Мы никогда не умрём

      Точно в этот миг небо задрожало, стало слишком много воздуха. Цзинь Лин осознал себя стоящим посреди комнаты и хватающим воздух, как рыба. Вэй Усянь хлопнул его по плечу.       — Ну и вид у тебя. Только не смей меня жалеть и принимать всё близко к сердцу.       — Хочу — и принимаю. Отвали!       Цзинь Лин в ужасе зажал себе рот.       Он совсем не это хотел сказать. Он был очень благодарен Вэй Усяню за отца, дядю, обеих бабушек и дедушку, ещё живых и не понимающих за дурацкими склоками, как на самом деле они все счастливы. Но… стыд за отца, который так некрасиво наврал о зависимом человеке, которого по одному его слову могли забить насмерть, да ещё и сам Вэй Усянь добавил. Вот какого гуя он так шарахается от мысли, что ему будут сочувствовать?! Такой большой и такой дурак, совсем как дядя!       Ещё и павлин этот дурацкий!       Точно поняв тем умом, что родился раньше способности пакостничать и плести интриги, что с ним что-то неладно, Вэй Усянь усадил его в уголке и налил ключевой воды.       — Почему отец соврал?!       Это первое, что выпалил Цзинь Лин, когда к нему вернулась способность соображать. До сих пор молчавшая госпожа Гу подошла к ним.       — Молодой глава Цзинь, детский разум порой ходит весьма странными дорогами. До определенной поры все дети лишь отражение своих взрослых и того, что видят дома. Брат Вэй, позвольте мне сказать, как дважды матери. Дети врут либо из страха наказания, либо когда желают использовать силу родителей, чтобы наказать обидчиков.       — Но врать-то зачем? Да ещё так глупо?!       — А ты подумай? — сказал ему Вэй Усянь и подмигнул. — Мы с твоим отцом много лет терпеть не могли друг друга, но нашла же в нём что-то хорошее шицзе. Пав… Цзинь Цзысюань, чтоб ты знал, однажды, когда мы все ушами хлопали, вместе с Ханьгуан-цзюнем вступился за девушку, которую Вэни собрались скормить Черепахе-Губительнице. Это, знаешь ли, дорогого стоит.       Цзинь Лин так и не смог ничего толкового придумать и пошел гулять.       Дойдя достаточно далеко и убедившись, что его никто не видит, он как следует отпинал старую сосну. Сосна от этого поломалась, да и нога Цзинь Лина тоже была не в восторге. Да что там, на неё наступать было больно!       Рассердившись на весь свет, он сел на пенек и спрятал лицо в ладонях.       Он очень хотел любить Вэй Усяня, как любил дядю, благо его было за что любить и уважать.       Если бы не кровь отца.       Если бы не разрушенная Пристань Лотоса.       Если бы не смерть матери.       Если бы не его невыносимый нрав.       Ладно, про Пристань Лотоса дядя много наврал.       Совсем как отец, только чуть умнее.       Честно говоря, Цзинь Лин чувствовал и радость, и разочарование.       Дома ему всё уши прожужжали о том, каким отец был умным, замечательным, талантливым, послушным ребенком, а потом и великим героем, и утонченным молодым господином, с которым неприлежный, невоспитанный и вспыльчивый сын не сравнится никогда. Одна тетя Цинь Су ничего не ждала, а когда у Цзинь Лина в очередной раз ничего не выходило, присылала корзинку со сладостями с запиской: «Завтра обязательно всё получится». Много лет Цзинь Лин считал тётушку простоватой и недалёкой, лишённой всего того, чем обязана была обладать хозяйка Благоуханного дворца (так украдкой говорили взрослые и украдкой же пеняли тёте на то, что она не сберегла сына, и на бесплодность). А теперь… теперь он жутко скучал по тётиным сладостям, молчаливой поддержке, книжкам опальных поэтов — было у неё такое увлечение — и искренности.       В Башне Кои тётя была самым добрым и искренним человеком, а все вокруг считали это глупостью, бестолковостью и говорили шёпотом: как же Верховному Заклинателю не повезло, женился на такой простушке и дурочке.       Но разве это вина тёти, что младший дядя был подлец, а окружающие её люди ни слова не говорили просто так?       Соловей не виноват, что попал в яму со змеями.       Может, в этом всё дело?       Цзинь Лин в воспоминаниях Вэй Усяня увидел пакостного мальчишку, которого поколотили, в общем, справедливо. Дети врут своим взрослым (тут Цзинь Лин вспомнил себя), когда хотят использовать их как биту, а ещё когда хотят выставить себя самыми бедными и несчастными. Выходит, маленькому отцу, что, дома не хватало искренности и внимания? Но его же обожали все! Вот как так-то?!       Точно в этот миг полил на редкость противный , обычный для этих мест северный дождь.       Над Цзинь Лином тихонько раскрылся зонт.       — Вы так заболеете.       Над ним стоял глава Лань. Побратим младшего дяди выглядел строже и старше. Цзинь Лин поклонился.       — Здравствуйте, Цзэу-цзюнь. Не стоит обо мне беспокоиться.       — Стоит. А то вы не знаете своего дядю: он опять будет грозить переломать и мне, и вам, и молодому господину Вэю ноги. Идёмте в дом, надо переждать дождь.       Цзинь Лин послушался его, как и всегда. В домике глава Лань вручил ему полотенце и заварил ароматный чай       — Могу я узнать, за что пострадала сосна? Честно сказать, увидев вас в таком состоянии, я испугался.       — Почему? Это же старая сосна.       — Очень старая сосна с крайне недоброй историей. Пейте, молодой господин Цзинь.       —А что за история?       В детстве Цзинь Лин обожал слушать, как он тогда говорил, «названого полудядю». Вернее, так главу Ланя приложил дядя — временами он вёл себя, как ревнючая старая собака с седой мордой, которую недочесали, недогладили, вкусным не угостили и на ночную охоту не взяли.       Глава Лань вновь разлил чай.       — Хорошо. Многие мои родичи и предки служили при дворе Сына Неба. Увы, кто бы что не говорил, но правят нами обычные люди, а люди склонны ошибаться и не слушать умных советов. Власть имеет свойство ударять в голову хуже вина. Помните смерть Цюй Юаня?       — Кто же её не помнит?       — Я, например. Я мог бы сообразить, что значит имя Чэньцин и что здесь не всё гладко. Что вы смотрите на меня так, Цюй Юань — любимый поэт молодого господина Вэя. Так вот, мои предки попадали в опалу точно таким же образом. Они писали достаточно ядовитые стихи и новеллы о недостойном муже, который оставлял прекрасную и добродетельную жену, а потом… спускал в кости имение на куртизанок, пропивал славу предков и умирал во время игр под ивами.       — О.       Только и смог сказать Цзинь Лин. Глава Лань отпил из своей чашки.       — Но любой позор рано или поздно становится невыносим. Идти по стезе Цюй Юаня до конца моим предкам не позволяло почтение к родителям. Прежде они обзаводились двумя-тремя детьми, а потом вешались на этой сосне под тихие слезы домочадцев. Долгое время она находилась за границами Облачных Глубин. Это был своего рода способ выказать императору гнев. Впрочем, некоторые доходили до того, что отказывались принимать пищу и умирали от голода. Почтение к родителям, оно такое. Я надеюсь, вы ничего такого не хотели с собой сделать?       — Нет! — воскликнул Цзинь Лин, пытаясь прикрыть пылающие щёки. — Я был в смятении.       — Из-за чего?       Слово за слово, Цзинь Лин вывалил на бедного Цзэу-цзюня всё. И воспоминания Вэй Усяня, и то, что Цзинь Лин очень хочет, но не может простить его до конца.       — Не прощайте.       — Но это же неправильно!       Цзинь Лин аж вскочил со своего места. Глава Лань предупреждающе поднял руку.       — Послушайте. Если нет сил, то не заставляйте тебя. Молодой господин Вэй от вас ничего не требует и не ждёт. Дайте своему сердцу принять непоправимость того, что произошло.       — Спасибо, — искренне поблагодарил его Цзинь Лин, — вы очень добры. И мудры.       На языке так и вертелось: «В отличие от дяди», — но Цзинь Лин скорее отгрыз бы себе язык, чем сказал это вслух.       Дождь да окном наконец кончился, а Цзинь Лин достаточно просох.       — Мне бы мою мудрость хотя бы тринадцать лет назад, но… Даже если вдруг случится чудо, и маятник обернется вспять, там давно уже никого нет. Доброй вам дороги.       Цзинь Лин предпочел убраться.       Под ногами хлюпали лужи, а он напряжённо думал.       Цзэу-цзюнь часто приезжал к ним в Ланьлин. Младший дядя тогда веселел, и все будто становились добрее и лучше, чем они были на самом деле. Цзинь Лин любил эти приезды за то, что во время пребывания главы Гусу Лань в Благоуханном дворце никто не решался подличать и пакостить и открытую. Главу Ланя любили все, он каждому говорил доброе слово. Тетя Цинь Су вот его тоже очень любила, хотя однажды… однажды, Цзинь Лину тогда было семь, он увидел её в беседке горько плачущей и шепчущей в исступлении, что она не ширма. Он тогда поморщился и сбежал к старшему дяде, с которым было и весело, и страшно, и на которого можно было кричать, а временами даже ездить на спине и пинаться ногами.       Почему плакала тётя? Теперь не узнаешь и не попросишь прощения за пренебрежение, а ведь наверняка там скрывалось что-то нехорошее. Зачем вообще младший дядя на ней женился? Не потому ли, что привык делать себе хорошо за счёт других, и всех их — и отца, и матушку, и Вэй Усяня, и тетю Цинь Су, и даже своего обожаемого Цзэу-цзюня — положил ступеньками себе под ноги. Ступеньками? Или костями?       Цзинь Лин уже ничего не понимал. Вернее, понимал, что взрослая жизнь — это помойка. Ты вечно всем должен, и тебе тоже должны, делаешь не то, что хочешь, а то, что надо, и чтобы добиться своего, обижаешь и унижаешь других людей, ну или они тебя, тут уж как повезёт. И у всех, у всех долгов друг другу с Великую Стену, все считают себя самыми несчастными и обделёнными, но не могут попросить прощения и жить дальше!       Ну и зачем тогда взрослеть?       Настроение Цзинь Лина делалось всё мрачнее, вопросы всё неразрешимее, и тут!       Нет, на него не упала Черепахе-Губительница (а жаль, можно было бы отмыть репутацию семьи и ордена без многолетних танцев, охов, вздохов и церемоний), и не спятивший древний дед с больной поясницей, а… Цзинъи с совершенно круглыми глазами!       — Ты! Верни ленту!       — Какую ещё ленту?!       Цзинь Лин не сразу понял, о чём речь. Цзинъи схватил его за плечи:       — Мою! Орденскую! Верни, не то бабушка меня прибьёт!       — Не трогал я твою ленту! Вы Лани, на своих лентах помещались, что ли?!       — Не трогал?! — Цзинъи заорал, совсем как дядя. — Ты что, не помнишь ничего?!       Противно затянуло под ложечкой. Цзинь Лин действительно ничего не помнил, но… кажется, они опять все трое влипли в неприятности.       — Мы в слепого кота играли, — убито сказал Цзинъи, — а затем ты меня… или я тебя, в общем, поцеловались мы.       — И как это было?       — Мокро. Верни ленту, мне ещё рано жениться! Мне вообще девочки нравятся!       Можно было бы наговорить гадостей и припомнить пятна на шее, но Цзинь Лин решил, что будет выше этого. Он задрал нос и вывернул свой дорожный цянькунь и рукава. Вытряхивать пришлось долго, через половину палочки от благовоний на земле была большущая куча мусора во главе с обгрызенным яблоком и мечом Вэй Усяня, но ланьской лобной ленты во всём этом непотребстве не было.       — Суй…бянь? Зачем тебе меч учителя Вэя? Ты его во второй раз прирезать решил?       — Ты дурак или не выспался?       — А! — Цзинъи хлопнул себя по лбу. — Так ты решил похоронить войну и помириться? Тебе помочь?       — Лучше свою ленту найди. Это мой дядя, хочу — мирюсь, хочу — мечом махаю!       Цзинь Лин наконец понял, что сказал. Он спятил, он точно спятил!       Погодите, он назвал Вэй Усяня дядей (пусть и из желания позлить Цзинъи), ему не всыпали за такое святотатство молнией с небес… и вообще, мир не перевернулся, все живы?       А что, так можно было?       Нет, конечно, велика была вероятность, что на том свете отец влепит Цзинь Лину пощёчину, но… ведь у него самого к тому времени будут свои дети, и матушка с дедушкой Цзяном точно заступятся!       Цзинъи восторженно вылупился на него.       — Ты назвал учителя Вэя дядей?! Это точно ты, а не нечисть под личиной?       Вот же привязался! Цзинь Лин мстительно его ущипнул.       — Назвал и назвал. Не тетей же его звать?       — Нет, ты назвал учителя Вэя дядей! Уму непостижимо. А теперь, юная госпожа, верни ленту.       — Да не брал я твою ленту! — рявкнул Цзинь Лин на всё Гусу, да так, что противодемонские чары развопились в ответ.       — По какому праву вы шумите?       Поглаживая козлиную бородку, на поляну вышел учитель Лань.       Цзинь Лин понял, что нарвался: старое козлище не любило его с детства и постоянно говорило о том, что «юный Цзинь Жулань чрезвычайно похож на старшего дядю». Цзинь Лин этим страшно гордился, но теперь у него возник вопрос: про какого из его дядьев шла речь?       Оправдываться не хотелось, подставлять друга ещё больше — тоже, поэтому Цзинь Лин отвесил подобающий поклон и молчал. Цзинъи виновато огляделся.       — А мы… новую технику изгнания демонов осваиваем.       — Пока вы мучаете мои уши. И не только мои. Вы пугаете младших учеников и доводите до искажения ци старших адептов. К слову, Цзинъи, где твоя лобная лента?       А-а-а, зачем так жить! Лани же врать не умеют! Никогда не умели!       — А мы её в сеть заплели, — Цзинь Лин надеялся, что хотя бы он врёт прилично, — противодемонскую.       Ожидаемо, старое козлище разозлилась.       — Это ланьская лобная лента! Лента, а не развлечение для повес!       — Конечно! — Цзинь Лина несло, как тигра через кусты.— Вы знаете, какой у неё заряд добродетели? Великую стену снести хватит!       — Цыц! Не вы строили — не вам и сносить, — старое козлище вытащило из рукава расшитую облаками ленточку. — Живо завяжи и не вздумай без ленты матери и бабке на глаза показываться! Вот молодежь, мы такими не были! Хоть невестку хорошую домой приведи, а не чернокнижника или убийцу!       С этими словами учитель Лань царственно удалился. Цзинь Лин не выдержал, скорчил рожу и из одной только вредности показал козу. Он сколько угодно мог считать обоих своих дядей — и Вэй Усяня и Цзинь Гуанъяо — людьми плохими и аморальными, но это были его дяди, и говорить гадости о них могли только пострадавшие, а не вот этот столп морали, который наверняка никого в жизни не поцеловал. Цзинъи стоял рядом и всем собой выражал неодобрение.       — Что? Вот что?!       — Юная госпожа, ты грубый и невоспитанный козел! Ленту верни, и всё забудем.       — Нет у меня твоей ленты! — окончательно вызверился Цзинь Лин. — Что я ей, нефритовые бубенцы буду подвязывать?!       — Да кто тебя знает?       Цзинъи удушливо покраснел и наконец нацепил то, что ему дали. Вид у него сразу стал не такой шальной.       — На пьяную голову ты целовался. И, между нами говоря, отвратительно. У нас в Цайи есть веселая вдовушка, красивая, — глаза Цзинъи мечтательно заблестели, — музыку любит. Вечно голодных и замученных правилами музыкантов — тоже. Купи цветы, сборник стихов и сходи, а то с такими навыками тебя с лестни…       Цзинь Лин все же ему напинал, а потом ещё и ещё. Старший дядя внутри его головы грозно напомнил, что Цзяны — глубоко порядочные люди и не шляются по общественным уборным и лодочным борделям. Увы, ему тут же возразил младший дядя, что главу Юньмэн Цзян не удостаивают своей благосклонности ни юноши, ни барышни, что его послали в Диюй три почтенные даоски и, верно, так и помрёт уважаемый Саньду Шэншоу, как паук, у которого от вожделения его мохнатые лапищи распухли аж в три раза; к слову, Вэй Усяня вот очень любили девочки, что живые, что мертвые. Слушать это было невыносимо. «Да заткнитесь вы», — мысленно взвыл Цзинь Лин и, о чудо, от него наконец отстали, а голове воцарилась блаженная тишина.       Увы, Цзинъи при этом трещал, как сорока. Как очень пьяная сорока.       — Погоди, ты что, никогда и ни с кем?       — Это не твоё дело!       — Моё. Я вообще-то пострадавшая сторона. Поцелуй ты украл. Ленту — тоже. Одно слово, Цзинь!       Всё, сам виноват. Цзинь Лин схватился за меч и целую палочку от благовоний гонялся за этим дурнем. Вернее, это они гонялись друг за другом. Цзинъи, гад такой, ещё и высмеивал его. В общем, кончилось тем, что они упали в холодный лотосовый пруд, а затем получили наказание. И добро бы их выпороли, нет. Вэй Усянь отправил их носить из библиотеки старые, уже ни на что не годные книжки, а когда те подозрительно быстро кончились, дал задание рисовать картины для ланьской мелкотни о приключениях хорошего, но очень уж воспитанного кролика. Закончили они за треть палочки перед отбоем и чувствовали себя шкурками от мандарина.