёсны, теперь просто сомкнуты невыразительной, печальной линией. — Как же так, — Сокджин помотал головой. — Юнги, очнись… Юнги… — Да хорош уже, заладил тоже, Юнги-Юнги, — раздался чей-то грубый голос. — Ты тут не один вообще-то, юноша! Сокджин подавленно замолчал, уязвлённый, но затем просто наклонился к другу и зашептал ему на ухо: — Юнги, просыпайся скорее. Кюнмин хочет продать бурлеск. Как мы без тебя? Ты можешь в это поверить? А как же твои волосы, посмотри только, их пришлось все состричь. Юнги, прости меня пожалуйста, прости, я тысячу раз урод и говнюк, только очнись… Ты только очнись, ладно? Юнги, я тебя так люблю… прости меня, пожалуйста… Так хотелось верить, что слова Кюнмин окажутся правдой, что, услышав, что Сокджин здесь, что он вернулся, Юнги распахнёт свои глаза-угольки и усмехнётся: «Ну, драму развели… могли бы меня просто на диван кинуть, я б отлежался как-нибудь.» Но Юнги не очнулся, не заговорил, не усмехнулся. Так и остался лежать бледной, недвижимой восковой статуей. Сокджин потерял счёт времени, то беззвучно плача над ним и роняя горючие слёзы, то тихонько уговаривая, но Юнги всё равно не пришёл в себя. Ближе к обеду Кюнмин вывела впавшего в транс Сокджина из палаты. — Ничего, — проговорила она. — Он будет счастлив узнать, что ты приходил, когда очнётся. Ну и… ты заходи к нему время от времени. — Кюнмин, — сглотнув, просипел Сокджин. — Пойдём выйдем подальше… Он отвёл подругу в сторонку, подальше от взглядов и камер, и передал ей какой-то предмет. Это был футляр. — Что это… Кюнмин мельком взглянула внутрь и сжала пальцы, побледнев, покраснев и снова побледнев. — Это колье, — с болью ответил Сокджин. Как знал, что пригодится. — Продай его. Оно с бриллиантами и… Оно всё равно сломано, и я не могу его починить. Пусть лучше будет хоть чем-то полезным. — Откуда у тебя это?.. — Чонгук подарил. Правда, сам же потом и разорвал его, — горько усмехнулся Сокджин. Даже если это порванное украшение было дорого ему, Юнги куда дороже. И может, удастся спасти бурлеск? — Сокджин… Он видел, как она хочет, действительно хочет отдать ему обратно ожерелье, и как она действительно хочет его забрать, потому что нуждается в нём. — Кюнмин, это ради Юнги, — сказал он, сжимая крепко её кулак. — В этом колье полсотни крупных камней, как минимум, не продешеви. Я думаю, оно стоило около ста пятидесяти тысяч. Она крепко обняла омегу. Некоторое время они так стояли, тешась этими горькими объятиями. Кюнмин не сказала ему спасибо, но это было бы, наверное, даже неуместно. — Я буду заходить к нему, — пообещал Сокджин. — Если я могу что-то ещё сделать, скажи мне. Я не хочу… … его потерять. — Конечно, — поспешно проговорила Кюнмин, не давая Джину сказать жуткие слова. — Доктора уверены в том, что он скоро очнётся. Наверное, измотал себя, как всегда, глупый… ты не переживай уж сильно, хотя мы все перепугались, конечно. — Ага, — бестолково ответил Джин. Кюнмин улыбнулась и открутила какую-то финтифлюшку с россыпью маленьких камней: — Держи. Пусть у тебя будет хоть что-то на память от первого подарка твоего благоверного. Подвеску себе там сделаешь или колечко. Она всегда хорошо его понимала. Поняла, что это колье значит для него, и не стала порицать, за что Джин ей был неимоверно благодарен.