Твой лик, желанный и любимый

— О, вы живы? — поприветствовал его вломившийся вечером Микеле. — Отрадно, отрадно. А выпить есть? Андреа, сидящий с каменным лицом и не отмерший даже в честь его прихода, кивнул в сторону кухни. Микеле понятливо метнулся за бутылкой, легкой походкой, насвистывая, вернулся обратно, наполнил бокалы (для Андреа налил до краев), с размаху упал рядом на диван, закинул руку на плечо Андреа и жизнерадостно спросил: — И что в итоге произошло, расскажете? Судя по тому, что на вас нет следов битвы, вам удалось мирно поговорить? Лицо у него, однако, было обеспокоенным. Андреа вяло отметил, что Микеле прекрасно понимал всю опасность ситуации, но не хотел сразу начинать разговор с самого ужасного. — Микеле, — неживым голосом спросил он. — Как бы ты отреагировал, если бы я влюбился в мужчину? Микеле невозмутимо отхлебнул вина. — В синьора Алессандро, что ли? Ха. Тогда приревновал бы. — Что? — Андреа подлетел на диване, повернулся и уставился на него. — Что? — передразнил Микеле. — Шучу. Прекрасно бы вас понял. Сам бы в него влюбился, но не влюбился. — Точно? — переспросил Андреа и, когда Микеле с честным лицом кивнул, выпил полбокала вина залпом и снова откинулся на спинку дивана. Микеле опять закинул ему руку на плечо. — Микеле? — позвал Андреа. Микеле булькнул вином в бокале, подтверждая, что слушает. Андреа собрался с духом и сказал: — Он меня поцеловал. Ну, то есть, мы оба, вроде как, но… — Мария Дева матерь Божья, — с облегчением выдохнул Микеле. — А то я уже мысленно с вами простился. Андреа обиженно ткнул его в бок. — И что мне дальше делать? — безысходно спросил он, глядя в одну точку. Микеле в качестве моральной поддержки уставился в ту же точку, не моргая. — А че тут делать, — он философски пожал плечами. — Тоже его поцелуйте. Вот придет в следующий раз, этсамое, а вы его раз и к стенке. Андреа хихикнул. — Так же, как ты в прошлый раз с той своей девицей, как ее там звали? Микеле обиженно убрал руку с его плеча и демонстративно отодвинулся. — Там совсем другая история была, е-мое, — буркнул он. Хотел было совсем отползти на другой конец дивана, но дружба была сильнее обиды. — Не могу, — вздохнул Андреа. — Не знаю, что на него нашло… на нас. Это случайность какая-то, не может же он… Все-таки, он из высших кругов общества, а я из бедного безвестного рода, и то, что мы вообще в приятельских отношениях, уже чудо, поэтому… — Друг мой, — перебил его Микеле. — Хотите меня поцеловать? Андреа удивленно посмотрел на него. — С чего бы? — подозрительно спросил он. Микеле многозначительно подвигал бровями. — А я вас хочу. Челюсть Андреа поползла вниз, но Микеле не дал ей достигнуть нижней отметки и заржал. — Вот вы, этсамое, меня поцеловать не хотите, а его хотите, — логично заключил он. — И он, наверное, никого не хочет, а вас хочет. Стал бы он, если бы не хотел? Неужели вы его заставили шантажом и угрозами, е-мое? Андреа задумался. Считать ли шантажом и угрозами их разговор о природе несчастья Андреа и последующую попытку решить эту проблему подручными средствами? С другой стороны, Алессандро никто не заставлял. С третьей стороны, он мог действовать из чистого альтруизма. С четвертой, он сам сказал… — И все-таки, — неуверенно начал Андреа, но Микеле вдруг несчастным голосом воскликнул “Пощады!”, крепко в него вцепился, уткнулся лицом в его плечо и громко завыл. В лучших традициях драматических пьес про любовь Алессандро пропал на пару дней. Андреа не находил себе места. Даже работы в базилике не отвлекали. Полсотни Алессандро смотрели на него со стен и потолка, и ему хотелось бежать домой и прятаться под покрывалом. Он пребывал в святой уверенности, что их с Алессандро дружбе конец, что Алессандро его теперь презирает и больше никогда в его жизни не появится, но, как и обещал, сохранит знание об ужасном проклятии в тайне — в этом Андреа был уверен. Когда он вывалил свои темные мысли Микеле, Микеле сначала заорал в потолок, а потом терпеливо сказал: — Почему, дорогой мой синьор Андреа, вы не допускаете мысли, что синьор Алессандро сейчас бродит по своему огромному роскошному дому с таким же потерянным выражением лица и тоже думает про вас идиотские мысли? Потому и пропал, к весталке не ходи. Андреа поднял на него удивленный взгляд и открыл было рот, чтобы что-то спросить, но Микеле жестом заставил его заткнуться. Даже орать в себя не позволил. На следующий день Алессандро прислал ему записку, в которой просил его простить за то, что давно не давал о себе знать ввиду внезапной болезни, которая, к счастью, уже отступила, и спрашивал позволения навестить синьора Андреа завтра после обеда, если синьор, конечно, не занят более важными делами и готов уделить ему немного времени. Андреа в этот момент был готов отменить все свои дела и уделить все отведенное ему на земле время, но на последних строчках его сердце, бешено колотившееся с момента, когда слуга передал ему свернутое в трубочку письмо, резко остановилось. Дыхание перехватило, руки задрожали, задрожали буквы перед глазами, но Андреа все равно четко разобрал: — Мне нестерпимо хочется увидеться с вами как можно скорее, — писал Алессандро чуть менее каллиграфическим, чем обычно, почерком, словно волновался. — Я все это время вспоминал нашу последнюю встречу и, мне неловко в этом признаваться, невыносимо скучал. Искренне ваш, Алессандро Альче дель Риннегато. Перед “невыносимо” Андреа увидел небольшую кляксу — как будто Алессандро собирался зачеркнуть остаток фразы, но мужественно сдержался. Андреа драматично сполз вниз по стене и многозначительно сидел, прислонившись к ней спиной, следующие полчаса, пока проходившая мимо кухарка не попросила молодого господина убрать ноги из прохода. Тогда Андреа перебрался в кабинет, где драматично провел остаток дня. — Ура! — сказал Микеле за ужином. — Я так скучал по синьору Алессандро. Андреа мрачно зыркнул на него, и Микеле поднял руки в примирительном жесте: — Завтра после обеда я, правда, ужасно занят, но передайте синьору Алессандро, что я буду счастлив с ним увидеться после столь долгой разлуки. И, — он многозначительно шевельнул бровями, — помните, что я вам говорил. Андреа не удержался и прыснул. Герой-любовник из Микеле был так себе, и его недавняя попытка охмурить девушку, уверенно прижав ее к стене и пламенно поцеловав, закончилась провально (девушка заржала и убежала), о чем Андреа ему регулярно припоминал, в отместку за свиночеловека. Микеле в кои веки не обиделся. — Иначе вы так и будете страдать, — он пожал плечами, — а мне все это за ужином выслушивать. О том, что Микеле вполне мог ужинать у себя дома в тишине, Андреа говорить не стал. На следующий день Андреа еще более неистово не находил себе места — не получилось отвлечься ни на рисование, ни на выпивку, поэтому он просто бесцельно бродил по дому. Еще и встал раньше обычного — видимо душа, вопреки рациональной части Андреа, жаждала подольше побродить. Настало после обеда. После обеда было понятием растяжимым, и растягивалось чем дальше, тем больше, и струны души Андреа, и так натянутые до предела, с каждой минутой растягивались все дальше, неведомо куда. Он решил встретить свой рок сразу в прихожей (чтобы, когда Алессандро придет, прямо с порога сделать вид, что никого и не ждал) и занялся попытками принять наиболее подходящую позу. Он всегда с легкостью повелевал своими моделями (то есть своей единственной моделью) и знал, как нужно правильно расположить несчастного Микеле в пространстве. Самому сделать это оказалось не так-то просто, поэтому он провел увлекательнейшие полчаса в попытках эстетично сесть на диван, или встать за него, или облокотиться о подоконник, или застыть посреди комнаты в позе Венеры Каллипиги. Именно в этой позе его застиг приход Алессандро. Андреа, увлеченный процессом и полетом творческой мысли, по всей видимости, пропустил предупреждение слуги, поэтому, когда Алессандро окликнул его, он, стоя к нему спиной, повернул голову назад и выпучил глаза в ужасе. — Дайте угадаю, — сказал Алессандро, критически глядя на него. — Вы ищете удачную позу для того, чтобы запечатлеть Микеле в образе испуганной нимфы? — подумал и уточнил: — Ну то есть как Микеле. Андреа хрипло кашлянул, развернулся к нему и с подозрением ответил: — Синьор прекрасно осведомлен о некоторых особенностях моего творчества. Если вы хотите предстать на холсте в образе испуганной нимфы, то скромный художник может лишь покориться и постараться исполнить ваше желание наилучшим образом. В простыне, подумал он и поперхнулся. — С вашего позволения, — синьор Алессандро старался сдержать улыбку, но получалось не очень, — поскольку я осведомлен о, как вы выразились, особенностях вашего творчества, я бы предпочел, чтобы для картины позировал Микеле. Мне кажется, от долгого стояния в этой позе у меня разболится спина, а Микеле не так жалко. — Вы бессердечны, — гневно нахмурился Андреа. — Бедный Микеле видел в вас друга и достойного собеседника, несмотря на ваши расхождения во взглядах, а вы хотите подвергнуть его испуганной нимфе. Алессандро поднял руки, признавая поражение: — Беру свои слова обратно. Никоим образом не хотел обидеть нашего дорогого друга. Надеюсь… Андреа узрел будущее: они сейчас продолжат говорить о совершенно посторонних вещах, и постепенно в потоке ничего не значащих слов забудется то, что произошло в их последнюю встречу. Возможно, так было бы лучше, но Андреа было жизненно необходимо понять, что конкретно произошло, почему, что об этом думал Алессандро и что это для них обоих теперь значит. Поэтому он, толком не успев поразмыслить и обдумать решение, просто и совершенно бестактно перебил Алессандро на полуслове: — Я очень рад, что вы пришли, — выпалил он. — Мне вас ужасно недоставало. Он почувствовал, что покраснел, как испуганная нимфа. Алессандро неловко отвел взгляд и тихо ответил: — Я тоже скучал. Вы даже не можете представить, насколько сильно. Андреа действительно не мог. У него все еще не было ни малейшего представления о том, о чем Алессандро вообще думает. И зачем ему вообще дружба с таким, как он. И… — Пойдемте в кабинет, — предложил Андреа. — Микеле недавно вино притащил. Получше того, которым я вас обычно пытаю. Алессандро улыбнулся и кивнул. Андреа шел чуть впереди, чтобы не сталкиваться взглядами, и не соприкасаться руками, и вообще не, но на подступах к кабинету он почувствовал, что Алессандро положил ему руку между лопаток. Казалось, что его ладонь жжется, как раскаленный металл, даже сквозь слои одежды. Андреа резко развернулся к нему, схватил за руки и с размаха впечатал в стену. Потянулся, чтобы поцеловать, пока Алессандро не успел ничего предпринять, но тот, вместо удивления, озадаченности, гнева или черт знает чего еще, заорал, выругался, выдернул руку из хватки Андреа и потер затылок. — Больно, — извиняющимся тоном сказал он. Андреа поднял взгляд и запоздало заметил угол картины, в который Алессандро врезался головой. — Простите, — вздохнул он. Момент был потерян. Он больше не сможет подкалывать Микеле тем, как тот неудачно зажал девчонку у стены, потому что у самого случай еще более нелепый. Теперь-то, подумал он, синьор Алессандро точно сочтет меня… Каким именно сочтет, додумать не успел — Алессандро легко обнял его, погладил по спине и улыбнулся. — Порыв был восхитителен, синьор Андреа, — сказал он. — Разве что место выбрано немного неудачно. Надеюсь, я правильно истолковал ваши намерения, в противном случае прошу меня простить… Он наклонился ко все еще замершему в ступоре Андреа и поцеловал. Когда Алессандро уехал, Андреа отправил слугу к Микеле с запиской: “Все харашо преходи на ужин вечиром раскажу” Ответ разочаровал: “Я. НИ. ПРИДУ. И. НИ. ПРОСИТИ.” Андреа, конечно, отправил слугу с еще одной запиской, сулившей котлетку с пюрешкой, но Микеле был неумолим. Пришлось ужинать в одиночестве, чередуя мечтательные улыбки с глубокой задумчивостью.