Chimera

      Гарри прошёл в гостиную и остановился, заметив кучу вырезок, колдографий, заметок о предстоящем чемпионате по квиддичу — похоже, кто-то взял работу на дом. Ничего нового: она нашла своё призвание в качестве редактора спортивной колонки, о чём неустанно повторяла. То ли чтобы самой доказать, что правильно сделала, оставив «Холихедские гарпии», то ли строчить статьи действительно её настолько воодушевляло. Гарри никак не мог разобраться, но признавал, что тема квиддича стала спасительной: им всегда было что обсудить.        Сняв очки, он протёр стёкла и надел те обратно, вновь взглядом обежав материалы.       — Джинни?       — Я тут, — послышалось из кухни.       Начало учебного года всегда было событием пыльным — лично для него.       Гарри отправился на звук голоса, задержавшись взглядом на их совместной фотографии, и скинул мантию на кресло по пути.       — Ты поздно сегодня, — заметила она. — Я уже поужинала.       — Инвентаризация — ты знаешь.       И Гарри даже не солгал.       — Знаю, — кивнула Джинни и оглянулась, тут же загремев чашками. — Ты голоден или выпьешь чаю с пирогом?       — Чаю будет достаточно.       Она кивнула.       Чересчур молчалива.       — Ты злишься?..       — Нам надо поговорить.       Это не было ответом на его вопрос.       Гарри напрягся.       — О чём? — аккуратно уточнил он.       — Поставь пирог, пожалуйста, — был проигнорирован его вопрос.       Гарри так и сделал, следом разрезав тот на куски.       — Миссис Уизли передала? — поинтересовался он, надеясь, что хоть на это ему ответят.       — Да, — опустила Джинни чайник на стол.       Чашки уже стояли, чай был разлит в следующее мгновение, и они оказались друг напротив друга. Глаза в глаза. Свои Гарри опустил к чашке.       Не мог же быть разговор о… Нет. Узнать она не могла. Разве что Риддл бы сам ей сказал. Но Гарри понимал, что он этого не сделает, как бы ему ни претил их брак, просто потому, что ему доставляло наслаждение видеть, как Гарри мучит совесть. Том называл это расплатой за ошибки. Нравилось ему и другое куда более извращенное: он видел в Джинни не столько помеху, сколько подтверждение собственной важности. «Будь ты счастлив, тебя бы сейчас не было подле меня», — как-то заявил он. Поэтому каждая их встреча для Тома являлась доказательством, что Гарри был готов на многое, чтобы провести это время с ним.       Хотел бы он разрушить его иллюзии, но…       — Я беременна.       Гарри отнял взгляд от поднимающегося от чая пара, моргнув пару раз.       — Что?..       Джинни сделала глоток и повторила:       — Я беременна, Гарри. Четыре недели… Ровно.       — Что? — переспросил он эхом.       Информация словно не доходила. Гарри собирал слова по крупицам, составляя фразу, и пытался дать ей смысл.       — Мне кажется, ты и во второй раз всё прекрасно расслышал, — Джинни сложила руки на столе. — Сам ведь заметил, что мой запах слегка изменился.       Слегка… Он думал, что это из-за её любимых отдушек.       — Но мы…       Гарри напряг память.       Он уже и не помнил, когда они спали вместе. Разговор о ребёнке был ещё весной. В начале последней течки в конце августа Джинни не сказала ему ничего и приняла подавляющее зелье. Он не разозлился, зато разозлилась она из-за того, что, как заявила, по-видимому, Гарри был даже рад, что не нужно было проводить этот период с ней.       Он отрицал, заверяя, что уважает её выбор, но всё это была чистой воды ложь.       Каждые три месяца после этого периода он «заболевал» на пару дней, чтобы её запах успел исчезнуть с его кожи или хотя бы ослабнуть, став чем-то проходящим: лишь доказательством, что они живут вместе — не более. И каждые три месяца Гарри ездил на три дня в командировочный лагерь вместе со «сборными» факультетов, проводя свой гон с Риддлом. Таковы были условия поддержания видимости, что тому всё равно, что происходит в их с Джинни спальне. «Всё равно» было куда более щадящим сочетанием слов, чем правда: Риддл изнывал — а другого определения со временем у Гарри и не нашлось — от ревности. Тот не умел ревновать, как все остальные — в чём и был просчёт. Риддл делал вид, что ничего не происходит, копил в себе это чувство и, когда оно достигало апогея, придушивал им Гарри так, что он еле выползал из-под него.       Правила.       Везде были нужны правила.       В их отношениях, которые таковыми не являлись, по мнению Риддла, также они понадобились. Гарри предложил, Риддл согласился, напомнив, что это не пожертвование, а то, на что Том имеет законное право. Поэтому у Гарри даже справка на руках имелась из Святого Мунго про отклонения от нормы: для Джинни он был дефектным альфой, у которого с периодом гона творилось чёрт-те что.       Гарри понимал, что со временем сложить два плюс два станет слишком просто для неё, но не забегал мыслями так далеко в будущее. Слишком боялся той картины, что предстанет перед ним.       — Мы не делали чего? — вернул его к реальности голос Джинни. Она нахмурилась: — Ты на что-то сейчас намекаешь?       — Та ночь? — спросил он тихо.        Всё было как-то скомканно. Ему что-то снилось, проснулся Гарри от настойчивых ласк: оседлав бёдра, Джинни его целовала. Он ответил, осознавая, что возбудитель был скрыт во сне. После понял, что они не предохранялись, но и течки у неё не было… Риска не существовало.       — Да, — подтвердила она подозрения. — Что мы будем делать?       У Гарри в горле пересохло.       Он понятия не имел что.       Что делать?.. А что вообще можно было сделать с этим?       Как будто решение было простым: выпить зелье — простуда пройдёт. Нет… Нет.       Гарри дотронулся до лба, ощутив под пальцами складку, и разгладил её.       Возможно… это был знак, что пора что-то менять в своей жизни?       — Если ты не хочешь этого ребёнка, Гарри, — Джинни напряженно уставилась на него, — я воспитаю его в одиночку. Сам понимаешь, что это значит, — сделала она паузу.       — Развод…       — Да.       — Нет, — выдохнул он прежде, чем успел подумать.       Одна лишь мысль о том, что он останется один, что будет возвращаться в пустой дом, живя в ожидании и в темноте от встречи до встречи с Риддлом, вызывала тошноту. Та резко подкатила к горлу, а спину покрыл холодный пот. Гарри боялся своего отражения в глазах Джиневры, но ещё больше боялся увидеть то в зеркалах совершенно опустевшего дома.       Он был эгоистом.       — Нет? — переспросила Джинни.       — Дай мне прийти в себя, хорошо? — попросил Гарри, потерев лоб.       Повисла тишина, которую он же и нарушил:       — Ты сделала это специально?..       Перед глазами стояла та ночь, больше похожая на сон. Гарри словно был не в себе, а она, никогда не поступавшая так, как поступила, будто бы и вовсе ему приснилась. На следующее утро он даже не был уверен, что это происходило взаправду. Уточнять Гарри не стал: побоялся её задеть.       — Нужно что-то менять, Гарри, — тихо ответила она, озвучивая недавно промелькнувшую мысль, и нервно улыбнулась. — Я понимаю, что у каждой пары бывают свои кризисы… но наш слишком затянулся.       — И ты решила… Сама решила, — подчеркнул Гарри это слово, — что ребёнок — решение всех проблем?       — Я ведь никогда ничего у тебя не требовала, — напомнила она, — но это…       — Чёрт! — перебил её Гарри. — Ребёнок — не игрушка, Джинни!       Прозвучало злее, чем хотелось.       — Я и не считаю его игрушкой. Всё лето обдумывала, стоит оно того или нет. Поняла, что, даже если ты не готов, то я — вполне. Не хочешь брать на себя ответственность, скинь её полностью — давай разведёмся.       Холод сковал внутренности; Гарри вздрогнул.        — Как всё просто на словах, — хмыкнул он с горечью.       Джинни опустила взгляд на свои ладони и нервно вцепилась в чашку.       — Пятый год, как мы женаты, — едва слышно произнесла она.       Гарри передёрнуло.       Время летело слишком быстро — или ему так чудилось. Казалось, словно это было вчера: церемония и всё остальное. Он будто застыл во времени; в отношениях… застрял между ними двумя. Не мог сделать шаг ни в одну сторону, ни в другую. А время текло… и утекало сквозь пальцы.       — Сколько ещё мне ждать, когда ты обратишь на меня внимание? Ни на квиддич, ни на своих студентов, а именно на меня?       — Почему ты раньше не говорила, что тебе мало внимания?       Джинни хмыкнула, покачав головой:       — О нет, Гарри, ты ведёшь себя так примерно, что аж тошно становится, когда на языке вертятся все эти дурацкие обвинения. Как я могу обвинять тебя? Примерного мужа, примерного зятя, по словам родителей, примерного друга, если послушать брата, примерного преподавателя и тренера… Но я понимаю, что что-то не так, вот только не могу взять в толк в чём проблема.       Гарри понимал в чём, но никогда бы не признался ей в этом.       — Мама как-то упоминала, что, когда отец что-то натворит в своём гараже, балуясь с магловскими штуками, он всегда ведёт себя особым образом: так, будто старается загладить вину. Но в чём твоя вина? В чём ты виноват передо мной со дня нашей свадьбы?       Секундная пауза показалась слишком затянувшейся.       — Я оставил тебя после школы, — выпалил Гарри.       Отговорка была заготовлена задолго до этого момента.       Брови Джинни взлетели вверх.       — Мы расстались по моей вине, — вздохнул он. — Я оставил тебя и уехал, не спросив твоего мнения…       — Считаешь, вини я тебя в этом, согласилась бы выйти замуж? Я… — Джинни замялась. — Мне кажется, я ждала тебя все те годы. Ждала, пока не увидела снова на пороге.       Гарри помнил этот момент и, вспоминая, хотел забыть. Ведь её версия отличается от его просто потому, что для него тот визит был криком отчаяния, а для неё, как оказалось, — шансом всё восстановить.       А всё потому, что в тот день они с Риддлом поссорились. Сильно поссорились. Казалось бы, из-за пустяка:       — Почему? — спросил Гарри.       — Что «почему»? — уточнил Риддл.       — Я слышал твой разговор с Нарциссой Малфой. Ты заявил, что в отношениях не состоишь и ни с кем не встречаешься; что один и одиночество твоё нерушимо.       — И?       Гарри разозлился, вставая.       — Я похож на «никого»? — раздражённо развёл он руками.       Риддл смотрел на него с минуту не моргая, а затем осклабился:       — Мы с тобой не встречаемся: ты мне всецело принадлежишь.       — Повтори…       — Не знал, что у тебя проблемы со слухом, — тоже встал Риддл и направился в ванную.       Гарри последовал за ним:       — Я не понимаю, о чём ты говоришь. Ты и я — разве у нас не отношения? Почти три года уже мы вместе… что это, если не они?       — Можешь ли ты назвать отношениями связь питомца и хозяина? Хотя… — усмехнулся он.       Гарри смутно помнил ярость, овладевшую им. Лишь слова мелькали отголосками: язвительные, холодные, мучительные, от которых было после не отмыться. А хуже того, что он не знал, что на это ответить и что с этим делать. Именно в таком состоянии Гарри встретился с Роном. Тот ничего не спрашивал. Сделал то, что умел: пригласил его домой — развеяться и повидаться с миссис и мистером Уизли. И, как оказалось, с Джинни.       Тогда он по ошибке решил, что Том недооценивает его; что пожалеет обо всём, когда только поймёт, что теряет… Мысли наивные по своей природе и потому губительные.       — Неужели ты всё это время чувствовал себя виноватым? — раздался вопрос совсем рядом.       Джинни стояла подле него.       Голос её дрожал, когда она продолжила:       — Почему ты не сказал?..       — Не знал как, — отвёл Гарри взгляд, осознавая, что делает это потому, что яма лжи становится только глубже с каждым произнесённым им словом.       Тёплые руки легли на плечи; на плечи, где два дня назад лежали другие — сильные и цепкие, фиксирующие его в одной позиции, пока Риддл брал то, что хотел.       Джинни неторопливо обняла его, прижав к себе, и Гарри облокотился на неё, едва слышно выдохнув. И выдох послышался всхлипом.       — Ты что, плачешь? — коснулась она пальцами его щеки, мазнув по ней.       Поднимать лицо Гарри не спешил.       — Дыхание перехватило просто, — выдавил он, чувствуя, что…       Гореть ему в аду.       Будь Джинни другой… Будь она другой, всё было бы куда проще. Ответственность, ту самую — не за ребёнка, а за собственные грехи, — можно было бы переложить на неё. Да, наверное, он воспользовался бы её скверным характером или стервозным отношением, чтобы обвинить во всём; сделать её не такой, лишь бы не признавать, что вина лежит полностью на нём. Что из-за него они стали никак не склеивающимися половинками разбитой тарелки.       — Даже если мы не сойдёмся во мнениях, — заговорила она, — я поступила так, потому что была уверена в своих чувствах к тебе; в том, что хочу этого ребёнка именно от тебя… несмотря ни на что.       И будто бы его мнение в этом смысле было неважно.       Гарри хотел спросить, не пугает ли её возможное будущее, но не решился. Не хотелось выглядеть трусом в её глазах, каким он себя сейчас ощущал. Стоило бы снова разозлиться, что она приняла это решение в одиночку, но… как он мог? Гарри не имел права на злость или разочарование; не имел права на обвинения: слишком затерялся в этом лабиринте, по которому бежал годами в поисках выхода.       Возможно, произошедшее и было шансом разорвать порочный круг. Шансом, которого он ждал долгое время.                            

***

                           Банкет по случаю начала очередного учебного года скоро должен был начаться. Гарри сидел между Помоной и Рубеусом, слушая добродушные шутки последнего. Вот только мыслями он был далеко от церемонии — думал о завтрашнем дне. В пятницу они с Риддлом встречались, и эта встреча должна была стать последней.       Думать больше о своём решении было вне его сил — эти мысли и без того крутились в голове двадцать четыре часа. Спать не давали, аппетита лишали… отнимали всё внимание.       Он выдохся — он устал думать; устал взвешивать.       — Никогда не устану наблюдать за столь воодушевляющим зрелищем, — с энтузиазмом пробормотала Помона рядом.       Как раз в Большой зал профессор МакГонагалл привела новеньких. Одни крутили головой, разевая рты, другие — всем телом, будто стеснялись; некоторые стояли так прямо, словно и вовсе одеревенели, а прочие перешёптывались.        — Нервничают, детишки, — басовито протянул Рубеус и хмыкнул в бороду.       Гарри тоже когда-то волновался, смотрел в пол и набирался мужества. Испытание казалось ему чудовищным — словно его собирались судить. Впрочем, сейчас он ощущал себя также, постоянно отвлекаясь на то, что должно было произойти завтра. Думал он об этом больше, чем о том, что скоро станет отцом. И волновался сильнее.       Чушь полнейшая.       По традиции призраки ввалились внутрь, побродив между столами и пугая своим видом и без того напряжённых детей. Ник ждал своего звёздного часа, чтобы пояснить новичкам, почему он «почти безголовый», Пивз промчался мимо, мерзко хихикая, и тут же исчез за противоположной стеной, едва не опрокинув пару возмущённых его поступком картин. Кровавый Барон просто застыл около стола Слизерина, глядя пустыми глазами перед собой…       Тем временем Минерва уже просила детей выстроиться в шеренгу и вела их вперёд.       — Всё ещё помню, когда ты стоял там, ростом с месячного Клювокрыла, — шепнул ему Рубеус.       Гарри нервно улыбнулся, на мгновение задержавшись взглядом на пустой позолоченной тарелке — столы, как всегда, ломились от яств. Когда он поднял глаза, то первокурсники уже расположились спиной к ним и лицом — к столам факультетов. Один из них замер с запрокинутой головой и явно пялился на потолок, ставший усыпанным звёздами ночным небом.        Вспомнилось почему-то, как Гермиона тихо прошептала: «Его специально так заколдовали, чтобы он был похож на небо». Вычитала это она в «Истории Хогвартса». Уже тогда, кажется, Рон дал ей определение заучки; сам же Гарри был настолько потрясён всем происходящим вокруг, что мнения составить так и не смог до следующей встречи. В тот день неизгладимое впечатление оставил о себе директор: Альбус Дамблдор. Сейчас же ситуация была абсурдной до невозможности.       Гарри невольно покосился влево, однако вид заслонял Рубеус — из-за него можно было увидеть, что находится по левую руку, только если выглянуть. Делать этого он не стал: как раз Минерва поставила табурет, а на неё положила Шляпу.       Сейчас начнётся.       Сколько раз он слышал этот гимн?       Один из детей едва не подпрыгнул, когда артефакт запел.       Где-то послышался раздражённый вздох — Гарри был уверен, что это Снейп. А вот Помона была готова хоть сейчас начать аплодировать. Шляпа же пела:       — …Быть может, вас ждёт Гриффиндор, славный тем,       Что учатся там храбрецы.       Сердца их отваги и силы полны,       К тому ж благородны они.       Гарри снова замутило.       Далеко ему было до благородства, далеко и до отваги — не отваживается всё покончить со всем. Возможно, не стоило останавливать Шляпу и нужно было прислушаться; может, ему самое место было в Слизерине.       — …А если с мозгами в порядке у вас,       Вас к знаниям тянет давно,       Есть юмор и силы гранит грызть наук,       То путь ваш — за стол Рейвенкло.       С мозгами у Гарри явно было не всё в порядке. И давно.       Он отклонился назад, заметив встревоженный взгляд Помоны.       — С вами всё хорошо, Гарри? — шёпотом спросила та.       Гарри лишь кивнул, вслушиваясь в куплет, отразившийся воодушевлением на лице слизеринцев:       – Быть может, что в Слизерине вам суждено       Найти своих лучших друзей.       Там хитрецы к своей цели идут,       Никаких не стесняясь путей.       Может, и там не нашлось бы места. Хитрец ли он?..       Если и так, то никудышный. Всё не то: разве что путь он избрал сомнительный. Также было и тогда: Гарри не ощущал себя ни прозорливым, ни остроумным, ни храбрым. Что тогда, что сейчас — его подташнивало.       — Не бойтесь меня, надевайте смелей,       И вашу судьбу предскажу я верней,       Чем сделает это другой.       В надежные руки попали вы,       Пусть и безрука я, увы,       Но я горжусь собой.       С последним словом зал взорвался аплодисментами. Гарри тоже пришлось хлопать, демонстрируя напускное воодушевление.       Дети начали активно перешёптываться, пока Минерва не кашлянула, строго глянув на них. Та выдернула свиток и, раскрывая его, громко произнесла:       — Я называю ваше имя, вы надеваете Шляпу и садитесь на табурет. Всё понятно?       Разноцветные головы закивали в унисон.       — Чапман, Полли! — окликнула Минерва.       Темноволосая омега едва ли не подпрыгнула на месте, тут же поспешив к табурету. Не прошло и секунды, как девочка натянула артефакт на голову, а Шляпа уже выкрикнула:       — ГРИФФИНДОР!       — Я так волнуюсь! Так волнуюсь! — слышался нервный шёпот Помоны.       Она даже ногой отстукивала в такт.       Декан явно ожидала пополнения на своём факультете. Гарри же думал о первом уроке полёта, который вскоре состоится.       Кто из них, интересно, поднимется в небо, словно был для этого рождён?       — Дженкинс, Карл! — продолжала зачитывать имена Минерва.       — ХАФФЛПАФФ! — продолжала выкрикивать Шляпа.       — Причард, Грэхэм!       — СЛИЗЕРИН!       Раздались громкие хлопки.       — Свирк, Орла!       — РЕЙВЕНКЛО!       Студенты аж встали.       — Уитби, Кевин!       — ХАФФЛПАФФ!       Помона промокнула уголок глаза и вся раскраснелась, доверительно прошептав:       — Второй уже! Второй…       — Пикс, Джимми!       — ГРИФФИНДОР!       На лице Минервы появилась небольшая улыбка. Та кашлянула и произнесла очередное имя:       — Бэддок, Малькольм.       Бета попал на Слизерин.       Дети садились, надевали шляпу и разбегались по столам, встреченные бурно и с улыбками. В этом тоже ничего не изменилось со времён его распределения — и приятно, и печально.       Почему-то ностальгия больно кольнула.       Гарри мотнул головой из стороны в сторону и только тогда заметил, что изменившийся угол обзора позволял ему увидеть то, что находилось за Рубеусом: печальную Кэрроу, сидящую с траурным лицом, прямого, как палка, Снейпа, чинно сложившего руки на коленях, нервно озирающегося Квиррелла, на лице которого блуждала неловкая улыбка, и, наконец, Риддла.       Том тоже сидел прямо, вот только напряжённым не выглядел. Его выражение лица не было ни скучающим, ни высокомерным, ни нервным… его вообще «не было». Бывали такие моменты, и Гарри они напрягали. Риддл в такие мгновения выглядел неживым — фарфоровой куклой, которую посадили в кресло директора. Стоило моргнуть, и вот уже Гарри замер статуей, встретившись с ним взглядом. Всего секунду — и тот отвёл глаза, а сердце Гарри пропустило удар.       — Три! Целых три студента! — шептала Помона, словно это было чем-то выдающимся.       Обычно на каждый факультет попадало от пяти до десяти студентов.       Гарри снова посмотрел перед собой, нервно потерев ладони о ткань мантии.       Имена продолжали звучать, шеренга — редеть. Шляпа всё более устало выкрикивала названия факультетов, и, когда последний ребёнок забрался на табурет и секунду спустя спрыгнул с него, весело поскакав в сторону Гриффиндора и тут же пожав едва ли не каждому гриффиндорцу руку, Гарри перевёл дыхание.       Закончилось.       Табуретка была унесена, Шляпа — убрана. Наступило время приветственной речи. Дамблдор выступал под конец банкета, Риддл же предпочитал сказать всё в самом начале.       Гарри ждал этого момента. Понимал причину и злился на самого себя.       Риддл уже поднялся, и все они встали следом за ним — от центра к краям. Волной. Гарри смотрел перед собой, хотя горел желанием скосить взгляд, чтобы увидеть Тома. Ничего такого не было в том, чтобы смотреть — вон Помона подалась вперёд, — но ему нужно было отвыкать от этого.       Возможно, это его последний год в роли преподавателя — как знать. Возможно, в эти стены он вернётся только в качестве родителя. Лет эдак через двенадцать.       Гарри поёжился, после чего тут же выпрямился.       Жуть как хотелось курить. От вредной привычки тоже вскоре стоило отказаться. Джинни ничего не говорила, но он и сам всё понимал. В кармане лежала полупустая пачка. Возможно, последняя.       — Как и каждый год, — разлетелся голос Риддла, и стало тихо-тихо, словно все до единого студенты вслушивались в каждое слово, сказанное им, — рад приветствовать всех собравшихся: как новых учеников, так и вернувшихся после летних каникул. Смею надеяться, что эти стены станут для вас домом, коим стали некогда для меня, — на лице появилась улыбка.       Гарри она показалась даже тёплой.       По залу пробежала волна ропота и перешёптываний, тут же стихшая.       — Первокурсников хочу предупредить, что пересечение границ Запретного леса сопряжено с определёнными рисками. Не только для жизни, но это является нарушением, которое может повлечь за собой исключение из школы, — сделал паузу Том и, казалось, все задержали дыхание. — Также напоминаю, что есть череда чар, запрещённых к применению во время перемен — с перечнем можно ознакомиться в буклете, что вам выдадут деканы ваших факультетов на выходе.       Гарри сам впитывал каждое слово, сказанное Риддлом, чувствуя, как в горле формируется комок.       Сомнения — его начинали одолевать именно они.       — Запрет тоже наложен на полёты без присмотра по территории школы и за её пределами, — продолжил Риддл. — В том, что касается квиддича, всем тем, кто хочет пополнить ряды игроков сборных факультетов, следует обратиться к мистеру Поттеру, — Том развёл руками, и жестом махнул в его сторону. — Желающим присоединиться к клубу гадания — к мисс Ваблатски.       Гарри заметил, как Офелия склонила голову, кивнув.       — Ученикам, предпочитающим уход за волшебными тварями, — к мистеру Хагриду, а тем, кто чувствует в себе творческую жилку, — к мистеру Флитвику или Магенте Комсток. Со списком всех внеклассных занятий, а также со всеми правилами школы можно ознакомиться в буклете и предпочтительнее это сделать сразу же, — сделал ударение Риддл на последнем словосочетании.       Гарри едва не усмехнулся.       Статистически каждые три из десяти студентов лишь пробегали взглядом, а потому за первую неделю нарушали одно-два правила.       — Что ж, пожалуй, на этом всё. Да начнётся пир! — и Риддл хлопнул руками.       Вдоль стен раскрылись гобелены с гербами всех четырёх факультетов, свечи вспыхнули ярче и раздались бурные аплодисменты.       Большой зал ожил, студенты закопошились над столами, переговариваясь и смеясь, накладывая еду на тарелки и разливая сок по кубкам; Гарри опустился на своё место, заметив, что тарелка Хагрида уже ломится от еды — и когда успел? — а Помона всё ещё сморкается и утирает слёзы радости.       Минерва как раз в этом момент заняла пустующее место и улыбнулась ему. Морщины стали глубже, а сама она будто суше. Гарри всегда думал, что профессор МакГонагалл покинет школу вместе со стариком Дамблдором, но, видимо, ошибся.       — В этом году в зверинце пополнение, — поделился с ним Рубеус. — Начнём с пушишек. Видел бы ты их, Гарри, — даже его щёки порозовели. — Ещё я заполучил пару лунтелят: серого и чёрно-белого. Прелестные создания!       В своё время Гарри все книжки у Хагрида пролистал. В основном в них были изображения.       — Хочешь покажу? — пробасил он и откусил от пирога, отчего крошки застряли в бороде.       — Всенепременно, но не сегодня.       — Конечно не сегодня, — кивнул он деловито. — Надеюсь, что удастся приобрести болтрушайку к зиме. Вот только прятать её придётся, а то Снейп, — понизил Рубеус голос, завращав глазами, — ещё ощиплет, как курицу, ради своих эликсиров да сывороток…       Гарри кивал, запихивая в рот какую-то еду, которую ему подкладывала то ли Помона, то ли Рубеус, и тщательно пережёвывал, хотя мыслями был далёк от волшебных созданий, о которых бубнили рядом без остановки. Потом в беседу влезла Помона, и разговор свернул в другое русло: ботаническое.       — Слышала, что на этот год была одобрена новая экипировка для игроков, — прощебетала Помона, словно её интересовало что-то, помимо корешков и листьев.       Разумеется, это было лишь для того, чтобы продолжить беседу о лучшей древесине для метлы. И более прочной, по мнению Хагрида, если вдруг случится так, что в воздухе ты повстречаешься с гиппогрифом или, чего хуже, — с драконом.       Гарри вставлял редкие фразы, понимая, что постоянно принюхивается. Ему казалось, будто феромон Риддла приходит волнами, перебивая даже густой запах перца и сандала, что исходил от Хагрида. Было ли это выдумкой или же растущим недовольством со стороны Тома — Гарри понятия не имел. Склонившись над столом, чтобы пополнить кубок, он мазнул взглядом по резному чёрному креслу, сменившему то золотое, на котором любил возглавлять стол Дамблдор, но так ничего и не понял по виду беседующего со Снейпом Риддла. Тот выглядел нейтрально-заинтересованным в том, что ему рассказывал Северус. И всё.       Гарри отвёл взгляд и сделал глоток вина, не ощутив вкуса.       Впервые церемония проходила для него как в тумане. Он присутствовал, слушал весёлую болтовню прочих преподавателей, буйный галдёж студентов, даже хихиканье Пивза, раздающееся то тут, то там, но в то же время ощущал себя бесконечно далеко от всего того, что происходило в Большом зале.       Время теперь не тянулось жвачкой — наоборот: ускорилось. Только что все праздновали, а в следующую секунду студенты покидали помещение, следуя за старостами факультетов. А Гарри будто так и просидел час, сжимая бокал и смотря прямо перед собой.       И почему?..