Двое, и ещё много тех, кто ничего о них не знает

Никишин и Роман Борисович быстро сориентировались в ситуации неожиданного прибытия звезды НХЛ в стан их импровизированного лагеря, причём сориентировались как-то командно, общими усилиями: Никишин вынуждал Коннора взять тренировочный процесс на себя, показывать свои наработки и секретики, а Ротенберг смотрел и не моргал. Записывал на подкорке. После второй такой трёхчасовой тренировки Матвей осознал, что Коннор не только парень о каком только мечтать, но и тренер едва ли не самый продуктивный за всю его жизнь. Эти три часа, несмотря на явно ненормальную продолжительность тренировки, оба раза пролетели незаметно, и Матвей ощущал усталость, только когда она заканчивалась и надо было поднять ногу хотя бы для того, чтобы расшнуровать конёк. А вот Коннор, угнетаемый неожиданно сильной акклиматизацией, уставал настолько, что, на второй день добравшись со льда в раздевалку, сел, прислонился виском к стенке и заснул. Он от отравления отошёл с огромным трудом, мало ел, сил почти не было, а ещё по часу в зале проводить, по часу на земле и по три — на льду. Нагрузка явно лишняя для него в его состоянии, но он не отказывал Роману Борисовичу, потому что остерегался его возможных других просьб к нему. Ребята тихо разговаривали в раздевалке, чтобы не разбудить его, и Матвей, ни разу раньше не замечавший за ними такой любезности к чему-либо живому, только слушал, благодарно улыбаясь. — Надо с Романборисычем поговорить, пусть кровать для дневного сна малышей-тренеров поставит, — пошутил Никишин. Но без издёвки. Закончив со своим баулом, Матвей поднялся, подходя к Коннору и осторожно отстёгивая ремешок под подбородком и снимая с него шлем. Коннор встрепенулся, открывая глаза и немого удивляясь тому, что Матвей уже одет. — Береги силы, я помогу. И поедем домой отдыхать. И тот, наверное, не совсем осознанно склонил голову, потираясь щекой о чужую руку. Попросил ласки. Матвей попытался усмехнуться, глядя на стоявшего почти впритык Марата: — Тактильный. Как будто это что-то объясняло. Матвей мягко растрепал его волосы на виске и нежно провёл пальцами по ушку, а затем попросил у Коннора поднять руки, чтобы стащить с него свитер. После приступил к нагруднику. Поскорее бы остальные ушли, а то Матвей боялся, что от раздевания кто-то из них палевно возбудится, тем более что Коннор почти что мурлыкал в его руках. Растрёпанный сонный котёнок. Марат ушёл настороженным. Всё, считай, спалились и перед ним тоже. Матвей мягко коснулся губами лба Коннора, вновь его пробуждая и с улыбкой глядя ему в глаза: — Подожди меня минутку, я сейчас вернусь и мы продолжим. Нужно было догнать Марата, пока тот не ушёл и не остался с мыслями об увиденном наедине до завтра. Нагнать его удалось в коридоре — он почти даже и не отдалился, стоял и копался в телефоне, выбирая музыку. — Марат, — позвал Матвей. Он обернулся, доставая из уха один наушник. — Не подумай лишнего: мы очень близкие друзья, и Коннор просто маньяк тактильный. А то я знаю, как это со стороны выглядит. — Ладно, — сразу ответил Марат, но не так, как будто был готов понять, а так, словно не хотел спорить. — Всё в порядке? — Да, в порядке, с чего бы нет? — Побоялся, что сбил с толку, — ответил Матвей. — Не говори со мной об этом, — прохладно добавил Марат. И по его взгляду стало понятно, что разговор окончен. Он вновь закрыл ухо наушником и отвернулся. Похоже, Матвей вообще зря пытается: Марат всё знает. Он просто удивился, что Матвей стал буквально раздевать Коннора на глазах у всех, и с этой точки зрения поступок был действительно странный. Если это так, то у них в копилке ещё одна ранее неизвестная им реакция — "не говори со мной об этом". Коннор был уже почти раздет, лениво собираясь в душ. Матвей присел на скамейку рядом, глядя на его красивое рельефное тело. Травмы от разговора с Люком всё ещё заживали и точно давали о себе знать: один самый большой синяк — на рёбрах с левой стороны. Матвей протянул руку, обводя его указательным пальцем. Коннор опустил голову, наблюдая за этим. — Ты носишь эти травмы за нас обоих, — прошептал Мичков. — Как всегда, всю боль берёшь на себя. — Это не так, — ответил Коннор. — Тебе тяжелее. Я бы забрал у тебя ещё больше, если бы это было возможным. Побили — чёрт с ним, это не страшно, это и так не редкость. Матвей опустил руку, наблюдая, как Коннор избавляется от последней одежды и, взяв душевой набор, уходит из раздевалки. Проверил личку на телефоне. Потом отложил, стянул с себя обувь, футболку, шорты и бельё и пошёл вслед за Коннором. Почему-то почувствовал, что сейчас самое время. Коннор совсем слаб и мягок — пользовать его в таком состоянии очень легко и приятно: он не дерётся, не кусается, не обзывается, только подставляется сразу, даже не настаивая на приручении. Только глаза у него были закрыты из-за воды. Матвей подошёл спереди, вытирая лицо, и Коннор, прозрев и сразу заметив возбуждённого парня перед собой, мягко улыбнулся. — У меня совсем нет сил. Могу не возбудиться в ответ. — Это необязательно, просто ноги передо мной раздвинь, — и Матвей властно развернул его к себе спиной. Коннор беспрекословно подставился. Он тоже стал гибче: ему легко спину выгнуть так, чтобы не пришлось всё тело нагибать. Если бы Матвей был посильнее — поднимал бы просто на руки под коленками лицом к себе и трахал бы, пока Коннор не заплачет. Но пока мог брать только лицом к стене, направляя к себе ягодицы и огибая ладонями травмы, чтобы коснуться Коннора, не причинив боли. А на сорвавшийся стон целуя в шею, останавливаясь и удерживая Коннора прогнувшимся в спине: — Всё хорошо? Не больно? — Нет, продолжай. Я только боюсь упасть, — тихо ответил тот. — Перехвати покрепче, пожалуйста. Матвей скользнул ладонями по внутренней стороне бёдер, разводя их и прижимая Коннора ягодицами к себе крепче. А на этот полный власти жест тело Коннора отреагировало мгновенно, и тот завыл, наклоняя голову. — Чёрт. Мэттью. Я хочу жёстче. И Матвей своего добился — достал из Коннора душу, и он, обескровленный, вообще даже стоял теперь с трудом. Матвей одевал его самостоятельно в раздевалке. Натягивал бельё, вытирал полотенцем ноги досуха, иногда не отказывая себе в удовольствии коснуться кожи губами. Надевал джинсы, каждый носочек, расправляя на чужой ступне. Потом футболку. Потом сам сложил всё в баул, беря и свой, и чужой. — Встанешь сам? Коннор кивнул, поднимаясь и протягивая руку за своими вещами. Матвей отдёрнул, качая головой, и Коннор разулыбался: ему нереально нравилось, когда Матвей о нём заботился. Сам он еле шёл даже без баула. Когда они сели в такси, он не мог себе позволить улечься на Матвея, но было очень заметно, как сильно он этого хотел. — Хочу набраться сил. Устал уже от этого состояния. — Россия тяжело пошла, — прокомментировал Матвей. — Эмоционально мне здесь лучше, чем где-либо за последние полгода. Но у меня есть стойкое ощущение, что тут какие-то не лады с гравитацией: я даже руки сейчас поднять не могу. Они весят полтонны. Возьми, — он подвинул ладонь. — Скажи же, она стала тяжелее. Матвей засмеялся, беря его руку в свою так, чтобы в зеркале заднего вида не было заметно. — Ты не весишь практически ничего, Коннор. Просто надо приспособиться к климату. Здесь непросто, я знаю. — А как далеко отсюда становится проще? — За границей, — улыбнулся Матвей. — Тебе нужно просто покушать и поспать. Уже вот-вот полегчает. Он вздохнул, поворачиваясь к окну, но предпочитая не убирать свою руку из матвеевой. — Должен признать, мне здесь нравится, — тихо сказал он. — Несмотря на то что у меня, похоже, аллергия на всё русское, включая еду и воздух, мне здесь так спокойно. Я сначала думал, что из-за тебя, а сейчас мне кажется, что мне было бы нетрудно сделать это место своим домом. Обжиться здесь. Это странно, я не так себе всё представлял. — А как? Думал, тут все хмурые, бедные и злые? Так оно так и есть. Коннор засмеялся, сжимая ладонь Матвея сильнее. — Нет, оно совсем не так. Ладно, ты уже понял, наверное, я та ещё жертва твиттера. Просто не ожидал, что здесь спокойно. Немного понимаю, почему ты расстроился, когда мой агент наговорил про твою страну столько. Просто оттуда всё выглядит иначе. — Знаю, видел. — А ты не споришь, — Коннор вновь повернулся к нему, ложась затылком на окно. — Почему не споришь? — Всё равно не поймут. Даже не стоит воздух сотрясать. Я счастлив, что ты всё просто увидел сам. Многие хоккеисты были тут и тоже всё видели, поэтому мне не часто приходится сталкиваться с предрассудками. Коннор прикрыл глаза, довольно улыбаясь. А Матвей словил взгляд таксиста через зеркало заднего вида. Увидев, что на него тоже смотрят, мужчина наконец подал голос: — Вы, ребята, из СКА? Матвей вводил в заблуждение своим армейским бомбером. — Мы с ними тренируемся, — ответил Матвей. — А играете за другую команду? — Мы играем в другой лиге. Если я буду играть в КХЛ, то за СКА. — То есть за границей где-то? А тренируетесь всё равно здесь? — Везде тренируемся, — усмехнулся Матвей. — Там, здесь. — Молодцы, — оценил таксист. — А почему уехал в другую страну? Почему здесь не захотел играть? — Ну, я хотел, — признался Матвей. — Но и там хотел попробовать. Вроде, получилось. Так что пока там. — Да и правильно, — одобрил мужчина. — Тут тренер-олигарх, а там хоть, может, шанс чему-то научиться есть. Всё, стало опасно. Матвей тут же заткнулся, изо всех сил попытавшись по-максимуму прикрыть лицо. Коннор сидел в кепке и маске просто уже по канадской привычке, а Матвей так и не привык к тому же, разгуливал только под козырьком бейсболки. Его очень редко где-то узнавали, не думал, что им что-то угрожает в обычном такси. Мужчина не подавал вида, что понял, с кем говорит, но попытка завести с хоккеистом тему, которую тот явно не сможет поддержать, сильно напрягла, и Матвей по своему обыкновению закрылся. — Команда ему просто как игрушка, — самозабвенно продолжал таксист. — Развлекается как хочет. Столько ребят талантливых своих уходит и уезжает из-за него. Коннор уже лежал с открытыми глазами и смотрел на Матвея, не отрывая взгляда. Он не понял, что происходит, но уже ощущал, что что-то нехорошее. — Я тебя, кажется, узнаю. Ты же Мичков, да? Я слышал, ты в НХЛ уехал играть. Твой друг тоже из НХЛ? У Матвея бешено забилось сердце. — Да ладно, я ничего. Просто молодец. Круто играешь. Жаль, что не за нас. "Убери волосы под кепку", — в панике писал Матвей Коннору, чтобы даже не палиться взглядом на него в зеркале заднего вида. Руки они, конечно, тут же расцепили, сидели, не шелохнувшись. Коннор весь спрятался, очевидно, упрекая себя за то, что в начале поездки опрометчиво начал разговор, привлекая к ним внимание и выдавая в самом себе иностранца. "Что он сказал? Он нас узнал?" — писал Коннор. "Только меня. Ты за его спиной, он тебя не видит, будь просто осторожен, когда будешь из машины выходить", — успокоил Матвей. Чтобы хотя бы Коннор не паниковал. "А мы доедем хоть живыми-то?" Матвей не смог сдержать смешка. "Я не знаю, но так же даже интереснее". А потом ещё добавил: "Добро пожаловать в Питер!" Скоро Коннор освоится, ничего страшного. Как-то утром возьмёт раф на кокосовом в кофейне, поедет на тренировку на электросамокате и всё равно опоздает. Будет обедать в булочной, по дороге домой поучаствует в антиправительственном митинге и, зная все закладки и всех закладочников в своём дворе, одну даже выкинет — ту, что под панелью батареи в парадной, чтобы они ещё не подумали, что тут им притон какой-то и можно сюда наркоманов водить. А вечером выпьет разливного василеостровского, закусит корюшкой, закутается в зенитовский шарф и выйдет в окно. Раз уж он сказал, что освоится в этом месте легко. К месту их всё-таки подвезли. Матвей, слава богу, додумался с самого начала поставить адресом не свой дом, а магазин в соседнем дворе просто ради безопасности. Как чувствовал. Сухо попрощавшись, Матвей вылез из машины, глядя, как Коннор, весь напряжённый, вылазит наружу, тут же поворачиваясь спиной и молча уходя в другую сторону от нужной. У него ещё на бауле логотип Чикаго, и Матвей только сейчас понял, по какому тонкому льду они ходили последние три дня. Надо его полностью экипировать так, чтобы никто не заподозрил в нём даже хоккеиста НХЛ и в целом нормального человека. Кепки СКА достаточно будет, или ещё нужно, чтобы "Красная машина" где-то написано было? Матвей догнал его с двумя баулами, тут же хватаясь за телефон. Коннор всё-таки взял свой, освобождая Матвея, пока тот собирался бежать за помощью к единственному влиятельному человеку в окружении. — Алло, Роман Борисович, похоже, мы облажались и влипли в неприятности. — Матвей, я почему-то не удивлён. И что случилось? — вполне спокойно ответил мужчина. — Нас узнали в такси. — Вас обоих? — Я... не знаю, меня точно. Выспрашивали про Вас. Поняли, что мы оба игроки НХЛ. — Если это единственное, что о нём поняли, то он точно в безопасности. А если его узнали, чем я смогу помочь? Сами виноваты. Ты же собрался становиться звездой НХЛ — вот и почувствуй, что это такое, когда в обычном такси не поездишь. Злость в нём вскипятила кровь. Матвей был готов прямо сейчас высказать всё, что он думает о Романе Борисовиче, но Коннор, почувствовав это, подёргал его за рукав. — Остынь, — прошептал он. Пришлось выдохнуть. Как тут не выдохнешь? — Что мы можем сделать, чтобы это не распространить? — попытался он вернуть разговор в конструктивное русло. — Уже ничего. Насколько я видел, Бедард ходит весь упакованный — маловероятно, что его могли узнать, если он не представился напрямую при посадке в такси. Так что успокойся. Даже если узнали и по каким-то причнам пойдут рассказывать об этом в СМИ, а СМИ по какой-то причине решат опубликовать, без фото-подтверждения это просто пустой слух. И даже если будет фото, то, ну, и что с того? У нас масса топовых тренеров, в этом нет ничего необычного, скажет, что ему кто-то кого-то посоветовал. И перестаньте быть такими беспечными идиотами. О вас хуллиард человек уже знает больше, чем вам бы того хотелось. Земля совсем ускользнула из-под ног. Матвей пошатнулся, взявшись за локоть Коннора. Он-то, конечно, крепче на ногах должен стоять. В глазах потемнело. — В каком смысле? — осторожно переспросил он. — В каком смысле? — передразнил Ротенберг. — Подумай, блять, в каком смысле. Напряги мозги, а то уже кажется, не ошиблись ли мы, по пять раз на дню называя тебя умным. Матвей ни одного слова больше не нашёл. Закрыл рот рукой, сдерживая разочарованный вопль и этим жестом заставляя Коннора тоже испугаться до чёртиков. — Оставь канадца завтра отдыхать и зайди перед тренировкой ко мне один. Дышать даже было тяжело, не то что говорить. — Не брать Коннора на тренировку? — еле живой спросил он. — Не брать. Пусть восстановится, ему эти тренировки сейчас только во вред. — Я понял. Хорошо. Коннор испуганно смотрел ему в глаза, и Матвей, попытавшись собраться с мыслями, улыбнулся ему. Коннор был взрослым в этих отношениях почти три года — теперь очередь Матвея. Этот канадец действительно нуждается в отдыхе. — Боже, ну, не томи, что случилось? — Да ничего. Показалось просто. Он так странно выразился, что я подумал, будто он о нас знает. А он просто имел в виду, что тебе нужно отдохнуть и восстановиться. Так что завтра ты дома. — А ты на тренировку? — тут же загрустил Коннор. — А я на тренировку. Но без тебя по три часа никто пахать не будет. Поэтому я очень быстро вернусь. Как же ему нужны были объятия сейчас. Проследив, что сомнительный таксист уже точно не рядом, они повернули, уходя к дому. Коннор официально спал на его кровати, а Матвей, как хозяин дома, официально спал на полу рядом. Мать предлагала просто постелить на диване, но Матвей отказался, сказав ей, в общем-то, правду, но не всю: они мало видятся, хотели бы, пока можно, провести больше времени вместе. Не соврал? Не соврал. К ночи врубали плойку, чтобы был какой-то шум в комнате, Матвей прикрывал дверь и залезал в свою кровать. В первый день они просто лежали рядышком и смотрели друг на друга. Не касаясь, не целуясь, ни о чём не говоря. Просто любя изо всех сил. На второй день Коннору стало лучше, и он легко принял срыв изголодавшегося по нему Матвея на себе. Утром все разошлись, и у них был час до сбора на тренировки. Коннор, к тому времени сорок минут роняющий обалдевшие взгляды на то, как Матвей занимается йогой, попытался взять его, как только они остались одни, но Матвей опрокинул его на лопатки и, одержав победу в самом лёгком сражении против не особо сильного соперника, выебал его так, что у Коннора к моменту необходимости встать и начать одеваться уже разъезжались ноги. Вероятно, в его усталости Матвей сыграл не последнюю роль. Но ему вообще не жаль. Коннору, очевидно, тоже не было грустно нисколько: только осознав, что дома никого, он повернулся к Матвею, хитро улыбаясь. На самом деле сильно напряжённый в этот момент после разговора с тренером Матвей выдавил из себя взаимную эмоцию с большим трудом. — Ты всё ещё переживаешь из-за таксиста? — спросил тот, замечая. — Да, — легко зацепился за этот довод Матвей. — Брось, — оставив на комоде кепку и маску, он снял футболку через голову, приближаясь к Матвею. — Он точно меня не узнал. И он потянулся к чужому армейскому бомберу. Матвей подумал, чтобы просто раздеть, но потом Коннор, получив верхнюю одежду, натянул её на себя, с улыбкой поглаживая логотип. — Идёт? — Блять, нет, — чуть не заревел во весь голос Матвей. — Снимай. Это не твоё. — А я не хочу снимать. Я может, хочу отсосать тебе в ней. — Ты вообще нормальный?! — Матвей так покраснел, что пришлось закрыть лицо руками. — Ты только что умирал от слабости, чего ты как спермотоксикозник?! — У-у-у, — Коннор провокационно провёл ладонью по его торсу. — А ты знал, что у меня есть твоя джерси из Сочи? И из сборной тоже. Но с этим лого мне прикольнее, — он облизнулся. — Достань мне такую джерси. — Не буду я тебе ничего доставать, ты цены видел?.. — Я хочу, — горячо прошептал Коннор уже почти ему в губы. — Или что я ещё могу сделать, чтобы ты возненавидел меня так же, как его, пока говорил с ним по телефону? СКА остались единственным местом, где ничего не получилось. Бесит же? Не покупай мне свитер со своим номером — купи любой. Я буду такой сукой в нём, что ты захочешь причинить мне вред. Матвей выдохнул. — Ты хочешь грубости? — спросил он. — Ты со мной первый день знаком? — подразнил Коннор, кладя локти на его плечи. — Но ты слаб, — Матвей наклонил голову, глядя на нашивку на его груди. — Как раз чтобы хорошенько попользоваться мною? — Мне нравится пользовать, только когда тебе есть что терять и ты проигрываешь. А сейчас ты даже на шлюху не похож. Просто кукла резиновая. Я настолько не паду. Коннор прикрыл глаза, пробуя на вкус словесное унижение. Подошло? Не подошло? Матвей вдруг почувствовал, что они свернули к тому, чего ещё никогда не делали. Надо быть осторожным. А тот момент, когда ему понравится настолько, что осторожность исчезнет, просто брать быка за рога. — Ну, а если представить... Что ты сделаешь с человеком, который не поддался просто так и которого ты за это уважаешь? — Коннор опустился перед ним на колени. — Как же ты тогда поведёшь себя с тем, кого не уважаешь ни капли? Кто уже изначально на коленях? — потёрся щекой о чужую промежность, одетую в джинсы. Теперь он хочет быть сабмиссивом. Матвей присел на коленки рядом с ним, мгновенно сбивая весь настрой. — Коннор, я люблю тебя, — сказал он. — Я понял, ты хочешь, чтобы я таким же маньяком был, каким показывал себя через вебку — хорошо. Может, завтра после тренировки. Сразу, как я увижу, что ты готов. Сейчас нет. Я не смогу на тебя руку поднять. Я просто не хочу этого делать. Я переживаю за тебя, мне сейчас крайне важно о тебе позаботиться. — Я просто очень по тебе скучаю, — признался Коннор. — Никак не могу привыкнуть к голоду. Тогда он не очень-то гибко мыслил. — Не возбудил я тебя в форме СКА? А мне показалось, что ты меня сразу должен был за волосы себе на член натянуть. Матвей засмеялся, протягивая руку и тоже приглаживая логотип. — Нет. Но тебя в форме Чикаго я с удовольствием выебу. Или дам тебе, если наденешь свитер Сочи, а если свитер сборной России — то ещё и отсосу. — Ты знаешь, что, если канадец надевает форму сборной России, он потом не может оттуда выбраться и умирает? — Но если при этом перед тобой русский на коленях с твоим членом во рту, это вообще не плохая смерть. — Я хочу тебя, — прошептал Коннор. — Сейчас ты намного сильнее, я не смогу тебя победить. Поэтому прошу твоего разрешения. — Бери, — легко разрешил Матвей. — У меня больше двух месяцев никого не было. Если хочешь, чтобы было больно, не готовь. В отличие от Матвея, Коннор над такими предложениями даже не думал. То ли из-за того, что он считал себя слабым, то ли из-за того, что сейчас взрослый в их паре Матвей, он просто принял его и не капли не сомневался. Матвей по-прежнему был меньше него: роста они были одинакового, но у Коннора просто плечи шире и мышц больше — он даже в обессиленном состоянии преобладал. И он не вёл себя так, словно спал с девственником, был уверен, что, несмотря на неготовность физическую, Матвей готов ментально, поэтому действительно не возился. Матвей сидел на коленках раздетый на постели, а Коннор, только достав из портфеля смазку и хорошо себя обработав, больше для подготовки ничего не делал. Обойдя кровать, толкнул Матвея лицом вниз, поднял ягодицы к себе и сделал действительно больно. И, несмотря на то что он дал Матвею немного привыкнуть, дальше пощады не было. Тот не просил быть нежнее, только иногда болезненно стонал, но поддавался. Пусть берёт. Ему было сложно в последние дни, и Матвей был уверен, что, чувствуй Коннор ответственность, он был бы совсем другим. Сейчас же ответственным был Матвей: он мог остановить, и Коннор бы послушался. Просто терпел. Давал Коннору волю. А тот в ответ издевался: люто и жёстко имел неподготовленное тело, стремясь слышать всё больше стонов; оставлял звонкие удары на ягодицах, заламывал руку, придавливал Матвея лицом к постели, пока не излился в него с дрожью по всему телу. Матвей почувствовал, что он мог бы ещё, но Коннор использовал, кажется, свои последние силы и теперь пошатывался, сидя на чужой пояснице. Его тёплые руки гладили чужую спину, иногда цепляя кожу короткими ногтями, но не до царапин — едва-едва. Мурашки бежали в ответ. — Матвей, — прошептал. — Повернись. Совсем сил нет. Он только приподнялся, позволяя Матвею лечь лицом к нему. А затем сам пододвинулся ниже, привычно собираясь помочь ему разрядиться самому. — Давай рукой. — Нет. Я знаю, ты любишь смотреть. Как я могу лишить себя твоего обожания? Матвей с ним не жестил: мягко перебирал его волосы, пока Коннор, опираясь то на один локоть, то на другой, с вибрацией по всей гортани заглатывал его до самого основания. Он нереально красивый, когда находится в таком положении: каждая мышца, каждый сосудик в шее виден, губы блестят, глаза такие, что в них только тонуть. Матвей осторожно взял его за подбородок, чувствуя, что вот-вот приблизится к грани и решая не оттягивать момент. Хотел кончить на лицо. Коннор говорил, что не любит, но врал. Матвей знал, видел по глазам — Коннор просто считал неловким в этом признаваться. Он потом пять минут собирал указательным пальцем сперму с лица на глазах у Матвея, улыбаясь из-за очередного очень сильного всплеска гормонов. А Матвей, натянув на него футболку и нижнее бельё, теперь одевался сам, встав у окна. — Смотри, — он указал Коннору на улицу. — Снег пошёл. Тот удивлённо, насколько мог, согласился, глядя за окно. — Нормально, да? Май на дворе? — Бывает и в июле, — признался Матвей. Коннор расставил руки, нетерпеливо подзывая Матвея к себе, и тот не кокетничал. Просто лёг в его объятия, натягивая на них одеяло. Коннор тут же обнял его, зарываясь пальцами в его волосы. — Ты в порядке? — спросил он. — Прости меня за сегодня. — Не думай обо мне, у меня всё отлично. Можешь творить со мной всё, что пожелаешь. — Нет, — Коннор коснулся губами его лба, оставляя невесомый поцелуй. — Я люблю тебя. Я не нравлюсь себе человеком, который может так с тобой поступать. Матвей приподнялся на локте, с улыбкой глядя ему в глаза: — Коннор, забей. Здесь тебе можно всё. Я ни за что на тебя не буду в обиде. Развлекайся. Хочешь — идём на тренировку, хочешь — всё прогуляем, пойдём на Диво Остров на горках кататься, яблоко в карамели есть и от пчёл отбиваться. Хочешь — я возьму тебя в туалете, в душевой, хоть на глазах у ребят. Хочешь — выеби меня так, как раньше боялся даже подумать. Пока мы тут, я твоя игрушка. Ни о чём не беспокойся. Выпусти себя. Коннор облизнулся. — Соблазнительно. Правда на данный момент я хочу только спать. Мэттью, — он закрыл глаза, но, похоже, твёрдо намерен был донести ещё какую-то мысль. — Ты знаешь, даже когда мы порознь были, я себя в этих отношениях одиноко ни разу не почувствовал. Ты всегда был рядом со мной, я знал, что я могу быть иногда слабым и ты меня не осудишь за это. Не сгружай всю ответственность на себя: это важно, что мы оба её чувствуем. Матвей погладил его грудь, дожидаясь, пока он заснёт. Может, и важно, но Матвею было важно и ещё кое-что: он сам признал Коннора ведущим в их отношениях, но просто если представить такое — справился бы с этим Матвей? С амплуа знающего больше, оберегающего. Коннор ведь не должен так тащить их обоих, как он это делает, Матвею тоже нужно уметь взять его под своё крыло. Здесь он этому тренировался. Поэтому когда утром он собирался на тренировку, дрожь в руках пришлось унимать, чтобы Коннор даже не заподозрил ничего. Тот, счастливый и отдохнувший, поныл, что тоже хочет на лёд, но не сильно настойчиво — сил-то надо было поднабраться. Коннор легко принял слова Матвея о том, что он хочет мяч погонять перед тренировкой, и с грустью простился, сказав, что ждёт и чтобы Матвей не задерживался. А Матвей шёл к Роману Борисовичу как на расстрел. Какие же они идиоты оба — неужели они со своими нежностями не могли до дома дотерпеть? Почему ни один, ни второй не подумали, что другие могут что-то о них понять, что-то заметить? Вдруг дело даже не в том, что они целовались за каждым поворотом и сексом в душе занимались — вдруг у них на лбу вообще написано, что они друг другу не просто друзья? В итоге информация, похоже, утекла к тому, кому Матвей точно, т-о-ч-н-о бы не рассказал её сам. — Привет, заходи, — Роман Борисович окинул его взглядом и кивнул, вновь возвращая взгляд в телефон. Статью какую-то читал. Хоть бы не очередную херню про советскую систему — Матвей тогда упакует Коннора в чемодан и свалит из страны по тоннелям. — Вот послушай, — и он неожиданно стал цитировать какой-то материал про Тортореллу. Цитировал на английском, и Матвей даже не сразу перестроился на другой язык, от неожиданности позабывав оба. — Согласен? — Роман Борисович поднял взгляд на Матвея. — Всё строится на диалогах с игроками при команде? — Не на любых. Скорее, на признании и обсуждении собственных несовершенств. Загорелся. — Так, садись, — он кивнул на кресло. — Давай подробнее. Он при команде говорит, над чем надо работать? — Нет, ты сам говоришь, — Матвей присел. — Он тебе никогда не скажет такого, что что-то проседает и надо над этим работать, он ждёт этого от тебя. При этом другие могут тебе отвечать, и выходит, что диалог строится со всей командой, все тебя лучше узнают и узнают, как с тобой играть так, чтобы все были результативны. — Понял, а что это за встречи — это после матчей, или во время тренировок, или отдельные собрания, или просто на досуге, как всё устроено? Ладно, это, считай, малой кровью. Матвей был не против всё рассказать — работать под тренерством Тортореллы лучший опыт в его жизни, будет здорово поделиться этим, будет здорово ещё раз подчеркнуть для Романа Борисовича важность диалога с игроками и отказа от императивного тона общения. Он всё новое, любую новую информацию впитывает с небывалым для взрослого человека, наделённым властью, интересом. Матвей бы его в полной мере нормальным человеком бы тоже не смог назвать, но самое важное, что всё-таки отмечал про себя — Роман Борисович сам прекрасно осознавал, что как тренер он далёк от совершенства. При нём нельзя было сказать такое вслух, но сам для себя он этого не отрицал и действительно старался стать лучше. Компенсировал отсутствие опыта в профессиональном хоккее огромными теоретическими материалами и рассказами о системах других тренеров, добивающихся успехов. И, поскольку деньги у него есть, а попыток неограниченное количество, ему есть где и на ком применить всё, что он узнавал. В СКА химическим путём синтезируется новый тренер, и условия у него для этого идеальные — так что чем чёрт ни шутит, вдруг ещё и получится? Поскорее бы, если да. Чтобы те парни, на шкурах которых, как в чашке Петри, ставятся эти эксперименты сейчас, тоже успели поиграть под руководством хорошего тренера здесь, в Санкт-Петербурге. В городе, который заслуживает лучшую хоккейную команду. Матвей, само собой, готов как может этому способствовать. Роман Борисович местами отвлекался, что-то записывая для себя. — Спасибо, Матвей, — искренне поблагодарил он, когда тот сказал, кажется, всё, что увидел от тренера за весь сезон. — Это между нами, разумеется. — Вы поэтому пустили меня в Хоккейный город? — обнаглев, спросил Матвей. Сразу пожалел, потому что мог нарваться на нелестные слова, но Роман Борисович, впечатлённый длинным рассказом, только пожал плечами: — А чего нам делить? Ты топ-проспект НХЛ, оставить тебя здесь всё равно бы не вышло. Всё равно бы упорхнул, как и Никишин скоро упорхнёт. У меня на тебя обид никаких нет, теперь у нас деловые отношения — мне вот из-за такого, — он махнул своими записями, — намного выгоднее с тобой дружить, чем за что-то тебе мстить. А ты ещё и Бедарда привёз посмотреть, так что, считай, пока я у тебя ещё и в долгу остался. У Матвея отлегло настолько, что он побоялся, что после ночи нервов с этого кресла он вообще сегодня уже не встанет. Всё тело вздохнуло и расслабилось. — Я должен использовать эту услугу на то, чтобы никто не узнал обо мне и нём? Вот на это Роман Борисович только фыркнул. — И каково — услугу тратить только из-за того, что вы двое десять минут не смогли до дома подождать? Матвей густо покраснел. Значит, точно. Он точно всё знает. — Я в такие вещи не лезу, если честно. Я с первого дня заметил, что вы не просто друзья. Мне похуй, кто с кем спит — я тебя просто предупреждаю, что вы ведёте себя по-идиотски для тех, кто скрывается. Вы оба сразу рванули в НХЛ, взрослой жизни, понимаете ли, захотелось — так вот и ведите себя, как взрослые, всё, больше вы никакие не подростки и спрос с вас будет совсем другой. Ему не следовало сюда приезжать. И, если уж приехал, не надо было таскать его в свой круг, пока вы не научитесь смотреть друг на друга так, чтобы другим не становилось неловко в вашем присутствии. У тебя будут серьёзные проблемы, если ты продолжишь в том же духе, Матвей, тебе разве прошлых не хватило? С хера ли ты думаешь, что это нормально — чуть ли не трахаться посреди Сенной, а потом звонить мне и просить разрешить все ваши проблемы? Ты больше не мой хоккеист, чтобы я за тобой подтирал, ты ушёл в вольное плаванье — вот и неси теперь ответстсвенность за свой идиотизм сам. — Я вас понял... — растерянно ответил Матвей. — Извините. — Да чего ты передо мной-то извиняешься, — зактил глаза Роман Борисович. — Я тебе от всей души желаю стать суперзвездой НХЛ. У тебя всё для этого есть, ты очень талантливый парень и работаешь как проклятый, я вижу, но тебе бы не помешало позврослеть и хоть иногда научиться говорить себе "нет". Ну, вообще-то кто бы говорил... Взаимно выразительно друг на друга посмотрели, и в тишине эта невысказанная фраза становилась всё громче и громче. — Спасибо... — Матвей поднялся с кресла. — Спасибо, что не станете нас выдавать. Я... Пойду одеваться на тренировку. Спасибо ещё раз... Это был самый пресный и неловкий слив в очередной раз не справившегося с накалом Матвея. Тренировка после этого прошла как в тумане — Матвею стало несравнимо легче, но ощущение, что он и понятия не имел, насколько очевидна их связь, не давала сосредоточиться. Матвей много падал и не забил Плешкову ничего, абсолютно ничего за всю тренировку. Тот даже спросил, всё ли нормально. Матвей ответил, что сегодня решил его поберечь. Артём оценил. — Что, убила Бедарда Россия? — спросил Никишин в раздевалке. — Еле дотащил его с баулом до дома вчера. Что-то совсем тяжело ему пока, с утра, вроде, бодрее выглядел, но я не решился его снова брать. Вы ещё изверги такие, — вздохнул Матвей. — Что за дела с трёхчасовыми тренировками, кто такое одобрил? Гены Чикаго потом найдут нас всех и четвертуют за него. — Так Романборисыч и одобряет, — довольно ответил Никишин. — Ещё скажи спасибо, что не городки... — Ух, блять, остался бы в СКА тогда Бедард ваш, — хмыкнул Марат. — К сезону бы очнулся только, уже в синем свитере. — Эх, праворукий центр, — Никишин мечтательно вздохнул. — Импортный. У нас таких не делают. Артём как всегда переоделся первый — их несчастный грустный и бесконечно нормальный голкипер уставал от их болтовни и в последнее время даже не ждал Марата, просто уезжал на метро домой один. Поэтому следующая его фраза была неожиданной для всех: — Айда сегодня ко мне матч смотреть? Будем пить и рыдать, рыдать и пить. — Мы же спортсмены. Непьющие, — напомнил Марат. — Так Торонто ведь играют. — Итак, что пьём? — Хуснутдинов потёр руки. Матвей с улыбкой смотрел на них, в какой-то момент обращая внимание на себя. — А я могу канадца с собой прихватить? Он за Бостон правда, наверное. Ну, вряд ли за Торонто. — Давай, надо же кого-то будет толпой отпинать, когда они вылетят. Раз Марнер далеко, будем пинать Бедарда. На том и порешили. Дома вкусно пахло — кто-то, похоже, совсем с ума сходил от скуки в те несчастные два с половиной часа, пока Матвея не было. Взгляд у него снова тёмный, вязкий-вязкий, принуждающий, нетерпеливый и не терпящий. И даже слов никаких не нужно: смотришь на него и сразу понимаешь, чего он хочет и что Матвей должен сделать. Но сил у него сегодня достаточно, поэтому Матвей не согласен был сдаваться второй раз просто так. Но правда и бороться сильно не собирался: оттолкнул, разозлил, побежал в комнату, а внутри сцепились. И, чёрт возьми, как же Матвей скучал по этим дракам. Они снова боролись. Коннор уже не выше, но всё ещё сильнее. Матвей поменьше и слишком легко принимал проигрыш. А Коннор брал завоёванное так, как и полагалось, — жёстко и бесцеремонно. Как раньше. Как всегда трахал так глубоко, что душа внутри скулила. Для Матвея всё это ощущения, по которым он скучал. Он весь расползся по постели, задрал ноги, развёл их широко и отдавался своему мужчине, который никогда: ни сегодня, ни вчера, ни в Америке — ни когда-либо не мог удержаться от нежных поцелуев, ради которых принимающий его Матвей гнулся пополам. — Мэттью... — Коннор задыхался. — Какой чертовски красивый. — Брось, и вполовину не так красив, как ты, — Матвей гладил напряжённые руки, упирающиеся в постель по бокам от него. — Нет, ты самый красивый мальчик из всех, кого я видел. Как же я люблю тебя. Как мне без тебя невыносимо, жизнь не мила, мир сер, я не знаю, я не шучу. Мэттью, честное слово. Только пока ты рядом, я чувствую себя в своей тарелке. Необязательно в постели, — урывочные предложения стали сопровождаться глубокими толчками и взрывом эмоций в их головах. — Просто когда ты улыбаешься мне. Берёшь за руку. Говоришь, что любишь. Даже когда просто на сообщение моё отвечаешь. Я каждый раз, когда новое сообщение вижу от тебя, трясусь от счастья. Когда ты звонишь или трубку берёшь. Я ощущаю, что ты рядом. И мне становится так хорошо и спокойно. Я часто так груб, потому что, кажется, я пытаюсь слиться с тобой насовсем. — Пробуй, пока не получится, — хрипел Матвей. — Мне нравятся эти попытки. Коннор усмехнулся. И продолжил, конечно. На этот раз не дал Матвею поменяться с ним местами, когда сам устал: сытость всё никак не приходила, поэтому он даже не спрашивал у Матвея, готов ли тот к новому подходу — просто заставлял принимать и всё. Матвей выгибался под ним, если позволяла ситуация, подставлялся, ластился и реагировал на любую нежность и любую грубость очень остро, срывая стоны Коннора, испытывающего визуальное наслаждение. Он мог шлёпнуть Матвея по ягодице, и от удара сразу расползётся красный след; мог мягко поцеловать в шею, и Матвей подставится и будет сладко лепетать под ним; он мог сказать тёплое слово, и Матвей ласково заулыбается в ответ; мог сжать запястья сильнее, чем терпимо, и Матвей заскулит; мог погладить его по спине, и она вся разойдётся мурашками; он, в конце концов, может долго и безостановочно трахать, и в конце Матвей заплачет. Это с ним случилось впервые. Коннор иногда срывался на слёзы наслаждения и даже не стеснялся этого, но Матвей — никогда не развязывался до такой степени. И остановиться он не мог. Так закончился очередной раунд, и Матвей понял, что никакого усилия воли недостаточно, чтобы побороть этот приступ. Он не просто плакал — рыдал в чужих руках, пока Коннор обнимал его, ласково поглаживая по волосам. — Ничего-ничего, Мэттью, — шептал он. — Я рядом. Я всегда на твоей стороне, всегда приду на помощь. Ты можешь быть уязвимым, можешь плакать мне в плечо, не сдерживайся. Ты мой сильный стойкий мальчик, я горжусь тобой и тем, с каким достоинством ты через всё проходишь. Я не представляю, как тяжело это даётся — молчать и не спорить, когда делают больно. Доказывать каждому по отдельности. Мне никаких доказательств не нужно, я всё вижу — ты волшебный, несправедливо, что тебе приходится прорываться через чужие предрассудки. Дай боли из тебя выйти. Не нужно стараться успокоиться. Я буду рядом, пока не станет легче. Он так и продолжал шептать нежности на ухо Матвею, пока тот медленно отходил от неожиданной истерики. Что случилось, он не понимал. И не знал, как ответить Коннору на вопрос в его глазах, когда пришедший в себя Матвей смог отстраниться. Он положил руки на заплаканное лицо, стирая со щёк влагу и с участием глядя в глаза. — Всё нормально? Матвей только кивнул. — Эй, — Коннор положил ладонь на чужой подбородок, обращая на себя внимание. — Не пугайся, ты давно не был снизу, а тут я сначала очень больно взял тебя вчера, а сегодня без перерыва четыре раза... Это просто тело так отреагировало на стресс и боль. Я должен был поберечь тебя, это всецело моя вина. — Нет, Коннор, всё хорошо... — Я знаю, — он улыбнулся в ответ, успокаивая. — Просто давай побережёмся. Ты самое ценное, что у меня есть, мне неприятно самому, что я иногда перехожу черту, ты молчишь, а потом случается такое. Тяжело, когда я не понимаю, что ты чувствуешь и что у тебя на уме. Давай прекращай это, Матвей. Ты ради меня это делаешь, но в итоге я причинил тебе боль, в результате которой ты сорвался и плакал десять минут. Я сейчас себя такой скотиной чувствую. Как я могу говорить, что люблю тебя, если я не могу даже понять, что причиняют недопустимый вред? — Всё не так. На тебе нет вины. Со мной всё хорошо, Коннор. — Пожалуйста, — взмолился тот. — Что бы ты ни задумал, какая бы у тебя ни была причина делать всё это, не надо, Матвей. Я умоляю тебя. Я этого не хочу. Ты никакая не игрушка мне, ты мой самый любимый в жизни человек, который и так много от меня терпит. Матвей лёг щекой на его плечо, опуская взгляд. Вообще-то Коннор прав: если представить ровно обратную ситуацию, забил бы Матвей на его чувства, стал бы пользоваться им и своим положением, не обращая внимания на чужую боль? — Прости, — прошептал Матвей. — Я тебя понял. — Тебе не за что извиняться, Мэттью, — Коннор поцеловал его в лоб, вновь поглаживая по плечу. — Вчера было больно, — подумав, добавил тот. — Но не так, чтобы серьёзно больно. Это было легко принять, и забылось всё легко и быстро. И эти четыре раунда... Мне было очень круто. Мы давно так не делали, я успел по этому соскучиться. Я правда в норме. Коннор, дело в другом, и мне нужно поговорить с тобой об этом. — Я тебя слушаю. — Оттягивайся на мне в постели сколько понадобится, ты же знаешь, я гуттаперчевый. Жести как угодно — главное, чтобы мы оба насытились и на людях могли вести себя нормально. Потому что о нас все уже всё знают, у нас на лицах это написано. На меня сегодня практически наорал Ротенберг, вчера Марат дал мне понять, что в курсе тоже — мы очень сильно себя выдаём. Они все правы. Нам надо повзрослеть. Сегодня мы вместе с тобой идём к Артёму. Давай договоримся у него дома попытаться вести себя как просто друзья. Давай даже сядем в разных местах, когда будем матч смотреть. Коннор смеялся на последних словах, заставляя Матвея вылезти из его объятий и посмотреть, как на придурка. — Извини, а если они знают, то зачем рыпаться-то? — поинтересовался Коннор. — Затем, что не каждый хотел бы видеть такое. Мы не должны быть им некомфортны. Они нас зовут не для того, чтобы мы им мировоззрение меняли, они хотят просто отдохнуть. — Понял-понял, — сдался Коннор. — Ну, я знаю, что сделать такого, чтобы мы немного остыли перед выходом. Но не сейчас. У нас есть ещё несколько часов — чем займёмся? И улыбнулся. Вот плут. Страшный, совершенно страшный человек. Матвей закатил глаза. Ну, нет, воспрявший духом Коннор может продолжать хоть до завтра — Матвей сдохнет сегодня под ним. Надо, что ли, как-то приручать дикаря. Снова завязалась драка, но теперь преимущество было у Матвея — Коннор уже подустал и опять недооценил оппонента, в итоге разваливаясь под ним с заломленной рукой. — Полагаю, ты не взял с собой свою резиновую игрушку, — сказал Матвей, осторожно входя в него. Он Коннора тоже не готовил — но тому и не нужно было. Он под Матвеем провёл намного больше времени. — Ох, Мэттью, — Коннор задрожал, отрывисто дыша в простыню, — какой же это глупый вопрос для человека, у которого есть смазка, а ещё клюшка, световой меч и куча ледяных узких флакончиков с мазями и спреями. — Чего? — усмехнулся Матвей. — Ты пытался трахнуть себя клюшкой? — Нет. Но эта мысль всё равно бы пришла кому-нибудь в голову, и в ком-то из нас она бы всё равно оказалась. — Ты ебанутый, я бы в жизни до такого не додумался. — А теперь не можешь перестать думать, да? Неси. Так или иначе, к Артёму они приехали почти к матчу — заснули за шесть часов до выхода, измучив друг друга так, что оба не шевелились. Насытились? Ну, вроде бы, да. — Ого, восставший из мёртвых, — Саша Никишин поприветствовал Коннора. — Чего, не пошло у тебя с Петербургом, да? Артём потрепал новенький бомбер СКА на чужих плечах, улыбаясь: — Да нет, судя по лого, как-то даже слишком пошло. И Коннор зарделся, поглаживая нашивку. — Стопроцентная маскировка, — подтвердил он. — Мэттью сказал, что так никто не заподозрит, что я Коннор Бедард. — Так и реально, — Никишин подошёл, прикрывая логотип рукой. — Вот сейчас вижу — Коннор Бедард, — затем убрал руку, обнажая лого СКА. — А теперь просто лох какой-то на паперти. Коннор заржал так, как будто действительно понял. Даже Матвей не уверен, что правильно понимает, что это слово значит. — Мы вчера в такси до дома добирались, этот спал дохлый, — Матвей сел на диван перед телевизором, кивая на Коннора в кресле. — Таксист меня узнал, говорит: о, Мичков, ты из НХЛ, хорошо играешь, молодец. Потом показывает на этого и говорит: а это тоже игрок НХЛ? Я думал, я оттуда седым выйду. — Да такое есть, да, — сонно ответил Марат. — Меня почему-то тоже часто узнают. Потому что кудрявый, наверное, хрен знает. Если так просто в магазине или на улице, то это даже прикольно, но в такси меня это тоже раздражало, потому что времени там много и все пытаются команду и Ротенберга с тобой обсудить. — С тобой тоже, значит, пытались? — облегчённо выдохнул Матвей. — Ну, конечно. Ещё грешным делом каждый раз думаешь, что это его засланец какой-то и он так лояльность проверяет. Не знаю, у меня сразу голова в плечи втягивается, еду дальше молча. Ну, вообще думать надо, начерта такие темы затрагивать, ещё бы о политике решил поговорить. А Никишин принёс виски. Васька слушает да ест... — Ну, тут все свои, никаких таксистов, — объявил он по-английски, расставляя бокалы. — Так что, Коннор, ты-то что про нашего поРоРо думаешь? А Коннор меньше всего ждал вовлечения в этот разговор. Человек вообще-то хоккей пришёл смотреть (если игру Торонто можно было назвать таким словом) и гимн своей страны слушал, а тут перед лицом возник алкоголь, затем Никишин, а потом ещё и вопрос, сути которого он, само собой, не уловил. — Про кого? — переспросил он. Артём засмеялся, тыкая Никишина в бок: — Не издевайся. Говори нормально. — Про Роман Борисовича свет Ротенберга, — пояснил Саша, улыбчиво наливая всем непьющим сразу от души. Пить из них всех умел только Марат, но он очевидно не собирался делиться ни с кем секретами. Коннор перевёл вопросительный взгляд на Матвея: — Это одна из тех ситуаций, где мне нужно притвориться, что я вообще ни одного языка не знаю? — Нет, — сквозь смех заверил Матвей. — Говори, мне тоже интересно. — Я не могу разделить ваших претензий по селекции и тренировочному процессу, потому что не видел ни того, ни другого. Но он пустил меня бесплатно на обалденно прокаченную тренировочную базу взамен на возможность учиться у меня, кто младше него в два с половиной раза. Моё мнение пока может опираться только на это. Ничего плохого он мне не сделал. — Зато мне сделал, — грустно ответил Артём. — И мне, — добавил Матвей. — А мне нет, меня просто заебал, — добавил Никишин. — Братан, — Матвей похлопал его по плечу. — Ничего, скоро будем как ни в чём не бывало пиздиться за плей-офф. В Каролине такой тренер кайфовый. — Артём, — позвал Коннор, выраженно медленно говоря на английском, чтобы собеседник не напрягался. — Я слышал про твой рекорд. Сто двадцать четыре отражённых, с ума сойти, даже с учётом продолжительности матча выходит, что тебя все восемь периодов расстреливали. Я вижу, как ты работаешь и как ты надёжен — я о таком вратаре за спиной могу только мечтать. У тебя всё точно сложится, ты очень крутой, у тебя огромное будущее. Знай это. Плешков покраснел, и ему пришлось прятать лицо в ладонях под хохот Марата и Саши. Матвей сидел рядом и только с улыбкой потрепал друга по плечу в поддержку сказанного Коннором. — Давайте за Тёму, — Никишин поднял бокал. Остальные поддержали, даже Коннор, который, казалось, не пил принципиально. Это и был тот самый момент, который дал старт его особым отношениям с алкоголем. Матвей, тоже ранее ни разу не пробовавший, не был в состоянии проконтролировать, что всё будет хорошо, и хватило ему боклов двух, чтобы матч Торонто перестал его как-то эмоционально трогать. Никишин держался лучше всех. Марат просто выпил больше и поэтому был пьянее, Артём, испытавший невероятной силы неловкость из-за самого важного признания в жизни, выпил сразу много и задремал на диване. А Матвей не засыпал, но из памяти вывалился весь второй и третий период. О чём-то они разговаривали, что-то обсуждали — по ощущениям, сначала Торонто, потом СКА, потом поняли, что поразительно похожие вышли разговоры про тех и про других. Потом говорили о чём-то ещё. Где всё это время был Коннор, Матвей не имел понятия. Только потом, когда в голове чуть прояснилось, оказалось, что он уже рядом и лежит на его плече, смотря овертайм. Да, долго они продержались без палева. Стойкие ребята. — Ты должен был в кресле сидеть, — шепнул ему Матвей. — Мы же договорились подальше друг от друга держаться. Коннор поднял на него взгляд, улыбаясь. — Мы весь сезон держимся друг от друга настолько подальше, что даже не в одном городе. Я же ничего не делаю. Просто хочу быть поближе. Матвей обнял его за плечи, прижимаяя к себе. — Ай, да сука! — взревел Никишин, вскакивая на ноги. Торонто пропустили в овертайме. Марат разочарованно зарычал, запрокидывая голову назад: — Всё, в пизду этот хоккей. Грёбанные уроды, ну, сколько же можно. Артём проснулся, непонимающе глядя на них в течение нескольких секунд. Тоже совсем не в себе был, долго соображал, пока не понял, что Торонто закончили сезон. — Бля, как хорошо, что мы напились и мне похуй, — признался он. — Этот ёбаный Пастерняк у меня уже в горле, — ныл Никишин. — От кого он там уехал? — Вон Марнер, Райли... — диктовал Марат. — Всех в расход! — Как я ненавижу Бостон, ебучая ты машина... Матвей вообще не так чтобы отошёл от своего сезона, чтобы ещё за других переживать, так что он не сильно страдал. Посмотрел на Коннора на своём плече с улыбкой: — Доволен? — О-о да, — ответил он и добавил по-русски. — Ебать Мейпл Лифс ебать. И все повернулись к нему. Даже Артём, который, вроде бы, только что говорил, что ему всё равно. — Ну, что, бьём? — спросил Марат у Саши. Коннор улыбнулся. — Бейте. Только если по рёбрам будете пинать, давайте справа, слева мне уже мои лучшие друзья неделю назад всё отбили. Саша принял волевое решение выключить телевизор. Рассеянное до этого внимание парней теперь всецело устремилось на них, и Матвей отстранился, чтобы не мозолить никому глаза. — Неделю назад? — переспросил Артём. В нём спьяну английский проснулся. Забавно, потому что в Матвее он как раз заснул. — Лучшие друзья? Почему? — Из-за него вот, — ни о чём не думая, улыбнулся Коннор, показывая на Матвея. — Да. Я из Канады в Россию прилетел, спасаясь от гомофобии. Ситуация для стенд-ап концерта. Всё, карты рубашкой вниз. Шока не было ни на чьём лице, значит, и правда все уже знали. — О-ой, — вдруг, опомнившись, воскликнул Никишин. — А вы что, геи?! Вы что, вместе?! Чёрт, я бы никогда не догадался. Пиздец, как неожиданно. Нет, ну, надо же. Где мой майспейс... Матвей засмеялся над самой ненатуральной реакцией и, взяв Коннора за руку, отвёл его внимание на себе: — Иди сядь обратно в кресло. Мы всех смущаем. — Нет, — запротестовал Коннор. — Я устал от этого. Блять, мы и так не можем быть вместе почти никогда, я не хочу терять ни одной минуты, когда можно. Пожалуйста, — он с грустью посмотрел на Марата. — Я буду себя хорошо вести. Просто посижу рядом с ним. Марат почувствовал себя очень неловко в этой ситуации из-за того, что Коннор буквально именно у него разрешения спрашивал. — А чего ты мне это говоришь? — Ты едва терпишь. Тебя это бесит. Я вижу, ты считаешь, что Америка и лично я его испортили, и он бы не был таким, останься он здесь. Я просто прошу у тебя немного понимания — мы живём то в разных станах, то в разных городах, всегда вынуждены закрываться, молчать, скрываться, держать себя в руках. Но я люблю его, люблю с шестнадцати. И эта межсезонка первое время за три ёбаных года наших отношений, когда мы можем просто побыть рядом. Мы не будем вас смущать. Просто посидим рядом. Вот это речь. Матвей и трезвым бы такое сформулировать не смог. — Да бога ради, — как-то даже напуганно ответил Марат. — Я что, говорил вам что-то? Сидите, я вам не мешаю. То, что меня бесит, это не ваша проблема. — Я не думаю, что ты его испортил, — проговорил Артём тихонько. — Я его таким живым раньше не видел. Такое ощущение, что вы оба счастливы, что даже странно, учитывая, что вы в дерьмовом положении и почти не видитесь. И три года вот так... Это вряд ли просто увлечение. — Где ты нашёл таких друзей? — с улыбкой спросил Коннор у Матвея. — У Романборисыча отменный вкус на тех, кого он потом всё равно выбрасывает на мороз, — ответил тот. Коннор упёрся щекой в его плечо, от удовольствия прикрывая глаза. Матвей тоже был ужасно счастлив в этот момент. У него всё на самом деле прекрасно складывается: его друзья готовы понять его, хотя сам Матвей раньше не славился особо понимающим отношением к кому-либо вообще. Ему пришлось сильно меняться, учиться выстраивать общение, много раз отступаться от удобного, стараться изо всех сил, и итог того стоил — в этой комнате далеко не все, но и их на данный момент достаточно, чтобы осознать, какой путь пройден. И этот мальчишка рядом — он готов довериться Матвею настолько, что без оглядки и без плана мчится за ним в чужую страну, падая в объятия и полностью в них уничтожаясь. А когда надо, он держит Матвея на руках и шепчет всякие глупости, пока больно, пока не становится легче, пока слёзы текут безостановочно. Он тот самый, который берёт жёстко, в борьбе, беспощадно, а когда видит, что необходимо, купает Матвея в нежности с головы до пят. Кто говорит, что он лучший. Кто готов поддержать, когда никого рядом нет. Кто понимает лучше всего. Впереди целое лето. Как Матвей может не быть самым счастливым вот прямо сейчас?