Soft

Бок всё ещё болел. Спустя неделю это была уже не острая боль, а тупая, тянущая, будто кто-то очень, очень медленно проворачивает палку в его кишках. Огнестрельное ранение всегда было хуже, чем та же шпага. Но он пережил даже это дерьмо, и снова оказался в море, как оно и должно быть. А рядом куча бесполезных, но небезразличных его сердцу ублюдков и больше никакого Эдварда. Очнувшись он едва не пожалел, что не подох на руках мужчины. В бреду боли он извинялся перед ним, надеясь, что его слова хоть как-то сработают, и Эд не вернётся к своему амплуа Чёрной Бороды или, что ещё хуже, Кракена. Ну, теперь Стид был его предохранителем и это было хорошо, на самом деле хорошо. Иззи был в бреду какое-то время, но после всё же очнулся. Никакой пресловутой «супницы» ему не снилось, вопреки словам Баттонса, съебавшегося от них и заставив большую часть экипажа поверить, что он стал чайкой. Была только темнота и боль везде, абсолютно везде, будто у него всё ещё было две чёртовых ноги. На самом деле он был просто старым пиратом без конечности, что крайне усложняло его пиратскую жизнь, как бы остальные к этому не относились. Они пытались его поддержать и Хэндс это ценил, в своей манере. Нога единорога в качестве протеза заставила его захлёбываться рыданиями, а после стыдиться этого, хотя свидетелей позора не было. И то, как они ухаживали за ним сейчас… Джим и Арчи приходили и меняли его повязки каждый день, рассказывали какие-то дурацкие байки, таскали для него лапшу, сваренную Чжен. Олуванде приносил сладкое, пока никто не видел. Френчи рассказывал истории из детства и его путь к пиратству. Клык мог проводить часами у его постели, просто держа его за руку, пока он спал. И хотя это было странно, потому что он не получал столько внимания за всю свою жизнь, сколько за эту неделю, тем не менее он был им всем благодарен. Всё ещё казалось необычным думать о них, как о семье, как о своих людях, своей команде. Иззи пытался не привязываться к людям. Они могут умереть в любой день, они же пираты. Это имело смысл до того, как он встретил Стида Боннета и его разношерстных членов экипажа. И Люциуса. Мальчик вымораживал его своим поведением в начале, но в какой-то момент Иззи понял корни своих реакций. Он симпатизировал парню и в какой-то мере завидовал его открытости, его спокойствию и социальностью. Люциус был другом для всех, он понимал всех и стремился поддержать. И даже все эти бесконечные скачки из койки в койку… Когда Чёрная Борода сказал ему, что он может не волноваться, Иззи сразу понял, что он убил парня. Не зная как и когда, не понимая причин, но… Он запрещал себе думать об этом, хотя не мог спать и есть нормально из-за творившегося на корабле. По сравнению с болью от мысли, что это он почти собственноручно убил мальчика, боль от отрезанных пальцев не имела значения. Это было не физически, но это умертвляло его изнутри. Чёрный ком рос и рос, и когда Эд принёс ему пистолет, он правда увидел выход. Путь труса, не выдержавшего вины, путь слабака… Он так думал тогда. Они разговаривали об этом с Клыком и тот почти убедил его, что дело в его ментальном состоянии, а вовсе не в выдуманной трусости. Иззи даже посмел задуматься, что возможно и поведение Эда тоже было продиктовано этим самым состоянием, однако тогда это сняло бы с него как минимум часть вины. И хотя отмщения он не желал, убрать виновного во всём означало бы остаться один на один с судьбой, или, чего хуже, богом. Он делил часть вины за всё произошедшее с Эдвардом, и не собирался оправдывать ни себя, ни его. Но оказалось, что окружающие придерживаются другой точки зрения. И даже Люциус. Мальчик был жив, к счастью. И, стоило Иззи увидеть его, как умирать резко перехотелось.да, парень пережил многое дерьмо, но он был жив и относительно цел. Хэндс даже позволил себе секунду радости и несколько миролюбивых разговоров о том, что нужно идти дальше. Им обоим нужно. Он выстругал небольшую деревянную акулу для Люциуса в качестве какого-то материального напоминания о том, что нужно жить, несмотря на всё произошедшее. Нельзя сдаваться, тем более если ты так молод. Люциус в каком-то смысле оценил. Пришёл вечером в его каюту и сел рядом, безмолвно сжав его руку в чёрной перчатке. — Мы не будем в порядке, — убеждённо, но очень спокойно сказал тогда Сприггс, — это оставит шрамы на нашей личности, изменит нас. И да, можно идти дальше. Я хочу. Но я больше не прежний я. И ты тоже не остался таким же. Ответить на это было нечего. А потом всё так завертелось и вот он с простреленным брюхом истекает кровью, а Эд держит его, говоря, что он его единственная семья. В нормальном состоянии рассудка это кажется скорее издевательством. Семья? Разве семью не защищают и оберегают? У него давно не было никого, но он почему-то был уверен, что в семье не принято отрезать пальцы, медленно и мучительно. Не принято душить и избивать. Но Эд остался на берегу, вместе со Стидом, а они ушли в море. Люциус снова и снова заглядывает к нему, подлавливая моменты, когда они могут поговорить наедине. — Мы с Питом решили что-то в роде…заключить брак? — неловко говорит он в один из дней. Иззи занят тем, что стругает из куска дерева фигурку кота для Френчи, лёжа на постели. Он всё ещё с трудом удерживается на ногах дольше десяти минут. Команда продолжает о нём заботиться. Кажется, действительно, как о члене семьи. — Это называется мателотаж, Люц, — говорит он мягко, даже не пытаясь спрятаться за агрессией. — Нет, это…не формальность, — возражает молодой человек, почему-то низко опустив голову и глядя в пол. Обычно такой дерзкий и смелый, он сейчас не то смущён, не то расстроен. Иззи не очень понимает, в чём дело, но терпеливо ожидает продолжения, давая собеседнику сказать тогда, когда он будет готов. — Мы с Питом любим друг друга. И мы хотим быть вместе, и всё такое, просто… Я бы хотел, чтобы он был не единственным, с кем я могу связать жизнь. Хэндс криво усмехается. Он уже и забыл, как парнишка был любвеобилен до начала всего этого бардака. — Ты можешь делать всё что хочешь, — говорит он, откладывая в сторону кинжал и наполовину выструганную фигурку, — Ты вообще сам себе хозяин, Люциус. И ты…оставайся верен себе, своим идеалам, своим желаниям. Помни, что всё это очень просто оборвать…— слова «вместе с жизнью» остаются невысказанными, но они оба мысленно их произносят. Люциус кивает, а затем поднимает взгляд. В его глазах стоят слёзы, которые не проливаются. Но, что удивительно, на лице улыбка. — Я абсолютно точно могу делать что хочу, — мурлычет он, прежде чем наклониться к Иззи и мягко поцеловать его в губы. Короткий поцелуй и парень отстраняется на пару сантиметров, просто чтобы увидеть реакцию. Хэндс лишь медленно моргает, застывая, а затем медленно опускает голову на подушку, глядя снизу вверх. — Пит…— начинает он, но тут же оказывается перебит. — Он в курсе. И он не против. Ты же знаешь, он не ревнив, — люц ухмыляется, но снова наклоняется и целует, на этот раз получая такой же мягкий ответ. Красть друг у друга короткие лёгкие поцелуи кажется увлекательным. — Знаешь, — выдыхает Иззи, когда от поцелуев его губы розовеют, а нависающий над ним молодой мужчина почти касается бедром его эрекции, слишком очевидной, чтобы даже пытаться скрыть, — Может быть сейчас ты и хочешь, но это мелкий миг… Люциус снова целует его. Скользя языком в его рот, захватывая власть, которую Иззи сдает без боя. Лишь учащается общее дыхание, сейчас одно на двоих. — Этот мелкий миг — это вся наша жизнь, — вздыхает Люциус. Его рука скользит к ладони Иззи и он соединяет их в хлипкий замок. — И ты хочешь…— от шока Иззи почти задыхается. Догадка бьёт его обухом по голове с невероятной силой, — ты хочешь разделить этот миг, эту жизнь со…мной? Люциус не отвечает, только снова и снова сладко целует и бережно держит в своих руках, чуть укачивая и лаская израненные тело и душу Израэля Хэндса.