Господи, прости меня, ибо я согрешил

      — Всемогущий господь, — прошептал Вэй Усянь, наедине с собой внутри церкви, холод в которой был слишком сильным, в тишину ночи, — прости меня, ибо я согрешил.       Вознося молитвы, он стоял на коленях.       Но никакое поклонение Божьему алтарю не смоет его грехи: поцелуи, дарованные им, время, которое он охотно разделил с этим демоном, или того, как он позволил падшему с Небес ангелу возыметь над собой власть.       Он совершил тяжкий грех, и никакая молитва не сможет избавить его от него.       — Я позволил похоти затмить свой разум. И он, который забрал моё сердце, дух и чувства, заставил — убедил — меня предать свою верю, — сказал он и замолчал.       Он помнил его — голос того, чьи поцелуи были жестокими, а губы — покрывали всё его тело следами укусов и синяков, пока он, священник, который поклялся никогда не позволять похоти овладеть своим телом, выгибался и просил большего, в то время как демон, чьё тело было тёплым, держал его в своих руках и неустанно шептал имя Вэй Усяня, вырывая из того стон за стоном, каждый из которых тонул в пустом пространстве незанятого помещения под церковью.       Всё, что касалось Лань Чжаня, побуждало его совершить грех.       — Я позволил возобладать над своим телом мужчине, чей голод был сильнее голода умоляющего о еде ребёнка, мужчине, который отказался от хорошего, мужчине, который смотрел сквозь меня, — он сложил руки вместе и плотно сжал их, медленно распахнув свои серебристые глаза. — Господь, я надеюсь, что Небеса услышат мою просьбу и узнают, что я, Вэй Усянь, позволил украсть своё сердце.       Краткий вздох сорвался с уст Вэй Усяня, но он сосредоточился на молитве, а не на мужчине, чьи поцелуи покрывали сейчас его шею, а руки, прикосновения которых опаляли кожу, спустились вниз — от его живота до самых сокровенных мест; сердце забилось сильнее с ещё одним поцелуем, пришедшим на шею.       — Я… — выдохнул он, — я не хотел разочаровать Небеса… ах!       — Но разочаровал, — прошлись жаром слова Лань Ванцзи, продолжившего мучать шею священника — нежную, гладкую, преданную зубам Лань Ванцзи. Он хотел оставить свои следы на всём теле Вэй Усяня, хотел, чтобы священник знал, какой грех совершил.       Хотел, чтобы Вэй Усянь помнил, что он — тот грех, что сломил священника.       — Я… а-ах… не… — простонал Вэй Усянь, когда руки демона скользнули под его одежду и распахнули её так быстро, что всё, что мог сделать в этой ситуации священник — это задрожать, почувствовав холод. И когда кожа соприкоснулась с кожей, Вэй Усянь взвыл, потому что Лань Ванцзи воздействовал на него сильнее, чем кто-либо другой. — Я не хочу, чтобы мои нелепые решения… ах… влияли на мою работу и…       В следующее мгновение по церкви прошлось эхо нового стона, когда Лань Ванцзи прижал палец к тугому входу, с которым любил играться; он был настолько тугим и привлекательным, что у него почти всегда возникали проблемы с тем, чтобы проникнуть в Вэй Ина, но из него вытекало такое смущающее количество влаги, что так было не всегда.       Священник простонал, когда Лань Ванцзи поцеловал его в шею и прошептал:       — Уже такой влажный, моя любовь.       И так — всегда.       Лань Ванцзи заставляет Вэй Усяня извиваться, умолять, зависеть от своего желания и похоти — всего возможного, пока он крадёт и наслаждается каждым мгновением их времени. Каждым мгновением, когда демон использует его.       Вэй Усянь вновь посмотрел на грозную статую Божества и испытал всего лишь унцию стыда; это стыдно, но он действительно был по-настоящему бесстыжим человеком. Человеком, который был готов разговаривать с дьяволом так, будто в этом не было ничего неправильного. Человеком, который позволил своему сердцу открыться и быть любимым.       — Любовь? — прошептал он самому себе, оглянувшись, — попытавшись сделать это, потому что руки Лань Ванцзи настойчиво не позволяли ему сделать этого, — на демона, который смотрел вниз, на то, как его собственные пальцы двигались вперёд-назад во влажной дырочке Вэй Усяня.       Этот человек действительно сказал, что хочет любить Вэй Усяня. На самом деле?       Лань Ванцзи заметил, что из чувствительного рта Вэй Усяня не выходит ни слова, и он предположил, что, возможно, молиться, пока его телом пользуются, было тяжело для него.       — Вэй Ин, ты не закончил молитву, — беззаботно сказал он, сжав пальцы внутри него — длинные, немного девичьи пальцы, которые были внутри него, раскрывали и давали на тугие стенки — другой рукой обхватив за спиной Вэй Усяня собственное достоинство, вскоре после чего священник, с уст которого начали срываться стоны, вой и частое дыхание, повторил мантру «господь, прости меня».       — Хмнх… — попытался собрать себя Вэй Усянь, пока Лань Ванцзи вытащил свои пальцы из его дырочки и провёл по ней, сжавшейся на пустоте, большим пальцем. — Г-господь, я подвёл свой народ…       Он моргал так часто, что не заметил, как из его глаз в конце концов потекли слёзы.       — Не владел… желанием привести свой народ к… ах опасной ситуации, из-за которой… — он выгнулся в спине, когда Лань Ванцзи стал играть с его членом — и то, что священник до сих пор не достиг пика, но уже был таким чувствительным, было больно, — они могут предстать… хмнх… лицом гибели и… откажутся от религиозных традиций…       Это правда.       Он живёт в Ильине. Городе, в котором есть лишь одна церковь, городе, в котором происходит излишне много преступлений, неоднократные несчастные смерти и даже вмешательство сверхъестественного; демоны реальны, теперь он знает об этом. До появления Вэй Усяня люди, живущие здесь, отчаялись, молились, временами причиняя себе боль после того, как стояли на коленях целый день и ночь, все они молили о спасении. И были таковы.       Вэй Усянь стал единственным, кто защитил свой народ и был прозван за это Старейшиной Илина. Он стоял там, как вкопанный, и таращился на людей, склонившихся перед ним на колени и готовых поклониться ещё ниже, лишь бы молиться, молиться и молиться. Его сердце было открыто, а разум — бодрствовал, когда он увидел мёртвые цветы, не желающие распуститься, он хотел защитить их и не из жалости, не из желания стать героем, а потому что он знал, какового это — оказаться в омуте отчаяния.       Он искренне помог им, воспользовавшись своими знаниями, когда его попросили узнать всё о монстре, бессердечно убивающего людей без разбору, — и с тем, как он начал раскрывать дела, люди стали улыбаться, а груз — сходить с их плеч. Он был настолько сильным, что захотел узнать, что стало причиной смерти тела, которое случайно нашёл ребёнок. В большинстве случаев у него находился ответ на всё. На их молитвы ответили, они был благодарны — очень благодарны. А Вэй Усянь — счастлив.       С Вэй Усянем люди Илина смогли найти свой свет.       — Вэй Ин… вернись ко мне, моя любовь, — Лань Ванцзи прикусил его мочку уха, чья рука, прежде ласкающая его член, теперь дразнила его соски и сжимала их так сильно, что его спину пронзало дрожью. Вся его одежда пришла в негодность, но вместо стыда Вэй Усянь испытывает возбуждение.       Он не может, не способен вернуться назад, его разум слишком сильно занят воспоминаниями о прошлом, из-за которого демон теперь обнимает, целует и трахает его.       — Господь, — взмолил он, слишком уставший и возбуждённый, снова. — Прости мне, что я…       Прежде чем он смог произнести хотя бы ещё одно слово, перед его взором предстал потолок, свечи на котором ярко вспыхнули и навеяли воспоминания о том времени, когда он ярко улыбался Лань Чжаню; он не был глупцом и знал задолго до, что он был демоном, но знал и другое — большее, — когда смотрел на мужчину — демон, который смотрел на него в ответ, и видел в нём бессилие и агонию перед прошлым, от которого он не мог убежать.       Вэй Ин — истинное воплощение добродетели, если решил исцелить демона.       Лань Ванцзи опустил взгляд на священника, чьё тело, между ног которого он сейчас устраивался, было открыто только для него.       «— Со стороны Вэй Ина это так бесстыдно — выставлять своё тело только для меня, — сказал он в их первый раз, когда ему не пришлось просить священника раздвинуть перед ним ноги», — и упивался его разомленным видом, тем, как его Вэй Ин сжимает руки, кусает и облизывает губы, которые Лань Ванцзи собирается поглотить, или как его маленький член дёргается, а задушенные стоны — эхом омывают его уши.       Такой красивый — и только для него.       Он гадает, смотрит ли на них с разочарованием сейчас его брат или, возможно, их дядя трясётся от столь нецеломудренной сцены, в котором священник принимает любовь демона.       Или, возможно, его Отец.       Господь — спаситель всех людей.       — Господь больше не спасёт тебя, — выдохнул Лань Ванцзи, обхватив ртом соски Вэй Ина, и сначала обвёл их языком, закружив им по кругу, а после — широко лизнул, на что услышал, как Вэй Ин выдохнул:       — Только я — для тебя.       С тех пор, как его изгнали, он ни о ком не заботился и гнался только за тем, чтобы остановить себя, признав грех.       Возможно, он и падший ангел, но ни разу не демон, и никогда им не станет до тех пор, пока мир вращается в греховном пороке.       Демоны были простыми и настолько отвратительными созданиями, что Лань Цижэнь не мог придумать никакого другого лучшего наказания, когда изгонял своего племянника; Лань Ванцзи не хочет помнить причину, но никогда не пожалеет о содеянном.       Он потратил годы — много, много лет на то, чтобы научиться противостоять греху.       Он отказывался подчиняться пороку.       Именно поэтому он позволил Вэй Ину — человеку, спасшему народ Илина, — узнать себя; Лань Ванцзи был слишком труслив, чтобы закрыть глаза на демонов, убивавших людей, людей, убивавших людей; он перестал был ангелом.       Он показал Вэй Ину себя настоящего; он всегда сидел где-нибудь в церкви или на статуе Господней и всегда думал, что люди, преклоняющие перед ней колени, были жалкими.       Вэй Ин, Вэй Ин, Вэй Ин, Вэй Ин, Вэй Ин, Вэй Ин, Вэй…       Лань Ванцзи — позор и убийца, ангел, который некогда был светом мира. Но Вэй Ин, — его хороший, добрый, сострадательный Вэй Ин, — улыбался и говорил, что у всего есть причина.       И она была у него. Одна.       То, что он поддался греху из-за Вэй Ина, навсегда останется тем, что Лань Ванцзи никогда не сможет отрицать.       Он помнит ту ночь, лишённую россыпи звёзд на бледном небосводе и в свете луны, таком же ярком, как и улыбка Вэй Ина в то время. Помнит, как лунный свет, сосредоточенный только на нём, пока вокруг было темно, скользил по коже Вэй Ина. Он не знает, что именно побудило его к действиям. Но ясно помнит, как его губы оказались на его нежных; как Вэй Ин открывал свой рот для Лань Ванцзи, впуская внутрь его язык; или как он исследовал его изнутри; свою стремительную и отчаянную попытку прижать Вэй Ина ближе, ближе к себе — и это было как эффект домино.       В течение дня, пока наблюдал за Вэй Ином, Лань Ванцзи делал всё, чтобы скрыть своё присутствие от всех тех людей, кто не являлся Вэй Ином.       Вэй Ин, Вэй Ин, Вэй Ин, Вэй…       И ночью, когда пробили часы, каждая частичка Вэй Ина овладела Лань Ванцзи, каждый издаваемый им звук, стон, дрожь — всё, что было в Вэй Ине, вынуждало его поддаться греху.       Лань Ванцзи однажды спросил Вэй Ина, жалеет ли он, что отдал ему своё тело.       — А ты? — спросил его Вэй Ин абсолютно тихо. — Я не жалею об этом, Лань Чжань, а ты?       Не жалеет.       — Нет.       Вэй Усянь спросил, было ли то, что они сделали, всего лишь следствием похоти.       Лань Ванцзи не знал, что ответить.       Был ли он готов снова отдать своё сердце?       Годы одиночества заставили его осознать, что был лишь один человек, способный заставить его поверить в любовь.       — Я люблю тебя.       Вэй Ин, услышав это твёрдое заявление, уронил носовой платок, покрытый кровью и истрепавшийся из-за раны, которую Вэй Усянь обработал одному из детей. Лань Ванцзи думает, что был слишком прямолинеен. Но он не мог больше лгать. Не снова.       Он думал о том, что в этот раз действительно потеряет Вэй Ина, который посмотрел на него, демона, с нечитаемым выражением на лице. Лань Ванцзи понимал, что не сможет пережить потерю Вэй Ина снова…       — Лань Чжань, — прошептал священник, и Лань Ванцзи оставил волнение, когда почувствовал, как две руки обвили его шею, а тело Вэй Ина — тёплое, безопасное и живое, — прижалось к его собственному, которое было холодным; он любит его, Вэй Ин любит его.       — Закончи молитву, Вэй Ин, — сказал Лань Ванцзи — этот глупец, который постоянно отвлекал его — между тем высвободив свой член — член, к которому Вэй Ин привык; член, который всегда разбирает Вэй Ина по частям и снаружи, и внутри — и тем, как вторгается в его тело; Лань Чжань, проникающий в него, позволяет Вэй Ину узреть совершенно иные Небеса. Он стал зависим от этого.       — Хорошо, — выдохнул он, изо всех сил попытавшись собрать вместе свои мысли. — Молю, чтобы Небеса услышали!..       Вэй Ин издал громкий стон, когда Лань Ванцзи, предупредив его только прижатой к ободу головкой, резко толкнулся в него, и он схватил его за плечи, позволяя тем самым поднять себя выше. Его Лань Чжань сразу же задал ритм — и очень быстрый; Вэй Ин не был подготовлен достаточно хорошо, но то, как Лань Чжань раскрывал его собой, дарило только удовольствие.       Он чувствовал себя заполненным.       Они делают это не впервые, но почти всегда получается так, что Лань Чжань трахает его хаотично-быстро, используя Вэй Ина, чтобы достичь собственного удовольствия; и почти всегда получается так, что Вэй Ин кончает к этому моменту и становится сверхчувствительным, а Лань Ванцзи продолжает безжалостно пользоваться его телом. Но он не жаловался.       Лань Ванцзи сжал руки на его талии, приподняв, а после — сразу же опустив на свой член, и это заводило настолько сильно, что любой, кто увидел бы их, назвал бы его одержимым. Он больше не переживал о том, что кто-то мог увидеть. Его трахают здесь, в доме Божьем, и разве может он стыдиться какого-либо взгляда людского?       Выгибая спину, Вэй Усянь видел перед собой только перевёрнутую вверх ногами статую, и задрожал, когда почувствовал стон Лань Чжаня, довольного его порочным видом и тем, как Вэй Ин отвечал на его прикосновения. Они оба пристрастились к этому.       — Расскажи им, Вэй Ин, расскажи Небесам… Господню о своём решении, — хрипит Лань Ванцзи, позволяя Вэй Ину ездить на себе в грубом ритме — и это было так приятно, что он жаждал большего, но от того, как Вэй Ин позволял использовать себя, этот голод постепенно отступал. Он видел, как исчезает его член внутри Вэй Ина и проявляется на его животе выпуклостью; стон сорвался с его уст, когда он позволили прекрасной картине перед собой завладеть им полностью. Он гадал, не понесёт ли Вэй Ин от него.       — Я… — пробормотал Вэй Ин. — Молю Небеса… ах… услышать приговор мой за дозволенность возыметь над своим телом… — он не смог продолжить, когда Лань Чжань толкнулся в местечко, которое всегда заставляло его внутренне сжиматься, — Лань Чжаню! Я хочу… хмнх… хочу остаться с Лань Чжанем невечно! Я… — он улыбается, закрыв глаза, — принимаю то, как он использует моё тело! Принимаю… ах… любовь демона… — он снова оказывается спиной на полу, когда Лань Чжань хватает его за лодыжки и разводит его ноги в стороны, поднимает выше настолько, чтобы они оказались у его головы; его уже сложили пополам — в то положение, в котором Лань Чжань сможет идеально-глубоко пронзить его насквозь, и теперь его толчки, вырывающие из Вэй Ина только стоны, стали проникновеннее.       — Лань Чжань!       Первым, кто достигал оргазма, всегда был Вэй Ин, и этот день — не исключение; он захрипел и издал неразборчивый звук, когда волны удовольствия прошили его, семя выплеснулось на его лицо, а выход — сжался, отчего Лань Чжань задрожал на мгновение, прежде чем продолжил вбиваться в его тело.       — Вэй Ин, — услышал он единственный хрип перед тем, как почувствовал, как бёдра Лань Чжаня дёрнулись в последний раз, а внутри разлилось горячее семя; они оба дрожали, и Вэй Ин стонал, чувствуя, как Лань Чжань заполнял его до краёв.       Он хотел родить Лань Чжаню детей.       Вэй Ин всхлипнул, но не испытывал ни крохи печали от того, что отдалился от своей веры. Он обнял Лань Чжаня и закончил свою молитву.       — То, чего я хочу — это стоять подле Лань Чжаня. Молю Небеса внять моему решению отречься от церкви и позволить Лань Чжаню забрать себя. Молю, чтобы на мой народ, который всё ещё видит дневной свет, Небо не пролило свои слёзы, потому что их надежда приняла эгоистичное решение и продолжит быть эгоистом, — он замолкает, а после снова смотрит на статую. — Господи, прости меня, ибо я согрешил.