Двое, и ещё много тех, кто ничего о них не знает

Всё, что было после, сливалось в один мучительный день. У Матвея немного бушевали гормоны, но главная проблема была не в них — просто эмоционально немного потерял почву под ногами. Коннор — слишком важная часть его жизни, именно такая, какую ментально опасно терять. Сейчас Матвей тщетно пытался ухватиться за что-то ещё, а, кроме хоккея, ничего больше и не было. Так что он ни дня не отдыхал — продолжил тренировки со своими, а затем улетел в Петербург и безо всяких дней на акклиматизацию и смирения с часовыми поясами сразу вышел на лёд. Тем более что в Хоккейный город пустили, хотя не должны были, а там Саша Никишин, Марат Хуснутдинов и Тёма Плешков — самая, пожалуй, комфортная в мире компания для тренировок. Они тоже не смогли усесться ровно после не особо удачного для каждого из них сезона, тренировались как невменяемые, пытаясь залатать свои душевные дыры. От Саши хотели слишком много — он очень устал. В этом сезоне ему недостаточно было быть просто хорошим защитником, приходилось ещё выручать команду, когда ничего не получалось в атаке, заряжать других ребят, когда огонь в глазах тух, принимать на себя ответственность за всех, надевая капитанскую нашивку. Он ещё совсем юный для такой роли. Марат тоже устал от того, что всё идёт через пень колоду. Он прыгал из команды в команду, кажется, уже не очень веря, что он является игроком выского уровня, способным вытянуть взрослый хоккей. Он на самом деле мог, просто кошмарно не везло при выборе пути: пахал на СКА, но после очередной ротации не смог влезть в состав, в котором раньше был первым центром; уехал в слабую команду, потом уехал в следующую слабую команду, и теперь вот снова на льду Хоккейного города. Его тоже странно что пустили тренироваться здесь — наверное, за выслугу лет. Они тут с Матвеем кубок брали два года назад, плечом к плечу, прямо в этой самой коробке. А вратарь Тёма и вовсе потерялся в слоях бесконечных фармов, не имея возможности доказывать свою состоятельность на льду мастеров. За него было грустно больше всего. Он из тех, кто даёт невероятную уверенность, стоя за спиной, только кто же это ценит среди функциониров... Все не хотели тут оказываться так быстро, но оказались и были важной поддержкой друг для друга. — Ты после сезона двадцать пятого с вещами на выход? — спросил Матвей у Саши, когда они переодевались после очередного забега. Тот пожал плечами: — Наверное. Не хочу думать об этом. — Почему? — Да страшно, — честно признался Саша. — Ты же Каролину имеешь в виду? Я себя не чувствую готовым к новой лиге, сколько бы раз мне ни сказали, что пора. — Каролина классные, — прокомментировал Матвей. — Там все чувствуют себя в своей тарелке. — Команда из одних тарелок — тоже сомнительно. Посмеялись. — Ты не должен был срываться вот так, — продолжил Саша. — Мне казалось, ты настроен становиться звездой здесь, а потом только уезжать. В итоге какая-то муть с контрактом, и опять одна из сторон — Флайерс. Они не дебоширили, когда ЦСКА прокинули их с контрактом Федотова, взамен на тебя? Скажи честно. — Да начерта я нужен, — улыбнулся Матвей. — Федотов поценнее кадр. Никишин не стал спорить, потому что не воспринял всерьёз. — Ну, а честно? — настоял он. — Почему ты так скоропостижно уехал? Неужели Ротенберг сказал, что в СКА никаких шансов? Оба знали, что он не особо любит смотрящих на НХЛ влюблёнными глазами, если их фамилия не Никишин. Саша был исключением, потому что играл настолько лучше всех, что было бы нелепо отстранять его от матчей. — Не говорил, но донёс понятно. Да нет, он тут ни при чём. У меня там... любимый человек. Просто хотелось побыстрее понять, смогу ли. Саша такой ответ воспринял с большим трудом. — Рисковать карьерой ради девушки? — переспросил он. Иногда складывалось ощущение, что о том, что такое любовь, в этом мире знают вообще только они с Коннором. Что значит "ради"... — Не хочу углубляться, — признался Матвей. — Если тебе это не понравилось, то дальше вообще в осадок выпадешь. Просто были хоккейные и нехоккейные причины. — Нет, подожди, — обратил на себя внимание Саша. — Я хочу знать. Мне не не понравилось — я просто, наверное, не влюблялся так, чтобы решиться пойти на конфликтные ситуации на работе. Но теперь мне в десять раз сильнее хочется услышать, каково это. Марат и Тёма, не вслушивавшиеся в их разговор и о чём-то переговаривавшиеся в стороне, вместе встали со скамеек, пожали Саше и Матвею руки и покинули раздевалку. Теперь они были вдвоём. Матвей уже тоже был готов идти, но сидел, глядя на то, как аккуратно Саша складывает вещи в свой баул. Интересно, сколько процентов жизни хоккеисты тратят на то, чтобы надеть и снять экипировку и разложить её по сумкам? — Почти всё время очень больно, — признался Матвей. — Но ты всё равно ужасно счастлив. — Счастлив как когда выиграл кубок? — Намного сильнее и куда более липуче... То есть длительно. — Я завидую, — признался Саша. — Хочу так же влюбиться до беспамятства и наломать дров. Но почему больно? Сейчас Матвей покажет, каково это — дрова ломать. — Всё время его не хватает, — ответил он, впившись в Сашу взглядом. Хотел выловить каждую эмоцию. — Кого его? — переспросил Никишин. Не опуская глаз, Матвей прислонился затылком к стене. Говорить напрямую не стал — и так по реакции на вопрос всё должно быть понятно. А Саша резко смутился, когда считал его знак. — А-а, понятно, — растерялся он. И попытался быстро собраться, отвлекаясь на усиленное складывание вещей. Это даже забавно, Матвей, получается, уже все возможные реакции общественности на эту новость успел испытать: был агрессивный агент Коннора, абсолютно сразу принявший их как данность даже пьяным Кори Перри, отнёсшийся к нему как к тряпке Ник Фолиньо, а теперь со стороны Никишина был сильный шок и прикладывание сумасшедших усилий, чтобы не обидеть Матвея. — Сань, — Матвей попытался вновь поймать его взгляд. — Всё нормально. Знаю, что это инфа не из лёгких. Я не жду мгновенного понимания, можно задавать тупые вопросы, шутить отвратительные шутки, называть педиком, можно даже в качестве перевоспитания отпинать. Только скажи, сможешь ли ты в теории это принять и не потерял ли я друга, сказав это. Заставить поднять взгляд снова удалось. Никишин выдохнул: — Так, значит, я правильно понял. Я в ахуе. А чего, а как... я теперь боюсь с тобой в раздевалке находиться. Ну, вот, Никишин выбрал тупые вопросы. Матвей засмеялся. — Меня не интересуешь ты и все парни этого мира. Меня интересует один конкретный. — И трахаться ты не полезешь? — А ты что, хочешь? — продолжал троллить Матвей. — Ой, иди нахуй, — Никишин стал нервно застёгивать баул. — Пиздец такое вывалить. Чего ты меня позоришь, я же нормальный, мне же похер, кто с кем спит. Просто я не знал, что такое в хоккее бывает. — Всё время нашего с тобой знакомства я был с ним, — признался Матвей. — Сам суди, насколько легко такое отличить. — Да я знаю, я же говорю, я не гомофоб. Не думай, что я гомофоб. — Я и не думаю, — усмехнулся Матвей. — Вот и не думай. Пиздец, говорит, можно отпинать ради перевоспитания. Саша цыкнул языком, качая головой и беря наконец-то готовую сумку в руки. Теперь взгляд было некуда девать — вновь смотрел на Матвея. — Неужели кто-то так сделал? — Ника Фолиньо знаешь? — Пиздец. — Ты на вопрос не ответил, Саш, ты-то сможешь принять и общаться, как будто это действительно неважно? — Я молодой и прогрессивный. Сейчас проматерюсь, позадаю тупые вопросы, пошучу все плохие шутки, назову педиком, отпинаю в целях перевоспитания. А потом да. Эх, Мичков, вот умеешь ты воду намутить. Ну, везде вокруг тебя какой-то треш творится. Сукой тебя буду теперь называть, идёт? У Матвея пробежали мурашки по коже. Коннор вечно в постели называл Матвея сукой сначала на английском, потом на русском. От звучания в голове его голоса потянуло внизу живота, потеплело. — Хоть как называй, — ответил Матвей. — Только постарайся не распространяться. Сам знаешь, что со мной сделают, если это станет известно. — Само собой. Я не трепло. — Я знаю. Домой шёл весь на нервах. Не смог перебороть возбуждение, теперь приходилось пальто застёгивать, чтобы люди не косились, а это только ещё хуже сделало. Коннор и расстёгивал это пальто на нём, и застёгивал обратно, заботливо укутывая перед походом на улицу. В мысли лезли моменты, как многократно Коннор раздевал его, начиная с верхней одежды прямо на пороге: иногда неторопливо, когда мог ждать, а иногда дико, когда был голоден. И перчатки. Перчатки снимал зубами. Матвей ввалился домой, с удовольствием замечая, что квартира пуста. Скинул с себя верхнюю одежду, налету включая ноутбук и набирая контакту в дискорде. Хоть бы онлайн был — у него семь утра, но он долбанутый и мог на тренировку уйти ещё в пять. Но в кои-то веки Матвею повезло. Коннор валялся в постели, не стесняясь включать камеру — в конце концов, чего Матвей в нём не видел? А у Матвея аж кровь застыла от мягкого сонного и не готового ни к чему Коннора. — Твою мать, — прокомментировал он. — Ага, "привет, Коннор", "прости, что разбудил, Коннор", — недовольно пробубнил тот. — Привет, Коннор, не против пробудиться от моего члена в заднице? Коннор распахнул глаза, перекладываясь поудобнее и хитро улыбаясь в камеру. По утрам спастись после такого предложения никаких шансов — он сразу захотел, сразу начал облизываться и искать в Матвее знаки возбуждения. — Ну, ты и тварь, — ответил, несмотря на свою улыбку. Свесился мимо кровати, доставая свою магическую коробку, где под слоем открыток со всего мира в пакете лежала его игрушка. На камере было видно, как скручивается его талия, чтобы он мог дотянуться, и Матвей почувствовал почти непреодолимое желание впиться в его кожу зубами. Распрямившись, он наскоро облизал игрушку, вызывая у Матвея закипание всей крови в организме. А затем закинул руку назад, быстро входя в себя. Его глаза зажмурились, морщинка пролегла на лбу, зубы закусили нижнюю губу. Ему больно. — Эй, — позвал Матвей. — Тебе нужно было подготовиться. Тебе же больно, мой маленький. — Ну, ты же не готовил. Сам сказал, что я проснулся уже с членом. Коннор перевернулся на живот, ложась лягушкой и вновь немного скручиваясь, чтобы двигать игрушку рукой. Матвей коснулся себя, глядя за нереально красивым и всё ещё очень сонным парнем на экране. — Покажи, — попросил Коннор. Спустил штаны, убеждаясь, что в камере видно. — Блять, — Коннор выдохнул. — Как же его хочется. Вот он, казалось бы, рядом. — Какой романтик, — усмехнулся Матвей. — Пошёл в жопу, сука. — Она привыкла, жопа-то твоя? Чего медлим? Я хочу тебя выебать. Коннор заскулил, начиная, несмотря на собственное недовольство, трахать своё тело резиновым членом. — Жёстче, Коннор. Покажи, какая ты шлюха, когда ебут без смазки. Тот застонал, увеличивая темп. Матвей облизнулся, следуя его ритму. — Я сказал, жёстче. Коннор шлёпнул себя по ягодице, и у Матвея пересохло в горле. Невероятно возбуждающее зрелище. — Мне больно, — пожаловался Коннор. Игра. — Мне всё равно. Ты будешь удовлетворять меня столько, сколько я скажу. Коннор снова по себе шлёпнул и резко ускорился, срывая с собственных губ крик. Рука, которая до этих пор удовлетворяла самого Коннора, взмыла вверх, и Коннор закусил её, чтобы не орать, продолжая насаживать себя на игрушку. Но ему руки, оказалось, и не нужно было. Кончил из-за трения о простыни, пачкая постель и размякая от ощущений. Рухнул, продолжая в себе двигаться, но уже медленнее. — Кто разрешал? — не понял Матвей. Коннор вынул игрушку из себя, взял влажную салфетку с прикроватной тумбочки и тщательно всё обработал. Потом продвинулся к камере, встал на локти и вобрал её в рот, сразу задавая темп. Они делали это не впервые: тактильных ощущений не хватало до безумия — добирали грязными словами, оскорблениями, некоторой жестокостью. Приходилось обострять градус, чтобы эмоций набралось на разрядку, поэтому Матвей позволял себе называть Коннора очень плохими словами и не проявлять лишней в этой ситуации заботы, хотя всё, чего хотелось, — опуститься перед ним и зализать повреждённое колечко мышц после такого на самом деле жёсткого проникновения. Вместо этого доводил себя рукой, глядя на то, как старательно Коннор сосёт резиновый член. Кошмар, как сильно хотелось этого ощущения. И по щеке не погладить, и за волосы не схватить, не поводить головой туда-сюда, не толкнуться до самой глотки, не собрать пальцами влагу с уголков глаз. Но какое-то удоволетворение это всё-таки приносило. Матвей со стоном излился в свою руку, давая Коннору сигнал, что можно останавливаться. Тот снова лёг, откидывая игрушку и глядя на то, как Матвей вылизывает от спермы свою руку. — Тоже хочу, — признался он. Матвей улыбнулся. — Прости, что разбудил. — Ничего, скоро вставать. Как прошла тренировка? Быстро одевшись, Матвей лёг рядом с экраном на подушку, и они как будто привычно улеглись рядом друг с другом в одну постель. — Как обычно. И я сказал Саше Никишину о том, что люблю парня. Он отреагировал очень смешно. — Правда? Как? — Для него это полная дичь, но он попытался сделать вид, как будто всё нормально. Много матерился. Заверил, что не гомофоб. — Саша замечательный. Приятно, что я в нём не ошибся. Матвей перевернулся, начиная щёлкать фильтры. Выбрал леопарда. Душа у него к леопардам лежит, что тут поделаешь... — Теперь скажешь, почему именно он? — Марат выглядит как человек, которому бы понадобилось больше времени. А Артём ничем не смог бы тебе помочь, если история всплывёт наружу. На твоей стороне должен быть человек с хорошим лидерскими задатками. Саша идеальный вариант. Ну, и он очень похож на человека из моего окружения, которому бы хотел сказать я. Решил поэкспериментировать на тебе. И тоже сменил фильтр — стал лисом. Ну, реально из-под Челябинска. Притворяется только канадцем. Чтобы чума, которая уничтожила всех русских центральных, не скосила и его. — Тот, о ком я думаю? Из первой команды? — Да, Люк. — Напиши, как скажешь. Надеюсь, он, как Саша, не воспользуется предложенным вариантом отпинать. Он так удивился, как будто первый день с Матвеем общался. — А зачем ты это ему предложил, Мэттью? — Ну, в шутку. — А ты разве не знаешь, что шутки должны быть смешными? — У нас это считается смешным. Всё в порядке, Коннор. Когда шутишь об агрессии, она теряет своё значение. — Какие вы ебанутые там все, мне страшно с вами связываться. — Сказал человек, который при первой же нашей встрече засунул в меня член. Осадил. Коннор даже растерялся от неопровержимости аргумента. Начал хватать ртом воздух, собираясь разразиться тирадой, но слов всё не находилось, так что, казалось, он сейчас надуется и лопнет. А потом вдруг сложил руки на груди, с хитростью глядя на парня. — И кто от этого что потерял, а? Кто недоволен-то? Тот мальчик, который три дня стелился под меня во Флориде? Мой член оказывается в тебе только тогда, когда ты его хочешь. С первого дня так было. Матвей выдохнул, поворачиваясь к потолку. Фильтр съехал, и леопардовые ушки улетели наверх вместе с его взглядом. Он так долго не мог играть. Вроде бы, начинал обострять, но быстро сдавался. Коннору, наверное, ужасно скучно с ним было. — Коннор, я опять хочу на три дня во Флориду. Я очень по тебе скучаю. — Ещё немного, Мэттью. Нам нужно перестать бояться этих разлук, понимаешь? Не напиваться после ссор, не испытывать ломок, если мы долго друг друга не видим. Как сейчас. То, что мы делаем здесь с тобой, — это огромный шаг вперёд. — Не знаю, дрочить я умел и раньше. Коннор неприлично заржал. Ну, вот, весь настрой беседы сбит подчистую. — Но никогда не дрочил в лечебных целях! — заметил он. — Да нет, фигурально выражаясь, только в таких целях и дрочат. — Ты заметил, что в сексе по веб-ке ты ни разу снизу не был? Рекомендую тебе об этом подумать. — Коннор, я просто не могу дома хранить резиновый член, у меня вообще-то мама и маленький брат, куда ты предлагаешь мне его прятать — мать залезет даже в мой баул, даже под матрас, даже если я его вообще из себя доставать не буду, кто-нибудь спалит. Как же приятно видеть, как Коннор по-мальчишески ржёт над словами Матвея. У него целебный смех и целебный даже сам тот факт, что он умеет смеяться, когда так тяжело. — Какой ты гандон, я не могу. Дело ведь не в резиновом члене. Как будто ты бы не нашёл, что в себя засунуть. Ты просто не даёшь пространства, ты сразу главный и всё, это интересно, не правда ли? Я хочу, чтобы ты порефлексировал, сделал выводы, подумал, приемлемо ли это для тебя и приемлемо ли для меня. Хочу ли я всё время быть твоей шлюхой, справлюсь ли я. Мы поговорим об этом чуть позже, когда ты подумаешь об этом с точки зрения нас обоих и выработаешь себе к этому отношения. Согласись, это важный момент общения взрослых здоровых людей. — Ты что, к сексологу ходишь? — в отчаянии спросил Матвей. — Это же какой-то ужас — заставлять двух мечтающих друг о друге людей беседовать о сексе, когда они не могут им заняться. — Я сам сексолог, как с тобой иначе-то, чудовище ненасытное. — Я??? Коннор, наверное, помрёт со смеху этим утром. Как будто понимая это, он поднял голову наверх, глядя на часы. — Грёбанная тренировка не даст мне высосать из тебя всю душу сегодня. Так что пока живи. Но мы об этом поговорим, Матвей, хочешь ты того или нет, потому что сам посуди — тебе бы легко было всё время быть шлюхой в постели того, кого любишь? Это я сейчас не про себя. Вопрос просто гипотетический. Мне важно услышать твой ответ. — Я люблю тебя. — И я тебя люблю, Мэттью. И очень скучаю. Давай, я напишу тебе ещё. А всё-таки внутри всегда было очень тепло после разговоров с ним. Да, он не мог дотронуться до Коннора, не мог обнять и зарыться пальцами в его волосы, но их общение весило тоже немало. Они разговаривали друг о друге и об окружении, обсуждали тренировочный процесс и планы. Матвей рассказывал о тупом реалити-шоу по ТНТ, которое почему-то смотрит его мать и в которое в итоге вытянулся и сам Матвей. Коннор сказал, что надо по Пятнице смотреть, а не по ТНТ. Долго молчали после этих его слов. Секс на камеру случился в первый раз сам собой, естественным образом, но был достаточно неловким, потому что нёс абсолютно не те ощущения, которые им обоим были нужны. Потом научились в экран смотреть. Потом научились нагнетать словами. Потом Коннор стал причинять себе немного боли — Матвей бы сказал, что они оба стали это делать, но, чёрт возьми, это правда, что Коннор ни разу не был сверху. А ещё, как ни странно, они стали обсуждать то, что никогда раньше не обсуждали. И это даже не политика (очевидно, обсуждай они политику, они бы уже не встречались). Началось с того, что Коннор рассказал, как пойдёт на концерт Лимп Бизкит, а Матвей в ответ высказал ему всё, что он думает об их расставании, о своих вынужденных тренировках в России и о Конноре, который придумал причину не ехать с ним, в результате которой Матвей теперь не идёт с ним на Лимп Бизкит. Коннор хохотал как сумасшедший. Они даже не знали, что оба слушают такую музыку. Раньше было как-то не до обсуждений музыкальных вкусов и вкусов вообще. Потом Коннор попросил когда-то сходить с ним на футбол, рассказать про него, показать Месси. А потом сорвались с цепи: стали обсуждать кино, и оказалось, что Коннор ненавидит марвел и смотрит только старый душняк, а Матвей кино воспринимает только как причину сожрать поп-корн и похохотать в удобном кресле над вульгарными шутками наравне с такими же обезьянами, как он сам. Под сериалы Коннор, как выяснилось, расслабляет мозг, а Матвей учит с их помощью английский, так что мозг вообще не расслабляется. У Коннора есть интерес к изучению русской классической литературы, а Матвей изучил её лучше, чем сам бы этого хотел, и на фоне наивного горящего Коннора выглядел, как прошедший войну прапор. А ещё Коннор предложил Матвею жениться, когда оказалось, что он играет на гитаре. Но отозвал предложение, когда узнал, что именно он играет. Матвей любил джаз, а Коннор сказал, что это вообще не музыка. Матвей любил пострелять в тире, а Коннор ненавидел оружие. Матвей предпочёл бы сходить в зоопарк или зоологический музей, а Коннор — на балет. Коннор любил картинг, а Матвей игнорировал парки атракционов, потому что ему, как русскому, и так хватало острых ощущений. Цирк оба не любили — он вокруг них ежедневно, в горле уже. Так или иначе, не сходились они более-менее ни в чём. Хоккей любили. И тяжёлую музыку, в основном, кстати, разную. Но Коннор впился в гитарную игру Матвея, его экспертизу в футболе и знание русской классики, а Матвей — в его выбор атмосферных вечеров с романтичным фильмом и вкусным питьём и в прекрасные мысли о мире без агрессии и войн. Знание того, что им всегда будет о чём поговорить, тоже было целебным для обоих, как и тот самый радостный смех Коннора. И с этой точки зрения казалось, что это псевдо-расставание сыграло положительную роль. Но как же тяжело это было. Все эти разговоры, все придуманные ими способы утолить голод не заменяли возможности прикоснуться, обнять, поцеловать, не заменяли жара — ничего вообще не заменяли. Они просто временно позволяли почувствовать себя лучше, и каждый из них, вероятно, даже неосознанно не хотел лечиться от этой зависимости. Потому что вдруг излечение будет означать, что больше такой кайф от нахождения рядом они испытывать не будут? Вдруг их любовь вообще бывает только нездоровой? Матвей не давал Коннору думать, что их отлучение друг от друга — чисто его инициатива. Не хотел оставлять один на один с этой ответственностью, да и не он был в этом виноват — они действительно заигрались, и Коннор абсолютно прав, что рано или поздно им обоим придётся выбирать между ними и хоккеем, если они не прекратят шагать в трясину всякий раз, как видят друг друга. Но этот детокс был ужасным. Легче становилось слишком медленно, и, хоть они и оба нашли какие-то занятия и какую-то жизнь за пределами объятий друг друга, это нельзя было в полной мере назвать жизнью. — У меня заготовлен небольшой блокнот с шутками про педиков, — сказал Никишин при следующей их встрече на утренней тренировке. Уже пора закатывать глаза, или пока ещё можно потерпеть? — Вот слушай, — и Саша действительно достал из кармана блокнотик. — Всё, мне уже смешно, ха-ха, заканчивай, — попросил Матвей. — Ну, уж нет, я всю ночь готовился. Значит так, Вовочка спрашивает... — Блять, анкедоты про Вовочку, убейте меня, бога ради... — взмолился Матвей. — В этом ориджине Вовочка не школьник, а блатной гопник. Ладно, не устраивает про Вовочку — есть ещё про Штирлица и чукчу. — Одним махом оскорбить все меньшинства? — Нет, не все, но про все у меня тоже есть. — Подожди, про Штирлица? — вернулся Матвей. Никишин закивал, с видом охранника на школьной проходной, подсматривающего решение кроссворда в ответах, стал перелистывать свой блокнот. Он вообще не обманул — он действительно готовился. Матвею было стыдно находитья с ним рядом. — Вообще-то, мне кажется, я опидорасюсь, если вслух произнесу то, что здесь написано, — пожаловался Саша, пихая Матвею блокнот в руки. — На сам прочитай, вдруг вылечишься. Клин клином, как говорится. — Ты в любом случае опидорасишься, если я засуну тебе твой блокнот в жопу. — Я, блять, не хочу даже спрашивать, как вы двое пришли к этой теме, — нарисовался позади них Марат. — Зал свободен. Если вы уже близки к завершению беседы о том, что кому и куда надо засунуть, ждём вас там. У Матвея даже в глазах потемнело из-за того, что они не заметили приближения постороннего человека. Они переглянулись с Никишиным, но тот вообще ни капли не испугался. А точно ли Коннор уверен, что он кого надо посвятил в свои интимные вопросы? — Марат, подожди, — Саша кинулся к нему со своим блокнотом. — У меня тут заготовлены анекдоты про немца, американца и русского. — Если без татарина, то не интересует, — отмахнулся он. "Саша переживает стрессовое событие самым ебланским способом — он травит паршивые анекдоты, за которые в приличном обществе бьют, не разбираясь", — написал Матвей Коннору ради того, чтобы пережить стресс, созданный переживанием стресса Сашей Никишиным. Коннор не отвечал. Он и вызов не принял, когда Матвей звонил, но у него иногда тренировки заканчивались заполночь. Если считать даже этих неугомонных четверых русских, которые в законные выходные продолжают убиваться на тренировках по три раза в день, Коннор был намного более двинутым даже по сравнению с ними. "Скучаю. Напиши как сможешь, чтобы я не переживал", — написал Матвей вечером. Для Коннора уже утро наступило, но его всё не было и не было на месте. Он даже онлайн не заходил, что исключало вероятность того, что он пустился в дополнительные воспитательные меры. Их расставание он обсуждал с Матвеем и дождался его ответа, не было причин думать, что в этот раз он поступит как-то иначе. Скорее всего, он просто сильно устал и лёг спать сразу, как пришёл, такое у него тоже бывало. Утром должен был ответить, но тоже не ответил. Матвей жалел, что не знал номеров телефонов его родителей, чтобы позвонить и узнать. И клубных не знал. Стал усиленно вспоминать, кто из всех его знакомых мог общаться с кем-то из Чикаго, постепенно приходя к выводу, что он сам неудачник и вокруг собрал только таких же. Оставалась надежда написать Зайцеву из чата русскоязычных в НХЛ, но будет ли это уместно, вопрос. Матвей решил подождать ещё. Потом уже не ждал — написал, попросил понимания и поинтересовался, куда делся Коннор. Глупая была бы ситуация, если бы оказалось, что Коннор никуда не девался, а просто игнорировал его. Зайцев, как ни странно, ответил, поинтересовался, какого чёрта Матвея интересует, где Бедард (что немного обнадёжило Матвея на тему распространения информации внутри коллектива в Чикаго), но добавил, что переадресовал вопрос Нику. Ник написал уже более обстоятельно, всё с тем же вопросом, не обалдел ли Матвей выяснять их отношения через третьих лиц, и добавил, что переадресовал вопрос Кори Перри. А у Кори Перри в разгаре был плей-офф, и он даже сообщение не открыл. Ник обматерил Матвея, отвлекающего его от законных выходных, обматерил Коннора, обматерил хоккей. Потом написал, что позвонил родителям Коннора, но те вообще не знают, что он мог куда-то с места сдвинуться. И с этого момента напряглись уже все. Ник долго и в выражениях недоумевал, как ему объясняться с руководством Чикаго — что он им скажет, что пропажу заметил левый шкет из Филадельфии? Мог бы сказать, что сам не смог дозвониться, но даже причастность Матвея вызвала бы меньше вопросов, чем звонок Ника Коннору в их выходные. Матвей умолял его не терять времени. — Матвей, тебя тут Романборисыч спрашивает, — Саша позвонил ему, когда тот на следующий день пропустил тренировку. А Матвею было вообще не до тренировок. Он не спал всю ночь, думая, как ему ускорить поднятие паники. Ник, если честно, не особо шевелился — руководство Чикаго в курс дела, вроде бы, ввёл, но пока ответных мер не последовало. У них вообще организция не из тех, которым можно безоговорочно довериться. — Чего ему нужно? — устало спросил Матвей. — Мне кажется, если ты не придёшь сейчас и он не увидит тебя на нашей тренировке, он твой пропуск аннулирует. Что-то он дикий какой-то. Видимо, задевает ситуация с закрытием границ с Финляндией. Получилось немного улыбнуться. — Сань, придумай что-нибудь, пожалуйста. У меня пиздец. Скажи про семейные обстоятельства, скажи, жена заболела и собака рожает. — Мы одного и того же Романборисыча имеем в виду? Даже если бы ты сам больной рожал, это не было бы уважительной причиной. Приди на пять минут, угомони эго, потом мы тебя как-нибудь прикроем. Сам подумай, он на уступки и так пошёл, пуская тебя на наш лёд, надо как-то уважить в ответ. Прости, мелочь. Знаю, что не вовремя. В таком мире живём. В какой момент Никишин стал считать свой возраст достаточным, чтобы называть кого-то мелочью? — Ладно. Я иду. Потяни время. — Без проблем, скажу, что ты гей-сексом занимаешься. — Да ну ёбаный твой рот, Сань. — Нет, не мой! — успел прокричать Никишин, прежде чем Матвей бросил трубку. Нет, они определённо ошиблись, вовлекая в это именно его. Он ебанутый. Это даже пугает. Коньки не натягивались, как будто Матвей пил накануне безостановочно. Скорее всего, отекли от многочасовых тренировок и не вполне правильного образа жизни при этом — надо бы поберечься сегодня по многим причинам, а он вынужден на поклон ходить. Саша прав, что Матвея не были обязаны пускать, и Ротенберг как будто бы и не должен был. С ним вообще лучше не ссориться, а Матвей не сказать что сильно хорошо ушёл из команды. По всем заветам, Роман Борисович его теперь должен в лучшем случае игнорировать, но с Матвеем и Сашей Никишиным история была другой — они оба с большими перспективами в НХЛ, и знакомство с ними было для него важно. Через них он мог бы узнавать полезную для него внутрянку, и, конечно, Матвей осознавал это, когда получил согласие на просьбу тренироваться в Хоккейном городе. Но сейчас-то Матвею и рассказывать ему пока нечего — чего ему понадобилось так срочно? Вывалился на лёд усталым и не готовым. Саша приветственно похлопал клюшкой по льду, увидев его. Роман Борисович стоял за стеклом, глядя на них. Матвей коротко поприветствовал его, но тот помахал рукой, подзывая к себе и выходя к скамейке. Значит, не пронесло. Он протянул руку, и Матвей, освбодившись от краги, потянулся её пожать. — Привет. Тренировки пропускаем? — Только эту пропустил. Проблемы дома. Мужчина нахмурился. Когда-то уже звучала эта фраза от Мичкова. — Всё нормально, Матвей? — Надеюсь. — Ладно, если что, ты знаешь, мы поможем. Матвей благодарно кивнул. — У нас тут ещё один товарищ попросил пропуск на ваши тренировки, он будет очень полезен, я думаю. Ты не против? Не против ли Матвей? Это что, у них демократия, что ли, получается? — Нет, не против, — ответил он. — Ну, ладно. Зайди потом, как дома наладится. Поболтаем на досуге. Снова пожали руки, а затем Роман Борисович усмехнулся, глядя через его плечо. — Вот и он, кстати. Матвей обернулся, и ему показалось, что он спит. Что у него просто фляга потекла от двух суток переживаний. — Это что ж за скотство такое! — прокричал он на английском, припускаясь в сторону новичка. — Ну, извини, ты разве не знаешь, что сюда легче, блять, через космос добраться, через центр Земли, через окно в гиперпространство, я заебался, с самолёта на самолёт, с самолёта на самолёт... — Ну, можно же было предупредить как-то, тебя вся Америка ищет, ублюдок ты грёбанный! Матвей бросил клюшку и свалил Коннора с ног. Он весь истерзанный: бровь рассечена, губа разбита, на скуле под глазом ссадина — явно видно, что болючая. И, судя по всему, под формой было ничуть не меньше: Коннор заскулил, оказавшись на льду. — Что с тобой произошло? — шёпотом спросил Матвей. — Кто это сделал? Улыбнулся. Но слёзы в глазах стояли — у него что-то плохое случилось. — Ты вот предложил Саше тебя отпинать, и он отказался. А мне даже и предлагать не пришлось... — Люк?! — переспросил Матвей. Коннор кивнул. — Не он один. Я в порядке. Просто я даже не думал, что могу быть в опасности... в Канаде. Матвей вдруг понял все песни про сердце-магнит, оно вот что, оказывается, значит: он только почувствовал душу Коннора, и его собственная тут же прилипла к ней, и его вдруг как будто к розетке подключили. Жизнь стала возвращаться. Все чувства вновь ощутились, краски в мир вернулись. И он обнял, не думая, что кто-то может не так понять. Потому что это ощущение единения вновь было столь же желанным, как доза для наркомана. Возбуждения не было, только любовь, и она всё заполнила, каждый уголок их не очень справляющихся с нею тел и каждый закоулок Хоккейного города, а может, и всего мира. Когда они вместе, он явно становится чуточку лучше. — А они чего, близкие друзья? — спросил Марат у Саши, глядя за обнимашками на льду. А тот, похоже, начал догадываться и переживал очередную волну стресса. Теперь от анекдотов отбоя не будет. Матвей поднялся, подавая Коннору руку. — Ребята, это Коннор Бедард, — представил он. — Коннор, это... — Да знаю, Саша, Марат, Артём. Приятно познакомиться, ребята. — Я в ахуе, откуда он меня-то знает? — тихо спросил Артём. — Матвей рассказывал, — услышав его вопрос, ответил Коннор на английском. — Он понимает русский язык, — пояснил Матвей. — Только сказать не может, собака. Послышался стук по стеклу — Роман Борисович настаивал на прекращении болтовни. — Проведи тренировку, а, — попросил едва справляющийся с новостями Саша у Коннора на английском. — Обычно я провожу, но мне перед тобой даже просто кататься стыдно. — Давай вместе, — улыбнулся Коннор. — Пойдём по твоей схеме, а я просто что-нибудь добавлю. — Как играть левой рукой, если правая сломана, да? Коннор засмеялся, отъезжая спиной вперёд на раскатку вместе с остальными. — А чего я тебе сейчас весь тренировочный процесс СКА сдам, — вдогонку крикнул Никишин, — и как мы потом будем против Чикаго играть в регулярке? Саша не только шутник, но ещё и немного постмодернист. Коннор не жалел себя, хотя было больно. Глядя на него, свои ноги не жалел и Матвей — вот такой вот эффект бывает от великих. Просто можно стоять рядом с ним, и уже становишься немного лучше. Правда снять коньки оказалось задачей не из простых. Ноги, видимо, от напряжения отекли ещё чуть-чуть, и крепкая шнуровка впилась так, что под неё даже не получалось просунуть пальцы, чтобы ослабить. Матвей весь взмок, пытаясь толкнуть хвостики шнурков в дырки так, чтобы они ослабились, но они не двигались ни в какую. Коннор переодеваться не спешил, сидел в телефоне, дожидался, пока все разойдутся — не хотел, наверное, демонстрировать всем травмы после побоев. Матвей из-за коньков тоже не мог переодеваться. Сверху только всё стащил, кроме футболки. — Жесть, — прокомментировал Саша, глядя на него. — Не парься, разрежь шнурки лучше, сейчас ещё пальцы повредишь. Марат последовательно пожал руку Коннору, Саше и Матвею, оборачиваясь к голкиперу, который несвойственно им переодевался быстрее половины полевых: — Тём, давай шевелись, а то на метро поедешь. — Да сейчас, изверг, — жаловался он, в поту закидывая всё в баул. Он бросил неловкий взгляд на Коннора, и тот, увидев, улыбнулся в ответ. — Вы ещё придёте? — спросил Артём на русском, зная, что его поймут. — Да, — ответил тот тоже по-русски. — Неделю буду ходить. — Блин, кому сказать — не поверят... — Тёма, шевелись! — прикрикнул Марат. — Со мной Бедард говорит на русском, я готов из-за этого поехать и на метро! Марат закатил глаза, разворачиваясь к двери. — Да стой ты, — чуть не плакал Артём и, забыв своё полотенце, припустился за ним с баулом бегом. Ужас, как Марат над ним издевался с этими своими услугами такси. Теперь они остались втроём, и, удостоверившись в том, что никого лишнего нет, Саша вдруг резко смутился, переводя взгляд на Матвея: — А я правильно всё понял, вы вместе? Он твой парень? У меня чего-то вообще... — Спасибо, Саша, — ответил ему Коннор, привлекая к себе внимание. — Мои друзья оказались не столь понимающими. А ты именно настолько крутой, насколько мне и казался. Отличный друг. Я даже немного завидую Матвею. — Это значит да? — очень переживал Никишин, обращаясь теперь к Коннору и по-английски. — Вы типа встречаетесь? То есть типа Мичков и Бедард? Это как так вообще вышло... Они вместе с шестнадцати лет, юниорский чемпионат, любовь с первого взгляда, бла-бла-бла... — Нет, я не хочу знать, — Саша выставил руку перед собой. — Или хочу, не знаю... Коннор поднялся со скамейки, подходя к Матвею и наконец-то целуя его. И вовсе не показалось, что это какая-то демонстрация. Обычный его поцелуй. Нежный, совсем мягкий, безо всякой настойчивости. — Охуеть. Моего блокнота не хватит на анекдоты... Коннор коснулся кончиком носа шеки Матвея, оставляя небольшую дорожку поцелуев до самого уха. А тот уже соображать не мог из-за всех чувств, которые приходилось подавлять в себе. — Всё, — Никишин водрузил на плечо свой баул. — Хватит мне на сегодня. И так спать не буду. Всё, пока. И ретировался, оставляя их вдвоём. Возбуждения всё ещё не было — они просто с нежностью смотрели друг на друга, и оба чувствовали, какая их любовь оживляющая. — Прости, — прошептал Коннор. — И за то, что не предупредил. И за то, что приехал. Матвей погладил его по щеке большим пальцем. — За первое прощаю, за второе не понимаю чего там прощать. — Не довели детокс до конца. Но я не смог. Мои друзья... Чёрт, мне просто захотелось почувствовать, что меня кто-то защитит, поэтому я просто сразу сел в самолёт и полетел сюда. Ты единственный, с кем я в безопасности. — Коннор, я защищу тебя, — прошептал Матвей. — Ты ни в чём не виноват. Ты всё правильно сделал. Он уткнулся носом в чужие колени, закрывая глаза, и Матвей зарылся пальцами в его волосы, мягко успокаивая. — Мой маленький, — ворковал он, лаская лицо и висок Коннора. — Ты не мог знать. Это несправедливо, что ты должен проходить через такое. Под одеждой были синяки — Коннора действительно били. По всем его рассказам казалось, что Люк — товарищ, который всегда поддержит и выслушает, особого душевного устройства человек, молодая версия Кори Перри. То, что в итоге он оказался агрессивным гомофобом, никак не получалось соединить с представлениями. — Я теперь очень рад, что Саша хороший. Если я ошибся в своих, я точно мог ошибиться в твоих. Ты ужасно рисковал. Слава богу, не зря. — Это так. Но мы оба сходились во мнении и про одного, и про другого. Мне очень жаль, что я тоже не почувствовал опасности. Коннор печально выдохнул. Он уже переоделся и, закинув коньки в баул, подошёл к Матвею, садясь на пол рядом с его коньками. — Давай я попробую. Прислонился щекой к чужим коленкам, пробуя ослабить шнурки. — Почему так отекли? Матвей пожал плечами. — Может, много пил или много тренировался. Один конёк удалось ослабить, и Коннор, расшнуровав его, осторожно вынул чужую ногу. Содрал носок и сжал ступню тёплыми ладонями, разминая её. — Эй, ну, она же только из конька, дай помыть... — неловко подал голос Матвей. — Совсем одичал тут, — с улыбкой пробурчал Коннор. — Опять приручать. Матвей покраснел. Второй конёк не получилось ослабить с первого раза. — Режем? — спросил Матвей. — Давай ампутацию рассматривать в последнюю очередь. — Блять, Коннор, я шнурки имел в виду. Понял и так, просто высшее мразотское образование пальцем не раздвишь. В дверь постучали, и спустя секунду в раздевалке явил себя Роман Борисович. Матвей отчего-то панически стал оглядывать окружающие их вещи, боясь, что что-то намекнёт ему о том, что Коннор не только шнурки ему на коньках развязывает, но ещё иногда и отсасывает. Хотя Роману Борисовичу хватило уже и этого зрелища — не каждый день увидишь, как люди величины Коннора Бедарда, сидя на полу, кому-то коньки шнуруют. — Хотел за тренировку поблагодарить, — сказал он Коннору на английском. — И уточнить о том, насколько публичной будет информация о посещении тобой Хоккейного города. Спустился в раздевалку сам! Чтобы поблагодарить за тренировку!! Просто нонсенс. Матвей потом расскажет Коннору о том, каких почестей он тут оказался достоин. Коннор покосился на Матвея, и их короткое обсуждение без единого прозвучавшего слова закончилось ответом: — Абсолютно непубличная. Извините, я приехал к Матвею и очень благодарен за базу для тренировок. Если нужно, я заплачу за аренду. — Нет, занимайся сколько хочешь, не надо аренды. Ты и разместиться здесь можешь — тут есть комнаты и даже столовая. — Это звучит отлично, действительно можно? — Нельзя, — прервал Матвей недовольно. — Ты ко мне приехал, или что? Он коротко засмеялся и затем развёл руками в ответ Роману Борисовичу. Тот не был рад, что Матвей встрял, но Матвей смотрел на него уверенно и немного воинственно. Для Ротенберга было стратегически выгоднее отступить, и он, елейно улыбнувшись, только сказал: — Ладно, парни, до связи. И покинул раздевалку. Коннор хитро уставился на Матвея: — Ты чего это, жить меня к себе приглашаешь? — Коннор, тебе не говорили в детстве у незнакомых дядь конфетки из рук не брать? Это вот именно тот случай. У него услуга за услугу, имей в виду, он не просто так всё это делает для тебя. — А чем я могу ему быть полезен? — Вот это-то и страшно, что ты не знаешь, чего он захочет взамен. Просто будь с ним осторожен, не смотри, что он выглядит и ведёт себя очень приветливо Коннор изумлённо кивнул, принимая предостережение и вновь приникая щекой к коленке. Он такой невероятно милый, такой замученный, такой влюблённый, ищущий нежности и защиты — Матвей погладил его щёку, и Коннор заластился к его руке. — Я могу дать ответ на твой вопрос, — тихо сказал Матвей. Коннор поднял на него взгляд, пока пальцы воевали со шнурками совершенно отдельно от него самого. — Давай. — Когда я вижу, что ты слаб, я становлюсь сильным, чтобы я мог защитить тебя и приласкать. А если ты дикий, мне легко тебе уступать и поддаваться. Я думаю, что ты по-прежнему ведущий в наших отношениях. Но сам ты в этих отношениях, скорее, слабый, чем сильный. А я — наоборот. Ты всегда куда более чувственный и эмоциональный, по тебе любое ощущение топчется сильнее, чем по мне, поэтому тебе больнее. Я сейчас вижу тебя и чувствую, что тебе необходима моя забота, я чувствовал это всё это время, но сейчас — сильнее, чем вообще всегда. Я подавляю тебя и беру всё в свои руки именно поэтому. Не нужно из этого никаких выводов. Ничего не поменялось. Мы равны. Если сейчас сорвёшься и решишь трахнуть меня на этой лавке, я как и всегда легко разведу перед тобой ноги и буду выть под тобой от удовольствия, как сука. Но я вижу, что у тебя ни сил, ни эмоций на такое, поэтому знаю, что инициатива будет с моей стороны. А шлюха ты, только потому что ужасно красивый и потому что далеко. Ты меня не касаешься, не целуешь, не обнимаешь, ты, в конце концов, не занимаешься на самом деле со мной сексом — мне нужно откуда-то эмоции брать, вот я и говорю грязь всякую. — Хорошую грязь, — шепнул Коннор. — Но выходит, что ты постоянно подстраиваешься под меня и моё настроение. — Я не был у сексолога и сам образование не получал, но, скажи, как можно подстраиваться сразу под два? Да и зачем? Моё всегда выражено меньше твоего. Твоё для меня ориентир, я счастлив только тогда, когда тебе хорошо. И меня абсолютно, полностью удовлетворяет то, что у нас есть. — Но неужели у тебя не бывает дней, когда ты хочешь доминировать, а я подавляю тебя, или когда ты хочешь нежности, а я лютую? — Нет, — и Матвей улыбнулся. — Если такое будет, я тебе скажу. — В том плане, что ты ничего не хочешь или что мы всегда совпадаем? — Мы всегда совпадаем. Потому что в глубине души ты, наверное, чувствуешь меня так же хорошо, как я тебя. — С ума сойти, это очень хороший ответ, Мэттью. Я боялся, что любой будет плохим. О господи, он ослабился! — Коннор кинулся развязывать наконец поддавшиеся шнурки. Матвей погладил его по волосам. Сидит у ног и старательно что-то делает, а Матвей всё ещё не хочет освободить пах и насадить его за волосы на себя. Слабость Коннора была слишком выраженной — ему сейчас подчинение нужно не было, ему буквально было необходимо чувство защищённости. Они связаны уже на химическом уровне. А химическая зависимость же неизлечимая, так что, может, и ладно? Умрут так умрут? Зачем дальше так мучиться этим синдромом отмены? Его ступня оказалась в чужих ладонях. Коннор мягко размял её, отставляя в открытый баул Матвея его коньки. — Хочу пожить с тобой, — признался он. — Но у тебя же мама. — Я всё устрою. Не волнуйся. Вообще ни о чём не волнуйся, Коннор, здесь ты полностью под моей опекой. В конце концов, ради этого он и приехал — сюда, под крыло Матвея, как к самому родному. — Ух, сейчас я тебя накормлю шавермой, потом мы с тобой посмотрим афишу Мариинского и Михайловского театров, возьмём билеты на балет — будь готов, что зарплата хоккеиста НХЛ при виде цен на них покажется тебе не такой уж и большой. Потом поедем ко мне, и я уложу тебя спать — и ты будешь спать у меня на ручках, до тех пор пока всё плохое не уйдёт из твоей головы. У него по спине мурашки бежали — было видно через ворот футболки. Приятно. Он и вслух это подтвердил: — Чёрт, эти слова круче, чем секс. — По-моему, это офигенный итог нашей терапии. — Алкаши мы запойные, вот итог нашей терапии, — вздохнул Коннор. — Ладно, не хочу сейчас об этом. Пошли шаверму есть. Надеюсь, с непривычки и стресса не отравлюсь. И, конечно же, он отравился. Посвящение в петербуржцы прошло успешно.