Твой лик, желанный и любимый

Следующие несколько дней Андреа снова провел в обществе святых, лица которых непонятно почему напоминали кое о ком. Синьор Алессандро проявлял то ли терпение, то ли равнодушие и хранил молчание. Разве что выразил беспокойство, когда Андреа нездоровилось и он пару дней провел в постели, и пожелал скорейшего выздоровления. Андреа был бы рад, если бы синьор Алессандро нанес ему визит, или если бы в письме что-нибудь было зачеркнуто, но увы. Зато в их следующую встречу, когда они пили кофе и снова меланхолично обсуждали дальнейшие действия, синьор Алессандро сказал Андреа главные слова. — Можете называть меня по имени. Андреа вздрогнул. Его вдруг затопило трудноописуемое чувство, светлое, как лучи утреннего солнца из окна, и горячее, как кофе. Наконец-то можно было называть синьора Алессандро по имени и про себя, и вслух, и не бояться оговориться. — И вы меня, — выдавил он и сделал глоток кофе, чтобы скрыть улыбку. Единственную идею придумал синьор Алессандро. — Давайте позовем Микеле. Андреа ощутил укол раздражения. Отмахнулся от неуместного чувства и ответил: — Вынужден согласиться. Возможно, Микеле что-нибудь придумает. Прозвучало так, как будто он согласился через силу, но синьор Алессандро, кажется, ничего не заметил. Андреа позвонил в колокольчик, но, пока слуга неторопливо шел к ним откуда-то из недр дома, его озарило. — Придумал, — воскликнул он и положил ладонь на руку синьора Алессандро. Ну, чтобы привлечь внимание. Синьор Алессандро поднял на него растерянный взгляд. Потом опустил глаза и посмотрел на ладонь Андреа, которая все еще накрывала его пальцы. Потом снова посмотрел на Андреа. Тот неловко кашлянул и отдернул руку. — Если у нас не получилось с маленьким животным в лице собачки, — торопливо произнес он, чтобы скрыть неловкость, — то как насчет парадного портрета верхом? Синьор Алессандро, внимательно изучавший дно своей чашки кофе, перевел взгляд на него. — Почему бы нет, — задумчиво сказал он. — Правда, нам понадобится подходящий фон — вряд ли мы сможем писать портрет прямо на улице. — Надо подумать, — кивнул Андреа. — Не приходит ли вам на ум какое-нибудь симпатичное место, где нам никто не помешает? Синьор Алессандро нахмурился. — Может быть, внутренний двор моего дома подойдет? У нас как раз небольшой садик с фонтаном, и нас не побеспокоят случайные прохожие. — Замечательно, — согласился Андреа. — У вас есть конь? Синьор Алессандро, который прибыл в его дом верхом, недоуменно на него посмотрел и столь же бессмысленно ответил: — Есть, а у вас? — И у меня, — кивнул Андреа. — Восхитительно. Они оба замерли, глядя друг на друга, а потом неловко отвели взгляд — Андреа в окно, синьор Алессандро в опустевшую чашку кофе. — И еще один вопрос, синьор Андреа, — нарушил неловкое молчание синьор Алессандро. — Вы когда-нибудь писали лошадей? — Синьор Алессандро, — возмутился Андреа, — если вы сомневаетесь в моих навыках… — Ни в коем случае, — мягко перебил его синьор Алессандро и положил руку на его запястье в попытке успокоить. Андреа, с одной стороны, успокоился, а с другой разволновался еще сильнее. Синьор Алессандро, видимо, осознав, что несколько забылся, убрал руку. Чтобы избежать новой неловкой паузы, Андреа окликнул слугу, который все это время скучал под дверью, и повелел седлать коней. Андреа не то чтобы часто бывал в домах богатых аристократов, поэтому чувствовал себя немного неловко — особенно когда Алессандро представил его отцу. Однако, вопреки опасениям, благородный синьор Вальдо дель Риннегато встретил Андреа приветливо: — Мой сын много о вас рассказывал, — заметил он. — И высоко отзывался о ваших талантах, о которых, впрочем, и я премного наслышан. Андреа смущенно поклонился. — Я тоже очень жду, когда портрет Алессандро будет закончен, — улыбнулся синьор дель Риннегато. — Не терпится посмотреть. Закончен уже, недовольно подумал Андреа. И не один. Жаль, Меригуана не увидите, потому что ваш сын не оценил. Озвучивать свое разочарование он, конечно, не стал. Садик во внутреннем дворе семейства дель Риннегато действительно оказался красивым и очень уютным — цветущие кусты, увитые плющом беседки и небольшой пруд с фонтаном. Андреа выбрал оптимальный, по его мнению, уголок, Алессандро привел своего коня, и теперь предстояло самое сложное — придать модели идеальную позу. Конь синьора Алессандро (“Его зовут Артуро”, представил его хозяин, глядя на него влюбленными глазами, и поцеловал в лоб) сам был словно произведение искусства — Андреа раньше таких видеть не доводилось. Высокий, черный как ночь и до безумия красивый. Под стать своему владельцу, с тоской подумал Андреа. Потом Алессандро оседлал Артуро и, с некоторой помощью Андреа, принял благородную позу, демонстрирующую всю его красоту и достоинство. Андреа вернулся к своему мольберту, взглянул на свою модель и залип. Неизвестно, сколько он пялился на Алессандро. Из транса его вывело легкое покашливание. — Синьор Андреа, — осторожно спросил Алессандро с высоты коня. — Вам нездоровится? — Нет-нет, — поспешно ответил Андреа, — мне просто нужно сначала, эм, запечатлеть образ в памяти, прежде чем перенести его на холст. Прозвучало крайне неубедительно, учитывая то, что синьор Алессандро за семь предыдущих портретов уже ознакомился с его манерой работы. Андреа понадеялся, что Алессандро спишет его странное поведение на восхищение конем. Было крайне тяжело, тяжелее обычного — если синьор Алессандро в принципе вызывал в нем неясное волнение и восхищал своей, будь она неладна, благородной красотой, то верхом он, с его гордой осанкой, выглядел величественно и совершенно восхитительно. Работу также осложняло то, что Артуро все-таки не мог замереть в одной позе, переступал копытами, мотал головой и пытался развернуться в какую-нибудь из сторон. Но самым, самым главным препятствием было то, что Андреа совершенно не умел писать лошадей. — Ну как? — поинтересовался Алессандро. Они устроились в одной из беседок, куда слуги принесли вино с закусками. Вино было превосходное, не чета тому, которым Андреа обычно угощал гостя. — Работа работается, — неловко ответил он. Понял, что сказал, и поспешил исправить ситуацию: — Немного непривычно, мне редко доводилось писать конные портреты. К тому же, ваш конь не может стоять спокойно, что несколько осложняет процесс рисования. — М, — отозвался синьор Алессандро. — Возможно, мы придумаем что-то, чтобы вам было легче? Например, — он подавил смешок, — как в случае с кочергой. Андреа задумался. Алессандро внимательно смотрел на него. Взгляд Андреа упал на его ноги в высоких сапогах. — А что если мы вас пересадим с Артуро на что-нибудь, эм, неподвижное? Тогда я смогу нарисовать вас, а потом дорисовать коня. Алессандро посмотрел на него еще внимательнее, многозначительно приподнял бровь и спросил: — Надеюсь, у коня будет голова коня, а не этого, с вашего позволения, человекосв… — Нет, — резко и совершенно невежливо перебил Андреа. — Достаточно было одного раза, чтобы понять, что это художественное решение не вписывается в ваши представления о прекрасном. Совершенно зря, надо сказать. У коня будет голова коня. На самом деле уверенность в его словах была напускной. Он понимал, что у него неплохие шансы вместо морды коня выписать одно определенное лицо. И что это будет катастрофой, куда большей, чем трость с Меригуаном, он тоже понимал. — Бревно? — отвлек его от мыслей Алессандро. — Что? — вздрогнул Андреа. — Бревно, — терпеливо повторил синьор Алессандро. — Используем его, а потом вместо него вы дорисуете коня. С головой коня. Андреа задумчиво кивнул. Идея была столь же ужасной, сколь и кочерга, и куда более рискованной, но попытаться стоило. Или нет. Связи семьи дель Риннегато помогли найти бревно быстро. Слуги, покряхтывая, притащили его во внутренний дворик, расположили в нужном месте под оптимальным углом, водрузили на него седло и невозмутимо удалились. Андреа и Алессандро стояли рядом, почти соприкасаясь руками, и смотрели на него со сложными лицами. — Пора, — наконец сказал Андреа. — Пора, мой друг. Он ободряюще похлопал Алессандро по плечу. Тот вздохнул, сжал кулаки, гордым движением отбросил назад волосы, подошел к бревну и сел в седло. — Это полный пе… переворот в живописи, — натянуто сказал он. — Будет. Если, ну… Если у коня будет голова коня, я понял, недовольно подумал Андреа. — Подбородок чуть вверх, — со вздохом сказал он. — Правую руку чуть вперед. И не хмурьтесь. Поехали. И они поехали. В переносном смысле — синьора Алессандро бревно вряд ли смогло бы куда-то унести. День, в общем-то, прошел продуктивно, не считая того, что Алессандро время от времени то тихо хихикал, то хмурился. Андреа разделял его эмоции, но старался сохранять спокойствие и сосредоточенность. Следующим утром Андреа вернулся в дом семьи дель Риннегато. Алессандро, несмотря на возражения, угостил его завтраком. Они молча любовались видом с террасы, потягивая кофе. В ногах бегала за мячиком бульдожка Перучча. — По коням, — воскликнул Андреа, стоило им приблизиться к месту событий, и с некоторым запозданием понял, что сказал. Захотелось стукнуть себя по голове. Он в очередной раз с досадой констатировал, что в обществе синьора Алессандро имеет свойство забываться и сразу говорить то, что на уме. Алессандро кашлянул — то ли с укором, то ли пытаясь скрыть смех, и взобрался в седло. У Андреа, как у художника, имелось одно странное свойство — то ли неприятное, то ли нет, в зависимости от ситуации. Он часто настолько погружался в работу, что переставал замечать, что конкретно пишет — его рука и кисть словно сами собой переносили увиденное на холст, минуя сознание. Вот и в этот раз. Когда сознание Андреа включилось, он посмотрел на творение рук своих, закрыл лицо руками и безысходно завыл. — Синьор Андреа? — обеспокоенно спросил Алессандро. С бревна. Андреа на миг прекратил выть: — К сожалению, это… — он похрипел в попытке подобрать слова, но красноречие отказало: — это очень плохо. Алессандро изящно спрыгнул с бревна и сделал шаг в его сторону. — Позвольте посмотреть хотя бы? — осторожно попросил он. Андреа в испуге распахнул глаза, вскочил на ноги и заслонил собой мольберт. — Ни в коем случае, синьор Алессандро, я не могу этого допустить, давайте будем считать, что этого недоразумения не было, я обязательно… Синьор Алессандро мягко отодвинул его в сторону, посмотрел на холст и застыл соляным столбом. Синьор Алессандро Альче дель Риннегато, смотревший на него с портрета, был столь же прекрасен, как и неповторимый оригинал. Единственным недостатком было то, что сей благородный молодой господин, гордый и прекрасный, вместо роскошного вороного коня сидел на чертовом бревне. Андреа почувствовал, как взявшаяся из ниоткуда тьма, нависшая над городом, накрывает собой его карьеру художника. — Какой позор, Господи, — простонал он, спрятав лицо в ладонях. — Какой позор. Спустя минуту синьор Алессандро отмер. За эти мгновения Андреа мысленно попрощался и с родней, и со слугами, и со своим уютным домом, и с Микеле, и со святыми в Базилике Святого Венчезлао, и приготовился к неизбежному и ужасному неизвестно чему, но Алессандро спокойно окликнул его: — Синьор Андреа, — и, когда Андреа стыдливо отвел руки от лица, философски отметил: — Зря вы так. Портрет, на самом деле, восхитительный. Разве что, — он совершенно не аристократично хрюкнул, — Артуро не очень получился. Андреа недоуменно посмотрел на него. Алессандро все-таки не смог сдержаться и расхохотался в голос. Андреа выдохнул с некоторым облегчением. Алессандро тем временем никак не мог успокоиться. Кажется, ему даже стало плохо — сначала он оперся о мольберт, потом сложился пополам, потом начал кашлять, не прекращая смеяться. В итоге он беспомощно дополз до ближайшей скамейки, провел на ней еще пару минут, опустив голову между ног и истерически всхлипывая, и, наконец, затих. Андреа наблюдал за его мучениями с недоумением и фатализмом. Он уже принял неизбежный факт того, что это их последняя встреча. — Идите сюда, — хриплым голосом позвал его синьор Алессандро. Его глаза были красными от слез. Андреа неуверенно подошел и опустился на скамейку рядом с ним. — Это лучшее, что я видел, синьор Андреа, — сказал Алессандро. — Без преувеличения, лучшее. Он снова издал какой-то странный горловой звук, сильно закашлялся и, видимо, в попытке пережить приступ, ткнулся лбом в плечо Андреа. Андреа захотелось прижать его к себе и погладить по волосам, но Алессандро быстро отстранился и неловко кашлянул. — Не шутите так, синьор Алессандро, — мрачно сказал Андреа. — Прекрасно понимаю, что после такого наше дальнейшее сотрудничество невозможно, но избавьте меня от издевательств.. — О чем вы? — удивился Алессандро. — Разве кто-то говорит об издевательствах? Я совершенно честен — это самая прекрасная картина. Только, пожалуй, не очень подходит в качестве парадного портрета для фамильной галереи. Андреа не верил. Алессандро повернулся к нему и посмотрел ему прямо в глаза. Они сидели совсем близко. Взгляд Андреа скользнул ниже, на его губы, но Андреа напомнил себе, что надеяться не стоит — все скоро закончится. Возможно, прямо сейчас. — Я не лгу, Андреа, — честным голосом и без тени усмешки сказал Алессандро. — Этот портрет я, с вашего позволения, оставлю себе, — Андреа открыл рот, чтобы возмутиться, но Алессандро поднял руку: — Дайте договорить, пожалуйста. Портрет повешу в личных покоях, мой отец его не увидит. Буду любоваться в минуты печали, хе-хе. А мы с вами сделаем еще одну попытку. Если вы, конечно, не против. Андреа вздохнул и уронил голову на руки, но был, конечно, не против. — Только без бревна, — простонал он. — Без бревна, — кивнул Алессандро и легко погладил его по спине. Дни в Базилике Святого Венчезлао тянулись, стройные ряды святых с похожими лицами тянулись, душа тянулась к синьору Алессандро. Очевидно, в одностороннем порядке. Андреа тихо вздыхал, когда никто не слышал, и стройные ряды святых сочувственно глядели на него с фрески.