Part III. Gentle Mother.
Эймма Веларион
Отец часто говорил ей, что строптивостью она пошла в свою мать и во всю её вспыльчивую родню, в крови которых полыхало и искрилось жаркое драконье пламя. Эймма на эти слова в искреннем непонимании хмурила брови, поглядывала на бабушку Рейнис, острую на язык и способную заткнуть за пояс любого мужчину, на деда Корлиса, до невообразимости упёртого и сварливого, и понимала — с какой стороны ни смотри, а шансов стать другой у неё изначально было мало. Возможно, Боги и правда соткали Веларионов из соли и морской воды, да только вот наделили их на редкость непокорным и буйным нравом, ни в чём не уступающим близким драконовластным родственникам. За многие годы династических браков они столь сильно перемешались друг с другом, что если и отрывать — то только с костями и плотью. Эймма Веларион, старшая дочь будущей королевы государства, справившая совсем недавно свои пятые именины, твёрдо вознамерилась оседлать дракона раньше положенного срока, не в силах терпеть более ни мгновения. Её мать, Рейнира Таргариен, впервые села на спину Сиракс, когда им обеим было лишь семь лет, и стала самой юной драконьей всадницей в истории королевской династии. И Эймма восприняла это не иначе как вызов. Вот только очередной план, продуманный до мельчайших деталей и приведённый в исполнение с дотошной тщательностью, не увенчался успехом. Вейлор, значительно подросший за минувшие годы и ещё сильнее подурневший нравом, встревоженно взметнулся и взревел, когда проворный драконоблюститель вовремя схватил её за руку, вынуждая отпустить цепи, сковывающие дракона. Эймма предприняла отчаянную и заранее проигрышную попытку вывернуться из крепкой хватки, но смотритель, едва сдерживая рвущийся на волю смех, невозмутимо заметил: — Не трудитесь, Ваше Высочество, я всё равно вас не отпущу. — Пожалуйста, Йоран, я просто хочу полетать! — взмолилась Эймма, уповая на то, что блюститель, знавший её с малолетства и заботившийся о Вейлоре, согласится по старой дружбе помочь ей в этой маленькой шалости. Но рябое и смуглое лицо Йорана даже не дрогнуло, несмотря на её искренние воззвания, и было исполнено лишь насмешливой снисходительности. — Пожалуйста! Тебя никто не осудит, обещаю. И не накажут! — Думаете? — отозвался он, не скрывая сарказма, и указал ей на вход в убежище дворцовых драконов. К ним отрывистым и быстрым шагом приближался Лейнор Веларион, её дорогой отец, который всегда успевал предупредить проказы своей дочери до того, как они обращались в очередную катастрофу. Следом за ним сир Харвин Стронг волок за шкирку двух её младших братьев, которые изо всех сил сопротивлялись, но выглядели окончательно и бесповоротно побеждёнными. — Мне кажется, ваш отец иного мнения, принцесса. Лейнор Веларион прославился не только как доблестный рыцарь, но и как человек добрый и милосердный, склонный прощать обиды даже тем, кому их прощать не следовало. Свою дочь он обожал так, как мог обожать только искренне любящий отец, и ни в чём ей никогда не отказывал, потворствуя любым желаниям. Возможно, именно та вседозволенность, порождённая слепой родительской любовью, и привела к тому, что Эймма Веларион, его первенец и наследница, росла с искренней верой в то, что любые её просьбы, даже самые безумные, должны были исполняться в кратчайшие сроки. Она сбегала из-под надзора приставленных к ней нянек, игнорировала нравоучения септы Биргит, которой требовалось вылепить из неё приличную леди и принцессу, и нередко пряталась от них в саду Эйгона, в зарослях диких алых роз. И подросшие Джейс и Люк, перенявшие её непокорство вместе с родственной кровью, охотно присоединялись к забавам старшей сестры. Только вот матушка всеми возможными способами старалась эти самые забавы предотвратить. И пусть отец в своей слепой и безотказной любви охотно согласился бы отпустить её в небо, даже осознавая все риски этой нелепой затеи, однако строгое слово законной супруги являлось для него неукоснительной истиной. Некоторые слуги, обожающие перетирать языками в перерывах между работой, иной раз судачили о том, что сир Лейнор опасался вызвать гнев своей венценосной жены, а потому в вопросах воспитания покорно следовал её указаниям. Сама Эймма считала подобные размышления безосновательными, потому что единственной причиной, побуждающей отца слепо повиноваться заветам матушки, было осознание того, что в противном случае всё могло стать только хуже. Возможно, будь принцесса Рейнира чуть менее строга к дочери, Эймма Веларион выросла бы ещё более избалованной и своенравной, а в своих проделках зашла ещё дальше, обратившись настоящим бедствием для обитателей Драконьего Камня… — Мы ведь уже говорили об этом, Эймма, — утомлённо сказал сир Лейнор и закинул вырывающуюся и отчаянно бунтующую дочь к себе на плечо, невзирая на любопытствующие взгляды остальных драконьих смотрителей. Подобные сцены уже не вызывали в них особого удивления, лишь плохо скрываемый смех. — Для полётов ещё слишком рано. И для тебя, и для Вейлора. — Но почему, папа?! — в искреннем возмущении воскликнула Эймма, дёргая ногами в надежде вновь ощутить под пятками твёрдую землю. Душа её горела от вершившейся перед ней несправедливости. — Вейлор достаточно большой, чтобы поднять нас обоих в небо! А мне уже исполнилось пять, я взрослая! Вейлор за её спиной одобрительно заскрежетал и дёрнулся в цепях, отпугивая подоспевших к нему смотрителей, желавших удостовериться в прочности креплений. Эймма чувствовала его негодование и нетерпение сердцем, потому что целиком и полностью разделяла их общие чувства. Он был предназначен ей с рождения, они делили одну колыбель на двоих и росли вместе. Вейлор — её неотъемлемая половинка, часть души, с которой ей хотелось поскорее слиться в единое целое в долгожданном полёте. Их обоих небо влекло одинаково сильно. — Несомненно, любовь моя, ты уже взрослая. Но лучше объясни это своей матушке сама. Эймма обречённо обмякла в отцовских руках и, обиженно дёрнув его за длинные волосы, глянула в сторону Джейса и Люка, которым надлежало отвлечь на себя внимание драконьих смотрителей. Однако вся их затея вновь рассыпалась прахом из-за несправедливости взрослых, которые совсем не понимали их детских устремлений. Братья наблюдали за ней со сконфуженным и растерянным видом, пока сир Харвин, телохранитель матери, держал их обоих за шкирки, как нашкодивших котят. Улыбка, красующаяся на его бородатом лице, казалась ей крайне многообещающей и удивительно весёлой, будто бы насмехающейся над очередной их неудачей. Джейсу и Люку, верным соучастникам её маленького преступления, ещё предстояло принять своё наказание. Матушка, трепетно оберегающая каждого из своих отпрысков, могла быть крайне скорой на гнев, если её увещевания из раза в раз оставались неуслышанными. И, к сожалению, подобное случалось с поразительной частотой, ведь строптивость была в равной мере присуща всем детям будущей королевы государства… Когда они вошли в замок, угрюмые горгульи, сидевшие на чёрных дворцовых стенах, проводили их молчаливыми и неодобрительными взорами, и Эймма едва удержала себя от желания показать им язык. Драконий Камень, как поговаривала прислуга, перебравшаяся сюда за ними из столицы, разительно отличался от Красного Замка, в котором царила атмосфера весёлой праздности, сдобренная ароматом роскоши и изысканных яств. Здесь же, в родовой крепости венценосных драконов, всегда пахло сталью, пеплом и самую малость — огнём. А древняя валирийская магия будто бы питала чёрные каменные стены, сочилась сквозь них, напоминая о том, откуда началась великая история их правления. Матушка рассказывала, что первые несколько дней после того, как она со своей семьёй и свитой перебралась на остров, Эймма провела в рыданиях, сводя с ума своими капризами всех приставленных к ней нянечек и кормилиц, и просила позвать дядю Эйгона, который остался на той стороне моря, в удушливой суете столицы. Сама Эймма, конечно же, уже практически ничего не помнила: ни дней, проведённых в Королевской Гавани, ни своих родственников, оставшихся там. Драконий Камень, невзирая на свою мрачную монументальность и жуткие скульптуры горгулий, стал для неё родным домом, который она знала вдоль и поперёк. А лицо дяди Эйгона, что был обещан ей в мужья, походило теперь на неясное пятно, растекающееся под веками молочным туманом. В памяти остались лишь его белоснежные волосы и лавандовые глаза, точно такие же, как у её родителей. А обо всём остальном Эймма предпочитала не думать, потому что сама мысль о грядущем замужестве невольно тревожила её душу. Ей позволили встать на ноги лишь тогда, когда они ступили в покои принцессы Рейниры. Она, заметив их присутствие, поцеловала маленького Джоффри в щёку и, передав его на попечение нянечкам, подняла на неё взгляд, горящий нескрываемым осуждением. Матушка умела быть строгой, если желала того. — Тебя снова поймали у драконьего стойла? — спросила она, хмуря светлые брови. — Эймма, мы ведь уже говорили, что для полётов ещё слишком рано! Дай Вейлору подрасти, а после наденешь на него седло. Не будь столь поспешна. — Ты говорила это год назад и за прошедший год он подрос! Он достаточно большой, чтобы унести меня, — упрямо заявила Эймма, обиженно поглядывая на ухмыляющегося отца, которого разворачивающаяся перед ним сцена явно веселила больше, чем похотливые и глупые шутки Грибка. — Ты же и сама оседлала Сиракс, когда тебе было всего семь лет… Почему мне нельзя? — Потому что тебе пять, а не семь. И, будь уверена, даже после седьмых именин я не дам тебе сесть в седло, — непримиримо отрезала матушка и приблизилась к ней. Чёрное шёлковое платье, украшенное россыпью сверкающих рубинов, следовало за ней по пятам. Эймма нахмурилась, когда тёплые пальцы матери пробежались вдоль её лица и пригладили растрёпанные пушистые волосы, выбившиеся из замысловатой косы. — Всему своё время, милая, почему ты так торопишься? У тебя ещё недостаточно сил для того, чтобы удержаться на драконьей спине. — Но мне хочется в небо… Я хочу летать, как вы с папой. И вместе с вами. Эймма разочарованно поджала губы, и слёзы непонимания обожгли вдруг её глаза. Она никогда не скрывала того, что была избалованным ребёнком, первой и любимой дочерью в семье, которой всегда отдавали лишь самое лучшее. Самые дорогие игрушки, доставленные из Вольных Городов, самые лучшие платья, подчёркивающие статус подрастающей принцессы, и самые тёплые поцелуи матери доставались Эймме просто по праву своего рождения. И лишь в самостоятельных полётах ей продолжали отказывать из года в год с завидным постоянством, укоряя за чрезмерную и неприличествующую леди поспешность. Принцесса Рейнира, переглянувшись с супругом, присела рядом с Эйммой и сказала потеплевшим голосом: — Я понимаю, что тебя, как и всех драконов, тянет в небо. Но пойми, Эймма, ещё очень рано, — она ласково улыбнулась, не имеющая достаточно сил для того, чтобы долго злиться на единственную и горячо любимую дочь, и сказала вдруг с лукавым весельем: — Твой отец планирует в скором времени посетить Дрифтмарк на драконьей спине. Хочешь с ним? Эймма вмиг расцвела, позабыв про свою былую обиду, и резво закивала, без раздумий принимая столь щедрое предложение. Дрифтмарк был для неё вторым домом, не менее родным, чем Драконий Камень. Помимо бабушки и деда, там её ждала тётушка Лейна, которая носила под сердцем третьего ребёнка и потому не могла более сесть на Вхагар, чтобы навестить их. А ещё в Высоком Приливе жили маленькие кузины — Бейла и Рейна, в компании которых Эймма с большой охотой коротала свободное время. — Хочу! А когда отправимся? Джейсу и Люку тоже можно с нами? — нетерпеливо спросила Эймма, дёргая мать за длинную юбку. — Твои братья прибудут вместе со мной, но чуть позже. Тётя Лейна в скором времени разродится третьим ребёнком. Поэтому, полагаю, у тебя может появится кузен… или ещё одна кузина, — с усмешкой отозвалась матушка и, подозвав её к себе, усадила перед круглым зеркалом. — Твоя голова похожа на стог свалявшегося сена. Будущей королеве ни в коем случае нельзя ходить перед прислугой в таком виде. Эймма не ответила на это ворчливое замечание, лишь прикрыла глаза, позволяя материнским пальцам скользнуть в растрёпанную копну длинных серебристых волос. Осознание того, что в грядущем будущем ей предстояло принять на себя титул принцессы Драконьего Камня, всегда внушало ей страх, с которым она не могла бороться. Матушка говорила о короне, как о высшей милости, и в голосе её сквозило непомерное тщеславие и ничем неприкрытая гордость, присущая зачастую лишь тем людям, которые были необычайно в себе уверены. Ей предстояло стать первой королевой на железном троне в истории Семи Королевств, первой женщиной, которой была оказана подобная честь. Эймме же надлежало стать второй. Вот только того же воодушевления она, к счастью или к сожалению, не испытывала. Лишь задавалась одним единственным вопросом — действительно ли принцесса Эймма Веларион заслуживала нести это тяжкое бремя на своих слабых плечах? — Никогда не стыдись того, что ты родилась женщиной, и не бойся испытаний, что ожидают тебя впереди, — вдруг сказала матушка, словно сердцем почувствовала все её тревоги, и поцеловала ласково в висок, оставляя на коже тёплый след. От неё пахло мёдом, солнцем и домашним уютом, пахло драконами и душистыми эссоскими маслами, которые ей подарила тётя Лейна, вернувшаяся на Дрифтмарк после своего путешествия на восток. Вся она, наследная принцесса Семи Королевств, была соткана из света, искр и нежности. — Когда придёт твоё время занять трон, я обещаю, что каждый великий лорд Вестероса преклонит перед тобой колено и поклянётся в верности. Будь уверена, никто не посмеет сомневаться в тебе. Её ловкие пальцы путались в пушистых волосах, но продолжали плести из них изящные косы. В драконьей семье ходила молва, что когда-то давно такие носила королева Висенья — старшая сестра-супруга Эйгона Завоевателя. Вот только Эймма Веларион Висеньей никогда себя не считала. И видят Боги, старые и новые, никогда не хотела бы быть на неё похожей. — Править, наверное, очень страшно, — тихо проронила Эймма, задумчиво разглядывая свои пальцы, сложенные на коленях. — Септа Биргит рассказывала мне, что Мейгора Жестокого убил сам железный трон за то, что он был ужасным правителем и нечестивым человеком… А если с нами также будет? — С нами такого точно не будет, любовь моя, — рассмеялась матушка и перекинула законченную косу ей на грудь. Тонкие ленты пересекали изящно переплетённые пряди бирюзовыми змейками. — Смотри, красиво же? Прямо как у королевы Висеньи. Эймма с любопытством провела кончиками пальцев вдоль своих белоснежных волосков, но отчего-то не почувствовала ни удовлетворения, ни восхищения. Косы воинственной королевы казались ей чем-то чужеродным, будто бы противоречащим её пусть и строптивой, но миролюбивой и нежной натуре. Она знала, что её мать всегда хотела назвать свою дочь в честь Висеньи Таргариен, в честь любимейшей из трёх великих Завоевателей. Всю сознательную жизнь принцесса Рейнира грезила историями о ней, упивалась величием и доблестью женщины, которая умела быть не только могущественной драконьей всадницей, но и смертоносной воительницей, чей меч разил без тени сомнения. Если Эйгон был ярким обжигающим солнцем, озарявшим всё вокруг своим светом, а Рейнис ласковым бризом, принесённым со стороны Летнего моря, то Висенья… была их неотступной верной тенью. Наследница железного престола подражала ей во многом, несмотря на то, что никогда не держала в своих ладонях ничего тяжелее веера. Но продолжала сплетать серебристые локоны в тугие косы, а роскошные платья, пошитые из дорогих тканей, носила лишь в цветах родного дома — чёрных и красных. Она вся была будто бы олицетворением их фамильного стяга. Однако, несмотря на своё искреннее восхищение исторической фигурой старшей Завоевательницы, Рейнира Таргариен назвала перворождённую дочь в честь почившей матери, милосердной и любимой простыми людьми королевы Эйммы. — Скажи, почему я Эймма? — спросила она, более не в силах скрывать своё непонимание и наивный детский протест. С каждым днём ей всё больше казалось, что мать желала сплести из неё то, чем Эймма Веларион никогда не смогла бы стать. — Ты ведь хотела для своей дочери другое имя. Так папа сказал. Матушка недовольно фыркнула, вспомнив, по всей видимости, недобрым словом своего законного супруга, который спешно покинул их, решив, что на этом долг его, как отца, был исполнен. Когда за окном грянул гром и сумрачное небо прорезал первый отблеск грозы, тёплые ладони скользнули по её щекам, согревая своим внутренним огнём. В последние дни вокруг Драконьего Камня было неспокойно, беспощадные холодные ветры уходящей зимы гнали хмурые потемневшие волны, укрывая солёной водой прибрежные деревушки и забирая с собой торговые корабли, которым не повезло угодить в столь лютый шторм. Многие рыбаки со своими семьями вынуждено переселялись в места повыше, желая спастись от неумолимой стихии, бросая ей на откуп все свои немногие пожитки. — Да, когда я ещё носила тебя в утробе, то желала назвать Висеньей, — ответила матушка, щуря лавандовые глаза, яркие, как драгоценные камушки. — Но за ночь до родов мне во сне привиделась твоя бабушка — королева Эймма. Мы стояли вместе с ней на песчаном берегу, наблюдая за умиротворённым морем. И воды в нём были такими же бирюзовыми, как твои глаза. А она, столь же сияющая, какой всегда оставалась в моих детских воспоминаниях, протягивала мне цветные ракушки и говорила о том, как любит меня. — Ты передумала после этого сна? — Нет, я передумала, когда впервые взяла тебя на руки, — со смехом откликнулась она. — А убедилась в правильности своего решения, когда ты впервые притащила с моря целый мешок с ракушками и принялась складывать их в колыбель Джоффри. Возможно, тот сон и правда был знамением… Матушка желала, чтобы я почтила её память и нарекла свою перворождённую дочь в честь неё. И было бы ужасным неуважением оставить без внимания эту просьбу. Эймма невольно улыбнулась, чувствуя терпкое тепло, растекающееся под кожей от этих слов. Несмотря ни на что, она в действительности любила своё имя и была даже рада тому, что память о Висенье Таргариен обошла её стороной. Старшая сестра Завоевателя осталась в сердцах людей жестокой и тёмной женщиной, столь же великой, сколь и пугающей, а первую супругу короля Визериса обожал простой народ и уважала придворная знать. Во время её правления Красный Замок превратился в место, где всегда звучал звонкий смех и песни, а сладкое вино на многочисленных пирах и турнирах лилось в изобилии. И пусть жизнь бабушки по линии матери трагически оборвалась ещё до рождения внучки, Эймма надеялась, что кусочек её наследия всё же остался где-то в глубине детского сердца, передавшись вместе с кровью Рейниры Таргариен. А ещё она с некоторым азартом думала о том, что из двух королев-завоевательниц ей пришлась по душе вовсе не старшая… — Если честно, — робко сказала Эймма, комкая в пальцах материнские рукава. — Если честно, мне не очень нравятся косы Висеньи. Может быть, ты сделаешь мне причёску, как у королевы Рейнис? Или как у бабушки… А лучше всё вместе и сразу! Матушка лишь улыбнулась в ответ на её просьбу и послушно принялась расплетать косу, ни капли не обиженная на подобную честность. Она вновь провела гребнем по её вьющимся пушистым волосам и аккуратно подцепила тонкие локоны, сплетая их вокруг головы в причудливую серебряную корону. Ещё несколько тонких кокетливых косичек упали ей на грудь. Рейнис Таргариен была ласковой и весёлой девицей, влюблённой в танцы, поэзию и небо больше, чем в собственного супруга. Она владела мечом немногим хуже Висеньи, но никогда не питала интереса к войне и кровопролитиям. Люди сходились во мнении, что верхом на своём драконе младшая королева проводила куда больше времени, чем её брат и сестра вместе взятые. И в этом Эймма чувствовала с ней небывалое родство, потому что всю свою недолгую жизнь мечтала лишь о том, чтобы парить в облаках вместе с Вейлором. Вдвоём они могли бы посетить самые отдалённые уголки Вестероса, побывать в жарком Эссосе и в загадочном Асшае, пристанище колдунов и ведьм. И, быть может, однажды даже отправились бы в края более дальние, лежащие за пределами Закатного моря… — Готово. Так тебе нравится больше? Эймма взглянула на себя в зеркало и с интересом провела пальцами вдоль косы, оплетающей её голову подобно царственному венцу. Остальные локоны, не скованные лентами, спадали на плечи мягкими волнами. Лишь крохотные шпильки в форме цветов с сердцевиной из бирюзы мерцали в свете зажжённых свечей на её макушке, как застывшие капельки морской воды. — Мама любила причудливые причёски, поэтому мой отец часто одаривал её заколками всевозможной красоты. Даже тогда, когда она со смехом просила его остановиться, — добавила принцесса Рейнира потускневшим голосом, и во взгляде её Эймма увидела отблеск горечи. — Эти шпильки достались мне от неё. — Они очень красивые! Спасибо, мама, — воодушевлённо ответила она и бросилась к матери с объятиями, потому что её грусть и тоска резала сердце ножами. Ей, пятилетней избалованной девочке, внушала ужас одна лишь мысль, что милую родительницу могли по чьей-то жестокой воле отобрать у неё раньше отмеренного срока. — Скажи, мама… А у меня будет когда-нибудь сестрёнка? — Ох… Полагаю, что это возможно, — с рассеянной улыбкой откликнулась матушка. Щёки её вдруг окрасились румянцем. — А чем тебе не угодили братья, милая? — Ничем, я их очень люблю, — невозмутимо сказала Эймма, а в глазах у неё сверкнули лукавые искорки. — Но я хочу себе сестрёнку с такими же светлыми волосами, как у нас с тобой. Мы назовём её Висеньей и будем вместе заплетать ей косы! Можно? Принцесса Рейнира ответила на её слова весёлым смехом и охотно согласилась. Всё оставшееся время они провели друг подле друга, наслаждаясь спокойствием и теплом, которое источал разожжённый очаг. Вскоре к ним, подобно бушующему ветру, ворвались Джейс и Люк, взмыленные от пота и промокшие под проливным дождём. Следом за ними, бряцая доспехами, вошёл сир Харвин, который совершенно честно сказал, что юные принцы были пойманы на тренировочном дворе, где колотили друг друга деревянными мечами, невзирая на ледяной ветер. Матушка вмиг встрепенулась и велела служанкам приготовить тёплую воду и переодеть сыновей в свежую одежду, а на своего верного рыцаря взглянула с недовольством и строгостью. — Почему вы не загнали их в замок раньше, сир Харвин? Вас совсем не беспокоит здоровье принцев? — спросила она ворчливым голосом. — Как же, очень беспокоит, моя принцесса, — с хитрой усмешкой, сокрытой в густой бороде, отозвался рыцарь. Но в его взгляде на будущую королеву Эймма увидела нечто такое, что повергло её в растерянность и смущение. Пусть причины своего замешательства она, пятилетнее дитя, тогда понять не могла, как ни старалась. — Но они крепкие мальчики, будущие мужи и воины. Один тренировочный бой под дождём уж точно не подкосит их. Её младшие братья одобряюще закивали в ответ на эти слова, лукаво щуря карие глаза, тёмные, как асшайские ночи. Иногда, глядя на них, Эймма ловила себя на непрошенной мысли, что Джейс и Люк походили на сира Харвина Стронга куда больше, чем на родного отца, с которым делили одну кровь. Вместо сверкающего драконьего серебра на голове братьев кучерявились чёрные кудри, а курносые лица не имели ничего общего с валирийскими чертами родителей. Осознание их непохожести ничуть не умоляло её сестринской любви, но иногда побуждало в ней странное и неприличное любопытство. Однако спрашивать о чём-то подобном у родителей ей было самую малость… стыдно. Поэтому Эймма молчала, продолжая с интересом рассматривать заалевшее лицо матери, которая рядом с сиром Харвином будто бы делалась на несколько лет моложе и в сотню раз прелестнее. До тех пор, пока за пределами Драконьего Камня негодовала буря, она с отцом, к своему вящему сожалению, не могла отправиться в Дрифтмарк. А потому вместе с семьёй коротала дни в тёплых покоях, внимая завываниям хлёсткого ветра. Во время штормов Эймма часто наблюдала за бушующими волнами с широких подоконников, однако вид разъярённой стихии ничуть не пугал её. Тёмные пенящиеся воды, разбивающиеся о песчаные берега, отчего-то разливалось по сердцу странным умиротворением. Море взывало к ней, как к любом отпрыску дома Веларионов. Эймма всегда знала, что она — истинный дракон, истинный Таргариен, рождённый из крови и огня. Но, несмотря на это, водные глубины, как и бескрайнее небо, влекли её к себе с небывалой силой. И она с большой радостью отправилась бы однажды бороздить морские просторы вместе с дедушкой Корлисом, чтобы посетить все те места, где он прежде побывал. О каждом из его девяти путешествий Эймма слушала с небывалым восторгом и упоением, мечтая лично увидеть Золотую Империю И Ти и тайный город Нефер, который, по слухам, был пристанищем некромантов, позволявших себе забавляться со смертью и жизнью. Они покинули Драконий Камень верхом на спине Морского Дыма, когда шторм окончательно успокоил пенящиеся глубины, а небо прояснилось, позволяя тусклому солнцу согреть истощённую зимними холодами землю. Полёты на Дрифтмарк всегда казались Эймме предательски короткими, потому что кончались они раньше, чем она успевала распробовать вкус неба и полюбоваться облаками. Поэтому, когда отец ссадил её на землю, Эймма поспешила выбить из него обещание: — Мы пять раз облетим Дрифтмарк, когда повидаемся с тётушка Лейной! Хорошо? — А если я не соглашусь? — с весельем поинтересовался он, успокаивая разгорячённого полётом дракона. Налетевший со стороны моря ветер заставил отца зябко поёжиться. — Признаюсь честно, для полётов нынче прохладно… — Тогда облетим Дрифтмарк не пять, а три раза. После обеда, когда станет теплее, — с совершенно невозмутимым лицом поправила себя Эймма, но, заметив преисполненный иронии взгляд родителя, окончательно утратила своё спокойствие. Она повисла на его руке и улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой, от которой таяли обычно все её нянечки. А уж отец и подавно не мог ей противостоять. — Ну пожалуйста, папа… Всего три раза, больше не прошу! — Хорошо, маленькая интриганка. А теперь ступай в дом, твоё платье слишком лёгкое. И пусть слуги подадут к столу чай с мёдом. В родовом замке Веларионов, который мерцал в свете солнца кровлями из чеканного серебра, её встретили улыбчивые прислужницы, каждую из которых она знала поимённо, и счастливый дедушка. Эймма не успела улучить то мгновение, когда оказалась в его крепких руках. — Да ты растёшь с каждым днём, внучка, — сказал он со смехом, который потерялся в его светлой бороде. — Даю голову на отсечение, к одиннадцати годам станешь такой же высокой, как твоя бабка и тётка. — Тогда жду этого с нетерпением, — довольно заявила Эймма, обнимая деда за могучую шею. — Ты сам говорил, что бабушка Рейнис была невероятной красавицей в юности. И что только она «могла вырвать тебя у моря»… — Несомненно. Будь уверена, с любой иной женщиной я бы точно сделал выбор в пользу моря. По пути в трапезную они заглянули в Чертог Девяти, где лорд Высокого Прилива в очередной раз продемонстрировал внучке Плавниковый трон. Легенды повествовали, что его даровал роду морского конька сам Король водяных. Но Эймма в подобные сказки не верила даже в возрасте пяти лет, пусть и продолжала покорно кивать на горделивые слова дедушки, который пылко любил историю своего благородного дома. И ещё больше любил, когда она столь внимательно его слушала. Изнутри замок Высокий Прилив казался куда более богатым и помпезным, чем Драконий Камень, строгий в своей простоте и суровости. Корлис Веларион, прослывший самым знаменитым мореплавателем Семи Королевств, собрал со всех концов света множество несметных сокровищ и сделал их неотъемлемым украшением родного дома. Поэтому Эймма всегда с большим восторгом любовалась роскошными настенными гравюрами и расписными коврами, устилавшими пол под их ногами. Когда они приблизились к трапезной, оттуда донёсся возмущённый голос тёти Лейны, а следом за ним — суровый оклик бабушки, невольно напугавший её. — Если я ещё раз увижу тебя возле Вхагар в твоём положении, то, клянусь Богами, прикую цепями к постели! — раздражённо сказала супруга Морского Змея, в гневе своём не заметив даже их появления. Напротив неё сидела Лейна Веларион, насупившаяся и недовольно взирающая на мать. Руки её лежали на внушительном животе, из которого совсем скоро должна была родиться новая жизнь. — Будь благоразумна, Лейна. Это дитя и без того истощило тебя до крайности, поэтому не делай всё ещё хуже… — Не сгущай краски, матушка. Со мной был Деймон, поэтому всё… — леди Лейна вдруг заметила их, застывших у дверей, и её бледное лицо расцвело приветственной улыбкой, сгладившей острые грани выступающих скул. — Племянница, милая! Когда ты прибыла? Заметив, с какой тяжестью тётушка силилась подняться со стула, Эймма вмиг соскочила с рук деда и бросилась к ней навстречу с искренним желанием помочь. Но не успела вовремя, потому как внезапно возникший перед ней Деймон Таргариен опередил её в этом пылком порыве. Он с несвойственной ему галантностью подал своей супруге ладонь, аккуратно поддерживая согнутую узкую спину, и бросил на замершую Эймму насмешливый и лукавой взор. Она же ответила ему высунутым языком и поспешила скрыться в объятиях улыбающейся тётушки Лейны, которую всегда невероятно смешили отношения её мужа и маленькой племянницы. — Поступок достойный истинной леди и будущей королевы, — саркастично заметил Деймон, вздёрнувший бровь в ответ на столь нелепый жест. — Своим подданным тоже язык показывать будешь во время аудиенций? — Если увижу тебя в их числе — обязательно покажу, — пробурчала в ответ Эймма, утопая в складках просторного тётушкиного платья, а после поспешила забраться на руки к бабушке, которая вмиг посветлела лицом, лишь завидев её. Со всех сторон грянул смех, но самой Эймме было отнюдь не до веселья, потому что шуткой свои слова она уж точно не считала. С Деймоном Таргариеном, родным дядей матушки, у неё не сложились отношения с первого же дня знакомства, несмотря на близость их семей. Вместе с Лейной они часто прилетали к ним в гости верхом на своих драконах и проводили долгие вечера за одним столом, коротая свободное время за сладким арборским вином и душевными разговорами о былых днях, повествующих об ускользающей молодости. Но в аметистовых глазах сира Деймона, прослывшего Порочным в устах простых людей, ей всегда чудилась бездна, бесконечная и непроглядная. В этих мрачных глубинах тонули судьбы и чужие жизни, барахтались и утопали те, кому не повезло перейти дорогу принцу, которому велением старшего брата не суждено было стать законным королём на железном троне. Эймме слишком мало лет, чтобы судить о людях и их намерениях, однако интуиция настойчиво велела ей никогда не поворачиваться спиной к Деймону Таргариену. И она предпочитала верить её увещеваниям больше, чем нарочито доброжелательной улыбке, искажавшей ложью красивые черты мужского лица. Неприязнь друг к другу они делили напополам. Тётя Лейна отправилась вместе с ней в покои к Бейле и Рейне, решив, что девочкам не помешала бы компания друг друга. Эймма всегда пребывала в восторге от редких встреч с кузинами, потому что общество мальчишек, несмотря на их весёлые забавы, всё же повергало её иногда в лёгкую скуку. Только тогда, сидя на постели, в окружении резвящихся двоюродных сестёр, похожих друг на друга, как две капельки воды, она с волнением вгляделась в потускневшие черты лица леди Лейны. Они встречались прошлой луной, когда праздновали её пятые именины, и тогда тётушка вовсе не казалась столь истощённой, какой была теперь. Беременность выпила её до дна, выточила до остроты высокие скулы, проложила тёмные круги под ласковыми фиалковыми глазами. Лейна, заметив пристальный взгляд племянницы, спросила с вымученной улыбкой: — Что такое, кроха? У меня что-то на лице? — Да, — ответила без тени смущения Эймма. — Вам больно, тётушка. И это видно. Мой кузен, засевший в вашем чреве, доставляет такие ужасные страдания? — Ох, вовсе нет, милая. С чего ты так решила? — сконфуженно проронила леди Лейна, но, заметив её нахмурившиеся брови, лишь рассмеялась. Смех вышел слабым и хриплым, совсем не таким весёлым, каким, быть может, ей хотелось бы. — Таково наше женское бремя, Эймма. Да, это сложно и больно иногда… Но поверь — результат того стоит. Она погладила Бейлу по вьющимся белым кудряшкам и поцеловала Рейну в высокий белый лоб. Близняшки, подобно ласковым котятам, вмиг облепили свою мать с обеих сторон, словно чувствовали, как сильно она тогда нуждалась в их поддержке. Эймма поспешила присоединиться к ним и умостилась щекой на большом животе, под которым билась новая жизнь. Но мрачные думы не покидали её головы, разъедали мысли подобно трупным червям. — Пусть это будет мальчик, — сказала она тихо, желая остаться неуслышанной. — Тогда муж точно перестанет мучить вас, тётушка. Однако случилось так, что тот день лишь ознаменовал начало их грядущих мучений. С каждым прожитым мгновением леди Лейна увядала всё сильнее, точно цветок, брошенный в дорнийской пустыне без капли родниковой воды. Принцесса Рейнира, как и обещала, в скором времени прибыла на Дрифтмарк вместе со всем своим большим семейством и принялась ухаживать за здоровьем близкой подруги, с которой делила лучшие годы юности. Она и Деймон не отходили от неё ни на шаг, боясь, что ребёнок мог потребовать выпустить его наружу раньше положенного срока, а дворцовый мейстер буквально спал у её постели, денно и нощно прислушиваясь к состоянию старшей дочери Морского Змея. Сперва тётушка упорно пыталась делать вид, что чувствовала она себя совершенно замечательно, и даже шутила, что могла бы с лёгкостью оседлать Вхагар и совершить на ней полёт до Драконьего Камня. Вот только древняя драконица воодушевления своей всадницы не разделяла и беспокойно парила в небе над замком, неспособная долго оставаться на одном месте. Её тоскливый рёв слышали в каждом отдалённом уголке Дрифтмарка, и Эймма могла поклясться — в нём ей чудились слёзы и пронзительная тоска. Она сама все эти дни старалась держаться ближе к своим кузинам, которые чувствовали встревоженность родственников и оттого спали ужасно плохо. Эймма пела им колыбельные на высоком валирийском, которым её научила матушка, но сама не находила в них желанного покоя. Предчувствие неминуемой беды дышало ей в спину, ощущалось на шее холодом Неведомого, который всегда приходил туда, где его не ждали. И пусть Эймма редко прислушивалась к заветам септы Биргит и мало верила в благословение Семерых, но гнетущая атмосфера, царившая в родовом гнезде Веларионов в преддверии скорых родов, действовала на неё столь ужасающим образом, что она проводила на коленях в небольшой дворцовой септе дни напролёт. — Матерь Всеблагая, если ты и правда есть, то пусть роды тётушки Лейны пройдут благополучно и безболезненно, — шептала она, овеянная пламенем свечей, и сжимала пальцы до боли. Говорить громче и открывать глаза Эймма не желала, боясь, что строгая и справедливая Матерь сочтёт её вдруг излишне требовательной и бестактной и не станет прислушиваться к просьбам нахалки. — Матерь Всеблагая, пожалуйста, одари тётушку Лейну и её будущее дитя здоровьем и силой. Молю тебя, сделай так, чтобы с ними всё было хорошо… За её спиной вдруг послышались чьи-то тихие шаги. Пламя свечей испуганно вздрогнуло, когда прозвучал угрюмый голос: — Не трать время попусту, принцесса. Она всё равно не слышит тебя. Никто из них не слышит. Эймма, вздрогнув от неожиданности и испуга, подняла голову и столкнулась с непроницаемыми глазами Деймона Таргариена. В их пурпурной бездне отражался отсвет разожжённого огня, озарявший царившую там тьму лишь на краткий миг и вновь ускользавший, словно в страхе быть пойманным. Лицо супруга её тётушки казалось ей истощённым и бледным, а серебряные волосы — тусклыми и взъерошенными. Беспокойство о жене, носящей под сердцем его ребёнка, не давало ему покоя, как и самой Лейне не давало покоя отчаянное желание мужа иметь долгожданного сына. И Эймма, слишком юная для того, чтобы верно трактовать недосказанность взрослых, винила во всём Деймона, который, несмотря на наличие двух прелестных дочерей, продолжал истязать её тётю. — Тебя, быть может, и правда не услышат, — неприветливо откликнулась она, не намереваясь соблюдать даже тени приличий. И вновь сложила руки перед собой в молитвенном жесте. — Если не желаешь помолиться со мной, то лучше уходи. Матери ты явно не по нраву. — Она лично тебе это на ушко нашептала, принцесса? — с утомлённой усмешкой произнёс Деймон, уложив пальцы на рукоять Тёмной Сестры. Даже в священных стенах септы он не расставался с верным мечом ни на мгновение. — Если бы Боги и правда были столь справедливы, то твоя бабушка, в честь которой тебя нарекли, осталась бы жива и поныне. А не погибла на собственном родильном ложе, когда её чрево разорвали в клочья, чтобы вытащить оттуда умирающего ребёнка. — Хватит! Зачем говорить мне это всё? — с ужасом вскричала Эймма, забывая о своём желании хранить благословенную тишину. Пламя свечей дрогнуло, почувствовав её страх, и так же дрогнуло маленькое детское сердце, не готовое к столкновению с неприглядной действительностью. — Своими жуткими словами ты только накличешь на тётушку Лейну беду! Поэтому лучше молчи! — А что, жестокая правда режет твои изнеженные ушки? — откликнулся Деймоном, оглядывая её потемневшим и ожесточившимся взглядом. Тонкие губы исказились в неприятной усмешке, когда он добавил без тени смущения: — Однажды и тебе придётся познать родильную боль, принцесса. У тебя королевское чрево... Только вот удел твой будет хуже стократно. — Почему ты так думаешь? — Потому что для Эйгона Таргариена, как и для зелёной суки, породившей его на свет, ты лишь выгодная партия. Лёгкий способ заполучить трон, который по праву принадлежит твоей матери, — ответил Порочный Принц. В тёмных аметистовых глазах сверкнул отблеск валирийской стали, больно резанувший её сердце. — Её алчные отпрыски не оставят от тебя и кусочка, если позволишь им увидеть свою слабость. Поэтому помолись лучше за себя, принцесса. В недалёком будущем благословение Богов тебе определённо понадобится. На этом их короткий и неприятный в своей уродливой честности разговор закончился, оставив в душе Эйммы лишь раздрай и тревогу. Мысли о грядущем замужестве всегда пугали её, как пугала любого ребёнка неизвестность, а жестокие слова о иной ветви их семьи, оставшейся в стенах Красного Замка, острыми гвоздями вбили в неё непрошенные сомнения. Ей были неведомы причины, из-за которых они не жили вместе, разделённые проливом в Узком море и пропастью, сотканной из неприязни, о которой не полагалось говорить вслух. Она покинула дядю Эйгона в три года, когда была ещё слишком мала, чтобы в достаточной мере осознавать происходящее, а теперь с трудом могла вспомнить даже его лицо. Каким мужем для неё он станет в будущем? Будет ли он таким же добрым и ласковым, как её отец, Лейнор Веларион, или же сильным и надёжным, как сир Харвин Стронг? Лишь в этих двух мужчинах ей виделся образец того, какими качествами надлежало обладать её будущему супругу. Во всех иных случаях перед глазами возникал лишь образ Деймона Таргариена, который внушал только раздражение и отчаянное неприятие… Поэтому в тот день Эймма зажгла ещё несколько свечей перед алтарём Девы и, следуя его совету, помолилась уже за себя, уповая на то, что её милосердие сделает грядущий брак хотя бы чуточку счастливее. Когда на Вестерос опустился 120 год от Завоевания Эйгона, зима окончательно покинула здешние края, оставив в напоминание о себе лишь стылый ветер, завывающий за окном. Но вместо надежды, приходящей обычно с первым дыханием весны, их подстерегала незваная беда, о которой молчали как могли, до последнего уповая на милость Богов. В ночь, когда ребёнок решил выбраться наружу, весь Высокий Прилив встал с ног на голову. Из покоев тётушки Лейны многие часы доносились её пронзительные крики и яростные проклятия, коих прежде Эймма не слышала даже от рыцарей, тренирующихся во внешнем дворе Драконьего Камня. Она сама дрожала, точно осиновый лист на ветру, и прижимала к себе разбуженных кузин, которые замершими остекленевшими глазами смотрели на двери, ведущие в комнату матери. Рейна едва сдерживала в себе слёзы, а Бейла яростно топталась на месте, готовая ворваться внутрь и растолкать всех повитух. Всех их удерживала на месте лишь бабушка Рейнис, чьи тонкие пальцы холодили её даже сквозь ткань ночных одеяний. Когда принцесса Рейнира, утомлённая и бледная, точно сам Неведомый, покинула покои роженицы, за окном уже занимался рассвет. Она отправила их всех по комнатам и с присущей ей строгостью повелела крепко заснуть и не слоняться по опустевшим коридорам дворца. А сама вновь вернулась к тётушке Лейне, которая вскоре совсем стихла. И эта тишина звучала гораздо страшнее, чем её крики, пышущие гневом и болью. Ни вопля новорождённого ребёнка, ни стона матери — в Высоком Приливе застыло жуткое и тревожное безмолвие, в которое Эймме отчаянно не хотелось верить. Сон так и не сморил её, несмотря на проведённую в ужасе ночь, а потому она тайком вместе с кузинами выскользнула в дворцовую септу. Там они зажигали свечи перед ликом Матери и преклоняли перед ней колени до тех пор, пока их не поймал следящий за порядком кастелян. По пути в отведённое им крыло они застали жуткую сцену, повергшую в ужас маленькое сердце каждой из них. Из покоев леди Лейны одна из служанок вынесла окровавленный свёрток, из которого торчала искривлённая маленькая ручка. Но ни звука не издал младенец, появившийся этой мрачной ночью на свет. — Стойте! Куда вы несёте его? — крикнула Эймма, напуганная как никогда прежде. Девушка в потрёпанном сером платье ничего не ответила, лишь беспомощными и слезящимися глазами глянула в сторону сопровождавшего их кастеляна. Он, стареющий мужчина пятидесяти лет отроду, отрывисто кивнул ей и настойчивее подтолкнул её в сторону опочивальни. А после пригрозил, что велением принцессы Рейниры имел право запереть всех троих здесь на ключ. Им, маленьким детям, которых до смерти пугала тень отчаяния на лицах взрослых, ничего не говорили, будто бы думали, что за тишиной могли сокрыть жестокую правду. На второй день ей позволили покинуть покои, но не подпускали к крылу, где лежала тётя Лейна. Бабушка, недвижимым взором буравящая пламя в камине, хранила угрюмое и суровое молчание, но Эймма видела, с какой силой пальцы её сжимали кубок с крепким вином, в котором она старалась найти желанное успокоение. И, кажется, в густой черноте её волос мелькнули первые седеющие пряди. Дедушка же не появлялся в стенах замка и вовсе. Из распахнутого окна она заметила лишь его громоздкую сгорбленную фигуру, бродящую вдоль пристани неприкаянным потерянным призраком. Море всегда внушало деду уверенность, в нём он находил силы справляться с тяготами, что обрушивались на его плечи неподъёмным грузом. Но в те дни он гнулся к земле ниже обычного. Отец её напивался до ужасного состояния и до постели добирался лишь с помощью своего верного рыцаря, сира Кварла Корри, который всюду неотступно следовал за ним. Деймона Таргариена, законного супруга тётушки, Эймма нигде не видела, как и свою матушку, а потому предполагала, что они оба сидели возле постели Лейны в обществе неусыпно бдящего за её здоровьем мейстера. Вскоре, утром третьего дня, она проснулась от шума драконьих крыльев, поднявших ветер за окном. Караксес алой лентой взвился в сумрачное серое небо, устремившись в сторону Драконьего Камня, и Эймма поняла — это предзнаменование сулило им нечто страшное. Она, в очередной раз пренебрегая всеми велениями матери, тайком пробралась к покоям тёти Лейны и вдруг заметила распахнутые двери и перепуганных служанок, которые с ужасом смотрели вслед своей леди. Босоногая и растрёпанная, облачённая лишь в тонкую ночную камизу, она нетвёрдым, дрожащим шагом направлялась к лестнице, оставляя позади себя дорожку из крови. — Миледи, прошу вас, вернитесь! Вам нельзя сейчас никуда идти! — со слезами молила девица в застиранном платье, пытаясь аккуратно перехватить истощённую женскую руку. — Молю вас, миледи… — Прочь! Прочь все! — с неожиданной яростью закричала Лейна и с силой сбросила с себя чужие ладони. Голос её дрожал от боли, невысказанной и невыплаканной. — Я хочу повидаться с Вхагар, хочу полетать на ней в последний раз. Поэтому прочь с дороги. Хочу умереть как драконья всадница… Но стоило ей лишь сделать шаг на высокие ступени, ведущие вниз, как ослабшие ноги её подкосились, колени дрогнули вместе с телом, что так и не оправилось после тяжёлых родов. Эймма в ужасе закричала и бросилась к лестнице вместе со служанками, но не успела. Лейна рухнула на ступени изломанной куклой и, не издав напоследок ни звука, ударилась головой о холодный камень. Вьющиеся волосы цвета белого золота рассыпались повсюду, окутав её ореолом, а истощённое женское лицо вдруг замерло, застыло непроницаемой маской. Эймма растолкала встревоженных служанок и опустилась рядом с тётей, с холодеющим сердцем заглядывая в её фиалковые глаза, из которых утекла последняя капелька жизни. Они смотрели сквозь неё, в сторону высокого окна, за которым вдруг прогремел пронзительный драконий рёв. Вхагар, искренне любившая свою прекрасную всадницу, оплакивала её смерть на языке, понятном лишь ей, и не смолкала с того дня ни на мгновение. Эймма же держала тётушку за бледную прохладную руку до тех пор, пока её не подняла на ноги подоспевшая мать. Принцесса Рейнира, обычно лучащаяся улыбкой и внутренним светом, в тот день едва могла сдержать слёзы, потому что отчаянно не желала показывать дочери свою слабость и боль, что ядом разъедали её сердце. Деймон Таргариен, вернувшийся в это время с Драконьего Камня в сопровождении личного мейстера её матери, застал лишь безжизненное тело своей супруги, распластавшееся на ступенях. Он лично поднял леди Лейну на руки и отнёс её обратно, в опочивальню. Эймма могла поклясться, что никогда прежде не видела его таким разбитым и истощённым, как тогда. Казалось, вместе с жизнью Лейны Веларион Неведомый забрал с собой и частицу его души, навсегда оставив свой гниющий отпечаток на сердце Порочного Принца. Быть может, таким было наказание за все грехи, когда-либо им совершённые. То был первый раз, когда Эймма Веларион столкнулась со смертью лицом к лицом. Лишь за три дня она забрала у неё новорождённого кузена, которому они вместе с Бейлой и Рейной желали подобрать звучное валирийское имя, и забрала любимую тётушку, так и не сумевшую оправиться от родильной горячки. Оттого ещё страшнее Эймме было думать о том, что в грядущем будущем ей тоже предстояло познать ужас тягости и деторождения. Поэтому ночь после произошедшего она провела в объятиях матери, рыдая ей в грудь и со всей детской наивностью прося лишь об одном: — Я больше не хочу сестрёнку! Мне хватит и братьев, больше никого не надо! Поэтому не оставляй меня, как тётя Лейна, пожалуйста… Матушка шептала ей ласковые слова на ухо, гладила по голове и безмолвно глотала предательские слёзы. Но ничего не обещала, лишь осыпала лицо поцелуями, чем повергала дочь в ещё большее отчаяние. Произошедшая трагедия оказала на Эймму столь ужасающее впечатление, что обычно крепкое здоровье её вдруг подкосилось. А потому все дни вплоть до похорон она провела в постели, сражаясь с внезапно поразившим тело недугом. Мир перед глазами плыл, сокрытый молочным туманом, и казался ненастоящим, искусственным. В горячке ей часто снились сны, страшные и искривлённые, неправдоподобно жестокие. В них она видела тётю и своего отца. Они стояли в море, босые и бледные, словно призраки из страшных сказок, и протягивали к ней изъеденные гнилью и солью руки. Из чрева Лейны выглядывала жуткая маленькая голова, которая поедала тело собственной матери, а Лейнор вынимал из своего тела окровавленные ножи и бросал их в бушующие волны. Но они вновь и вновь появлялись там, истязая его грудь раз за разом… Эймма окончательно оправилась от лихорадки в день прощания. Впервые за долгое время поднявшись с постели, она заглянула в окно и увидела плывущие к ним корабли с королевскими стягами. А ещё драконов, стремительно приближающихся к Дрифтмарку. Золотая чешуя одного из них, сверкавшая в лучах рассветного солнца, отчего-то показалась ей смутно знакомой.