Part IV. Golden Prince and Rebellious Princess.
Эйгон Таргариен
Солнечный Огонь предостерегающе распахнул пасть, когда бдительные смотрители, обитавшие в стенах Высокого Прилива, звякнули неподалёку тяжёлыми цепями в твёрдом намерении вновь заковать его, как дворовую собаку. За два минувших года он сильно вырос и окреп благодаря частым полётам — Эйгон старался изо всех сил сделать так, чтобы его верный друг, с которым он делил одну колыбель, не чувствовал себя одиноким во тьме подземелий. Невзирая на гневливое раздражение матери, он продолжал сбегать от придирчивого надзора своих наставников и учителей, не в силах более выносить их сварливые сетования, и находил покой подле дракона, которого в стенах Драконьей Ямы нарекли прекраснейшим из когда-либо живущих. Эйгон лопался от гордости, внимая этой похвале, и красовался как мог, проносясь прямо над крышами столичных домов и заставляя горожан с ужасом и восхищением поднимать глаза к небесам. Таить подобную красоту в тени драконьей обители казалось ему худшим святотатством из всех возможных. Но, несмотря на частые полёты, Солнечный Огонь с каждым разом желал ещё и ещё, стремился навсегда избавиться от оков и узких стен, которые сдавливали его могучие крылья и вынуждали клонить гордую голову к земле. Поэтому один только звон цепей приводил его в неистовый ужас и гнев. И, будь у Эйгона чуть больше свободы в словах и действиях, он ни за что не позволил бы надеть кандалы на золотую шею, сжёг бы каждого, кто приблизился к ним с этим намерением. Но, к сожалению, первый принц Семи Королевств был скован обязательствами и своим положением ровно также, как и его дракон. Невольные пленники в стенах собственного дома, запертые под замком из чужих амбиций и алчных желаний. — Lykirī, — ласково шепнул ему Эйгон и припал щекой к горячей чешуе. От драконьего тела пахло огнём, терпким дымом и солёным ветром, сопровождавшим их по пути в Дрифтмарк. — Я знаю, что цепи — это не то, чего ты желаешь. Но я не могу позволить тебе свободно разорять местные отары и пугать рыбаков, дружище. Ответом на эти слова стал недовольный рёв, распугавший драконоблюстителей, которые с настороженностью наблюдали за ними, не осмеливаясь вмешиваться, пока им не дозволят. Эйгон, пребывающий с самого утра в дурном расположении духа и страдающий головными болями после испитого прошлым вечером вина, охотно приказал бы Солнечному Огню спалить их всех забавы ради. Просто чтобы взглянуть на то, как тлела и чернела человеческая плоть. Видят Боги, он не стал бы каяться ни перед одним из них за этот ужасный грех. Но прежде, чем королевская чета с преувеличенной помпезностью покинула столицу, матушка успела отвесить ему звонкую пощёчину, обнаружив опустевший кувшин подле постели, и со всей присущей ей строгостью велела быть сдержанным во время похорон леди Лейны и блюсти приличия. Дед же, ставший невольным свидетелем столь неприглядной сцены, опасно сощурил зелёные глаза, встряхнул его, точно тряпичную куклу, и прошипел так, как могла шипеть лишь змея: «Веди себя, как подобает старшему сыну короля и его наследнику. Не смей ударить в грязь лицом в присутствии стольких лордов и особенно — в присутствии принцессы Рейниры! Ты в своём хмельном угаре забудешь об этом наутро, но она, будь уверен, этого не забудет ни тебе, ни нашей семье». Эйгон кивнул в ответ на эти слова нарочито послушно, не желая гневить его ещё пуще, и с неудовольствием вспомнил надменное лицо старшей единокровной сестрицы. А вместе с ним — нелепое платье с жемчугами и горящие восторгом бирюзовые глаза. — Rȳbās, — сказал Эйгон прежде, чем позволил смотрителям подойти к его дракону. И добавил с едкой насмешливостью, обращаясь к ним: — Будьте с ним вежливы. Он не любит грубость. Солнечный Огонь раздражённо рявкнул и едва не откусил голову одному из драконоблюстителей, рискнувшему подойти слишком близко, но, вопреки яростному негодованию, позволил-таки облачить свою шею в цепи. Эйгон мысленно пообещал себе навестить его так скоро, как только представится возможность, и взглянул на приближающуюся к ним Хелейну. Она, облетев одну из дворцовых башен, опустила Пламенную Мечту на землю и едва не раздавила по случайности нескольких зазевавшихся смотрителей внушительным драконьим брюхом. Ветер растрепал светлые волосы сестры, отчего они сделались похожи на взъерошенные облака. Матушка, несомненно, отругает её за неприличествующую леди небрежность, как только увидит. Однако круглое личико Хелейны, несмотря ни на что, сияло от воодушевления и румянца, растекающегося по пухлым щекам. Она выскочила из седла, пылко поцеловала свою драконицу в морду и устремилась к нему бодрым пружинящим шагом. — У тебя такой вид, братец, будто сегодня мы собрались на твои похороны, — сказала Хелейна с тенью ненавязчивой весёлости. Она старалась блюсти приличия и держать траур, несмотря на то, что с леди Лейной её связывала лишь капля родственной крови. — Не стоило вчера пить так много вина… Не стоит пить его в принципе. — Лучше молчи, Хелейна. Ты двигаешь губами, но я слышу голос матушки, — раздражённо откликнулся Эйгон и поморщился от боли, вонзившейся ему в висок проржавевшим гвоздём. В небе она ненадолго покинула его, подарив сладостное ощущение лёгкости и свободы, но стоило лишь ступить на землю, как вернулась вновь с новой силой. — Хватит с меня нравоучений, сестрица. Их и без того слишком много в моей жизни. Она склонила голову к плечу, не сводя с него задумчивого взгляда, но смолчала, лишь поправила своё тёмное платье, предназначенное для полётов. Эйгон знал, что матушка когда-то давно, ещё до рождения Эйммы Веларион, желала обвенчать их с Хелейной по древнему валирийскому обычаю, чтобы сохранить чистоту драконьей крови. И он, признаться честно, впервые был рад тому, что отец обещал ему руку маленькой племянницы вместо сестры. Хелейна отнюдь не была дурнушкой, у него язык бы не повернулся сказать нечто подобное. Пусть она не переняла в полной мере всю красоту Древней Валирии и не слыла прелестнейшей девой Семи Королевств, но в свои одиннадцать лет сделалась на диво приятной и миловидной девицей, умевшей удивительным образом располагать к себе людей. Её любила мать, любили младшие братья, до безумия обожал дед, и даже отец, обычно отстранённо взирающий на них со стороны, проявлял к ней больше участия, чем ко всем своим сыновьям вместе взятым. Однако в качестве законной супруги Эйгон сестру и представлять не смел. Девицы, подобные Хелейне, заслуживали галантного рыцаря в сияющих доспехах с венцом из благочестия на челе, а не порочного и пьяного брата, страдающего от извечного похмелья. Кроме этого, он явственно видел полыхающий взгляд Эймонда, устремлённый в её сторону. В день, когда Хелейна расцветёт, как невеста и жена, матушка охотно толкнёт их обоих под венец. На радость младшему брату. Впрочем, сам Эйгон не считал его лучшим кандидатом, потому что Эймонд от образа галантного рыцаря был ещё более далёк, чем он сам. — Эймма наверняка уже здесь. Не желаешь повидать свою невесту? — проронила вдруг Хелейна, нарушив зыбкую тишину, разлившуюся меж ними. — Что? — в непонимании переспросил Эйгон и поднял взгляд. Тусклое солнце, на мгновение показавшееся из-за завесы дымных туч, позолотило белые волосы сестры. Она, прищурив светло-сиреневые глаза, взглянула на него с примесью лукавого любопытства и сказала: — Наша маленькая племянница Эймма. Она потеряла родную тётю. Ей наверняка потребуется твоя поддержка, братец. — У неё две кузины, три брата и, как говорят, целых два отца. Думаешь, ей и правда нужна моя поддержка? — насмешливо отозвался Эйгон, вспомнив слухи, гулявшие вокруг происхождения младших сыновей принцессы Рейниры. Ему не терпелось увидеть их лично, чтобы сравнить — действительно ли юные Веларионы являли собой точную копию сира Харвина Костолома. Или же то были лишь ничем неподкреплённые сплетни. — Да и наша очаровательная единокровная сестрица скорее перегрызёт мне горло, чем подпустит к своей ненаглядной дочурке. Воспоминания о Рейнире Таргариен следовали за именем его маленькой невесты неотступно, подобно тени, увивающейся за солнцем. Два года минуло с тех пор, как наследница железного трона перебралась в свою резиденцию на Драконьем Камне, сбежав от настойчивого гнёта королевы Алисенты и забрав с собой всех детей. Но в день похорон близкой родственницы со стороны мужа она, скованная этикетом и приличиями, обязана была быть здесь. Эйгон, вопреки своей шутовской натуре, ставшей ему бронёй, не любил лгать о чаяниях, таившихся в глубинах его сердца, а потому признавался себе с поразительной честностью — грядущую встречу со своей наречённой он ждал с искренним юношеским любопытством. В их последний день, проведённый вместе, она была совсем крохой, бестолковой и навязчивой, способной только бежать за ним следом, шелестя полами кружевного платья. Но теперь, после пятых именин, из неё мог бы получиться куда более занимательный собеседник. — Она не столь плоха, как ты думаешь, — робко высказалась Хелейна, задумчиво переминаясь с ноги на ногу. Её, в отличие от остальных отпрысков королевы Алисенты, Рейнира в какой-то своей искажённой манере любила. Пусть и не столь сильно, как любила бы, будь она ей полнокровной сестрой. — Я могу поговорить с ней. Вам следует встретиться и… — В Пекло, — бросил он с раздражением, потеряв остатки всякого терпения. — Говорить мне с ней не о чем. Поэтому повидайся с нашей шлюховатой сестрицей сама, если так желаешь. А я воздержусь. Хелейна, насупив брови и сделавшись удивительно похожей на матушку, хотела осудить его за столь невежественные слова, но замолкла, когда навстречу к ним вышли рыцари, облачённые в цвета Веларионов. Они, поприветствовав принца и принцессу со сдержанным почтением и опасливо глянув в сторону закованных в цепи драконов, сопроводили их в обитель Морского Змея. Дворцовые стены, сделанные из тусклого светлого камня, под гнётом заполонивших небо туч казались ему дымно-серыми, точно, следуя примеру своих хозяев, набросили на себя в знак скорби траурную вуаль. Со стороны моря до них донёсся прохладный ветер, предвещавший скорый шторм, и Эйгон зябко повёл плечами, желая поскорее оказаться в тёплых стенах отведённой ему опочивальни. Парадный зал Высокого Прилива, исполненный печали и горечи, тихо шелестел голосами гостей, ожидавших момента прощания. Среди них, в числе вестеросских лордов и леди, он заметил господ из Пентоса, о происхождении которых говорили их яркие крашенные бороды. Видимо, за годы странствий по Эссосу вместе со своим мужем, леди Лейна обзавелась множеством неожиданных знакомств. Они переговаривались взглядами и дрожащим шёпотом, который напоминал ему шорох листвы в дворцовой богороще, точно боялись потревожить покой умершей своими громкими голосами. Матушка встретила их одна, без отца. Он, давно мучимый недугом, нуждался в отдыхе после столь длительного плавания, а потому, выразив соболезнования лорду Корлису и леди Рейнис, пребывал в своих покоях в ожидании начала. Пятилетний Дейрон жался к материнской юбке, с интересом поглядывая вокруг, а Эймонд, всё ещё бледный из-за пережитой морской болезни, глянул на него с нескрываемым упрёком, поджимая тонкие губы. — Выглядишь так, будто пил дни и ночи напролёт, — прошипел он с раздражением, поравнявшись с братом. — Когда ты научишься держать себя в руках? — Когда ты научишься держаться от меня подальше, драконья отрыжка, — процедил Эйгон и незаметно для окружающих оттолкнул младшего принца плечом. В свои тринадцать он сделался значительно выше Эймонда и потому мог смотреть на него свысока, не скрывая пренебрежения и злорадства. — Или тогда, когда ты обзаведёшься своим драконом. Учти, братец, от матери я подобные нотации стерплю, но свои замечания можешь засунуть себе в… — Эйгон, прикрой рот. Тебя слышно громче, чем требуется, — шикнула на него королева Алисента, пронзив их обоих взглядом острым, как валирийская сталь. Она обняла Хелейну за плечи и, кивнув служанкам, повелела отвести принцессу в её покои и приодеть перед грядущей церемонией прощания. А после обратила серьёзный взор на своих сыновей: — Вы оба сейчас приведёте себя в порядок, затем спустись сюда и вместе со всеми будете ожидать начала церемонии. Меня утомляет напоминать вам каждый раз о том, как наследникам короля полагается себя вести. Вы — принцы из дома Таргариен. Не забывайте этого. Она вдруг обернулась к Эйгону с выражением взыскательной строгости на прелестном лице и, схватив его за локоть цепкими тонкими пальцами, сказала с нарочитым равнодушием, в котором он уловил тщательно сокрытую угрозу: — Боги мне свидетели, сын мой, но если сегодня я увижу в твоей руке кубок с вином, то, обещаю, до конца этого года ты будешь пить лишь подогретое молоко, — она помолчала с мгновение и, нахмурив изящные брови, жестоко припечатала: — И дракона своего не увидишь столько же. Ты понял меня? — Конечно, матушка, — отозвался Эйгон, ощутив тревогу, взыгравшую под кожей. Отказаться от вина на несколько вечеров гораздо проще, чем отказаться от Солнечного Огня и его тёплой спины на столь долгий срок. Без полётов они оба завянут от одиночества и тоски друг по другу. — Я буду вести себя подобающе. Обещаю. — Отрадно это слышать. С этими словами они на некоторое время распрощались. В покоях Высокого Прилива, отведённых старшему сыну короля, было тепло и уютно, как под драконьим крылом, а разожжённый очаг сочился пламенем, рассыпаясь дрожащими тенями по расстеленным на полу коврам. Льющийся сквозь окна сумрачный полумрак, изредка прорезаемый отсветами блеклого прохладного солнца, навевал на Эйгона сонливость. Он, мучимый головной болью, охотно провёл бы в постели остаток дня, не выказывая интереса ни к похоронам, ни к смерти женщины, с которой виделся единожды в жизни. Однако настойчивые слуги, приставленные бдительной матушкой, не позволили ему предаться праздной лености. Его облачили в чёрные траурные одеяния с вышитым на спине трёхглавым драконом, набросили сверху плащ и расчесали длинные серебристые волосы, которые в последнее время столь сильно ему опостылели, что Эйгону совершенно искренне хотелось их состричь. Он бы охотно взялся за ножницы, будь они у него под рукой. Они вновь спустились к собравшимся гостям, когда септон подобно белому призраку выскользнул за дверь дворцовой септы, где покоилась мёртвая леди Лейна. Сперва оттуда показался тяжёлый саркофаг из светлого камня, на которым был высечен умиротворённый женский лик, а следом за ним — супружеская чета Веларионов. Белое лицо принцессы Рейнис, сокрытое под чёрной полупрозрачной вуалью, застыло недвижимым камнем, непроницаемым и пустым. Смерть единственной горячо любимой дочери подкосила её, окрасила иссиня-чёрные баратеоновские волосы первой сединой и состарила сразу на десяток лет. Но Почти Королева шла ровно, держала спину так, словно несла на голове целую стопку тяжёлых фолиантов, и лишь пальцы, до боли впивающиеся в локоть мужа, выдавали её тоску, разъедающую сердце морской солью. Корлис Веларион, в противовес ей, выглядел совершенно потерянным. Он взирал на каменный гроб, где покоилось безжизненное тело его дочери, влажными и до странного удивлёнными глазами, прижимал жену ближе к себе, но, казалось, сам пытался найти в ней опору. Деймон Таргариен неотступно следовал за скорбящими родителями, но Эйгон не видел в его лице ничего, что свидетельствовало бы о горькой тоске вдовца. Порочный дядюшка выглядел совершенно обыкновенно: вычищенная тёмная одежда без единой складочки, аккуратно собранные серебристые волосы, Тёмная Сестра, верно покачивающаяся на поясе, и бесстрастные аметистовые глаза, с мрачной и злой насмешливостью взирающие на столпившихся гостей. Он всю жизнь бросал громкий вызов общественности и приличиям, пренебрегая ими с искусностью виртуоза, и не изменял себе даже в столь скорбный день. Но Эйгон мог поклясться на крови, что видел тень Неведомого, скользящую за Деймоном след в след. Его четырёхгодовалые дочери, Бейла и Рейна, семенили рядом, путаясь под ногами отца и хватаясь за его пальцы, протянутые к ним. Кузины были похожи друг на друга, точно капельки воды, но тот, кто знал их достаточно хорошо, мог без труда отличить одну от второй. Эйгон же видел обеих единожды в жизни, когда родители привели их впервые ко двору, а потому для него лица близняшек казались совершенно одинаковыми. — Бедные дети, — проронила матушка тихо и отвела взгляд, опустив его на светлую голову Хелейны. Тонкие пальцы, украшенные кольцами с изумрудами, ласково скользнули вдоль девичьего плеча в сдержанном, но трепетном объятии. Однажды бремя деторождения неминуемо настигнет её любимую дочь, как настигало любую иную женщину, и осознание этого страшило королеву до безумия. — Пусть Матерь будет милостива… Пока траурное шествие медленно продвигалось к выходу, он скользнул взглядом вдоль безликой толпы, желая отыскать в ней отблеск бирюзовых глаз. Однако увидел лишь хмурое лицо Рейниры Таргариен, взирающее на него с раздражением, которое она не таила и не прятала, бросая его с открытой непочтительностью, как делала всегда. Последняя тягость испортила её прежде точёную фигуру, и даже роскошное чёрное платье, усыпанное рубинами, более не скрывало эту прискорбную потерю. Однако никакие годы не могли украсть у старшей сестры того жгучего пылкого нрава, который в своё время, судя по недовольным рассказам матери, пленял многих мужчин. За её спиной белыми змеями вились косы, сплетённые на манер Висеньи, и Эйгон, чувствуя неожиданную ярость, скривил губы в презрительной улыбке. Когда его нарекли в честь Завоевателя, он даже не намеревался посягать на славу и наследие великого предка, потому что никогда не был столь глуп и горд. Но тщеславие старшей сестрицы и впрямь не ведало границ. У неё не было ни меча Завоевательницы, ни имени Завоевательницы, лишь громкий титул, подаренный отцом, слепым от любви к своему первому чаду, но она продолжала старательно подражать во всём королеве Висенье, воительнице, не знавшей себе равных. И, глядя на Рейниру Таргариен сейчас, располневшую и утратившую былую красоту, он, с малолетства обучавшийся фехтованию, не мог сдержать едкого смеха, рвущегося из глубин обиженной души. Да она своими холёными белыми ручками и кинжал бы не удержала! — Глянь на них, — вдруг шепнул ему зловещим голосом Эймонд. — Стронговские выродки… Эйгон опустил взгляд, с вкрадчивым любопытством оглядывая трёх мальчишек, прижимающихся к материнской юбке. У каждого — копна чёрных кудрявых волос на голове, курносое лицо, в котором нельзя было приметить ни следа валирийской красоты, и карие глаза, тёмные, как древесная кора. Его губы дрогнули в торжествующей улыбке от осознания того, что каждая из сплетен, перетекающих из уст в уста в стенах Красного Замка, оказалась самой настоящей правдой. Стронговский выводок, не иначе. Если даже им, детям, было очевидно столь разительное сходство сыновей принцессы с сиром Харвином Стронгом, то о чём же думали взрослые, воочию созерцающие подобную наглость… — Хороша же наша будущая королева, — неожиданно громким шёпотом отозвался Эйгон, но, поймав предупреждающий взгляд матери, поспешил умолкнуть. Его интерес к мальчикам Стронгам пропал в тот же миг, когда Эйгон осознал, что не видел среди детей принцессы Рейниры серебряных волос её единственной дочери. Эйммы Веларион нигде не было: ни под боком у матери, ни подле сира Лейнора, который взирал на гроб сестры пьяным и застывшим взглядом, ни в толпе разномастных гостей. Неясная тревога, лёгкая, как прикосновение мотылька, охватила его сердце. Но когда гости Высокого Прилива стали медленно покидать чертог, ему не оставалось ничего, кроме как покинуть замок вместе с ними. Ледяной ветер обдал его тело зыбкой дрожью, стоило им ступить на каменистую возвышенность, под которой клубились встревоженные и потемневшие воды. Море свирепствовало, готовясь распахнуть объятия для своей почившей дочери. У Веларионов, как у любого по-настоящему древнего рода, были свои похоронные обычаи. Пока Таргариены, их ближайшие сюзерены и родичи, парили в облаках на спинах своих драконов и смерть встречали в огне, они проводили в море большую часть своей жизни и после смерти уходили в него же. Лейна Веларион была драконьей всадницей, Таргариеном по матери и мужу, но для своей семьи навсегда осталась Веларион, девой, рождённой из соли и морской пены. Потому покой свой ей надлежало обрести там же. Эйгон не вслушивался в исполненную нарочитым пафосом речь сира Веймонда Велариона, которому надлежало произнести прощальные слова над телом леди Лейны. Высокий валирийский, звучавший с уст старшего племянника лорда Корлиса, казался ему корявым и косноязыким, лишённым своей мелодичной стройности и красоты. Он говорил о чистоте крови, говорил об их древней великой истории, о знатном происхождении, что уходило корнями во времена расцвета Древней Валирии, говорил обо всём на свете бесконечно долго… И не упустил возможности открыто, при всех собравшихся гостях, обратить свой надменный, горящий негодованием взор на темноволосых Веларионов, жавшихся к материнской юбке. «Īlva ānogar iksis vok», — молвили его губы. «Pōja ānogar iksis vaogenka», — в ярости твердили его глаза. Эймонд, стоявший рядом, не сдержал язвительной усмешки, уловив суть этих слов, брошенных с тщательно подавляемой злостью. Мать же лишь понимающе отвернула лицо, словно не желала даже смотреть в сторону стронговских бастардов, которые по ужасному стечению обстоятельств носили фамилию «Веларион». — Из моря мы вышли, — торжественно молвил сир Веймонд на общем языке, вновь напустив на себя вид скорбный и опечаленный. Тяжёлый каменный саркофаг за его спиной, подталкиваемый крепкими руками носильщиков, рухнул в штормовые воды, подняв ворох солёных капель. Потревоженные людьми чайки взмыли в небо. — И в море вернёмся. Хелейна, стоявшая у его правого плеча, поёжилась от холода, пробравшего её до костей, Дейрон с трудом подавил назойливый чих. Эйгон с нетерпением ожидал окончания этой бессмысленной церемонии, не имея более ни сил, ни желания удерживать маску лживой участливости на своём лице. Таргариены, как и их драконы, не любят прохладу и ледяной ветер, им по душе тепло и пламя разожжённой жаровни под боком. Поэтому стоило торжественной части лишь приблизиться к своему закономерному итогу, как он спешно удалился в замок, невзирая на осуждающий взгляд матери, буравящий спину. Его послушания на сегодняшний день было более, чем достаточно. В Высоком Приливе, тем временем, поминальные столы ломились от самых разнообразных кушаний: варёные крабы с чесноком под сладким соусом, запечённые с мёдом куропатки, огромные жаренные креветки… Даже у Эйгона, привычного к роскошным пиршествам, невольно разбегались глаза от подобного многообразия. Морской Змей жил на широкую ногу и похороны единственной дочери отмечал так, чтобы показать свою безмерную всепоглощающую любовь к ней. Все они собрались в Чертоге Девяти, достаточно просторном, чтобы вместить столь поразительное количество гостей. Здесь же хранились и бесчисленные сокровища, свезённые Корлисом Веларионом с разных уголков мира. Высокая нефритовая ваза тонкой ручной работы явно была приобретена в И Ти, а яркие настенные ковры, изображавшие замысловатые сюжеты и лица, вероятнее всего, имели мирийское происхождение. Заприметив на одном из постаментов причудливый тирошийский шлем, сделанный в форме птичьей головы, он не удержался и протянул к нему руку, но Эймонд пресёк его попытку, без тени сомнений ударив прямо по пальцам. — Не позорься и веди себя прилично, — сказал он тихо и указал в сторону Плавникового трона, на котором восседала чета Веларионов. — Пришла твоя очередь. Иди, вырази свои соболезнования. — Шёл бы первым, раз так хочется, — фыркнул Эйгон в ответ. — Будь на то моя воля, я во всём был бы первым, — отозвался Эймонд и, вновь окинув его придирчивым взглядом, поморщился, будто бы в отвращении. — Иди уже, не заставляй их ждать. Эйгон проглотил ругательства, застрявшие в горле, и покорно ступил вперёд, краем глаза замечая в толпе бледное лицо старшей сестры. Рейнира Таргариен мазнула по нему незаинтересованным, хмурым взглядом и вновь скрылась за спинами бесчисленных лордов и леди, выглядя явно чем-то обеспокоенной. Эйгон, поморщившись, отвернулся, предпочитая отвечать равнодушием на её откровенное пренебрежение, и предстал перед Плавниковым троном. Глаза лорда Корлиса и леди Рейнис обратились к нему с прохладным ожиданием. Они, скованные горем, напоминали недвижимые статуи, вросшие в собственные престолы намертво. — Милорд, миледи, — обратился к ним Эйгон и склонил голову с видом самым участливым, какой только мог продемонстрировать. В лицемерии ему было далеко до искусности матери и деда, но кое-какие из их уроков он всё же усвоил. — Я искренне сочувствую вашей утрате. Леди Лейна была прекрасной женщиной… — Не стоит так стараться, мальчик, — хлёстко прервала его принцесса Рейнис и испустила утомлённый вздох. Сквозь прозрачную чёрную вуаль, спадающую ей на лицо, он с трудом разглядел фиалковые глаза, сделавшиеся серыми из-за тоски и горечи. — Ты не знал мою дочь и дня, чтобы судить о том, была ли она прекрасной женщиной. Клянусь, Корлис, я более не могу это слушать… Они все твердят одно и то же! — Перестань, Рейнис, так положено, — прервал её зарождающееся негодование Морской Змей. Голос его скрипел, будто бы треснувший лёд на воде. — Благодарю за твоё участие, принц Эйгон. Это важно для нас. Эйгон сконфуженно кивнул, без труда распознав ложь в словах лорда Дрифтмарка, и с настороженным интересом глянул в сторону напряжённой принцессы Рейнис, пальцы которой дрожали, точно в ознобе. Потеря любимой дочери ощутимо подкосила её, и как бы отчаянно она не пыталась показать обратное, вся та бравада и демонстративная отчуждённость сыпались прахом под натиском горя. Почувствовав себя лишним в обществе скорбящей четы Веларионов, Эйгон решительно вознамерился откланяться, не желая смущать ни их, ни себя. Он не пренебрёг правилами вежливости и не подвёл матушку, а потому не имел ни малейшего желания продолжать свою лицемерную игру. Но тень Рейниры, пронёсшаяся вдруг мимо него, обдала лицо прохладой шёлка. Единокровная сестра, оставив его существование без внимания, склонилась к Рейнис и шепнула срывающимся от волнения голосом, который звучал громче, чем требовалось: — Я нигде не могу найти Эймму. Септа Биргит отлучилась по её просьбе на кухню, а когда пришла — она уже исчезла!.. — Как она просочилась мимо прислуги? — поражённо спросила леди Рейнис, и впервые за сегодняшний день на её лице промелькнула тень тревоги. — Это ведь Эймма, — обречённо проронила Рейнира, стискивая кольца на своих подрагивающих пальцах. В лавандовых глазах принцессы Драконьего Камня стояли слёзы, и Эйгон мог поклясться, что впервые видел, как она плакала. — Я велела ей быть в постели и не покидать покои, боялась, что лихорадка может вернуться… Лорд Корлис поднялся с Плавникового трона и жестом подозвал к себе рыцарей. Леди Рейнис, окончательно растерянная и сбитая с толку, хотела самолично броситься на поиски пропавшей внучки, но супруг остановил её, с настойчивой нежностью опустив ладонь на узкое женское плечо. — Не стоит так переживать, любовь моя, — проронил лорд Корлис, усилием воли удерживая маску безмятежной бесстрастности на своём лице. — Эймма сбегает уже не в первый раз. Скоро её найдут и вернут, а ты лучше удели своё внимание Бейле и Рейне. Они тоскуют без матери. Рейнис Таргариен устало вздохнула и, кивнув мужу напоследок, спешно удалилась к близняшкам, которые отчаянно жались друг к другу и глотали слёзы, солёные, как те воды, в которых погребли их преждевременно погибшую мать. Эйгон, поймав на себе гневный и уничижительный взгляд единокровной сестрицы, ответил ей нарочито любезной улыбкой и предпочёл скрыться в толпе гостей. Упоминание Эйммы Веларион невольно взбудоражило его душу — оказалось, причина отсутствия крылась в поразившей её лихорадке. Неподалёку от него мелькнули белокурые головы Эймонда и Хелейны. Они вели увлечённый разговор и с интересом пробовали блюда, явно не скучая по компании старшего брата. Мать же была занята обществом лордов, которые, точно мухи, слетевшиеся на запах еды, облепили её со всех сторон. Эйгон уповал на то, что о его исчезновении им станет известно не скоро. Он прихватил со стола серебряный кубок, украшенный замысловатой резьбой, и, не глядя, плеснул в него первое, что попалось под руку. Сладковатый запах янтарного вина с Летних островов, пощекотавший кончик его носа, стал приятной неожиданностью. Эйгон вновь бросил пристальный взгляд на мать, которая всё ещё не обращала на своего старшего сына ни малейшего внимания, и, ухмыльнувшись, поспешил выскользнуть прочь из Чертога Девяти. Он вовсе не намеревался потакать своей дурной привычке, лишь безропотно повиновался велению судьбы. Семеро ему свидетели, Эйгон совершенно точно не искал на поминальном столе кувшин с вином… Да и цели напиваться не имел. Одного кубка достаточно, чтобы слегка смочить губы, но не лишить его последних остатков разума. По коридорам Высокого Прилива тенями скользила прислуга, подносящая новые блюда к столу и уносящая испачканную и опустевшую посуду, и бдительные рыцари, призванные найти маленькую принцессу. Эйгон, набросив на себя личину наивного бездельника, из праздного интереса слонявшегося по владениям Морского Змея, тайком посматривал в сторону тёмных углов в поисках знакомой белокурой макушки. Обитель Веларионов была втрое меньше родного Красного Замка, но в сотню раз запутаннее. Он плутал по хитросплетениям галерей, минуя балконы и вычурные мраморные балюстрады, пока путь не привёл его к дворцовой септе, за дверьми которой сияли золотистыми огоньками зажжённые свечи. Неясное чувство тянуло его туда, и Эйгон, повинуясь ему, тихо скользнул внутрь. Лики Семерых, безмолвные и суровые в своём каменном величии, воззрились на него с молчаливым неодобрением, но он предпочёл оставить их возражения без ответа. Подвесные позолоченные лампады мерно покачивались, разгоняя темноту и оставляя за собой пылающий след, похожий на хвост падающей звезды. В благословенной тишине септы не было слышно даже дыхания. «С чего бы моей племяннице прятаться здесь от собственной матери? Какой в этом смысл?», — разумно предположил он, мазнув взглядом по суровому лику Воина. Не приметив ничего любопытного, Эйгон удручённо вздохнул, смочил губы вином и развернулся, намереваясь покинуть стены святилища. Но внимание его вдруг привлекло нечто светлое, виднеющееся из-под громоздкого каменного стола, на котором высилось множество восковых свечей. Он недоумённо моргнул, потёр глаза и вновь вгляделся в очертания маленьких девичьих туфелек, которые, точно уколовшись о чужой взор, резво скользнули обратно, скрываясь во мраке. Но Эйгон определённо был недостаточно пьян для того, чтобы списать нечто подобное на плод своего непомерного воображения. Поэтому он, ведомый любопытством, опустился на пол и заглянул под стол. Оттуда на него воззрились яркие бирюзовые глаза, сочащиеся страхом и тревогой. Точно такие же, как и два года назад. Эймма, не теряя времени даром, бросилась в сторону, но Эйгон, не оставляя ей возможности сбежать, схватился пальцами за тоненькую тёплую лодыжку и рывком потянул на себя. Маленькая принцесса, сдавленно взвизгнув, выскользнула из своего импровизированного укрытия, невзирая на яростное сопротивление. — Нет! Пусти меня, пусти! Я никуда не пойду, не пойду! — Какая неожиданная и приятная встреча! — с лукавой насмешливостью пропел Эйгон, разглядывая её пышущие гневом глаза и растрёпанные серебряные волосы. Губы его дрогнули в едва сдерживаемом смехе. — Значит, ты всё это время пряталась в септе… — Ты вообще кто такой?! — гневно донеслось ему в ответ. Эймма, взбрыкнув ногами, скинула с себя его пальцы и, пыхтя от напряжения, поднялась с пола. На ней было незамысловатое домашнее платье, явно непригодное для торжественных поводов, и лёгкие туфельки. Видимо, его наречённая сбежала из своих покоев в том, в чём пришлось, не заботясь о своей репутации в глазах собравшихся высокородных гостей. — Я сейчас позову рыцарей и тебя накажут за подобное неуважение! Моя мать — будущая королева!.. — Не тех ли рыцарей, которые сейчас рыщут по всему Высокому Приливу в поисках маленькой принцессы Веларион? — с насмешливой улыбкой откликнулся Эйгон, приятно впечатлённый долгожданной встречей со своей наречённой. Неожиданное веселье, разогнавшее сумрак былых тревог, распирало его грудь. — Ну ты кричи громче, племянница. Я уверен, они совсем скоро нагрянут и сюда. Настороженность сковало её уста молчанием, и Эймма, насупив брови и опустив горделиво вздёрнутые плечи, воззрилась на него с подозрением и опаской. Два минувших года отразились на лице его маленькой невесты тенью грядущего взросления. Она всё ещё являла собой ребёнка, забавного и очаровательного в своей трогательной невинности, но бирюзовые глаза теперь смотрели осознаннее, пристальнее. От былого обожания не осталось и следа. Эймма Веларион, ходившая за ним хвостиком два года назад, теперь глядела на него, как на чужака, осмелившегося ступить в её укромную обитель. Отпечаток пережитого недуга и тоски остался на лице принцессы мертвенной бледностью, впалыми щеками и потрескавшимися сухими губами. — Ты зовёшь меня «племянницей», — настороженно сказала она. — Ты Эйгон, младший брат моей матушки? Мой… будущий супруг? — Я стану твоим мужем не раньше, чем у тебя пойдёт лунная кровь, — фыркнул Эйгон в ответ, покачивая в ладони кубок с вином и со снисходительной усмешкой созерцая смущённый румянец, разлившийся по девичьему лицу. На мгновение показалось, что он вдохнул крупицу жизни в её истощённое тельце. — И что же моя маленькая племянница делает в септе, пока её матушка носится по всему замку, роняя слёзы? Эймма сконфуженно опустила плечи и уткнула стыдливый взгляд в пол. Только тогда Эйгон заметил маленькую голубую ракушку, которую она всё это время крепко сжимала в пальцах, не отпуская ни на мгновение. Два года назад она подарила ему и всей его семье похожие. Матушка давно избавилась от неё, не имея привычки хранить ненужные безделушки, Эймонд, послушный сын и дурной ребёнок, последовал её примеру. Он же до сих пор хранил свою в небольшой шкатулке, спрятанной в самом укромном уголке его дворцовой опочивальни, подальше от любопытствующих взоров служанок и вездесущей матери. В те редкие моменты, когда тревога охватывала его разум, её золотые переливы дарили ему кратковременное успокоение. — Я извинюсь перед ней. Обязательно извинюсь, — проронила Эймма, шаркнув ногой по полу. — Но она не дала мне проститься с тётей Лейной. Я убеждала её, что со мной всё хорошо, но мама даже слушать не желала! А я ведь только хотела попрощаться! — И ты решила сбежать, чтобы проучить её? — Нет! — пылко вскрикнула она, но поспешила умолкнуть, с опасением поглядывая в сторону дверей, ведущих в дворцовую септу. Бирюзовые глаза маленькой принцессы, поймав отблеск свечей, сверкнули ярко, как драгоценные камни. — Я правда надеялась попрощаться с тётей. Хотела положить к ней в гроб эту ракушку, но не успела. Септа Биргит долго не хотела уходить… Читала мне проповеди вместо того, чтобы позволить заглянуть сюда до того, как тётушку унесут и бросят в море! Но разве многого я просила?! Эймма поморщилась в негодовании, лишь вспомнив о своей надзирательнице, которая наверняка поседела на добрый десяток волос, пытаясь отыскать сбежавшую принцессу. И тут же вновь посерела, сделавшись меньше прежнего, и уткнулась слезящимся взглядом в ракушку. Эйгон ответил ей задумчивым и сконфуженным молчанием, потому что не имел привычки осыпать тоскующих людей сладкими словами, от которых не было никакого прока. Поэтому, заглянув в свой кубок, на дне которого плескались остатки янтарного вина, он безмолвно протянул его своей маленькой невесте. Племянница, смахнув слёзы, с удивлением воззрилась на протянутую к ней чашу, от которой сладко пахло заморскими фруктами и пряностями. Слабая заинтересованность вдруг сменилась настороженностью и опаской. — Это вино? — спросила Эймма, с вкрадчивым любопытством скользнув глазами по лицу своего дяди. Как и любого ребёнка, её влекло неизведанное, но здравый смысл и страх перед возможным наказанием огораживал от всяких поспешных решений. — А иное я бы предлагать и не стал, — насмешливо откликнулся Эйгон и призывно качнул кубком. Тихий всплеск вина в благословенной тишине септы прозвучал громче положенного, точно грех, соблазняющий отдаться в его власть. — Иногда хмель — лучшее средство от всяких бед, племянница. — А мама говорила, что принцессам вредно пить вино. Хмель дурманит рассудок. «А говорила ли тебе мать о том, что принцессам вредно трахаться со своим преданным защитником, будучи замужем за другим мужчиной, и плодить бастардов, прикрывая их покровительством короля?», — со злобой подумал он, потеряв последние крохи благого расположения духа от упоминания старшей сестрицы. Прежде она не вызывала в нём ничего, кроме прохладного равнодушия и отторжения, но чем старше Эйгон становился, тем явственнее осознавал пропасть, разверзнувшуюся между их семьями. Его не интересовали её бастарды, не тревожили все те грязные слухи, гулявшие вокруг бесчисленных похождений единокровной сестрицы, которая, как поговаривали, до Харвина Стронга делила постель с сиром Кристоном Колем и собственным дядей, Деймоном. Покоя Эйгону не давало лишь осознание того, что Эймма Веларион, непорочная и наивная девочка, обещанная ему в жёны, могла перенять от своей сумасшедшей матери ту пылкую ненависть, которую она питала к нему и ко всей его семье. Что мешало Рейнире Таргариен сделать из своей старшей дочери собственное искажённое отражение, слепить из неё орудие мести, призванное обезопасить её драгоценный трон, очистить его от лишних претендентов? Детство Эйммы мимолётно, как мимолётно её трогательное очарование. Лишь за два года жизни на Драконьем Камне маленькая принцесса вычеркнула его со страниц своей памяти, оставив на месте былых воспоминаний лишь стылый пепел. К тринадцати годам она, желаниями матери, могла превратиться в искушённую девицу, которую с ранних лет вскармливали рассказами о том, как ужасны её «зелёные» родичи, живущие по ту сторону Узкого моря, в стенах Красного Замка. И меньше всего на свете Эйгон желал делить своё супружеское ложе с женщиной, которая грезила лишь о том, как бы поглубже всадить нож ему в горло… И ещё меньше он желал того, чтобы этой женщиной была Эймма Веларион. — Моё дело предложить, — фыркнул в ответ Эйгон и одним глотком допил остатки вина. Терпкая фруктовая сладость приятно обожгла горло, но не коснулась его разума. Он оставался кристально трезв, как и обещал матушке. И даже вёл себя более, чем приличествующе своему положению. — Так что же, племянница… не летаешь ещё на своём драконе? Вино тебе не дозволено, так хоть полёты скрашивают твой унылый досуг? — Нет, ещё не летаю, — угрюмо проронила Эймма, ещё пуще помрачнев. — Мама сказала, что Вейлор недостаточно крепок, чтобы поднять меня в небо. А я — слишком мала, чтобы удержаться в седле. — Какая досада, — хмыкнул он, ничуть не удивлённый, но до странного разочарованный её словами. Ему, драконьему всаднику, давно познавшему вкус неба, было непонятно, как можно устоять перед соблазном устремиться ввысь, чувствуя под собой несокрушимую мощь крепкого тела. — А ведь я так долго искал тебе это яйцо… Сбился с ног, пока нашёл подходящее. Эймма в удивлении распахнула глаза, воззрившись на него с таким видом, точно он сказал невообразимую глупость. Эйгон почувствовал жгучее раздражение и едкую обиду, иглами вонзившиеся в его нутро, когда понял, что маленькая племянница даже не знала о том, чьи руки положили драконье яйцо в её колыбель. Принцесса Рейнира, до крайности озлобленная и ревнивая стерва, могла без тени сомнения соврать своей дочери, лишь бы отвадить от неё даже тень будущего мужа. — Разве Вейлора мне подарил не отец? — застенчиво поинтересовалась Эймма, выглядя крайне сконфуженной неожиданно открывшейся истиной. — Мама рассказывала, что то яйцо было из кладки Мелеис, дракона моей бабушки… — Верно, — едко улыбнулся Эйгон, осознавая, что худшие его домыслы в очередной раз оправдались. Однако столь низкий поступок старшей сестры его ничуть не изумил, лишь подбросил поленья в полыхающий костёр ненависти и презрения. — Твоя бабушка прибыла в Красный Замок на своём драконе, когда тебе ещё не было и семи дней. Она оставила Мелеис в стенах Драконьей Ямы, а наутро смотрители нашли подле неё кладку со свежими яйцами. Твоё было белым с бирюзовыми узорами. — Да, у Вейлора белая чешуя и бирюзовые крылья! — рассеянно откликнулась Эймма, не скрывая своего изумления. Взгляд её полыхал непониманием и недоверием, когда она с вкрадчивым вниманием вглядывалась в его нарочито безмятежное лицо. — Но если ты, дядя, и правда были тем, кто положил драконье яйцо в мою колыбель, то почему мама соврала? Эйгон не успел ответить ей, когда за дверью, ведущей в дворцовую септу, вдруг зазвучали громкие шаги рыцарей, призванных отыскать сбежавшую принцессу и вернуть её под бдительный надзор матери. Эймма вздрогнула, воровато огляделась и, не отыскав иного выбора, бросилась обратно под стол, шепнув ему дрогнувшим голосом напоследок: — Не выдавай меня, дядя! Пожалуйста! — и юркнула в темноту, не тронутую отблеском свечей. Он насмешливо улыбнулся, безмолвно принимая правила неожиданной игры, и поднялся с пола, когда безмятежное спокойствие святилища разрушили ворвавшиеся к ним воины в лазурных цветах дома Веларион. Они, звякнув тяжёлыми пластинчатыми доспехами, с удивлением воззрились на него, а Эйгон незаметно сделал шаг в сторону, загораживая притаившуюся племянницу своими длинными ногами и плащом, ниспадавшим со спины. Старший из рыцарей, пятидесятилетний седеющий мужчина с лицом, изъеденным морщинами и морским ветром, вышел вперёд и склонил в вежливом почтении голову, признавая в нём старшего сына короля. — Выше Высочество, просим прощения за то, что прервали ваше уединение, — размеренно произнёс он, а сам тайком скользнул пристальным взглядом вдоль каменных постаментов Семерых, молчаливо созерцавших нарушителей их покоя. — Мы ищем принцессу Эймму по приказу лорда Корлиса. Не видели ли вы её здесь? Слуги доложили, что отсюда звучали подозрительные звуки… — Боюсь разочаровывать вас, сир, но здесь был лишь я, — нарочито опечаленным голосом проронил Эйгон, напуская на себя вид глубокой тоски. Его врождённого лицедейства с избытком хватило для того, чтобы позволить фальшивой слезе скатиться вдоль щеки. — Признаться честно, я в одиночестве оплакивал леди Лейну в стенах септы. Поэтому, полагаю, слуги слышали именно мой голос… Это так ужасно! Столь храбрая и добрая женщина, но покинула нас так преждевременно! Рыцари сконфуженно переглянулись, не ожидая от юного принца столь искренней и пылкой ранимости и неловко потоптались на месте, бряцая доспехами. Эйгон же смахнул со своего лица притворную слезу и отвернулся, точно одно только упоминание о леди Лейне причиняло ему невообразимую боль. И от собственной лжи вмиг сделалось тошно, потому что в отличие от матери и деда она всё ещё давалась ему невообразимым трудом и ощущалась привкусом грязи на языке. — Мы просим прощения за беспокойство, Ваше Высочество, — озадаченно откликнулся старый рыцарь и, переглянувшись с товарищами, указал им в сторону выхода. А после вновь обернулся к нему и, согнувшись в поклоне, добавил: — Не будем более мешать вашему уединению. — Надеюсь, вы вскоре найдёте мою племянницу! Я слышал, принцесса Эймма страшно захворала из-за смерти тётушки, — он опечаленно изогнул брови. — Её поскорее стоит вернуть в тёплые покои. Я беспокоюсь за свою маленькую невесту. Когда дверь в дворцовую септу захлопнулась с тихим стуком, из-под стола донёсся слабый шорох. Эйгон, передёрнув плечами и смахнув с себя бремя притворства, заметил высунувшуюся на свет серебристую голову. Эймма взглянула на него неодобрительным, но необычайно весёлым взглядом и проронила тихо, всё ещё опасаясь того, что её присутствие не осталось незамеченным: — Ну ты и лжец, дядя. — Защищаю свою наречённую как могу, — лукаво пропел Эйгон и отвесил ей шутливый поклон. — Не стоит благодарности, моя принцесса. Эймма Веларион фыркнула и резво подскочила на ноги, с настороженностью прислушиваясь к удаляющимся шагам. Лицо её вдруг скривилось в кашле, и она поспешила прикрыть рот, остерегаясь того, что лишние звуки могли вызвать очередные подозрения со стороны прислуги. Эйгон наблюдал за ней с ленивым интересом, пока в мыслях его, мрачных и вязких, точно смола, настойчиво билась полубезумная идея. Осознание того, что Рейнира Таргариен столь открыто пыталась отвадить от своей дочери любое упоминание о её будущем супруге, отчего-то пробудило в нём яростное раздражение, с которым он никак не мог примириться. Судьба сама столкнула его с племянницей под сенью Семерых, и Эйгон посчитал бы себя страшнейшим грешником, если бы поступил так, как требовали от него приличия. Отдавать Эймму Веларион в руки её сумасшедшей матери он определённо не намеревался. Не раньше, чем у него получится щёлкнуть старшую сестрицу по носу, отомстив за ту поганую ложь, которую исторгали её порочные уста. — Племянница, не желаешь полетать? Эймма воззрилась на него исполненными удивления бирюзовыми глазами. Неловко шаркнув ногой, она, всё ещё робеющая в компании дяди, аккуратно спросила: — А тебе уже позволяют летать? — Разумеется, — насмешливо улыбнулся Эйгон, щуря глаза. — Я прибыл сюда на драконьей спине, как и моя сестра Хелейна. И, в отличие от твоего Вейлора, Солнечному Огню точно хватит сил унести нас обоих. Маленькая племянница насупилась и поджала тонкие губы в явном протесте, однако не осмелилась ничего говорить. В её бирюзовом взоре он увидел сомнения, тревожащие душу наивной принцессы, не ведающей о дрязгах, в которых погрязла её большая семья. Она грезила о небе, как и всякий Таргариен, любила саму мысль о том, чтобы узреть мир с высоты, о которой обычные люди могли лишь мечтать. Но волею строгой и взыскательной матери Эймма Веларион была прикована к земле и могла лишь безмолвно задирать острый подбородок в надежде однажды оказаться среди пушистых облаков, наравне со своими взрослыми родичами. В некоторой степени это даже пробуждало в нём жалость. Но он ведал и иную причину её сомнений. Эйгон был убеждён, что если Рейнира Таргариен и упоминала его в присутствии дочери, то, конечно же, не самыми лестными словами. И это порождало в маленькой принцессе Веларион здравые опасения — действительно ли дядя, бывший когда-то центром её маленького мира, стоил оказываемого ему доверия? — Ну так что, согласна, племянница? Или мне вернуть тебя к матери? Она сконфуженно поморщилась, явственно представив, с каким наказанием ей предстояло столкнуться после возвращения, и вдруг схватилась за полы его одеяний. Прямо как два года назад. — Один полёт, дядя. А после я вернусь к себе, — принцесса виновато потупила взгляд и добавила тихо, будто бы для себя: — И извинюсь, непременно извинюсь… Они чудом покинули септу, минуя бдительных рыцарей, продолжавших свои тщетные поиски. Эймма, знавшая Высокий Прилив вдоль и поперёк, повела его потайными тропами, где практически никогда не сновали слуги. Они вывели их прямиком во внешний двор, где остались скованные цепями королевские драконы. Снаружи, за пределами обогреваемого замка, свирепствовал прохладный ветер, тревожащий тёмные морские волны. Эйгон, почувствовав лёгкую тревогу за хрупкое здоровье своей племянницы, которая была облачена лишь в тонкое домашнее платьице, милостиво пожаловал ей свой утеплённый плащ с трёхглавым драконом на спине. Он бесформенным балахоном обрушился на её узкие плечи, сокрыв собой и серебро валирийских волос, и пышущее недовольством лицо. — Идти не удобно, — шепнула Эймма, поднимая полы накидки, которая волочилась следом за её ногами. — Будешь возмущаться и дальше — отдам тебя матери, маленькая неприятность. Она недовольно насупилась, глянула на него исподлобья, но безропотно и тихо посеменила следом, спотыкаясь на каждом шагу. Оказавшись во внешнем дворе, Эйгон поспешил к Солнечному Огню, который сыто дремал подле разодранной в клочья туши недавно зарезанного барашка и безмятежно зевал во всю ширь клыкастой пасти. Почувствовав запах всадника, дракон заинтересованно поднял голову и нежно-розовые гребни на загривке зашевелились, точно от радости. Он пылко обнял Солнечный Огонь за шею, скользнул пальцами по горячей чешуе и вмиг позабыл о холоде, что буйствовал вокруг них. Рядом с живым воплощением пламени было тепло, как возле разожжённой жаровни. Позади зашевелилась заинтересованная Пламенная Мечта и Сиракс, которая с некоторым негодованием воззрилась на нарушителей её царственного спокойствия. Эймма замерла подле него, с изумлением и восхищением разглядывая матёрого зверя, чья янтарная шкура искрилась и сияла чистейшим золотом. — Я видела его из окна утром! Это твой дракон, дядя? — с искренним детским восторгом спросила она, нетерпеливо подпрыгивая на мёрзнущих ногах. — Он такой большой… Больше Вейлора! — Уверен, однажды и Вейлор станет достаточно крупным, чтобы унести двоих. Но до Солнечного Огня ему далеко, — хвастливо откликнулся Эйгон и схватился за цепи, сковывающие гордую шею его дракона. Смотрители, коих на Дрифтмарке было не столь уж и много, наверняка решили укрыться от непогоды под сводами дворца, посчитав, что никому из юных драконьих всадников не придёт в голову летать в такой ужасающий ветер. И то было им обоим на руку. — Подойди сюда, племянница. Я помогу забраться в седло. Солнечный Огонь встревоженно зашипел, почувствовав запах незнакомого человека, и Эймма воззрилась на него с напряжённым и опасливым любопытством. Но не отступила, потому что драконья кровь, бегущая по её жилам, не велела маленькой принцессе выказывать страх. Они от плоти дракона, рождённые из пепла и огня. Эйгон провёл пальцем по сияющей чешуе, успокаивая пробудившегося от сытой сонливости друга, и аккуратно подсадил свою племянницу, позволяя ей взобраться в седло. Эймма, неловко покачнувшись на дрогнувшей драконьей спине, изо всех сил вцепилась руками в ремни и верёвки, служившие им хлипкой опорой. Он же, бросив ненужные более цепи на землю, забрался следом за ней и, надёжно пристегнув и себя, и напряжённую племянницу, с нетерпением крикнул: — Sōvēs! Дракон, распахнув огромные крылья, отороченные роскошными перламутрово-розовыми перепонками, взмыл в небо, навстречу порывам острого ледяного ветра. Но спине Солнечного Огня было теплее, чем в самых толстых зимних шубах. Эйгон, прижав племянницу ближе к себе, направил их выше, облетая по кругу высокие башни, увенчанные кровлями из чеканного серебра, и устремляясь дальше. Эймма восторженно взвизгнула, когда дракон играючи накренился в сторону, точно красуясь перед редкими зрителями, взиравшими на них с земли. С бескрайней небесной вышины, там, где растекались серые тучи, пропитанные непролитым дождём, Высокий Прилив со всеми его садами и чертогами казался ему почти что игрушечным. Вдали простирались необъятные воды Узкого моря и темнеющая вершина Драконьей Горы, всегда источающая едкий дым. А дальше лежал Эссос, край палящего солнца и древняя колыбель валирийской цивилизации, безвозвратно потерянной в веках. — А он может лететь быстрее? — с озорным блеском в глазах спросила вдруг принцесса, взглянув на него через плечо. Ветер сорвал капюшон с её головы, растрепал белоснежные волосы, не скованные ни косами, ни лентами. — Ты плохо знаешь его, племянница, — ухмыльнулся Эйгон, ощущая, как разливалось нечто тёплое под хитросплетениями рёбер и сухожилий. Былое уныние, преследовавшее его с самого утра, выветрилось, испарилось, точно роса под тёплыми лучами рассветного солнца. И даже гнев суровой матери более не тревожил его сердце. — Aderī! Солнечный Огонь, следуя голосу всадника и велению поводьев, хлопнул крыльями, пронзительно взревел и устремился вниз с невероятной скоростью. Эймма, восторженная и одновременно испуганная видом стремительно приближающейся земли, вцепилась в ремни до побелевших пальцев и звонко вскрикнула, когда дракон вдруг выпрямился и спущенной с тетивы стрелой ринулся вперёд, минуя дворцовые ворота. Спайстаун, раскинувшийся у подножия родового гнезда Веларионов, встретил их запахами пряностей и свежей рыбы. Горожане, заприметившие в небе над ними силуэт незнакомого дракона, с восхищением заулюлюкали и гурьбой высыпали на улицу, привлечённые сиянием золотой чешуи. И даже солнце, с самого утра таившееся за ворохом угрюмых туч, вдруг выглянуло наружу, осветив своим тусклым светом розовые крылья. Они скользили над черепичными крышами домов, пока любопытствующие зеваки с открытыми ртами разглядывали дракона, а дети, вопящие от восторга, бежали за ними, снося друг друга с ног. Солнечный Огонь, вдоволь польщённый людским вниманием, устремился ввысь, в небесные просторы, подальше от земной суеты. — А мы можем подлететь к морю? — дрогнувшим голосом поинтересовалась вдруг Эймма. Во взгляде её вновь мелькнуло что-то болезненное, неуловимо печальное, а пальцы крепче стиснули нежно-голубую ракушку. — Можно ли подлететь к тому месту, где был сброшен гроб тётушки Лейны? Эйгон не ответил, лишь поморщился от воспоминаний о той тягостной атмосфере, что царила в миг прощания, о неприятном голосе Веймонда Велариона и о собственном вынужденном лицемерии. Благое настроение вмиг покинуло его, но он послушно и безропотно направил дракона в сторону пролива, позволяя Солнечному Огню скользить прямо над поверхностью бурлящего моря, крыльями рассыпая повсюду прохладные солёные капли. Там, под толщей пенистых волн, нашла покой Лейна Веларион, всадница Вхагар и супруга Порочного Принца. Для Эйгона её смерть — лишь очередное досадное событие, не встревожившее покой его души, но для Эйммы — подлинная трагедия в масштабах её маленького мира. — Я не успела попрощаться, — проронила его племянница тихо, будто бы обращаясь к себе самой, и бросила ракушку в бушующие солёные воды. Она, почувствовав родную стихию, в тот же миг скрылась в её темнеющем лоне. — Надеюсь, больше тебе не будет больно, тётушка. Эймма, обернувшись к нему, смущённо, но тускло улыбнулась и снова закашлялась. Эйгон с настороженным и вкрадчивым вниманием вгляделся в её румяные щёки и вслушался в шумное, сорванное дыхание. Пока Солнечный Огонь, ведомый приказом всадника, возвращал их к изящным башням Высокого Прилива, он аккуратно тронул лоб своей племянницы и с обеспокоенностью отметил жар, растекающийся под её кожей. Она была горячей, как драконье яйцо, только что вытащенное из кладки. Небольшая проказа, затеянная ради того, чтобы насолить старшей единокровной сестрице, грозилась обернуться настоящей бедой. В первую очередь для его маленькой невесты. На внешнем дворе, где покоились королевские драконы, царило непривычное оживление. Их полёт не мог остаться незамеченным, он понимал это и ожидал часа расплаты одновременно с тревогой и предвкушением. Эйгон с неудовольствием узрел среди лиц собравшихся свою матушку, королеву Алисенту, деда-десницу и гневливые пурпурные глаза Рейниры Таргариен, которая металась из стороны в сторону, не в силах найти себе место. Её лицо было бледно, точно лик самого Неведомого, и в равной степени сочилось ненавистью и страхом. Эйгон совсем не удивится, если эта полубезумная женщина с превеликой радостью бросится бы на него с кулаками, как только он спустится с драконьего седла. Эймма, завидевшая встревоженную родительницу, вмиг сжалась и посерела, испуганная грядущим наказанием. — Я надеюсь, ты объяснишь мне всё происходящее, Эйгон! — разбуженным драконом взревела принцесса Рейнира, когда он аккуратно опустил ослабшую племянницу на землю. Она рванула к дочери навстречу и буквально вырвала её из его рук. Единокровную сестрицу не испугало даже раздражённое рычание Солнечного Огня, который чувствовал исходящую от неё злобу. — Мы обыскали весь замок, пытаясь отыскать Эймму! А ты затащил её в драконье седло! О чём ты вообще думал?! Семеро, Эймма, у тебя вновь поднялся жар?.. Матушка взглянула на него с пристальным интересом, однако ни в её зелёных глазах, ни в изгибе чувственных алых губ не виднелось и следа тщательно скрываемой злости или негодования. Королева Алисента источала неясное ядовитое торжество, что озаряло светом её моложавый лик. Казалось, матушку несказанно обрадовало увиденное, несмотря на то, что Вера велела ей быть милостивой к болеющим и несчастным детям. Дед же был поразительно спокоен и подчёркнуто невозмутим, будто бы присутствовал на одном из заседаний Малого Совета. Он тенью скользил за спинами собравшихся во дворе людей так, будто готовился вонзить сочащиеся ядом зубы в чью-то беззащитно распахнутую шею. — Кажется, моя племянница не очень хотела находиться в обществе своей септы, — нарочито равнодушно откликнулся Эйгон, кривя губы в сдержанное улыбке. Ярость шлюховатой сестрицы, обращённая в его сторону на этот раз вполне заслуженно, была отчего-то удивительно приятна. — Мы повстречались с ней во дворце. После того, как она отринула идею вернуться в покои, я предложил ей свою компанию. Не более того, сестрица. — Это я хотела полетать! — слабым голосом проронила Эймма, опасливо взирающая на них. Её бирюзовые глаза, покрасневшие и поддёрнутые мутной пеленой, мерцали в свете по-весеннему прохладного солнца, а щёки горели лихорадочным румянцем. — Я не хотела возвращаться в комнату и, столкнувшись с дядей Эйгоном, попросилась вместе полетать на драконе. Мне очень хотелось в небо. Это я придумала, мама, не злись на него. Эйгон глянул на неё с изумлением, но Эймма, перехватив его взгляд, ответила ему лишь вымученной нарочито озорной усмешкой. «В качестве благодарности за полёт, дядя», — беззвучно шепнули её бледные губы. Столь неожиданное участие и заступничество племянницы не осталось без внимания присутствующих. Эйгон видел, как изумрудный взор матери полыхнул хищным огнём и она, медленно приблизившись к своей падчерице, размеренно произнесла, изгибая губы в деликатной и неправдоподобно участливой улыбке: — Не стоит устраивать из этого представление, Рейнира. Дети лишь забавлялись. Лучше отведи Эймму в её покои, вижу, ей стало хуже… — Этого не случилось, если бы не Эйгон! — разъярённо заявила принцесса, прижимая к себе пышущее жаром тельце дочери. Будь её руки свободны от бремени, она с большой охотой бросилась бы к нему, не помня себя от гнева. — Я не давала ему позволения брать мою дочь в драконье седло! А если бы с ней случилось что-нибудь дурное? Если бы он плохо закрепил ремни?.. — При всём уважении, Ваше Высочество, но Эйгон — опытный всадник и будущий супруг принцессы Эйммы, — с лёгкой насмешливостью произнёс Отто Хайтауэр, щуря глаза. Тонкие морщинки рассыпалась по его лицу паутиной. — Проводить время вместе для них — совершенная обыденность, а по вашей воле они не виделись два года. Кроме того, девочка сама изъявила желание полетать на драконе. Эйгон же молчал, не имея ни сил, ни желания вмешиваться в очередные семейные дрязги, которые ядом отравляли всю их жизнь. Взгляд его был прикован лишь к Эймме, которая с непониманием и опасением оглядывала развернувшуюся перед ней сцену и теснее прижималась к материнской груди, словно пыталась найти в ней желанное успокоение. Вид её становился всё хуже, но взрослые были слишком заняты друг другом, чтобы беспокоиться о больном ребёнке, который нуждался в тепле и покое. И Эйгон не без стыда думал о том, что во всём случившемся, несомненно, была его вина. Желание насолить старшей сестре, обернуть ту поганую ложь ей же во вред, обернулось бедой для его маленькой племянницы, которая едва ли заслуживала столь несправедливого наказания. — Сестрица, у тебя ещё будет возможность обвинить меня во всех мыслимых и немыслимых грехах, — неожиданно твёрдым голосом произнёс Эйгон, прерывая их разгорающуюся ссору. — Отнеси Эймму в опочивальню. И пусть приставленная к ней септа отныне приглядывает за моей невестой лучше. Рейнира пронзила его острым и негодующим взглядом, в котором смешалась ненависть, ярость и жгучий страх, терзающий её пылкое материнское сердце. Однако ей достало благоразумия прервать этот спор прежде, чем он разгорелся в разрушительное противостояние двух линий одной семьи. Она прижала дочь крепче к себе, судорожно ощупывая её лоб и щёки, и быстрым шагом направилась в сторону дворца. Там её встретил сир Лейнор, который вмиг сбросил с себя хмельной дурман, только завидев состояние своего единственного кровного ребёнка. Лишь только тогда, когда белые змеи сестринских волос скрылись в башне, Эйгон позволил себе сделать желанный вздох. Усталость обрушилась на его плечи неподъёмной тяжестью, бременем, о котором он не просил. Матушка приблизилась к нему бесшумно, точно змея, выползшая из-за куста диких роз, и коснулась тёплой ладонью его напряжённой спины. Лицо её было удивительно умиротворённым, несмотря на ту ужасающую ситуацию, виновником которой он стал. — Не стоит переживать, Эйгон, — молвила она задумчивым и тихим голосом, пока на алых губах цвела многообещающая улыбка. Мысли, царившие в голове королевы Алисенты, казались ему хитросплетённой паутиной замысловатых интриг и алчных замыслов. И иногда Эйгону внушала ужас та мрачная решимость, с которой его мать смотрела в сторону железного трона. — Ты должен быть ближе к этой девочке. Рейнира прячет её на Драконьем Камне, но у тебя есть возможность заручиться доверием Эйммы Веларион, пока мы пребываем здесь, на Дрифтмарке. Она — козырь, который даст нам преимущество. Понимаешь меня, Эйгон? — Да, матушка. Я понимаю. Но слова, столь бесстыдно сорвавшиеся с его уст, предательски скрипели на языке солью и песком.