Крылатая башка и ещё миллион бранных слов про Воскресенье

      «Пожалуй, самый привлекательный человек Пенаконии, и плевать, если он не человек. Умный, хотя нет, скорее просто сообразительный, ещё и так легко смог взять меня под чертов контроль, из-под которого я не могу выйти. Я тут словно пташка в клетке, – куда не пойду, везде растут стены, что за проклятый особняк!?» – мысли друг за другом бесконечным веретеном кружатся в блондинистой голове, давят на виски, заставляя почувствовать себя максимально, насколько это вообще возможно, беспомощно.       – Ар-х, как же меня бесит эта грёбаная крылатая башка!       – Крылатая башка? Ха-ха, как это мило!       Авантюрин вздрагивает напугано и медленно, неверяще оборачивается на того, кого буквально только что так разгоряченно ругал, ловя на себе оценивающе-насмешливый взгляд янтарных, блестящих в полумраке комнаты глаз.       – Чем же я тебя бешу, драгоценность?       Спросив это совершенно ровным, ничего не выражающим тоном, мужчина пользуется чужим смятением и мгновенно бесцеремонно хватает запястье своего гостя, в следующий миг прижимая его всем телом к стене, не позволяя убежать от ответа и от себя. Золото глаз устремляется прямиком в душу Авантюрина, обезоруживая умелого картежника окончательно.       Воскресенье смотрит строго, беспристрастно и явно ждет ответа, хотя, потерявшись, юноша не может даже звука из себя выдавить, продолжая глупо глядеть на чужое лицо, расположившееся столь близко; рассматривая его без тени смущения и то и дело кусая губу от смешавшихся воедино страха и азарта, Авантюрину не терпится узнать, что последует дальше, каким будет следующее действие очевидно раздражённого молчанием мужчины.       До мозга костей захваченный игрой молодой человек пытливо, с вызовом, хоть и с опаской, глазеет на высокого мужчину перед собой, не в силах устоять перед соблазном рассмотреть его как следует, – красивые, утонченные черты лица откладываются спешно в памяти, лишь укореняя мысль Авантюрина, что этот паршивец самое величественное существо, которое он когда-либо встречал.       Сами того не замечая, они рассматривают друг друга чуть ли не две минуты, пока блондин не начинает было хмуриться и тихо скулить от резкой боли в запястье, что с каждой секундой всё сильнее передавливалась чужой крепчающей хваткой.       – Отвечай, – приказывает, вовсе не обращая внимания на доставляемый им же дискомфорт, Сандей и украдкой бросает взгляд на красный след, остающийся под пальцами на и без того болезненно-бледной коже.       – Ты..ты поймал меня, разрушив почти полностью мой план, заставил почувствовать страх смерти своей непонятной магией, – Авантюрин, которому лишь бы сбежать поскорее, говорит это не думая, просто позволяя себе отпустить неуправляемый поток эмоций. Вслушавшись, он резко замолкает, смутно понимая, что не в этом вовсе дело, в злобе, чуть ли не ненависти беспочвенной отнюдь не виноват заставляющий чувствовать себя живым страх умереть, от которого, точно от наркотика, Авантюрин кайфует, – дело тут в другом, в совершенно другом, однако в чем именно парень, даже призадумавшись, не понимает.       Даже то, что Авантюрином откровенно играют, так сильно не действует ему на нервы как то, что мужчина, столь привлекающий своей таинственностью, стоит прямо перед ним до сих пор неразгаданный.       – Неужто ты боишься смерти, мой милый врунишка?       Слышать к тебе такое обращение от этого подлеца как минимум противно и как максимум задевает достоинство, от чего картёжник морщится, в тщетных попытках выскользнуть из-под чужого тела, по-прежнему прижимающего его к стене.       – Заткнись и отпусти меня. Мне нужно..       – Тебе ничего не нужно, – обрывает его беловолосый резко и безотказно, после толкая парня в уже растворившуюся стену, прямиком в огромную кровать. В мягком матрасе ее Авантюрин чуть ли не тонет – пока брыкается, пытаясь словно слепой котенок найти дорогу, портит аккуратно заправленную постель, безобразно ее комкая, но успокаивается сразу, когда чувствует, что уже ненавистный ему матрас прогибается под тяжестью чужого тела.       Воскресенье на коленях пробирается ближе, вальяжно, с гордо поднятой головой, с присущим ему видом наигранно-уставшего от своего титула победителя, однако, дерзко напавший на него мальчишка срывает эту чёртову маску, не оставляя от нее и следа. Тряхнув пару раз мужчину, Авантюрин, в прочем, еле как сдерживающий слезы, не выпускает из дрожащих от собственной смелости рук чужой шеи, злобно сверкая глазами и перекосив губы в угрюмой гримасе.       – Чего ты еще от меня хочешь?!       Воспоминания бурным потоком захлестывают блондина, пока одна слеза всё-таки предательски падает на чужую щеку, заставляя Воскресенье вновь перемениться в лице, напрочь стирая все прежнее раздражение. Он не смеет проронить и слова, лишь оторопело наблюдая за тем, как юноша, бросая его и отворачиваясь спешно утирает слезы, неконтролируемо бегущие тонкими горячими ручьями по еще больше побелевшим, ставшими уже чуть ли не зеленовато-синими, щекам, злясь уже на самого себя.       – Не трогай меня! – грубо отмахивается от тянущихся к нему рук юнец, срываясь на крик, но уже не найдя в себе сил сопротивляться, когда мужчина все же прижимает его к своей груди, позволяя проплакаться вдоволь; он кричит, сжимает в ослабевших от истерики кулаках чужую одежду, изредка бьет абсолютно не сопротивляющегося белокурого мужчину и рыдает, осознавая, что это, возможно, единственный шанс выпустить все накопившееся эмоции, от чего заводится рыданием пуще прежнего.       Он вспоминает даже самые незначительные разочарования, проигрыши, боль и снова, плача и раздражаясь, бьет ладонью чужое плечо, заботливо подставленное специально под готовящийся удар, чтобы в конечном итоге, иссякнув морально, поднять покрасневшие до неприличия, опухшие заплаканные глаза на эту треклятую крылатую башку, к которой сейчас, несомненно, прибавилось уважения. Но отвращения не убавилось все равно.       – Чего уставился?       – Не думал, что ты умеешь плакать, – ведет бровями Воскресенье как ни в чем не бывало и со всей аккуратностью стирает с чужих, покрытых красными пятнами щек остатки слез. – А тут аж глаза покраснели.       Всхлипнув на это замечание, Авантюрин решительно начинает протирать глаза руками, пока его кисти не оказываются убраны подальше от лица мужчиной.       – Куда ты грязными руками лезешь, дуралей.       В нем определенно просыпается старший брат, что столь "заботливо" позволил младшему поистерить, а теперь следит за тем, чтобы это чадо себе не навредило, – думает было, негодуя, Авантюрин совершенно не ожидая получить от этого горе-старшего брата мягкий, невесомый поцелуй сначала в скулу, прямо в подсохший соленый ручей, а потом и в губы.       Блондин испуганно затаивает дыхание, чувствуя, как чужие, до невозможного теплые и нежные губы с ароматом ванили проверочно сминают его сухие, тоже опухшие от плача губы, однако, все таки найдя в себе силы вдохнуть, юнец чуть дрожит, словно от холода, пока внутри все перекручивает и становится до того приятно, что Авантюрин, закрывший глаза попросту не может сдержать довольный стон, пропадающий в неожиданном, но таком необходимом поцелуе.       Воскресенье, гаденыш такой, определенно знает, как добиться доверия, – даже смутно понимая, что это может оказаться частью какого-то грязного, паршивого плана, Авантюрин не может отказаться от чужой ласки, из-за которой, после всех воспоминаний, глаза снова и снова намокают от слез. Блондин чувствует себя брошенным на произвол судьбы щенком, который в кои-то веки нашел для себя может и мимолетную, но всё же любовь.       Максимально странное чувство рождается из смущения, "перезагруженного" путем рыданий морального состояния и дикого возбуждения, – стыдясь чуть ли не самого себя, Авантюрин все равно подается вперед, решая играть ва-банк, позволяя чужим губам касаться кожи шеи, опускаясь постепенно вниз, заводя сильнее и основательнее.       Воскресенье, играя с огнем, откровенно наслаждается чужим доверием, тешится и забавляется, вновь и вновь находя в чужом состоянии свою заслугу. Говорить, впрочем, мужчина не хочет, вполне обоснованно боясь спугнуть чужой запал.       – Пожалуйста, – словно слыша чужое опасение, произносит робко парень, найдя себя на чужих коленях, и, чёрт, возбуждаясь еще сильнее. – Поторопись.       – Зачем же, драгоценный? Думаю, мы итак все успеем.       Белокурый прекрасно понимает, что мальчишке уже больно от того, что его сковывает плотная обтягивающая ткань брюк, сквозь которую вот-вот уже начнет сочиться смазка, но все равно томит до последнего, желая увидеть на этом личике весь спектр эмоций; мужчине до безумия нравится когда, отдаваясь без памяти под власть вожделения, Авантюрин резко задирает голову, и, кусая нижнюю губу, протяжно мычит, чуть подскакивая на бедрах мужчины и снова что- то торопливой скороговоркой выпрашивая, пока глазки, еле как фокусируясь, снова наимилейше заплывают солеными каплями, устремляясь на чужое довольное лицо, дополняя блестяще общую картину.       Звук расстегивающихся молний на ширинках приносит небывалое облегчение, – с удовольствием избавляясь от лишней ткани, Авантюрин тяжело дышит и несколько озабоченно глядит украдкой на чужое сосредоточенное лицо, пытаясь все же понять: спланированно ли это все, или у крылатой башки все же есть совесть.. а может.. и чувства...       Авантюрин силой заставляет себя прекратить думать в этом русле и резко отворачивается, прикрывая розовые щеки ладонью, что уже спустя каких-то пару секунд была прижата к мягкой кровати. Встречаясь глазами с чужим испепеляющим взглядом, юноша ловит себя на мысли, что ему от одного чужого вида становится жарко, – просто невыносимо душно.       Но, не знающий этого Воскресенье, вовсе не стесняется припасть тягучим, сладким, словно грёбаная «Услада» поцелуем к манящим губам, отвлекая умело, пока его пальцы, собравшие полупрозрачную жидкость с члена, осторожным массирующим движением оглаживают колечко мышц заставляя Авантюрина, вздрогнув от очередной волны возбуждения, сжать ноги настолько, насколько это позволял устроившийся между ними мужчина.       – Тише, милый, просто доверься мне и расслабься. Я же не тот твой умник.       Блондин от фразы «твой умник» позволяет себе подумать на ревность, ведь интонация, такая слегка раздраженная, даже с ноткой ненависти, хоть и тщательно скрываемой, прозвучала в ровном тоне, – мальчишка даже усмехается немного, но усмешка эта злорадная срывается в несдержанный стон, когда чужой палец, про который Авантюрин уже успел забыть, проникает внутрь, сразу же наталкиваясь на комок нервов и вызывая расплывчатые звездочки перед глазами.       – Я ни в коем случае и никогда тебе не доверюсь, крылатый, – цедит презрительно, сквозь плотно сжатые зубы молодой человек, не забыв еще прежних подстав со стороны своих «друзей». – Но блять, прошу, трахни меня.. умоляю.       Он не может полностью отказаться от своей натуры и никогда не упустит момента показать характер, – именно этим он Воскресенье и привлекает. Его интересно злить, выводить любым способом на эмоции, чтобы потом смаковать их. Смаковать точно так же, как сейчас, – Воскресенье ни при каком раскладе не отпустит этого мальчишку, пока не изучит его вдоль и поперек, не пометит его всюду и не заставит его силы иссякнуть, чтобы он вновь, словно маленький наивный ягненок, не упал в объятия своего «ангела».       – Иди ко мне, счастливчик, – с легкой улыбкой приглашает мужчина, после усаживая мальчишку на свои бедра спиной к себе.       Одной рукой мужчина обвивает поперек чужой живот, не позволяя юноше сместиться, а второй молча приказывает выпятить попу, болезненно уперевшись большим пальцем в поясницу, направляя беззвучно движения юнца и насаживая его на член.       По комнате разносится протяжный крик удовольствия, пока сам Авантюрин, напрочь лишенный возможности двигаться по своему усмотрению, смиренно отдается в чужую власть, лишь изредка убирая с лица падающую солнечную челку и ощущая с каждым хаотичным толчком, что он все ближе к разрядке.       Тяжелое дыхание в унисон, редкие стоны, полные наслаждения вместе с ритмичными, звонкими шлепками разносятся по небольшому, но богато обставленному помещению, – умудрившись кратко оглянуться вокруг, мальчишка точно уверен, что находится в основной спальне хозяина особняка, где тот проводит обыкновенно свои ночи. Возможно, с кем-то. Мысль, что он тут не первый посетитель, резко выбивает блондина из колеи, заставляя на пару мгновений тупо уставиться на кровать под собой, изучающе оглянув темно-изумрудную, идеально чистую, но смятую постель, представив тут кого-то еще в нежных объятиях Воскресенья.       Авантюрин уже успел было затаить безосновательную, но глубокую обиду, если бы мужчина не укусил его со всей жестокостью в плечо, в самое основание шеи. Боль от впившихся в кожу зубов разом стирает все мысли, заставляя лишь сдавленно промычать, не посмев, однако, дернуться, ведь разряд тока, пронесшийся по позвоночнику, доставляет неимоверное удовольствие.       – Господин, – неосознанно стонет, жмуря от боли глаза, парнишка, падаваясь ближе и чувствуя, как дернувшаяся внутри головка члена попадает по простате, принося приятные спазмы, что еще чуть-чуть и точно сведут Авантюрина с ума, с оговоркой "если уже не свели".       – Господин? С чего бы такие формальности?       – Просто закончи уже, я хочу кончить, – воспользовавшись ослабевшей хваткой, блондин неловко двигается сам, насаживаясь, поднимаясь, сжимаясь игриво, чтобы затем и вовсе подняться окончательно, развернувшись к только разнежевшемуся мужчине лицом, затянув его в долгий поцелуй.       – Ну же, – торопит, не в силах ждать, юноша и отстраняется, ложась на спину и чуть приподнимая таз, сжимая при этом пальчики на ногах от нетерпения и разводя ноги в стороны, открывая просто до одури вульгарный, возбуждающий вид на свое тело, в который Сандей с жадностью впивается глазами.       – Назови меня господином еще раз, м? –дразня и вынуждая выполнить просьбу, улыбается пакостно Воскресенье, входя играючи одной лишь розовой головкой, что добивает достоинство Авантюрина окончательно.       – Господин, умоляю, – срываясь с шепота на крик, молодой человек не может свести взгляда с чужого тела, пожирая его и неосознанно протекая естественной смазкой еще сильнее, от чего та крупными густыми каплями приземляется на впалый живот, оказываясь после на пальцах мужчины. Авантюрин непонимающе наблюдает за тем, как жидкость медленно течет по изящным фалангам аристократа, впоследствии оказываясь на юрком языке. Воскресенью нужна реакция, которую юноша, в силу усталости и полного изнеможения, не может скрыть за маской, – он удивляется, возбуждается и полностью удовлетворяет любопытство белобрысого, что, оказывается, припасал силы для последних минут; ритм с дразняще-медленного переходит на дикий, от чего, выгнувшись, насколько это позволяла мягкость матраса, Авантюрин пачкает себе живот густыми белесыми брызгами, начиная крупно дрожать, точно в лихорадке и чувствуя в следующий миг теплое семя внутри, понимая со злорадной усмешкой, что Воскресенье, наконец-то тоже уставший, не успел выйти.       – Эй, а я.. я тут не первый ведь, да? – сонно-лениво спрашивает блондин, удобно устраивая голову на чужой груди.       – Это моя спальня. Сюда даже слугам нельзя. Так что, тебе несказанно повезло, моя драгоценность. Как всегда, собственно.       Пытаясь скрыть свою осчастливленную улыбку, юноша не находит ничего лучше, чем снова потянуться за поцелуем, жадно припав к чужим губам, словно от этого зависела его жизнь, – Воскресенье охотно отвечает, приобнимая парня за талию и уже планируя второй "раунд", пока тонкие пальчики картежника мягко поглаживают чужой торс, изучая каждый чертов миллиметр этого шикарного, подтянутого, соблазнительного тела. Усаживаясь на Воскресенье сверху, Авантюрин чувствует резкий прилив сил, что попросту не может быть проигнорирован, – еще и чужие руки, устроившиеся на стройных бедрах, распаляют азарт.       Янтарь глаз мужчины по-хозяйски, цепко, придирчиво и до смущающего внимательно осматривает абсолютно каждый сантиметр тела, что столь восхитительно выглядит. Чертова картина, – думает, прикусывая губу, Воскресенье и, мягко поглаживая бархатную кожу под своими пальцами, совершенно не хочет торопить мальчишку, наслаждаясь им, видя, как это внимание вгоняет его в краску.       – Такой милый, когда не знаешь, что хочешь сделать, – замечает с нескрываемым удовольствием беловолосый и скользит одной рукой к попе, однако, блондин резко ее убирает, хмурясь, будто ему очень мешают.       – Я знаю что хочу сделать, – чуть ли не по слогам произносит, тщетно стараясь скрыть раздражение, Авантюрин, угрожающе наводя на лицо мужчины пальчик, а в следующее мгновение переползая чуть ниже и насаживаясь осторожно на уже готовый к нему член, тихо, сладко постанывая при этом в своем привычном жесте запрокидывая голову, заставляя чужой взгляд вспыхнуть довольством. <Tab>Авантюрин не может решить, куда деть свои руки, – то и дело блуждая, они мягко задевают теплыми ухоженными подушечками чужие твердые соски, скользят по груди, прессу, вызывая массу приятных мелких мурашек, пока Сандей, не загоревшись одной идеей, не берет одно запястье юноши, укладывая худощавую руку себе на шею и с вызовом слегка кивая головой на вопросительный взгляд парнишки.       – Придуши меня, драгоценный.       Решительно хмыкнув, блондин и не думает отказывать, грубо сжимая ладонь, впиваясь пальчиками в молочную кожу и вжимая мужчину в этот проклятый мягкий матрас, чуть его потряхивая ровно до того момента, пока не слышится надорванный хрип, после которого хватка сразу же слабеет, дабы не навредить, – собираясь уже убрать руку, молодой человек удивленно ахает, когда Воскресенье снова хватает его кисть, не позволяя отстраниться.       – Еще, мальчик мой.       – Паршивец, – шипит недовольно Авантюрин, решаясь совместить два удовольствия; вновь перекрывая дыхание, он наконец садиться на член полностью, неожиданно вспоминая, насколько приятно расслабить ноги и почувствовать головку члена чуть ли не под самым пупком.       Нутро сжимается вокруг напряженного ствола, принося удовольствие дикое, необузданное, что ощущается только острей от нехватки воздуха, – перед глазами плывут звездочки, что расплываются в слезах, пока с губ слетают последние выдохи. Короткие, хриплые, что чуть ли не переходят в кашель, когда Авантюрин наконец-то расслабляет хватку, немного приподнимаясь и сжимаясь уже вокруг одной головки, вызывая у Воскресенья короткие приятные судороги по всему телу; он рычит, зажмуривая глаза и толкаясь бедрами неосознанно, проникая в растянутого мальчишку глубже, пока Авантюрин, окончательно потерявшись, резко вскрикивает, упираясь руками в грудь мужчины от неожиданности и пачкая чужой живот ещё одной порцией жидкой белой субстанцией, краснея жутко от неловкости в следующий момент.       Сглотнув, Воскресенье тихо посмеивается и притягивает лицо юноши за подбородок к себе для поцелуя.       – Продолжай двигаться, – хоть голос и тихий, слабый, но приказ вполне четкий, ослушаться которого юноша не смеет. Даже невзирая на дрожь в ногах и слабость, одолевшую наповал, он все равно чуть откланяется назад, нащупывая руками чужие ноги в качестве опоры, и, грациозно выгнув спину, принимается ритмично двигаться, заливаясь стыдливо краской под пристальным, словно улыбающимся взглядом беловолосого, заставляя его снова кончить внутрь и обессилено падая в его объятия.       – Ты мне нравишься, поэтому и бесишь, – признается наконец Авантюрин, пряча красное личико в чужой груди. – Красивый, как черт, куда деваться.       Воскресенье расплывается в улыбке, и, мягко поглаживая чужие шелковистые волосы, ероша их и переплетая в пальцах тонкие пряди, неожиданно ловит себя на мысли, что чертовски сильно влюбился в это солнечное отродье.