Механизм любви

— Люди поговаривают, что это и правда она, — раздается чей-то громкий шепот. В полупустом баре слышен девичий голос, подобный ангельскому, что вытягивает высокие ноты совсем не кричаще, а так невинно, что сердце замирает, а на глазах особо чувствительных выступают слезы. — О чем вы говорите? Господин Сандей ни за что бы не позволил своей сестре вытворять подобное! — возмущается взрослая женщина из гильдии эрудитов. — Право! Совершенно не ее уровень, наверняка самозванка с фонограммой. — Вы отказываетесь принимать правду! Это ее глаза, взгляд, легкие движения изящных кистей, а как она держит микрофон! И самое главное — этот голос! Никакая фонограмма не повторит величие снизошедшего с небес создания. Богоподобная Робин! Ах! — выбивается на фоне остальных торопливое и нечто восторженное. Посетители бара нервно крутят пальцем у виска, определенно думая: «Одержимый…» Как бы то ни было, бар постепенно наполняет все больше людей. В углу сцены сидит, словно ледяная статуя, аккомпаниатор за своим едва настроенным фортепиано, играл он для малоизвестной певицы, что решила воплотить свою мечту в реальность в Мире Грез. Но что в итоге? Она делит маленький табурет с аккомпаниатором, пока перед их глазами, словно небесная нимфа расхаживает сама Робин. Никакой микрофон посредственного качества не испортит ее великолепие. Словно дочь самой Шипе. Принцесса, не иначе. Кто-то все еще не может поверить своим глазам, пока в них отражаются взмахи складок воздушно легкой ткани ее платья в тусклом свете ламп с деревянной и скрипучей сцены. Люди подходят ближе к сцене, пока Робин, словно невинное дитя, не понимающее, что вызовет за собой сие выступление, ходит по сцене на изящных туфельках, элегантно пританцовывая. Ее платье белоснежное настолько, что страшно коснуться чистой рукой — испачкается, но ее бледные тонкие пальцы, облаченные в такие же белые перчатки, безо всяких преград играются с его складками. Микрофон в ее руках словно выглядит чище, чем в руках недопевички. И пение ее акапельное никакая живая душа в баре своей игрой на любом инструменте мира не сделает лучше. Даже будь здесь обладатель красного диплома лучшего консерватория звездного пути. Она — само изящество, воплощение чистоты, невинности. Юный и красивый идеал. И от того еще более прекрасный. И пока она способна улыбаться глазами, периодически стреляя глазками в случайного посетителя бара, в голове крутится целый рой мыслей. Зачем она на это согласилась? Был ли у нее другой выбор? Разве можно отказать брату, когда он смотрит на нее тем самым взглядом «Ты же знаешь, что тебе лучше согласиться, ты откажешься, а потом будешь жалеть и плакать, виня себя в том, что ты плохая сестра. Избавь меня от этой мыльной оперы»? Долго ли еще нужно выступать? Ой, чья-то рука вылезла на сцену, не наступить бы. Вот блин, они ведь не полезут ко мне на сцену? Может, это последняя песня? Куда пошел тот парень в шляпе? Это, кажется, первый случай, когда кто-то покидает ее выступление посреди песни, еще и протискиваясь через толпу в постепенно заполнившемся баре. Тонкий каблук проваливается в неровные половицы деревянной сцены, но как и полагается человеку сцены — делает вид, словно ничего не произошло. Словно ее колени подогнулись в запланированном движении пританцовки со старым микрофоном, которого она все же боится касаться губами, накрашенных ярким блеском. Тем самым, к которому у «обычных» девчонок липнут волосы и который хочется слизать — до того приятно пахнет, но она, наученная горьким опытом осуждающего братского взгляда, от которого хочется натянуть платье на глаза и спрятаться, — этого не делает. Он следил за каждым ее движением и сам не заметил, как из сестренки получилась фарфоровая кукла. Словно вышедшая из музыкальной шкатулки, где музыку воспроизводит она же. И сейчас эта кукла вдалеке от его внимательных глаз. Хочешь — слижи блеск с губ, хочешь — скинь туфельки и ступай на носочках по всей сцене босиком, не боясь подцепить занозу, а вместе с ней и какую-нибудь редкую неизлечимую заразу от посетителей бара, а хочешь — брось микрофон, падая спиной в завороженную толпу, словно рок-звезда? Нет, не хочет. Прошлые наивные мечтания остались позади. Она уже давно не та маленькая девочка, воспевающая о сильных и независимых исполнителях, живущих свои лучшие жизни прямо на сцене, на ладони у всего мира. Она знает, что ей нужно. Знает, как будет лучше. Робин — дышащий юностью распустившийся бутон. Молодая, не маленькая, способная мыслить самостоятельно. И с каждым годом ее мысли все больше напоминают ей былые речи брата. Вот так выглядит взросление? Когда думаешь о том, что тебе нужно, а не о том, что хочешь? Хотя… Далеко не все мысли у нее те же, что и у старшего брата. Все же, взросление приносит за собой нечто большее, не так ли? Хотя… Она все еще не знает наверняка, что скрывается в черепной коробке Сандея, чтобы быть уверенной в том, что их желания разнятся. Робин прикрывает глаза, слабо машет головой, делая вид, что так нужно для выступления, а не для того, чтобы прогнать странные мысли. Толпа все равно верит. Она все еще идол. И легкое движение головы с неизменно улыбающимися глазами все еще заставляет их поверить в то, что так и должно быть. И ничто не заставит их в этом усомниться. Идеальное опевание, идеально держащаяся долгие секунды высокая нота, неслышный для остальных вдох, натренированный в былые годы, контроль диафрагмы и маленький изящный отступ ножкой. Поднятая голова, сомкнутые губы. Тишина. Секунда. Другая. Поворот головы, улыбка во все идеально ровные белоснежные тридцать два. Прежде, чем бар заполнился аплодисментами и прежде, чем невоспитанная нетрезвая публика полезет на сцену с целью получить автограф на все лицо, Робин бросает микрофон в толпу. Уже знает, что все кинутся поднимать его, ведь, Эоны, она же держала его в своих руках! Пусть сквозь ткань белоснежных перчаток, но она пела в него, ходила с ним по сцене, направляла звук с припухлых блестящих блеском губ прямо в этот микрофон! Его даже можно продать на аукционе, если хорошенько подумать. И пока с громкими возгласами под громкий стук из старых колонок люди толкаются, падают друг на друга, чтобы выхватить микрофон первыми, Робин убегает. Хватается за пышную оборку платья, выбегая к черному выходу. Догадывается, что ее могут поджидать, знает, что Сандей не оставил охраны, знает, что нужно бежать со всех ног. Перчатки пачкаются о дверную ручку. В нос ударяет неприятный запах со склада с алкоголем. Наверняка там разбита бутылка. Наверняка не одна. Хотелось бы сказать, что улица встретит ее свежим воздухом, но вместо этого перед глазами лишь угол здания, мусорные баки и сырость. Почему тут сыро? Был дождь? Не успевает Робин сделать и шага наружу, чтобы скрыться за ближайшим углом, как ее лицо грубо хватает кожаная перчатка, зажимая одновременно рот и нос, неприятно сдавливает щеки. Ну вот, не успела даже блеск слизать. Макияж наверняка останется на грубой черной перчатке. И пока она отдаленно слышит чьи-то голоса, ее зажимают к грязной стене, пачкая белоснежное платье. Все происходит за считанные секунды, но затем она слышит низкое и хриплое: — Живо скинь с себя туфли. Она не знает почему — то ли инстинкт самосохранения, то ли приближающиеся голоса, нагоняющие панику, то ли этот хриплый и пробирающий до самых костей голос влияют на нее, но она не смеет ослушаться. Особенно тогда, когда ее лицо отпускают, тело впечатывают чем-то твердым в холодную стену, царапая нежную кожу открытых лопаток, а ноги подхватывают под коленками, поднимая в воздух. Грубые перчатки непривычно ощущаются на стройных фарфоровых ногах, но она лишь легко взмахивает ими, откидывая туфельки к другой стене, где одиноко и практически к углу стоит большой мусорный бак. — Прикройся курткой, — снова звучит хриплый и незнакомый голос. Стройные ноги обхватывают необычайно твердую мужскую талию, одну из ног на секунду отпускают, чтобы надеть на ее голову неизвестный головной убор, который давит на нимб и зажимает чувствительные крылышки. Шляпа, судя по всему, это именно она, слишком велика и спадает практически на лоб, когда она прижимается им к, как оказалось, металлическому плечу, руками прикрывая лицо краями коричневой куртки. Пахнет железом и машинным маслом. Голоса становятся все ближе, а крепкое (даже слишком) тело прижимает ее плотнее к стене. Ловкие руки в перчатках собирают и комкают подол платья, когда голова незнакомца отворачивается в сторону прибывших и растерянных людей. Картина неописуемая: странный высокий мужчина в кожаной куртке в очень недвусмысленной позе прижимает девушку, от которой видно лишь бледные худенькие икры. — Где же Робин? — слышится из небольшой компании прибывших людей. — А мне почем знать? — хриплый голос звучит громче, кажется грубее, тело Робин в неизвестности дрожит, — Джентльмены, вы меня, вообще-то, отвлекаете, — в голосе проскакивает некая игривость, Робин чувствует, как чужая голова наклоняется к ней, частично прикрывая на всякий случай ее лицо. Она на секунду поднимает взгляд. Замечает длинную черную челку, что обрамляет острые черты лица, на долю секунды встречается взглядом с темными глазами, такими необычными и завораживающими. Эти родинки под глазом, пирсинг в ухе, острые зубы, этот голос. Эта поза, эти крепкие руки, металлическое тело. Это все так необычно, это должно ее пугать, но почему-то… интересует? Тело дрожит по неизвестной причине. Холод? Страх? Слишком крепкая хватка на ее бедрах? Дыхание сбивается, лицо с некогда идеальным макияжем заливается очаровательным румянцем. Незнакомец выгибает бровь, после чего вновь поворачивает лицо ко все еще растерянным людям. — Так вы позволите мне закончить? Некрасиво заставлять даму ждать, — мужчины еще какое-то время стоят, раздумывая. Рука незнакомца отпускает мягкое женское бедро, когда тянется к кобуре, его рот приоткрывается, наружу высовывается язык с крупной пулей, следом звучит едва понятное и еще более низкое, — Или мне помочь вам подумать? Лица мужчин бледнеют, и они нервно сглатывают, когда дрожаще кивают головой и поспешно ретируются. Незнакомец тем не менее возвращает свою ладонь на мягкое бедро, зачем-то нежно гладит большим пальцем нежную кожу, и вздыхает, впервые заглядывая в глаза Робин с довольной ухмылкой. — Испугалась, принцесса? Она же наконец смелеет. Поднимает голову, почти ударяясь о холодную стену, этим самым чуть не скинув с себя большую шляпу, не стесняется пройтись взглядом по незнакомцу. Осматривает переход кожи на металлический корпус, взглядом очерчивает металлический набор мышц груди, опускается глазами ниже, рассматривая такой же холодный и металлический пресс, а все, что находится ниже — прикрыто ее собственным платьем. Мужчина следит за ее взглядом, улыбка на его лице становится шире, обнажая острые края зубов. — Любопытствуешь. — Кто вы? Незнакомец качает головой, не сводит взгляда с заинтересованных и выразительных изумрудных глаз. Не перестает улыбаться. — Я Бутхилл, но ты можешь звать меня своим спасителем, — сбитый смешок, от которого почему-то захотелось закатить глаза, — Твой брат совсем из ума выжил. Как он мог оставить тебя без охраны? А если украдут? Тело Робин напрягается, и она отводит взгляд, краснея чуть сильнее. Человек, представившийся Бутхиллом отпускает ее ногу, чтобы повернуть за подбородок ее лицо к себе, но она все еще смотрит в сторону. Куда угодно, но не в его глаза. Касание к лицу через грубые перчатки ощущается не то, чтобы приятно. Его голос звучит ниже. — А если я? Ее дыхание вновь сбивается, ноги инстинктивно сильнее сдавливают крепкую талию, практически больно для нее самой. Она решается взглянуть в темные глаза, что, кажется, заглядывают в самую ее душу. Робин прочищает горло и едва слышно отвечает. — А вам зачем? Хотите денег? Сколько вам нужно? Бутхилл смеется. Смеется так искренне, что улыбка его кажется приятной, а морщинки у глаз хочется огладить пальцем. — Милочка, в этом мире столько всего, что ни за какие деньги не купишь. Его рука возвращается на ее бедро, но заходит дальше. Туда, где платье уже ничего не прикрывает. Туда, где мягкие бедра почти соприкасаются друг с другом. И прежде, чем его пальцы зайдут дальше, чем следовало бы, тело Робин вновь напрягается, грудь высоко вздымается в судорожном вдохе, а его рука… останавливается, возвращаясь на место. Улыбка так и не сходит с его лица, когда она так же тяжело выдыхает. — Что, не собираешься меня отпускать? Кто у кого в плену теперь? — Так я была вашей пленницей? — вырывается раньше, чем она успевает подумать. Улыбка с его лица спадает, но он наклоняется ближе, ведет носом по тонкой шее, которую Робин по неизвестной причине вытягивает, позволяя холодному кончику носа касаться ее шеи, подбираясь к подбородку. Одним из этапов взросления, как оказалось, стали новые желания. Интерес, растущий с каждым днем. Но не с каждым портретом новой звезды, способной стать ее конкурентом. Она могла часами слушать новые песни своих коллег, благодарить брата за билеты на их концерты, но никогда она не испытывала чего-то подобного, как сейчас. Никогда она не чувствовала такого тянущего ощущения внизу живота, от которого хочется свести бедра, от которого сердце стучит чаще, а мысли беспорядочно путаются в голове. И даже при всем желании свести вместе бедра у нее не выйдет. Мешает груда металла с идеально вырезанными на ней мышцами. Интересно, а что внутри? Скрывается ли под чем-то холодным и металлическим что-то мягкое и с такими же изгибами? А если заглянуть глубже? Можно ли найти там сердце? А если провести рукой ниже? Туда, где не видно под ее собственными бедрами, обхватывающими это стройное… — О чем это ты думаешь, принцесса? — практически хриплый шепот опаляет нежное ухо, губы задевают дорогую серьгу, — ты уж прости, но я не очень подхожу на роль принца, — его лицо отстраняется от ее лица, но почему-то хочется вернуть его обратно. Робин сама не ожидает от себя такой смелости, когда хватает Бутхилла за шею, притягивая его обратно и почти касаясь своим кончиком носа его собственного, отвечая ему. — Кто сказал, что мне нужен принц? — раздается высоким слегка дрожащим голосом, от чего щеки алеют пуще прежнего, а глаза Бутхилла удивленно расширяются. Что происходит? Неужели рвется наружу внутренний ребенок? Ее детское баловство? Привычка добиваться желаемого? А чего она желает? Можно ли называть это чем-то детским? Навряд ли. Но ее бедра уже начинают слабо дрожать от одного лишь потемневшего в мгновение взгляда напротив. Он так близко. Он не похож на человека, готового отказаться от такой девушки, как она. Робин еще никогда так нагло не думала о себе, но… — А твой братец не откроет охоту на мою голову за то, что я так бессовестно прикасаюсь к его сокровищу? — он вновь приближает свое лицо, наконец избавляясь от этого мизерного расстояния, позволяя их носам соприкоснуться. Его взгляд блуждает по ее лицу, словно стараясь запомнить каждую его деталь. Выразительные изумрудные глаза, очаровательный румянец на мягких щеках, подрагивающие светлые ресницы, и, Эоны, его шляпа, спадающая ей на лоб. — Он не узнает. Я ему не скажу, — ее взгляд так же изучает его лицо. Без единого изъяна, такое ровное и гладкое, снова хочется коснуться его рукой. Его дыхание на ее лице такое теплое, а губы выглядят так маняще, как ничьи прежде, — он должен был предусмотреть такую ситуацию, отправляя меня в подобное место без охраны. К тому же, откуда мне знать, что вас послал не мой брат? — вопрос весьма логичный. Бутхилл не совсем создавал впечатление доброго самаритянина, готового помочь знаменитости за банальное «спасибо» и автограф, но он лишь усмехается. — Малышка, если бы мне заплатили за тебя деньги, стал бы я тебя трогать и портить твое миловидное платьишко? — его голос звучит уверенно, но глаза словно становятся все темнее, а дыхание — горячее, — Скажи, чего ты хочешь? — шепчет он почти в самые губы. Чего она хочет? Интересный вопрос. Узнать больше? Почувствовать больше? Ощутить больше? Касается ли это ее тела, или непосредственно человека, стоящего перед ней. Человек ли он? Так много вопросов, которые она собственными руками комкает и выкидывает прочь из головы, наконец целуя человека, чье имя узнала минуту назад. Целует робко, неумело, старается передать те чувства, что испытывает. Учащенное биение сердца, непонятный комок чувств внизу живота, сбитое дыхание. Бутхилл на поцелуй не отвечает, но и не отстраняется. Терпеливо ждет, интересуется, куда это все может зайти. Взвешивает все «за» и «против». Но от чего-то появляется уверенность, что будь у него сердце, то стучало бы оно слишком громко. Будь у него настоящая кожа, она бы пошла мурашками от плеч до самых лопаток. Будь у него член, он бы незамедлительно встал, недвусмысленно упираясь в нежные бедра. И от этих мыслей в нем что-то загорается. Заставляет шестеренки внутри него ускориться, а пальцы сомкнуться на нежной коже сильнее, утопая в мягких мышцах. И только он собирается ответить на поцелуй, как Робин отстраняется, застенчиво глядя в его глаза. Уверенность куда-то пропадает, голова слабо склоняется, а взгляд отводит в сторону. И от вида этого ангельски чистого создания, которое хочется замарать в машинном масле, глаза Бутхилла загораются. Он снова приближается, ведет носом от самых губ до милейших покрасневших ямочек на щеках, вынуждая ее вновь поднять взгляд. Голос его звучит несколько иначе: — Правда хочешь? Или играешься? Робин гладит его шею, надеясь, что он что-то почувствует, но он не двигается, продолжает смотреть ей в самую душу и ждать ее ответа. Надеется на что-то? Способна ли машина чувствовать надежду? Действительно ли он машина? Его взгляд кажется ей самым что ни на есть человеческим, когда она слабо кивает, шепча в ответ: — Хочу, Господин Бутхилл. Бутхилл мог бы почувствовать бабочек в животе, если бы не знал, что бабочек там априори быть не может — всех перемелют внутренние механизмы, но судорожный выдох все же срывается с его губ вместе со смешком. — Ты, видно, хорошо воспитана, но Господином меня точно не назовешь. Из нас двоих только ты здесь Госпожа, милая Робин. Ей хочется возразить. Хочется, чтобы это дурацкое сравнение между их статусами развеялось. Она ведь даже не знает, кто он. Знает только имя и знает, как ощущаются его губы — холодные и с таким же металлическим привкусом, но отчего-то очень мягкие. И по очередной неизвестной для нее причине, эта разница между ними кажется еще более заманчивой. Непохожей на сюжеты романов, спрятанных под кроватью. Похожей на что-то новое, но совершенно не пугающее, напротив — манящее. И его обращения к ней… От каждого «принцесса», «милая», ее сердце трепещет, а кровь предательски приливает к щекам. А это «Госпожа»… К Робин обращаются всегда по-разному, все эти слова она уже неоднократно слышала, но почему-то от Бутхилла они вызывают другие эмоции. От человека, не боящегося к ней притронуться, от человека, что помог ей, не требуя ничего взамен. От человека, от которого ей хочется слышать больше ласковых обращений и чувствовать его руки на собственном теле. И пока Робин пытается найти причины столь яркой реакции на, казалось бы, незнакомца, ее окончательно вжимают в стену. Затылок не ударяется о каменную стену только благодаря шляпе, когда ее губы накрывают чужие, но такие приятные губы. Целуют настойчиво, не боясь задеть острыми зубами пухлые губки, окончательно слизывая тот самый блеск. Робин млеет, слабо двигает губами в ответ, тихо воодушевленно мычит в поцелуй, руками обвивает его шею, играется с длинными (вау, они, оказывается, длинные) волосами, пока его руки крепче сжимают девичьи бедра. Его язык ласкает нежные губы, такие мягкие, вкусные, хочется больше, невозможно насытиться. Проталкивается языком глубже, целует мокро, так голодно, словно эти минуты думал о том же, о чем и Робин, которая в ответ не сдерживает тихий стон. Аккуратные груди высоко вздымаются с каждым прерывистым вдохом, касаясь его металлической груди. Это не контакт кожа к коже, это нечто иное и абсолютно дурманящее. Звуки поцелуев жутко смущают уже не такую невинную девушку, но сейчас она способна лишь таять под напором такого холодного, но одновременно с этим горячего мужчины. Поцелуями он переходит на щеку, ластится, словно кот, ведет языком от губ до линии челюсти, подбираясь к шее. Его дыхание горячее, вызывает табун мурашек на мраморной коже, руки его движутся дальше, мягко оглаживая ягодицы, но перчатки мешают ощутить больше. И прежде, чем Робин успевает озвучить вопрос, она перестает чувствовать одну из его рук и слышит голос. — Займи-ка ротик, помоги мне немного. Глаза ее расширяются от столь странной формулировки, но когда она видит его ладонь перед собой, вопросы отпадают. Бутхилл следит за каждым ее движением, когда подводит руку к влажным от поцелуев и его языка губам. Робин не сводит с него глаз, когда приоткрывает рот и аккуратно цепляет зубами край перчатки со среднего пальца. Бутхиллу такое зрелище определенно нравится, вызывает сладостную пелену перед глазами, выбивает все лишние мысли из головы, а шестеренки крутятся только быстрее, пробуждая в нем совершенно новые чувства. И этот застенчивый взгляд из-под приспущенных век, эти дрожащие светлые ресницы, белоснежные зубки, держащие его перчатку, сводят его с ума. Будят в нем нечто дикое, необузданное и такое желанное. Он ведет рукой ниже, позволяет черной перчатке остаться во рту у Робин, высвобождая механическую руку. Взгляд ее скользит по каждой фаланге его пальцев, глаза искрятся предвкушением и любопытством. Этой же рукой он скользит по ее щеке, не сводя с нее глаз. Рука его совсем не холодная, как ей думалось изначально. Это не теплые и нежные прикосновения ее брата, от которых веет холодом. Это не бесчувственные случайные касания визажистов. Его рука — металл, вызывающий всплеск теплых эмоций на ее сердце и очередной прилив крови к округлым щекам. Внезапно осмелев, Робин оставляет практически невинный поцелуй на его ладони. И хоть Бутхилл не способен почувствовать это мягкое прикосновение, ему кажется, что в него ударила молния. Привела в сумасшествие каждый механизм в его сложно устроенном теле. Заставила вновь опустить руку на мягкое бедро, заводя ее дальше и сжать нежную ягодицу, выбивая новый стон из девушки, пока его рот в полной мере изучает тонкую шею. Вбирает ее аромат, проводит языком, слабо царапает острыми зубами, завороженно шепчет: — Так вкусно пахнешь… такая сладкая, не могу оторваться. Робин прикрывает глаза, откидывает голову, тяжело дышит и тихо стонет с каждым его действием, зарывается пальцами в длинные пряди, слабо их оттягивает. Она не отпускает перчатку, сильнее стискивает ее зубами, даже не обращает внимания на то, что она совершенно не брезгует. Ей не хочется думать, как ощущалась бы настоящая рука, не хочется думать, как ощущалось бы тепло чужого тела. Ей хватает его горячего дыхания и ловких пальцев. Нет, не так. Она наслаждается его горячим дыханием и ловкими пальцами. Хватка на ее бедрах усиливается, прижимает больше к металлическому телу, нежели к холодной стене. Бедра сладко дрожат, белье уже давно намокло. Хочется больше, хочется пойти дальше. Пальцами он поглаживает внутреннюю сторону ее бедра, подбираясь ближе к сокровенному и нетронутому никем прежде месту. Почти невинно проходится по мягкой ткани белья, но не забирается внутрь, лишь гладит снаружи, вызывая жалобный скулеж у Робин. Бутхилл не перестает играться с ее шеей, широко проходится по ней языком. Хрипло шепчет: — Я не чувствую, но хочу знать… там уже мокро? — темные глаза смотрят в приоткрывшиеся изумрудные, пока ловкий язык продолжает скользить по шее, в ответ он получает дрожащий кивок, — Прекрасно. Ты уж прости, может, будет не так приятно, но сделаю тебе так хорошо, как смогу. Договорились, принцесса? — Да, хорошо… хорошо…- едва выговаривает она, когда его пальцы надавливают на одну конкретную точку, от чего пальчики на ногах поджимаются, а с губ срывается очередной стон. Большой палец давит на клитор, не сильно, но вполне ощутимо, массирует круговыми движениями прямо поверх белья, когда языком Бутхилл ведет ниже, обхватывая губами выпирающие ключицы. Как же хочется покрыть эту бледную кожу мрачными синяками, как же он сдерживает себя, зная, что дома ее будет ждать брат, который определенно заметит изменения на излюбленном сестринском тельце. Робин же думает о том, как хочется ощутить эти острые на вид зубы на своей коже, совершенно забывая о том, что все следы будет видно еще несколько дней. Она жмется к нему ближе, цепляется крепче за светлые волосы на затылке, бесстыдно двигает дрожащими бедрами навстречу его касаниям, от чего он давит на клитор чуть сильнее, играясь с ним и наслаждаясь такой реакцией ее тела. Для него это тоже, в какой-то степени, впервые. Еще никогда прежде ему не приходилось ласкать кого-то вот так аккуратно, через одежду. Для удовлетворения женщин он всегда находил иные способы, но чтобы так нежно касаться невинного тела, банально боясь заходить дальше — нет, никогда. И он дальше будет максимально учтив, максимально старателен, чтобы ей это запомнилось навсегда. Запомнилось, как незнакомый ей человек почти лезет ей в трусы с ее же позволения. В какой-то подворотне, прижимая к грязным холодным стенам в окружении мусорных баков. Когда она так беззащитна, но так же мила и прекрасна, даже с размазанным макияжем, испачкавшимся платьем и его дурацкой шляпой на ее голове. И когда ее тело так соблазнительно дрожит и льнет навстречу ласковым пальцам, а сама она поверхностно дышит и цепляется за его волосы. А как она смотрит, Эоны, как же она смотрит… Внутри Бутхилла словно что-то взрывается, палец давит сильнее, пока остальные дразняще проводят по мягким складочкам через мокрую насквозь хлопковую ткань. Робин скулит чуть громче, прижимается щекой к его голове, пока кончиком носа он пробирается в ее декольте, не сдержав желания провести языком по мягкой груди. Лицом отодвигает мешающуюся ткань платья, обхватывает губами твердый сосок, лаская его языком и боясь задеть его зубами, но когда она притягивает его за волосы ближе к себе, это выходит случайно. По ее громкому стону он понимает, что зря боялся. И ее волшебный голосочек, срывающийся в таком развратном стоне, сводит его с ума еще сильнее. Круговые движения становятся интенсивнее, Робин дышит тяжелее, жмурится и горячо дышит ему на ухо, сильнее путается пальцами в светлых прядях его волос. Это так необычно, это так приятно, совершенно неизведанно. Откуда-то появляется уверенность, что ничьи настоящие теплые руки не сделают ей лучше, чем его твердые и согретые лишь жаром ее собственного возбужденного тела. Сейчас она молит только об одном: ощутить на себе, чем кончится это непрекращающееся чувство «Вот так, да, сейчас, еще чуть-чуть…». И она ощущает. Ощущает, как по телу проходит последняя волна дрожи, столь сокрушительная и заставляющая ее тело напрячься, пока пальцы крепко держатся за металлические плечи, а чужие зубы все же оставляют яркий след на нежной коже груди где-то сбоку. Движения его пальцев прекращаются. Бутхилл довольно улыбается, убирает руку с мокрого белья, поправляя Робин декольте, тихо шепчет: — Умничка, тише, тише. Мягко целует ее в висок и только сейчас оглядывается по сторонам, вспоминая, что они, вообще-то, на улице, прямо около черного выхода дешевого бара, откуда все еще слышатся громкие голоса. Его рука аккуратно гладит ее волосы, что так очаровательно растрепались. Хочется увидеть ее лицо, взглянуть на покрасневшие щеки, найти эти милые ямочки, мягко поцеловать пухлые губки, поправить шляпу, упавшую на лоб. Когда же Робин, едва отдышавшись, отпускает его волосы и поднимает голову, Бутхилл не сдерживает хихиканья — она все еще держит в зубах его перчатку, а ее взгляд такой уставший. — Молодец, принцесса, хорошо справилась. А теперь давай мы тебя унесем отсюда, твой брат, наверное, заждался. Робин не отвечает, прижимается своим лбом к его и прикрывает глаза. Бутхилл осторожно кладет руку ей на подбородок, давит на нижнюю губу, вынуждая приоткрыть рот и отпустить перчатку. Она, конечно же, слушается. Тихо говорит ему со слабой улыбкой на лице: — Вы ошибались, — она делает паузу, пока Бутхилл вопросительно хлопает глазами, — Это было приятно, даже слишком. Бутхилл удивленно смотрит на нее, хочет уточнить, о чем она говорит, но ответ приходит на ум раньше. Его губы поджимаются, а сам он уверен в том, что будь у него кровь, она бы тут же прилила к щекам. Эта девчонка… А эта девчонка дальше молчит, окончательно расслабляясь в чужих руках, позволяет поставить себя на землю и облокотить о стену. Ноги все еще слабо дрожат, подгибаясь в коленях, а стена кажется еще холоднее, чем раньше. Бутхилл стягивает с себя куртку, джентльменским жестом накидывает на хрупкие плечи, поправляет шляпу на ее голове, оставляет на секунду, чтобы подобрать забытые ею насовсем туфельки, но вместо того, чтобы обуть ее — вручает пару ей в руки. Выброшенные ею мысли возвращаются, заполняют голову разными вопросами. Что это было? Зачем я это сделала? Кто он все-таки такой? И самое главное он легко читает в ее глазах, когда вновь подхватывает ее на руки, но в этот раз действительно словно принцессу. Укрывает ее тело за собой, и плевать он хотел на ее пышное платье, которое уже ничем не спасешь и тем более ничем не прикроешь. На несказанный вопрос он считает нужным ответить мягким поцелуем в такие просящие губы. — Обязательно встретимся, принцесса. Я же знаю, где тебя искать. И я обязательно приду. И глаза ее вновь загораются, а сердце стучит быстрее, чем когда-либо за сегодняшний вечер. Улыбка расплывается на ее лице, когда она вновь укладывает голову на его плечо, совершенно не беспокоясь о том, что оно не очень-то и удобное. Взгляд ее направлен исключительно на него, пока он крепко прижимает ее тело к себе, озираясь по сторонам. Дальше все словно в тумане: машина, дорога, яркие огни Пенаконии, удивительно пустой вход в резиденцию. Он оставляет ее тело перед главными воротами, опускаясь на одно колено. Не забирает свою куртку, оставляет на ее плечах, она лишь цепляется за его руки, не желая отпускать, сидя на холодной каменной плитке. Не хочет, чтобы он нажимал кнопку звонка, вызывая персонал, что заберет ее за считанные секунды. Он улыбается, наклоняется ближе и оставляет последний поцелуй на ее губах, на который она отвечает с отчаянием, придыханием и прикрывая выразительные изумрудные глаза. Не говоря ни слова, он нажимает на звонок, а когда Робин открывает глаза, от Бутхилла не остается и следа. Так ей и остается сидеть на холодной плитке, вдыхая аромат машинного масла из его куртки с единственной оставшейся мыслью: «Я ни о чем не жалею». Бутхилл несется по темным улицам, чувствуя, как скрипят внутри него шестеренки. Думает только о том, что придется вновь заправляться после того, в какую работу привела его внутренние механизмы Робин. И думает о том, что она будет ждать. Что в скором времени обязательно найдет его на своем балконе, с его неизменной довольной улыбкой и взглядом, что теплее любого человеческого. И уже без грубых черных перчаток.