Двое, и ещё много тех, кто ничего о них не знает

"Они выдали отличный сезон, но пройти в плей-офф — это для них было бы чересчур". Но почему? После отличного сезона обычно дают шанс на отличный плей-офф, им вот уже пахнет, он маячит перед глазами. Матвей смотрел за игрой команды без вратаря, прижавшись носом к борту так, что одни глаза только над ним были видны. Нервы на пределе. Нужна победа. Три минуты, чтобы забить. Побить Вашингтон сегодня было принципиально для него: они прокатились по нему до драфта, заставили его нервничать за своё будущее, вызвали всенародное отвращение в его сторону, а он теперь в ответ мог лишить их шанса на плей-офф. Он хотел этого. Ему нужно было побеждать сегодня, и никак иначе. Торторелла похлопал по плечу: — На лёд. Матвей подорвался на смену, заряженный от и до. Ничего сделать не успел, даже подъехать к розыгрышу — шайба скользнула по противоположному флангу и залетела в пустые ворота, а у Матвея остановилось сердце. Это не его ошибка. Его там даже не было, всё случилось в доли секунды, просто щёлкнули перед глазами, и вот игроки Вашингтона уже счастливые, а Флайерс падают на лёд, осознавая, что сезон закончен. Эта неожиданность резанула по сердцу так, что в глазах потемнело. Вот только секунду назад был огромный шанс вырваться вперёд, поставить этих гадов столичных на место, ворваться в плей-офф в первый же год в лиге. Секунда, и он лузер. Безо всякой вины, безо всякой системы — просто жизнь так распорядилась. В сердцах Матвей шлёпнул клюшкой об лёд, взрываясь мыслями о том, что ноги его больше в хоккее не будет. Обидно было до такой степени, что хотелось разрыдаться, удивительно, что все держались. Матвей только свою команду видел, при взгляде на каждого испытывал такой силы чувство вины, как будто это он лично своими руками лишил их плей-оффа. Он мог больше сделать. Забить сегодня вторую шайбу, например, чтобы не пришлось вратаря снимать при равном счёте. Кто-то руку тянул, но Матвею было абсолютно всё равно. А потом что-то на русском раздалось вслед. Матвей повернулся. — Смотри куда клюшкой своей машешь. Матвей опешил — это Саша Овечкин. — Хорошо же играл, ну, бывают и поражения, учись принимать как мужчина. Чего как в детском саду-то? Не понял, о чём он говорил. Матвей кому-то клюшкой попал? Щёки загорелись. Отвернуться и бежать, не оглядываясь. И надеяться, что он Матвея просто не запомнит сегодня. Мало того что облажался, мимо плей-оффа пролетел, так ещё и перед Овечкиным опозорился. Первая встреча с великим, и сразу такое. Может, и правду все говорили про Матвея — заложник мерзкого характера, талантливый, но отвратительный, у такого ничего в хоккее не сложится. Длинная речь Тортореллы в раздевалке не отложилась в голове — Матвей занимался разбором собственного бесконечного разочарования в себе, в своей игре и в своём характере. Трэвис потрепал по плечу, по-доброму улыбнувшись: — Эй, ну, ничего. Очень обидно, я понимаю, надо становиться ещё лучше. Мы не первые, кто попадает в такую ситуацию. Случаются после этого и ещё лучшие сезоны, и кубки, и счастливая жизнь. Крепись. Всё в наших руках, надо отдохнуть, и потом снова поборемся. Матвей попытался улыбнуться. Искренне любил Трэвиса за его тёплую доброжелательность: он не только хоккеист отличный, но и старший товарищ от бога. На самом деле Матвею очень много в чём в жизни повезло. А он всё не доволен и не доволен. — Ну, и ладно, — успокаивал Коннор по телефону. — Брось. Зато уже буквально завтра можем собирать вещички и куда-нибудь в тёплые края. Только вдвоём. Матвея не успокаивало это. — Это ты Питер, что ли, под тёплыми краями подразумеваешь? — попытался пошутить он. — Ну, или в Питер. Мэттью. Всё хорошо. Ты провёл великолепный сезон. Сделал всё, что мог. И этого оказалось недостаточно. — Ты звучишь радостно, — отметил Матвей. — Трудно не принимать это на свой счёт. — Не могу притворяться, что не рад нашей слишком скорой встрече. Приезжай в Лос-Анджелес. Отметим вылет из сезона как положено, вместе. С огоньком. Потому что насрать вообще. Пошли они в жопу со своим плей-оффом. — Я не хочу. Коннор замолчал. Не так понял, наверное, но у Матвея не было сил объясняться. Вообще-то немного даже хотелось, чтобы Коннор отругал его за дёрганую игру в обороне или упущенные возможности, которые он сам бы не упустил. Это раздражало, что он махнул рукой. — Ладно... — выдохнул Коннор. — Извини, что потревожил. Тогда встретимся, когда будешь готов. Я подожду. — Отлично, — согласился Матвей. — Только давай обойдёмся без радости за вылет. И без слов о том, что я сделал всё, что мог, когда я пытаюсь убедить себя, что вылететь из чемпионата в одном балле от плей-оффа, это не всё, на что я способен в НХЛ. — Матвей... Что ты такое говоришь? — Нет, ничего. Спасибо, Коннор. Я лучше завтра позвоню. Бросил трубку. Саша Овечкин, похоже, прав. Надо учиться принимать поражения, надо учиться себя контролировать. Коннор позвонил снова, но Матвей сбросил. Завтра он, может, решит, что не прав и сам свяжется, но сейчас это было невыносимо. Сейчас Матвей не был готов слушать о солнечных пляжах, гавайских гитарах и счастливом лете. Он, чёрт возьми, только-только пережил сломленную надежду из-за какой-то глупости, нелепой случайности — он готов всю комнату перебить, поколотить кого-то до полусмерти, напиться и петь о том, как жесток снег. Выпить, кстати, отличная мысль. Матвей не пил, но он уже хоккеист НХЛ, и пора бы начинать. Ебучий Вашингтон. Ебучий весь мир. Матвей шёл по улице, надеясь встретить мифических американских гангстеров, которые бы захотели его грабануть и убить. У него так всегда: если проигрыш, так сразу с головой в омут. Это не преодолеть. Можно только переждать. Он споткнулся обо что-то на улице в поисках ближйшего к арене места, где можно элитно накидаться так, чтобы всю жизнь об этом вспоминать и так ничего и не вспомнить. Коленкой попал в лужу — джинсы промокли, и Матвей матерился, поднимаясь и оглядывая себя. Невыносимо паршивый день. Коннор снова позвонил, и Матвей снова сбросил. Совсем не время. Ещё жаль, что сообщения от него прочитал, Коннор это явно в отчаянии писал и потом ещё пожалеет: "Как ты вообще можешь винить меня в том, что я хочу тебя увидеть? Я ведь не радуюсь твоему вылету, я переживаю за тебя даже сейчас, когда ты не особо думаешь, что не единственный, кто пролетел мимо плей-офф". "У тебя был замечательный сезон, вы сражались, не хватило чуть-чуть. Но у меня нет. Я весь сезон валялся в грязи. Мы поддерживаем друг друга, что бы ни случилось, почему теперь ты ведёшь себя так, словно я тебе враг, я тебя не понимаю и говорю что-то из зависти". "Это просто нечестно, я же болел за тебя весь сезон. Да, я давно смирился, что лето для меня начнётся рано. Для тебя, как оказалось, тоже. Жаль. Но это повод поддержать друг друга вновь, а не вытирать об меня ноги". "Ну, и ладно. Как знаешь". Больше не звонил. Матвей добрался до первого попавшегося бара в слезах. Он действительно рассчитывал, что Коннор сумеет подобрать слова, как умел всегда. Не думал, что тот примет ту же позицию "ты сделал всё, что мог". Кому как не ему знать, что очерчивать потолок возможностей нельзя ни в коем случае. Но стоило ли это того, чтобы ссориться... Они же нужны друг другу сейчас. Коннор абсолютно прав, говоря, что Матвей не единственный лишился путёвки дальше — сам Коннор с этим чувством живёт весь год. У него и надежды не было. Матвею не стоило всего этого говорить. Надо было просто перетерпеть. В баре оказалось, что он вышел из дома без денег. Здесь нет никакой оплаты куар-кодом, и эпл пей принимают не везде — одним телефоном не обойтись. Как минимум кредитка нужна. Что за ебучий день... Он уже думал возвращаться, как к нему неожиданно подошли сзади, просовывая кредитку на оплату. Бармен, увидев платёжеспособного человека, принял наконец-таки заказ. Матвей повернул голову, чтобы поблагодарить, и снова остекленел из-за встречи с Сашей Овечкиным. Он наверняка праздновал выход в плей-офф. — Что, последняя зарплата на оплату сломанных об чужие ноги клюшек пошла? — подразнил он. Матвей ничего не смог ответить, провожая взглядом великого, когда тот обходил и садился на высокий стул рядом. Как у него получилось задеть кого-то клюшкой, никого же не было рядом... — Да ладно, не робей. Ванька Мирошниченко сказал, что я на тебя зря дополнительно набросился, тебе и так несладко приходится. Попросил отнестись с пониманием. А я вот думаю, что я всё правильно сказал и такое не стоит спускать на тормоза. А как ты думаешь? — Я не понимаю, о чём речь, — тихо ответил Матвей. — Я не видел, что кого-то задеваю. — Ты Строуму попал по конькам. — Я правда не видел. Мне жаль. Саша улыбнулся ему, видя, как бармен отправляет молодому хоккеисту в руки бокал крепкого алкоголя. — Ладно, малышня. Не тушуйся, никто не в обиде, — он хлопнул Матвею по плечу. — Ты только не налегай на это дело. Ненадолго станет легче, понравится, попробуешь ещё, и так покатится. Я не зря сказал, что ты отлично играл. Иногда приходится в хоккее побиться лбом об стену. Надо быть к этому готовым, рано или поздно она сломается. Нельзя дать себе почувствовать, что она может оказаться сильнее тебя. Так что не рыдай. Расслабься, отдохни умом, побудь с близкими, а назавтра в новый бой. Так оно и работает. Матвей посмотрел на бокал: от запаха крепкого пойла затошнило. Не хотелось. Саша видел, но ему было интересно, как мелочь себя поведёт. Растрёпанный, зарёваный, сломленный — вот таким Матвей знакомится с главным хоккеистом современности. — Как дела у Вани? — спросил он. — Лучше не бывает. Этот парень невероятный молодец. Тоже переживает, конечно, что не выжимает из шанса всё, что может, но вообще гордость за него берёт. Отличный будет хоккеист. Он за здоровьем следит больше всех, по таким местам не ходит, так что сегодня не увидитесь. — Я тоже не хожу, — неловко признался Матвей. — Да это видно. Не стоило начинать. — И не начну. Спасибо, что заплатили. Не буду пить, наверное. — Ну, вот и умница, — Овечкин выпил сам. — А я буду. Играл против Рейнджерс? Матвей кивнул. — И что скажешь? И что, ему прям говорить? Ну, то есть... говорить о хоккее с Овечкиным? Прям да? — Если прессануть Фокса на синей линии, не пускать Лафреньера к лицевому борту и не трогать Шестёркина, можно зацепиться. — А чего его не трогать-то? — усмехнулся Саша. — Эмоциональный. Не надо поджигать. На эмоциях, на злости он непобедимый. — Интересно. Ну, а с десятым номером что делать? — Любить, ценить и беречь, — улыбнулся Матвей. Овечкин засмеялся. — Тоже ведь мелочь. Я не уследил, когда он успел стать таким взрослым. Что ж вы так растёте все быстро, давайте помедленнее, я же тоже не молодею. Совсем нет. Он совершенно седой. — И тебя шестнадцатилетним шкетом помню. А уже хоккеист НХЛ. Оглянуться не успею, а ты уже с кубком, с моррис-ришарами, артрозами, конн-смайтами, интервью у Дудя и с цифрой тридцать по паспорту. — К Дудю не пойду, — пообещал Матвей. — Ну, хоть так. Ты меня не бойся, Матвей, мы тут все плюс-минус заодно, помогаем друг другу, если можем. Так что обращайся. Я не такой злой дед, каким мог показаться. Лицо просто страшное. Я даже не в обиде на то, что ты нос воротил от Вашингтона. Ничего. Ты талантливый мальчишка, уверен, о тебе много неправды говорят. Надо просто чуть твёрже стоять на ногах, во всех отношениях. Если ты уверен в том, чего хочешь, попыток бесконечное количество. — Я не воротил нос, — возразил Матвей. — Вашингтонские скауты подпортили моё резюме, но всё в итоге прошло отлично — из-за них я опустился в рейтинге, но оказался там, где и хотел, мне нужна была именно Филадельфия, и я в Филадельфии. — Почему именно Филадельфия? Видел ли он, как Монреаль, Сах-Хосе и Анахайм далеко от Чикаго? Достаточно же на карту посмотреть: о том, что Коннор будет в Чикаго, было известно давно, но вот Матвей мог оказаться в Калифорнии, например, и как бы они тогда виделись по выходным? — Хотел работать с Тортореллой. — Ну, это да, — согласился Овечкин. — Он-то да. Стоит того. И как сражались-то. Герои. Взгляд Саши блуждал над плечом Матвея. Тот было собирался невзначай повернуться и посмотреть, но кто-то вдруг прислонился к его спине головой. Насколько же сильной должна быть любовь, чтобы по одному теплу чужой щеки спиной понять, кто там прячется. Матвей теперь знает, насколько. Но как он тут оказался, он же в Вегасе должен быть, у них же ещё один матч после на западном побережье... Матвей повернулся, цепляясь взглядом в его лицо. Коннор плакал и, скорее всего, плакал уже давно. Глаза красные, губы покусаны. — Ты как здесь... — Хотел сделать сюрприз, — тихо сказал он. Саша Овечкин явно с трудом понимал, что происходит и как в их разговор в случайный момент пролез заплаканный и вымотанный Бедард. — Матвей, прости, пожалуйста, — попросил Коннор, глядя в глаза. Матвей слез со своего стула, поворачиваясь к Саше: — Извините, надо идти. Спасибо за этот разговор. И за поддержку. — Ну, давай, — Саша поднял за него бокал на прощанье. — Чини канадца. Неизвестно, какие выводы он сделал, но то, что не стал вести себя так, как агент Коннора или как Ник Фолиньо, тоже о многом сказало. Коннор был в маске и в кепке, чтобы не узнали, глаза сильно припухли — он продолжал плакать. Это первая их ссора, он не имел никакого понятия, что ему делать. На улице он поскользнулся в том же месте, где в лужу упал и Матвей, и тот, весь сосредоточенный на нём, удержал его, не дав упасть, а Коннор вцепился в него и больше не захотел отстраняться. — Пожалуйста, скажи, что не бросаешь меня. — Коннор, ты дурак, ей-богу, — пришлось обнять, прижать к себе покрепче. — Почему ты не в Вегасе, скажи на милость? — На последнем домашнем матче получил травму, дали дообследоваться. Ждут в Лос-Анджелесе. Матвей поцеловал его в лоб. — И ты хотел прийти ко мне и удивить. А мы поссорились. — Матвей, прости, я не хотел всё это говорить. — Я немного ещё в обиде, но и я сказал тебе то, чего не стоило. Я точно не думаю, что ты радуешься моему вылету, и ты абсолютно прав — я не единственный, кто едет на отдых рано. Ты в этом состоянии намного дольше. Мне не нужно было так себя вести, прости меня. Прости, что накалил. Коннор стал дышать. А до этого как будто было так тяжело, что почти и не мог. Всё понятно — тот короткий взрыв эмоций точно не стоил таких последствий. Матвей тоже плакал, но не так сильно, не так долго, ему почему-то и в голову не пришло, что они могут из-за этого расстаться. А Коннор подумал об этом сразу и довёл себя до того, что аж весь трясся. — Пошли в номер? У нас есть время отдохнуть, прежде чем тебе понадобится улетать? — До утра, — прошептал Коннор. — Хорошо. А приглашение в Лос-Анджелес ещё в силе? И Коннор замялся. Ну, что ж, это справедливо. — Я понимаю. Коннор взглянул на него, чтобы удостовериться в правдивости его слов, и Матвей грустно улыбнулся ему. — Когда мы сможем увидеться? — задал он действительно опасный вопрос. — Я не знаю, — честно ответил Коннор. На глазах снова выступили слёзы. — Я безумно люблю тебя. Но, если бы сегодня мне понадобилось играть, я бы провалил матч. Я не хочу выбирать между тобой и хоккеем, Мэттью. — Но выбираешь. — Надо закончить сезон. А потом будет время разобраться. Прости меня. То, что между нами есть, похоже больше на зависимость, чем просто на любовь. Нам нужно немного остыть. Только бы сдержаться, только бы не разреветься снова. Коннор говорил вещи, к которым ему бы стоило прислушаться, но он не хотел к ним прислушиваться. Он хотел не отлипать от него всё лето, ценить каждый день рядом с ним, потому что в прошлые семь месяцев его постоянно безумно не хватало. Но, может, это и есть ненормально? Может, именно поэтому им обоим нужно сделать шаг назад? Как же чертовски сложно было это принять. Коннор смотрел в глаза, и Матвей бы записал этот момент как труднейший в жизни. Хотелось впасть в истерику, ком в горле стоял, обидно было невыносимо, но он должен был сохранять видимость сильного ради них обоих. Эмоции не были разрешены. Коннор не сдерживался. Рыдал. Но он тоже поступил как сильный человек — может, Матвей и был готов поддержать правильное, но тяжёлое решение, но высказать его побоялся бы даже в своих мыслях. А Коннор высказал. Матвей стёр его слёзы большими пальцами, а затем притянул к себе вновь, ласково обнимая и зарываясь пальцами в волосы. — Если так нужно, я смогу. Мы это переживём. Выбирать не придётся. — Я тоже так думаю. Нужно просто немного побыть порознь. С близкими. Нам нужно перестать нырять друг в друга так запойно, как сейчас. Нужен детокс. После него мы и эти отношения будем только лучше и здоровее. Веришь? — Верю. Правда верил. Только не представлял, как тяжело это будет и как много времени потребуется. — Коннор, я согласен на детокс, но не хочу разрывать отношения. Пока не скажешь обратного, ты мой. Ничей больше. — И ты мой, — ответил Коннор. — Мне больше никто не нужен, но хорошо, что мы это разъяснили. — И ещё давай пообещаем, что после этого детокса мы дадим друг другу шанс, как бы мы ни относились к этим отношениям в тот грядущий момент. — Я обещаю. — И я обещаю. Объятия были разорваны. Коннор мягко коснулся чужих губ, целуя в последний раз, а затем исчезая. Теперь можно рыдать. Больше Матвей не сдерживался.