Двое, и ещё много тех, кто ничего о них не знает

Как-то раз осенью Флайерс и Блэкхокс пересекались в Вегасе на выездных матчах: одни уезжали обратно в Филадельфию, другие приехали пораньше, потому что, ну, это Вегас, и почему бы не приехать пораньше, если между их матчами два дня, и вечер первого можно было провести как-то неспортивно? Коннор не пил (тогда, запил он немного позже), в казино проигрывать ему было нечего, жениться было на ком, но его для этого нужно было достать из отеля, а он проштрафился и был твёрдой рукой Тортореллы в воспитательных целях оставлен в номере без развлечений и опрометчивых вегасовских решений. Они уже не помнили, что там Матвей тогда натворил: в октябре ему в принципе было нелегко, он много делал не так, как от него ожидали. Он, если честно, совсем ребёнок пока, а Торторелла ждал от него взрослой стойкости и тяжёлых, но правильных решений. Ждал того, на кого можно было положиться, а на Матвея пока было нельзя — ему самому бы кого в опору, он просто признаться главному тренеру в этом не мог. Он же не в детский сад приехал, никто не обязан был с ним возиться. Думал, что и не надо, сам справится. Уже в ноябре состоялся разговор с Тортореллой, где Матвей неловко признался, что ему тяжелее осваиваться, чем он предполагал. А Торторелла в ответ убил его единственной фразой: "Признать слабость и попросить помощи — это достойный уважения поступок". А тот вечер, когда они должны были от души развлечься с Коннором в самом ярком городе мира, в итоге был сильно усечён до момента, когда Коннор залез к Матвею через окно. Это было очень смешно и очень страшно, Матвей едва не поседел, пока совал руки вниз с балюстрады на балконе, чтобы поймать влажную ладонь абсолютно рассредоточенного Коннора. Ему тоже было смешно. Знали бы в Блэкхокс, что их главная звезды вытворяет в нерабочее время... Надо ли говорить, что Коннор на таком подъёме потом сделал с Голден Найтс? В январе ситуация повторилась, только теперь взаперти был Коннор, а за окном — ледяной и грустный Виннипег. И он не провинился ничем, а просто не набирал очков с декабря и даже сам не горел желанием показать команде, что он относится к этому достаточно расслабленно, чтобы идти развлекаться куда-то в Виннипеге. И, в отличие от Коннора, Матвей догадался зайти через дверь. Лезть в окно в Канаде в январе его не прельщало настолько, что он, скорее, от встречи с Коннором бы отказался, чем решился бы на такое. Так что он схитрил, на ресепшне сказав, что пришёл занести документы тренерскому штабу, и даже реально показал какие-то документы. Потом, скрываясь от каждого проходящего мимо, как тень, пролез к двери номера Коннора. — Тебя никто не видел? — он затянул Матвея за руку. Не дождался ответа, напал с настойчивым поцелуем, прижимая спиной к двери. — Стой, — Матвей крутанул замок на двери, дёргая за ручку и удостовериваясь, что всё закрыто. — Никаких непрошеных гостей. Коннор улыбнулся. — На улице холодно, — пожаловался Матвей. — Где мой тёплый чай? — Потом. Сейчас я тебя хорошенько выебу, а приятности потом. Так уж и быть, можешь не раздеваться. Матвей положил руки ему на плечи, поддаваясь поцелую. По голосу Коннора ещё по телефону было слышно, что он возбуждён, возбуждён давно, мучительно и теперь реально выебет, а, если Матвей будет драться, то ещё и за щёку получит. Коннор иногда впадал в такое, редко, но бывало, и Матвей ему всё отдавал без боя. Руки сжали внешнюю сторону бёдер под пальто Матвея, а затем полезли выше на спину, под свитер, пока промежностью ткнул в пах Матвею, чтобы тот через два слоя одежды почувствовал, какой Коннор твёрдый. Коннор оторвался, смотря Матвею в лицо и водя тёплыми руками по его спине. У того мурашки бежали от прикосновений самой Теплоты, а не просто человека. — Чёрт, ты действительно сильно замёрз... Вынул руки из-под одежды, беря Матвея за запястье и отводя внутрь комнаты. Пальто снял, а вместо него накрыл плечи пледом, усаживая на стул. Включив чайник, подошёл к своему парню, ласково растрепав его волосы: — Что за пальтишко тонкое, ты как не из России. Заболеешь же. — Думал о тебе, и было жарко. — Дурак, — Коннор нежно поправил его чёлку. — Дай, — Матвей протянул руки, освобождая пах Коннора от ширинки на джинсах. — Пока чайник кипит. — Ты думаешь, ты этим отвертишься сегодня? — Как будто ты не знаешь, что я надеюсь не отвертеться. Коннор зарылся пальцами в его волосы, направляя ртом к себе, но Матвей не торопился, осторожно работая ладонью. Потёрся щекой, потёрся шеей, оставил дорожку поцелуев, коротко взял в рот, тут же выпуская обратно и продолжая ласки. — Я сейчас кончу и испачкаю тебе одежду, — предупредил Коннор. — Так что рекомендую открыть рот. Матвей знал, что врёт, но сделал вид, что нет, открыл рот и сдавленно простонал, когда Коннор положил руку на его затылок и насадил его на себя, немного всё-таки срываясь. Матвей постарался втянуть щёки, отсасывая так, чтобы сорвать с губ Коннора стоны удовольствия, и тот содрогнулся от ощущений. Насадил глубже. Толкнулся бёдрами. Ещё. У Матвея выступили слёзы на глазах — тяжело. Он сидел на стуле, пригнувшись к чужому паху, а рука пробующего ощущения Коннора то удерживала его затылок, пока он трахал Матвея в рот, двигаясь бёдрами, то хватала за волосы, начиная насаживать чужую голову. Жестил. И кончил так, что можно было и не глотать. — Сука, как же хорошо, — прокомментировал. Матвей вытер влажные губы тыльной стороной ладони, глядя на Коннора снизу вверх, и тот вдруг осёкся: — Чего? — Ничего, — Матвей пьяно улыбнулся. — Просто не привык. — Ты в порядке? — Коннор вновь нежно погладил его по волосам. — Ты не выглядишь так, словно всё хорошо. — А как выгляжу? — Как будто я тебя обидел. — О-о, да, я обижен. Показать, как я обижен? И Матвей опустился на пол, буквально обнимая ногу Коннора. Вот так обижен. Поцеловал одетую в спортивную штанину коленку. Вот настолько обижен. Наклонился, целуя чужую ступню. — Так, я это запомню... — ответил Коннор. А затем быстро опустился на коленки рядом с Матвеем, поднимая ладони к его лицу и большими пальцами стирая влагу с уголков глаз. — Ладно, таки отделался минетом. Не буду больше грубым. — Отчего же? — улыбнулся Матвей. — Впервые почувствовал, что поступаю не как человек, который тебя любит. А я же тебя нереально сильно люблю. Невыносимо видеть твои слёзы. — Это естественная реакция организма. — Обида на боль тоже естественная реакция. Ты ни на что не жалуешлся, но однажды меня занесёт, и я обижу тебя и потом сойду с ума от чувства вины за то, что оказался способен причинить тебе вред. Матвей наклонился, падая в его объятия. Не было у них принято друг о друге заботиться в постели, но появление этого разговора говорило лишь о том, что они становятся взрослее и их отношения развиваются. — Чаю хочу. Дай тёплого. Как ни хотелось отрываться от родного, Коннор осторожно отстранил Матвея от себя, поднимая за локоть и уводя в кресло. Плед тоже поднял с пола и укрыл чужие плечи, отправляясь заниматься напитком. Матвей наблюдал с улыбкой: у них тут сильно чаёвничать не принято, но Коннор везде с собой таскал пакетики чая, который нравился Матвею, из-за необходимости в совершенно любой момент напоить им нуждающегося. Пах ромашкой, мятой и чабрецом, а Коннор ещё и добавил мёду — его тоже на всякий случай для встречи с Матвеем носил с собой в крайне малой таре. И этот человек ещё беспокоится, что относится к Матвею недостаточно внимательно. Матвей смотрел на него влюблённым взглядом, когда Коннор вручил ему кружку. Заметив, как смотрит, он и сам заулыбался с некоторым облегчением. Почему-то попрекал сабя за мнимую заносчивость. — Утром летите дальше? — спросил Коннор. Тот кивнул. — Сколько у нас времени? — Вся ночь. Уйду в восемь, чтобы вещи захватить перед вылетом. — Мэттью, а какие у тебя планы на лето? Какие у него планы... Уедет в свою страну грусти, само собой. — Домой съезжу. Больше никаких. Коннор поджал губы, некоторое время молча наблюдая за пьюшим Матвеем. — Возьмёшь меня с собой? Матвей чуть не подавился. — В смысле... в Россию? — Не во всю Россию, а только к тебе домой. Если хочешь, представь меня близким как друга. У него заело под ложечко от одной только мысли о Конноре у него дома, в его комнате, на улицах Питера, с шавермой в руках, под сводами Хоккейного города... По телу разлилось приятное тепло, и это ощущение было даже сильнее, чем от горячей кружки в руках, вообще-то приготовленной со всей возможной любовью. — Я буду счастлив, если ты со мной поедешь, — признался Матвей. — Но почему ты этого хочешь? — Побыть на твоей территории, увидеть твою жизнь, внутреннюю сторону всего, что сделало тебя таким. И, если честно, я просто лягу в твою постель, уткнусь носом в твою подушку и буду лежать вот так и мечтать. — Я с радостью поеду с тобой домой. Постель правда свежая будет. — Боюсь представить, насколько сильным ты будешь там, раз даже здесь, постоянно вынужденный адаптироваться, ты равен мне. Чай такой вкусный, и был бы таким для Матвея, даже если бы не состоял из всего им любимого. Коннор взял его кружку, тоже делая глоток. Когда похоть отходила, он выглядел очень уставшим. Матвей отставил кружку на стол и расставил руки, показывая, что на ручки можно. Коннор вообще не спорил. Залез на его колени лицом к нему и улёгся на чужую грудь, а Матвей накрыл его плечи пледом сверху. — Меня не очень любят на родине, — признался он. — Так что насчёт силы не знаю. Мне кажется, в меня верит только Филадельфия. — Как они могут тебя не любить? — Ну... Не знаю, какое слово есть для такого самоуверенного человека, который с порога хочет всё и сразу и всех этим раздражает? — Выскочка. — Если правильно понял, то это именно то, — Матвей улыбнулся. — Я не знаю. В России надо быть скромным, сидеть и не высовываться и желательно не подавать никаких надежд — а я забил мичиган-гол на юниорском чемпионате, и все вокруг решили, что я во всём такой. Выпендрёжник, знаешь. Выскочка. Слишком много о себе думаю. — Серьёзно, не взлюбили за гол за национальную сборную? Это самая странная причина для ненависти. — Не совсем так. Просто ожидание чистого душой светлого героя, в идеале ещё и мученника сыграло плохую шутку, потому что я не мучился и мог сказать лишнего на интервью в шестнадцать-семнадцать лет. — Я тебя давно знаю и никогда не мог понять, почему до драфта говорили, что ты провокационная личность и клубы тебя сторонятся. Ты как хоккеист один на миллион, как и за что они могли тебя сторониться, что ты сумел сказать такого, чтобы тебя сторонились? Ты же буквально солнышко. Матвей засмеялся. Коннор прижал его крепче к себе, наверное, хотел показать, что не шутит. — Не ответил на сообщение скаута. Ну, то есть ничего не сказал, получается, и, если бы он был американцем, это было бы плохо, но ничего страшного. Но он русский, и это катастрофа. — Почему? — не понял Коннор. — Потому что хотел мне добра и думал, что мы заодно. А я на сообщение не ответил. Так что он включил прямую трансляцию и рассказал всей стране, что я как человек усилий не стою. А дальше нашлось много подтверждений. Когда ответ заранее знаешь, задача всегда легко решается. Он вообще стоически делал вид, что его травля на родине не беспокоит, но как она могла не беспокоить, если травили, невзирая на всё? Не глядя на успехи, на попытки исправить неправильно подобранные слова, на юный возраст и даже на личные, известные всем трагедии. Коннор чувствовал. Всегда видел, что оно сидело внутри Матвея, но не трогал этот вопрос никогда. Его готовность ехать с ним теперь выглядела проявлением совсем высоких чувств, некоторой самоотверженности и лишним подтверждением того, что он рядом всегда, что любит, что не оставит одного. — Я видел, — признался он, прислоняясь лбом к чужой щеке. — Как тебя обвиняли на интервью в плохом влиянии на твои команды, а ты не выдержал и сказал "да не было такого", — процитировал по-русски. — И они замяли. Не стали отвечать. Я думаю, русские интервью в интернете несколько более откровенные, чем здесь, но начинаю понимать, почему здесь они стали такие холодные и дистанцированные — у них есть трибуна и право слова, и они могут протолкнуть людям любую удобную мысль, даже не думая, что заблуждаются или что-то неправильно поняли. А их аудитория подхватит. Убедить всех в том, что мы плохие, не так уж и тяжело. Для кого-то достаточно услышать одно и то же мнение от двух разных людей. Даже если это мнение у них появилось из одного источника и ничем не подтверждено. Мне очень жаль, что ты попал в эту воронку, но я думаю, она долго не продержится. Все видят, какой классный ты хоккеист и как тебя приняла команда. — Мне из-за тебя совсем ничего не страшно, — признался Матвей. — Это правда. Когда мне обидно из-за чего-то, я просто думаю, что скоро увижу тебя, и ты меня обнимешь, скажешь, что я молодец. Я чувствую себя защищённым. Коннор улыбнулся и коснулся лбом его лба, заглядывая глаза в такой чарующей близости. — Знаешь, и я, — прошептал он. Поцелуй вышел таким нежным, что по спине у обоих бежали мурашки. Оба смаковали любовь, уже не верилось, что она живёт всего три года — им вот-вот уже будет три, неужели они могут остыть? Они же нужны друг другу, их отношения трепетные ровно настолько, насколько им необходимо, и страстные именно так, как обоих устраивает. Оба хотели, чтобы это длилось бесконечно. Они же оба в раю. Да, им обоим тяжело в этой лиге, с этими ожиданиями и вниманием, Коннор ужасно переживает из-за безуспешной игры его команды и его будущей главной в ней роли (уже главной, если честно), а Матвей не только тяжело адаптируется, но ещё и находится в статусе человека, которому всё приходится доказывать заново. Но они горы свернут, держась за руки. В этой связи они оба черпали силы, не смогли бы без этого, не представляли, как обходиться в жизни без такого допинга. — Пунш хочу, — проговорил Коннор спустя несколько минут комфортной тишины и ласковых поглаживаний. — Тут очень вкусный делают, брусничный. Внизу. Хочешь попробовать? — У тебя стопроцентный вкус, хочу. Нехотя Коннор слез с него на пол, разминая спину. — И ещё кое-что хочу, — Матвей хитро улыбнулся. Тот понял, что речь не о еде, и наклонил голову, считывая выражение лица. Может, и догадался, но виду не подал. — Что? — Приходи с пуншем, и скажу. — Ясно, кто девушку ужинает, тот её и танцует, — закатил глаза Коннор. — Да и то — как она попросит. — Ты мне стал слишком дорого обходиться. Пару минут целовались у двери: Коннор спиной к ней, Матвей — прижимая его и не давая уйти. Оба ласковые, но уже поняли, что просто объятиями вечер не закончится. Коннор ушёл, а Матвей прислонился плечом к косяку, ожидая его, как верная собака. Потом сел на пол. Потом снова встал. Потом приоткрыл дверь и выглянул в коридор, не понимая, зачем. А потом дверь резко открылась, и чужой взял его за ухо, выволакивая в коридор. Воспоминания из детской спортивной школы ударили по мозгам, и Матвей тихо завыл, цепляясь за чужую руку, но никак её от себя не отрывая. — Попался, — его повели куда-то в другую комнату. Кто и зачем его ловил? Неужели Матвей всё-таки спалился, пока искал комнату Коннора? Они за ними следили? В соседней комнате кинули на пол. Матвей тут же обернулся, видя над собой Ника Фолиньо и резко заводясь с полоборота. Только Ника таким не проймёшь — он тёртый калач. Попытались побить — с лёгкостью вновь свалил, да ещё и одной рукой при этом копаясь в телефоне. — Лежать, щенок. Будешь рыпаться — будет больно. — Слушай, это тоже хоккеист, — раздалось позади. — Это же Мичков. Матвей попытался задрать голову, чтобы посмотреть на того, кто говорил. Сет Джонс. А казался ведь нормальным. — Алло, Коннор? — проговорил с улыбкой Ник в телефон. — Зайди-ка в номер ко мне, разговор есть. — Отпусти, — рычал Матвей, но, когда попытался подняться, снова ногой в грудь отправили на пол. Кто-то матерился позади. — Не бей его, еблан, — человек подошёл к нему — это, кажется... Филипп? Протянул Матвею руку, но тот собирался подняться, врезать Нику и пойти восвояси, послав их всех к чертям собачьим. — Ты отсюда не уйдёшь, пока мы не поговорим с ним и с тобой, — на русском сказал Филипп, не опуская руки. — Вреда мы тебе не причиним, но от разговора тебе не уйти. — Да пошли вы в жопу, — ответил ему Матвей, а затем продолжил на английском. — Нахер идите. — Ну, — Ник указал на него жестом остальным присутствующим. — И что, мне с ним как с человеком, что ли? Филипп пожал плечами, убирая ладонь: — Он тоже хоккеист НХЛ. Тебе они нужны, что ли, проблемы эти, которые у тебя точно будут, если кто-то узнает, что ты его бил? Он малолетка, с драфта только, а ты хряк под сорок. Одного такого уже погнали, тебя тоже держать не будут. — Аж целый хоккеист НХЛ, — передразнил Ник. — Узнают, что я его бил, — узнают и то, как он хоккеистам даёт с доставкой до номера в отеле. У Коннора в руках не было пунша. Он влетел в номер в панике, быстро обследуя его взглядом и проталкиваясь между мужиками, рухнул на колени рядом с Матвеем. — Он бил? — спросил по-русски. — Да нет, нормально всё. — Вставай, — говоря уже на английском, Коннор поднялся на ноги, за локоть поднимая и Матвея. — Иди в номер и проверь, цел ли. Я разберусь. С радостью. Только уйти не дали — Сет заступил перед дверью, показывая, что никому не разрешено покидать комнату. — Оба остаётесь. Мы настаиваем на разговоре. — Какого хера вы лезете? Это моё дело. — Нет, — покачал головой. — Твоё дело это было бы, если бы он был девицей, развлекались бы вы у тебя дома в выходные и это никак не влияло бы на нас и на твою игру. Но ты водишь парня из другой команды к себе в номер, как проститутку, и вы трахаетесь у нас под носом, думая, что мы и другие этого не видят. Пока, напоминаю, твоя команда в полной, тотальной заднице. Ты чем думаешь, Коннор? Тот опешил от услышанного и, наверное, от адресанта — от Сета он такого не ожидал. — А скажи, Коннор, у тебя в каждом городе по шлюшке-хоккеистику, или он у тебя как собачка: свистнешь, и он тут как тут? — издевался Ник. — Бога ради, замолчи, — взмолился Филипп. — Чего вы от меня хотите? — не понял их Коннор. — Я никогда не расслаблялся на тренировках и играх, не надо делать вид, что проблема моей игры в том, что я из-за кого-то рассредоточен. У вас есть девушки, жёны, дети, и вы не видите в этом трудностей. Я за свои отношения перед вами отчитываться не буду. У меня есть любимый человек, и у нас пиздец как сильно не сходятся города проживания и графики работы — выживаем как можем, что вас не устраивает? Они все стали переглядываться между собой. — Любимый человек? — переспросил Сет. — То есть... прям любовь? Вот прям с русским. Любовь. Матвей сжал руку Коннора, скосив взгляд на него. Вот это они нажили проблем, как будто пошлых не хватало... — Тебе придётся чуть-чуть отчитаться, — сказал Филипп. — Ты не прав, что нас это не касается. — Мы с шестнадцати вместе, — подал голос Матвей. В очередной раз... Он говорил это вновь. И вновь люди рядом выпали в осадок от этой информации. — С шестнадцати часов сегодняшнего дня? — на всякий случай переспросил Ник. — С шестнадцати лет, — ответит Матвей. — Всё всерьёз. Понадобилось некоторое время, чтобы пережить поступившую информацию. — Ну, очевидно, проблема просевшего января не в этом, — Сет скрестил руки на груди, глядя через плечо двух шкетов на Ника. — Извините, парни, вы, выходит, геи? — подал голос ещё один парень, сидящий в кресле. Матвей поймал себя на мысли, что понятия не имеет, гей ли он. — А это принципиально? — спросил Коннор. Он, похоже, тоже понятия не имел. — Да просто в ахуе немного. — Не представляю, как это работает. Вы же почти не видитесь, — сказал Филипп. — И так между делом вы будете встречаться много лет. Какие тут могут быть отношения? А ведь он прав. Оказаться в одном клубе будет чудом для них, а без этого — они заложники ситуации. Оба молчали. Стояли, сцепив руки, не зная, что ответить. — Не говоря уже о том, что вам конец, если об этом кто-то узнает, — добавил Сет. — Да подождите, — перебил Ник. — Если они не врут о том, что они так живут не год и не два, то все эти вопросы херня. Здесь другое. Коннор поднял взгляд на него, и Ник неожиданно мягко улыбнулся: — Если у тебя в нём жизненная необходимость, неужели думаешь, что мы не поймём? Мы твоя команда, педик ты несносный, мы тебя всегда прикроем. Нас бесило, что ты распоясался так прямо под носом, а ты просто за семью цепляешься, как и все. Ну, в самую странную семью на моей памяти, но всё же. — Прикроете? — не понял Коннор, поворачиваясь к другим и ловя согласные взгляды. Сет положил руку ему на предплечье: — Мы тебе жизнь усложнять не собираемся. Счастливый Бедард нам выгоден. Так что, если нужна помощь, не прячься, ты можешь положиться на нас. Коннор был очень тронут. — Просто не говорите больше никому. И не трогайте его, — он кивнул на Матвея. — Договоримся, что вы не поняли, кто он, видите его в первый раз. Так всем будет проще. — А я, может, хочу Мичкова потрогать, — усмехнулся Ник. — Не советую, он кусается, — ответил Коннор. В подтверждение Матвей бросил на Ника испепеляющий взгляд. Только руку протяни — всю откусит. — Извини, — искренне попросил Ник. — У нас всякие теории были на твой счёт, но такого даже представить не могли. Если бы знал, не жестил бы. — Всё-таки ударил? — обратился Коннор к Матвею на английском. — Я в норме, — ответил тот. — Ну, ты и псина блядская, Ник, — Коннор вновь повернулся на одноклубника. — Он в два раза тебя младше, какого хрена ты руки распускаешь? — Да я в душе не ебу, кто это, у него на лбу не написано, что он мелочь и твой жених, я вообще думал, что ты на блядки пошёл. Я же извинился! Ты единственный такой долбоёб, кто под проституток маскирует любовь всей своей жизни. — Извинения приняты, — Матвей сжал руку Коннора, обращая на себя его внимание и взглядом умоляя увести его отсюда. Ухо горело, а память подбрасывала в голову многие неприятные воспоминания детства, связанные с этим ощущением. Матвей чувствовал себя беспомощно и уязвимо, не желал в таком состоянии находиться перед незнакомыми людьми. Коннор улыбался, когда они вернулись в комнату. Матвей вопросительно посмотрел на него, отвлекаясь от поисков пунша. — Я люблю нашу тайну, — объяснил Коннор. — Но меня радует, что я больше могу не скрываться от близких. А пунш оказался на обувной полке, весь разлитый — тот, кто нёс, явно торопился. Матвей сдавленно улыбнулся: — Ну, да. — Что тебя тревожит? Не веришь им? — спросит Коннор. — Всё больше людей в курсе, один из них уже в другой команде. Он не проболтается, но вдруг проболтается тот же Ник? Если об этом узнают люди, которые не знают тебя или меня, это, считай, узнают все. — Я думаю, здесь так не принято, — Коннор взял его за руку. — Видел на примере скандала Кори. У него же везде друзья, и мне сам же Ник строго-настрого запретил говорить об этом даже с ними, сказал, что Кори сам разберётся, кому говорить, кому — нет. А никто особо и не спрашивал. Стало легче, но не намного. Матвей такого устава НХЛ не видел, а следовательно, есть люди, которые этими понятиями не живут. Коннор провёл пальцами по его ушку, замечая повреждение. — Я его убью... Зачем так грубо? — Всё нормально, Коннор. Давай забудем об этом, пожалуйста, — попросил Матвей. Но Коннор вдруг взглянул на него вот тем самым своим взглядом. Вообще-то ещё недавно казалось, что Матвей к нему привык, но, видимо, Коннор им просто не пользовался всё это время. Затянул, как трясина, обволок всё тело, ничего, кроме себя, не оставил. — Что такое, Мэттью? Что ты скрываешь? — Да ничего я не скрываю. Тренер в детстве был жёсткий, такое обращение о нём напомнило, не хочу вспоминать, вот и всё. Этот ответ был принят. Коннор видел, что его настроение упало ниже плинтуса, но знал, что ничего страшного — он рядом, а значит, Матвей подключен к розетке, сейчас вернётся к жизни. Главное, взгляд не опускать, целовать, поглаживать его плечи, шею, лицо. Можно ничего не говорить, только осторожно освободить от одежды верхнюю часть тела и ласкать её, придавливая руки к постели. Его Матвей любит нежность, но спокойно принимает грубого Коннора абсолютно всегда, и требуется по малейшим его эмоциям понимать, когда он этого совсем не хочет, когда к нему нужно отнестись с осторожностью и лаской. Сейчас это было нужно, и Коннору не требовалось даже уточнять, что именно Матвей хотел попросить у него по возвращении, когда отправлял его за пуншем. Он и тогда понял, и сейчас это было уже совсем очевидно. Матвей сразу развалился, без всякой обычной для них борьбы, развёл ноги, пуская Коннора, но тот и не думал пользоваться скоротечной слабостью, был мягок, не настаивал, только с растяжкой игрался, потому что нравилось. И его нежность растянулась на вечность, зашла гораздо ниже, чем обычно. У Матвея всё естество сжималось от его ласк внизу, от поцелуев, от языка — раньше Коннор так не делал, поэтому ощущения были новы, и от них в глазах темнело. Матвей кусал губы, стараясь не сильно шуметь, но стона сдержать не смог, когда Коннор взял его в рот, осторожно проникая пальцами внутрь. Он Матвея готовил только в тех случаях, если они давно не виделись, а сейчас необходимости в этом не было, но Коннор делал это, чтобы позаботиться и немного подразнить. Хотел, чтобы Матвей размяк, стал тряпичным, принимал его без какого-либо сопротивления эмоционального и физического. — Приятно? — шёпотом спросил Коннор, поднявшись к его лицу. Матвей улыбнулся в ответ, облизнув покусанную нижнюю губу. — Ты заслуживаешь этого. Всегда быть самым любимым, самым главным, самым достойным нежности. Мой Мэттью. — Мой Коннор. Он не был резок, двигался глубоко, но медленно, предпочитая больше целовать Матвея. Отчасти, чтобы оба не шумели, когда этого очень хотелось. Коннору самому немного крышу сносило от новых ощущений, от нового взгляда на Матвея: ему не было больно, он не был принуждён, без выражения похоти на лице, он не просто поддавался и проигрывал в борьбе — он сейчас чувствовал себя победившим. Его Матвей всё время немного надламывал себя, избавлялся от неудобных краёв, потому что во всём следовал за Коннором и требовалось как-то пролезать в его картину мира. Коннор задал такой тон отношениям, где за наслаждение надо бороться, а, проиграв, получать удовольствие через некоторую боль, и Матвей стал ценить это удовольствие через боль. Ему казалось, что Коннору быть диким важно, поэтому часто он отдавал всё без боя — ему как будто не было трудно, но Коннор зато выглядел счастливым, а из-за этого счастье чувствовал и сам Матвей. Он же не только в отношениях следовал за ним — у Матвея были дела и хоккей на родине, но он поехал в НХЛ, когда не вполне был к ней готов, и Коннор сыграл в этом решении не последнюю роль. Матвей считал, что лучше слушать Коннора, потому что ему самому эти отношения и эти чувства свалились на голову тогда, когда он не знал, что с ними делать. Он слушал Коннора, потому что Коннор казался в этой ситуации как рыба в воде, он сознательно подавил себя и последовал за ним, потому что невыносимо полюбил и считал Коннора будто бы взрослее и умнее его. А теперь Коннор видел, какое наслаждение Матвей получает, когда просто не следует всем этим установленным им правилам, когда просит то, что хочет сам. Это так редко бывает, потому что Матвей не уверен, что это правильно и что он ничего этим не испортит. Коннор любил его сейчас ещё сильнее обычного. Это тоже из-за настроения — Коннор подарил ему столько нежности, а Матвей был за каждое проявление очень благодарен. И теперь лежал под боком комочком, как будто всё тепло его тела зависело от того, как Коннор крепко прижимает его к себе. Но Коннор не скажет ему ничего. Он не знал, что был назначен ответственным за них, но теперь, когда знал, был готов эту ответственность принять. Пусть он будет взрослее, он всё это время справлялся, просто теперь понимал, что к Матвею нужно быть внимательнее. Он не скажет сам. Не даст понять, что хочет другого. Потому что думает, что так, как хочет Коннор, правильно. Но это ничего страшного. Коннор покажет, как ещё можно, будет показывать всё чаще, ему очень теперь хотелось видеть такого Матвея, как сегодня. Дрожащего, просящегося. Не надламывающего себя и свои привычки, чтобы быть правильным для этих отношений.