Тринадцать дней до твоей смерти

Пожалел об этом дурацком решении Модди аккурат на следующее утро, когда хмуро ворвался в кабинет. Начало дня не задалось — он проспал, не выпил утренний кофе, встрял в пробку, да ещё и по дороге на работу мельком увидел сообщение Жирафа в духе «я опоздаю сорри со своим чудом сам разбирайся». «Своим!» Как будто Модди так уж желал брать Пугода на работу! Он походя вежливо поздоровался с подчинёнными, бурей прошествовал по коридору и торжественно хлопнул дверью на бис. — Ты что тут делаешь, ч-чудо? — устало процедил Модди, почти не удивившись. Как будто подсознательно ожидал, что в кабинете обнаружится новый сотрудник. Футболку на этот раз Пугод выбрал не менее вырвиглазную — кислотно-зелёную с кричащими надписями на иностранном языке: то ли итальянском, то ли испанском. Зато от шляпы с пиджаком отказался — либо оставил на рабочем месте. — Вас жду, — как само собой разумеющееся поясняет он и улыбается. — Мне нужен доступ к системе, пароли там всякие, айпи, — он поводит рукой, обобщая требуемое. — О, и вот! — жестом фокусника на его стол оказываются выставлены четыре стаканчика, пока Модди усаживается в кресло и включает компьютер. — И вот — что? — Кофе! Я не знал, какое вы любите, поэтому взял эспрессо, капучино, латте с тыквенным сиропом и лавандовый раф! — Почему с тыквенным? — неожиданно для самого себя заинтересовался Модди, принюхиваясь. Пахнет, на самом деле, действительно неплохо, но он всегда был поклонником простого крепкого чёрного кофе, да и по кофейням шляться привычки не имел. Просто не видел в этом смысла, как и желания пробовать что-то новое. Пугод жмёт плечами, невинно улыбается и выдаёт: — Вам подходит. — Модди выгибает бровь, всё-таки решившись попробовать это самое латте с сиропом. Делает глоток и пытается понять, нравится ему или нет, когда слышит пояснение, сказанное самым честным тоном: — Вы тоже такой… уютный, — характеристика заставляет поперхнуться и закашляться. Он — уютный? Хранитель без птицы — уютный?! Голову Пугоду, что ли, напекло? — Сомневаюсь, — отрезает он в итоге и неприязненно сверлит взглядом самодовольную улыбку во все тридцать два зуба, прежде чем тяжело вздохнуть и зарыться в недра ящика стола, отыскивая файл с щепетильно выписанными туда паролями. Пугод действует на нервы даже когда молчит: он переступает с ноги на ногу, почёсывается, еле слышно, но всё-таки заметно дышит… Самое раздражающее — он обращает слишком много внимания на Модди. Его взгляд словно прилип к телу и настолько физически ощутим, что кожа начинает зудеть от пристального наблюдения. Мысли путаются только так, и на пару мгновений Модди даже забывает, что ищет, продолжая на автомате перебирать папки. И улыбка. Эта его чёртова постоянная улыбка! Словно он всегда смотрит на что-то хорошее, радостное, будто у него в жизни всё замечательно. Этот оптимизм, бурлящий в воздухе вокруг Пугода, откровенно бесит. И энтузиазм, что блестит в его глазах, Модди тоже не нравится — как и юношеский запал. Когда такие восторженные мальчишки сталкиваются с негостеприимной реальностью, за реальность становится стыдно. — На! — недружелюбно буркает Модди и протягивает ему шуршащий файлик. Пугод хватает его, пробегается глазами и удовлетворённо кивает. — Я сервера в какой-то момент перезагружу, зайду предупредить тогда, — по-деловому обещает он и зачем-то оглядывается на дверь. — И на будущее: кофе можно сделать в кофемашине на кухне. А это, — он кивает на стаканчики, — забери. Мне столько не надо. — А мне — надо! — в кабинет резко врывается Жираф, в два шага доходит до стола и залпом вливает себя первый попавшийся напиток, после чего издаёт проникновенный стон облегчения. Модди зачем-то переглядывается с Пугодом: тот прыскает, заставляя самому спрятать усмешку. Судя по помятому виду, подтёкшей подводке и вчерашней одежде, дома друг не ночевал. Где подчинённый проводит ночи, это, конечно, не его дело, но Модди, в конце концов, не только его начальник, но и товарищ. Поэтому и собирается поинтересоваться, всё ли в порядке, но его опережает Пугод: — Вы опять с Нео поцапались? — приходиться изо всех сил подавить удивлённое выражение лица. И тут же начать подозревать какой-то сговор: друг явно не просто так притащил сюда этого мелкого хакера. Хотя бы потому, что просто так Жираф на трезвую голову ничего не делает. — Видеть его больше не хочу, — зло выдаёт он и нахально хватает второй стаканчик. Модди торопливо допивает свой тыквенный латте, чтобы загребущие руки не стащили его кофе. — Пусть ищет себе другое отражение, с меня достаточно! Жираф был отражением — не самым везучим типом связи — и делил боль со своими тремя, как он утверждал, родственными душами. Хорошо, что не раны — и такое у людей встречалось, и не так уж редко, но приятного мало в обоих случаях. Самым щадящим вариантом было бы отражение эмоций или снов, но другу при рождении удача повернулась не самой дружелюбной стороной: Модди не раз был свидетелем того, как на парах приятеля выгибало от чужой боли — а однажды он даже сознание потерял, не сумев выдержать приступ. Правда, и сам Жираф доставлял проблем своим соулмейтам — он часто падал, неосторожно царапался — это всё мелочи, конечно, но довольно частые. — Вы же связь закрепили, — опомнился Модди и кивнул на его запястье. Там красовалась золотая полоска метки — раньше она была тёмно-красной, но месяцев семь назад — как раз после знакомства с Нео — сменила цвет. Во многих странах, кстати, золотые метки автоматически засчитывались как свидетельство брака между отражениями, так что Жираф почти замужний мужчина. Почти — потому что как раз их государство такой закон упрямо не приняло. — И что с того? — друг недовольно поводит головой и трёт виски. — Другие связи оборвались, осталась только ваша, — напоминает Пугод и жалостливо оглядывает Жирафа, а Модди впервые задумывается, к какому типу родственных душ принадлежит это чудо. Он пытается разглядеть метку на запястье, но браслеты, обвивающие кожу, отвлекают внимание, и он мысленно ставит себе напоминание допросить по этому поводу Жирафа. Наверняка же должен знать! Но пока друг только ошалело замирает и глупо моргает. Модди давит смешок: тот так старается устроить его личную жизнь, хотя его собственная до сих пор так и не устаканилась. Сколько раз они с Нео сходились и расходились, подсчитать очень трудно, он даже пытаться не станет. — Блять! — стонет Жираф и зарывается пальцами в волосы, тянет на себя и вдруг шипит, подпрыгивая и хватаясь за руку. — Вот же сука! Модди сочувственно глядит на друга, но звонок телефона заставляет отвлечься и махнуть рукой на выход, намекая, что пора бы и честь знать. Драмы драмами, а работа — по расписанию. Пугод понятливо кивает и тащит Жирафа за дверь, шёпотом что-то втолковывая. Последний кофе забывчиво оставляет на столе, и Модди неодобрительно сверлит стаканчик взглядом, словно тот повинен во всех бедах человечества в целом и в том, что Пугод шальным ветром ворвался в его мирное существование, в частности. Если к выходкам Жирафа он умудрился привыкнуть, то второго такого безбашенного и неуправляемого не имеет никакого желания впускать в жизнь. Проблема в том, что он уже впускает. Модди с неудовольствием ловит себя на том, что думает об этом чуде в перьях даже когда занимается привычными делами: созванивается с крупными клиентами, составляет и отсылает электронные письма, выслушивает жалобы и просьбы отдела по работе с населением, изучает и правит бухгалтерские ведомости, составленные так криво и косо, что он выносит себе отдельным пунктом списка дел наведаться к бухгалтерам и распечь, а то и пригрозить уволить их всех к чёртовой матери. Казалось бы, обычная работа, на которую можно отвлечься — но на задворках сознания всё равно тусуется Пугод со своими звенящими браслетами на тонких запястьях. Не думай о розовом слоне, а, Модди? Только вот чем сильнее он пытается эти мысли подавить, тем чаще они всплывают. Зачем-то он прокручивает в голове вчерашнее сумбурное знакомство по несколько раз — как будто не проворачивал такое вчера перед сном. Для чего-то он вспоминает и сегодняшнее утро — и тот факт, что это чудо назвало его уютным. Модди — хранитель без птицы. У него половинка души, и это даже не метафора. Хотя точнее будет сказать, что у него четверть одной на двоих души — тремя другими владеет его птица. Так было задумано природой, чтобы удержать свободолюбивых созданий на земле до поры до времени, чтобы крылья выросли только при полёте с хранителем. Чтобы у птиц был смысл оставаться внизу, когда им доступно бескрайнее небо. У Модди эмоциональный диапазон зубочистки, у Модди суровый вид и безразличие во взгляде. Для ведения бизнеса это как никогда кстати. Для общения с людьми — не очень. У него из друзей — Жираф и Альцест, а самые долгие отношения не длились больше недели. Он слишком холодный, и выдержать такое, пожалуй, тяжеловато. Если бы он встретил свою птицу, это бы изменилось, но что теперь горевать о том, что не сбудется? Осталось двенадцать дней — стоит ли париться? Назвать Модди уютным мог только или очень глупый, или очень лживый человек. Ни на того, ни на другого Пугод не похож. Пугод просто… просто чудо в перьях. Забавный, живой и слишком открытый. Невыносимо раздражающий и всё равно притягивающий к себе взгляд, внимание и мысли. Пугод загадочный и интересный, а вместе с тем — опасный. Опасный своей непредсказуемостью, хитринкой в глазах и тем, что в него кажется лёгким влюбиться. Ближе к обеденному перерыву Модди позорно сдаётся и зовёт Жирафа по внутренней связи к себе. Тот прибегает через пять минут, уже свежий, умытый и в рубашке, что мрачное выражение лица только подчёркивает. — Не говори, что ты правда не знал о том, что другие связи разрываются после закрепления одной, — не сдержавшись, с осуждением произносит Модди. — И ты туда же! — недовольно взвывает друг и нахально устраивает свою задницу прямо на стол. — Забыл! Из головы вылетело! Мне думать было некогда, из меня всю душу вытряхивали! — Ты хотел сказать, вытрахивали? — невозмутимо уточняет Модди, прищуриваясь. — Иди ты! — предсказуемо отбрёхивается Жираф, насупившись, но через полминуты молчания всё-таки добавляет: — И это тоже. И всё равно… Это не отменяет того факта, что я видеть его больше не хочу! А это уже знакомая песня, которую Модди на правах товарища слышит раза два в месяц. И, на самом деле, с каждым новым разом всё больше проникается сочувствием. Не к другу, нет, — к Нео. Это ж его, бедненького, столкнули судьбой с вот этим взрывоопасным и капризным созданием. Связи, как говорится, не прикажешь, но чисто по-человечески Модди Нео жаль. В то, что он действительно такой подонок, каким описывает его Жираф во время ссор, верится с трудом — особенно после того, как этот самый Жираф в состоянии мира вздыхает и так мечтательно улыбается в самые неподходящие моменты, что Модди готов поклясться: он видит в глазах друга розовые сердечки. — И через сколько ты затоскуешь на этот раз? — философски спрашивает он в конце концов, подперев щеку рукой. Судя по меланхоличному виду и притворной злости, тот уже успел раскаяться и пожалеть о ссоре. — Вот ещё, — фыркает Жираф и задирает нос. — Я такой радости ему не доставлю! — Значит, завтра, — резюмирует Модди, тяжело вздыхает и взрывается: — Ты нашёл своё отражение, чего, блять, выёбываешься и бегаешь туда-сюда? Ты его любишь, он тебя любит! В чём проблема? Жираф недовольно поводит плечом: он терпеть не может, когда его отчитывают, но Модди искренне не понимает, почему друг столько ссорится со своим соулмейтом. Разве не должны они жить душа в душу? Не просто же так судьба распорядилась, чтобы они отражали друг друга? — Вообще-то, он ни разу не говорил, что любит меня, — обиженно выдаёт Жираф. — Только «я тоже» в ответ на мои признания. — Он снова в волнении зарывается в волосы, но на этот раз не тянет — только перебирает методично. Модди фыркает. Он бы, скорее всего, тоже мало говорил слов о любви: по его мнению, слова — пшик. Слово можно не сдержать, словом можно обмануть… То ли дело действия. Если ты любишь — ты заботишься. Ты терпишь все загоны и готов мириться со всеми минусами. — Я вас вместе, конечно, редко видел, но уверен, что он тебя любит. Иначе бы не стал тебя терпеть, ты, исчадие Ада! — друг хихикает, собирает отросшие пряди в хвост и слушает внимательно, пока Модди продолжает: — Сам посуди, если бы он тебя не любил, стал бы возвращаться после каждой ссоры? Стал бы тебя прощать после всего, что ты говоришь в запале? Стал бы извиняться сам, даже если виноват не он? — Ты меня стыдишь, — покаянно бурчит Жираф. — Нашёлся мне тут хранитель без птицы! Ещё и отчитывает! — Короче, завязывай ему нервы трепать, даже мне его уже жалко! — Он мне тоже нервы треплет! — возмущённо протестует друг, но осекается под тяжёлым взглядом и торопливо переводит тему: — Чего звал-то? Теперь настала очередь Модди «краснеть и мяться.» Разумеется, он не краснеет, но набраться смелости и задать в лоб вопрос оказывается сложнее, чем он думал. Как будто одной маленькой фразой он покажет, что заинтересован. — Как вы познакомились с Пугодом? — всё-таки выдаёт он и с затаённым страхом наблюдает за Жирафом. Тот расплывается в гаденькой ухмылке, и Модди в отчаянии прикрывает глаза. — Понравился, да? Симпатичный мальчик, а, Модди? Как ты там его зовёшь? Чудом? — Да-да, издевайся надо мной! — грубо прерывает он поток глумливых вопросов. — Мне просто интересно, почему вы так близко общаетесь. Не могу я, что ли, поинтересоваться жизнью своего товарища? — Самому себе хотя бы не ври, — фыркает Жираф, но ерепениться перестаёт. — Ладно, слушай. Из последующей истории, разыгранной другом в лицах и с диалогами, Модди выясняет, что Пугод, исполняя проигранное однокласснику желание, помог первому встречному, которым оказался Нео, взломать чью-то страничку — и Нео выбрал Жирафа. Что примечательно, в том кафе Нео ждал как раз опаздывающего Жирафа и провёл, по его выражению, охуительно весёлое время за разбором плейлиста «Мне нравится». Ну а потом слово за слово, и предполагаемое свидание превратилось в совершенно бесстыдную пьянку, закончившуюся тем, что Пугод на спор решил получить доступ к внутренней системе одного частного банка… — И получил? — заинтересованно перебил увлёкшегося рассказом друга Модди. — Разумеется! — даже возмутился Жираф. — Иначе я бы его сюда не приволок! Ты слушай дальше! Дальше история приняла обороты детектива-боевика: Жираф вдохновенно вещал о том, как за ними выехали правоохранительные органы, как они стали скрываться от них через чёрный вход, как бежали и отстреливались — момент, в который у них пистолеты появились, тот благополучно опустил. В общем, героически оторвались от преследования и пошли отмечать уже это событие. — Во брешешь! — даже восхитился таким сочинительским талантом Модди. Зато теперь становится понятно, откуда Пугод знает о Нео и почему они с Жирафом общаются по-приятельски. Понятное дело, никто банковскую систему не взламывал, но и без того друг умудрился вымыть настоящий алмаз. Они отвлекаются на звук одновременного уведомления: и на телефон, и на монитор всплывает окошко с вежливой просьбой сохранить документы и закрыть вкладки во избежание пропажи данных ввиду перезагрузки в обеденный перерыв. — Ну какой же я молодец! — обрадованно хвалит сам себя Жираф. — Такую радость притащил! — Да уж, радость, — тоскливо тянет Модди и на всякий случай проверяет, нет ли открытых документов с несохранёнными изменениями. — Слушай, что ты ноешь-то? — вдруг вспыхивает друг и скрещивает руки на груди, спрыгивая со стола. — Как специалист Пугод очень даже хорош, а своё личное отношение засунь себе в задницу. Он хороший мальчик, не обижай его! — И не собирался, — даже оскорбляется Модди. — И чего ты о нём вообще так печёшься? Жираф вздыхает и непривычно серьёзно отвечает: — Потому что он беспризорник, Модди. Как я. Как тысячи ребят, которых воспитала улица. Потому что мне в своё время протянули руку помощи. Значит, должен и я. Его слова даже заставляют устыдиться. Правда, ненадолго: он вовремя вспоминает, какую приличную ставку Жираф пропихнул Пугоду, а заодно решает дать указание в первый же месяц выписать ему ещё и премию — скажем так, надбавка за вредность. — Я постараюсь, — обещает он, и друг понимает всё без пояснений. Они молчат с полминуты, думая каждый о своём, пока Модди не спохватывается: — Какой у него тип связи? Жираф хитро щурится, и эта усмешка не сулит ничего хорошего. — Спроси сам, — подмигивает тот и наблюдает за тем, как меняется лицо Модди, пока в дверь стучат задорно костяшками пальцев, выписывая определённый ритм. И ведь прекрасно, сволочь такая, знает, что Модди ничего не спросит. — Входи, — обречённо разрешает он, и в дверной проём сначала просовывается вихрастая макушка, обрадованно моргает и просачивается уже всем телом внутрь. — Я настроил, — с довольной улыбкой сообщает он и пускается в объяснения, сыпя техническими терминами. Модди мало что понимает из его слов, но проникается — звучит внушительно и надёжно. Речь Пугода быстрая, как река с торопливым течением, и при этом удивительно чёткая и понятная. В какой-то момент Модди ловит себя на том, что слышит, но не слушает, заворожённый тем, как эмоционально он взмахивает руками и передвигается с места на место в гармоничном непрерывном движении. Модди ненавидит самого себя за такую избыточную реакцию, но поделать ничего не может и продолжает откровенно залипать, чувствуя насмешливый взгляд Жирафа и проклиная друга на все лады. Вот притащил к ним в офис это… чудо в перьях, а Модди теперь страдать и отвлекаться, пытаясь дать название всему, что он ощущает. — Мы ничего не поняли, кстати, — благодушно объявляет Жираф, когда поток речи затухает, хватает со стола забытый всеми стаканчик, делает глоток и жалобно кривится. — Ты у нас секретарь, так что сбегай за кофе, — дружелюбно то ли просит, то ли приказывает он Пугоду, и мальчишка кивает и подрывается с места. — Ну смотри какой расторопный! А ты — ноешь! — Он бешеный, — жалуется Модди и привычно заказывает доставку, запоздало понимая, что надо было брать на троих — вряд ли Жираф пошлёт Пугода обедать в местной столовой. Благо, отменить и переделать заказ он успевает за считанные секунды — а, подняв взгляд, натыкается на довольного друга. — Он тебе нравится, я вижу, — обличительно тычет пальцем Жираф и лыбится, как кот, объевшийся сметаны. — Ты к окулисту сходи, зрение проверить надо, — заботливо советует Модди. — А заодно — мозги, такую пургу городишь. Ну где я — а где он? Жираф скептически хмыкает и опять расплывается в довольной улыбке, наблюдая за тем, как вздрагивает Модди, заслышав лёгкие шаги. Что бы там себе не надумал друг, он просто морально готовится. На этот раз Пугод не стучит, просто толкает дверь локтем, неосторожно стукается головой об дверной косяк, но кофе не разливает. Он торжественно опускает кружки на стол и выдыхает: — Вот, — и остаётся стоять у стола, маяча ярко-зелёным пятном и действуя на нервы. Модди привык обедать в одиночестве, лишь изредка приглашая к себе Жирафа — обычно тот забирал свою порцию и уходил к себе. Сегодня же, судя по всему, такой роскоши его лишат — ну хотя бы наедине с Пугодом не оставят. Вообще-то, всё проходит не так уж плохо — только непривычно живо и слишком шумно. Жираф с Пугодом очевидно плавают на одной волне, они травят анекдоты, возмутительно громко смеются, а попутно друг погружает новенького в рабочую среду, рассказывая сплетни о сотрудниках. Часть из них и сам Модди не слышал, но он вообще старался судить о своих подчинённых только по качеству их работы, а не по тому, что о них народ говорит. В какой-то момент Модди чувствует себя третьим лишним, и это отчего-то неприятной вспышкой отдаётся где-то внутри. Он даже дёргается от неожиданности — такого ощущения до этого никогда не было. Нет, он что-то мог чувствовать, но никогда — настолько ярко, никогда — такими всполохами. Он удивлённо трёт через рубашку грудь, в которой скапливается странная тяжесть, и надеется, что умудряется при этом держать лицо. Это, вообще-то, странно — ему не впервой быть третьим лишним, это довольно частое явление — отстранённые хранители слишком другие, чтобы так просто вливаться в компании. И это не волновало раньше особо, его вполне устраивало такое положение дел. Модди вздрагивает, ощущая на себе пристальный взгляд. Взгляд ползёт по коже, нагло забегает в расстёгнутую на пару пуговиц рубашку, буквально пожирает руки до самых закатанных рукавов. Модди поднимает глаза и смотрит в ответ. Пугод даже ради приличия не смущается тому, что его застали за граничащим с нахальством внимательным наблюдением. Он лишь шире улыбается, не прекращая слушать Жирафа, и подмигивает. Модди не находит ничего лучше, чем сурово погрозить пальцем и с самым занятым видом начать просматривать открытые на мониторе вкладки в сотый раз, скользя по строчкам и не понимая ни слова. Собственно, примерно в таком состоянии проходит весь остаток рабочей недели — только с каждым днём глубина болота, в которое Модди шагает даже не по своей воле, увеличивается. Пугод словно назло пытается под любым предлогом провести как можно больше времени в кабинете Модди: то уточнить что-то по своим программистским делам, то спросить, нужно ли что-то распечатать или с чем-то помочь, то донести свою новую гениальную идею апгрейда программ, потому что базовые его чем-то не устроили, то притащить третью чашку кофе за два часа, а то и вовсе заявиться рассказывать анекдоты. Вёл бы себя так кто-то другой, Модди бы вышвырнул его из штата компании быстрее, чем тот скажет «простите». Только Пугод — исключение из всех правил, он раздражает своей активностью, своим громким смехом, своим блеском в глазах… Только Модди то и дело ловит себя на том, что ждёт, когда же в кабинет засунется эта чудная головушка. И вовсю проклинает Жирафа, отказывающего выдавать тип родственной связи Пугода, а браслеты на тонких запястьях надёжно скрывают метку, прячут её, не давая разглядеть ничего. Модди — безысходность до мозга костей, он не умеет строить отношения, да и точно не стоит что-то начинать, когда до смерти его птицы осталось девять дней, когда до того момента, когда оказавшейся бессмысленной жизнь оборвётся, чуть больше недели. Он, может, и не против был бы, да только разве это было бы честным по отношению к Пугоду? Привязать к себе, чтобы потом уйти? В кабинет тенью проскальзывает объект его мыслей, и Модди делает волевое усилие, чтобы не обратить на него внимание и продолжить деловую переписку с новым клиентом. На его стол с тихим звяком опускается чашка с кофе. Горячий пар лёгким ароматным облачком впитывается в воздух и заставляет заинтересованно шевельнуть носом. Модди бросает быстрый взгляд на Пугода: тот, облокотившись об стол, сверлит его невозможными глазищами и, сволочь такая, улыбается. Он опять улыбается так, как будто знает больше всех, как будто ему известно, какие мысли преследуют начальника, как будто он видит его насквозь. Он улыбается так, что бесит, раздражает, и копошится что-то под рёбрами неприятное, большое, всеобъемлющее. Слишком яркое и чересчур вычурное. — Чего пялишься, ч-чудо? — не выдерживает Модди: сил терпеть пристальный взгляд нет. Взгляд, как выяснилось, может не просто изучать — щупать, раздевать совсем не в возбуждающем смысле. Почти, если быть откровенным с самим собой. — Вами любуюсь, — доверительно сообщает Пугод, ничуть не смутившись. Он слишком честный, слишком искренний, слишком-слишком-слишком непривычный. Ослепительно яркий для серого и монотонного мира Модди — глаза от него режет. — Н-да? — невыразительный звук вырывается из горла, и в голове проскальзывает мысль, что, вообще-то, этому чуду девятнадцать лет, и выглядит он как подросток, а Модди для него старый, ему под тридцать, у него усталость в глазах и тяжесть в груди, у него девять-сука-дней до смерти его птицы. Модди — безнадёжность и тоска, в нём нет и отзвука той жизнерадостности, которой хлещет во все стороны Пугод. — Не хмурься, тебе не идёт, — фыркает он и выпрямляется. Пока Модди хватает ртом воздух в праведном негодовании от фамильярного обращения, Пугод успевает повергнуть его в ещё больший шок — порывисто прижимается к губам, рывком наклонившись через столешницу. Мгновение — и он отстраняется, не собираясь дожидаться ответа. Какой-то реакции, видимо, тоже, потому что машет рукой и задорно выпрыгивает из кабинета. Как будто ничего не произошло. Как будто это всё в порядке вещей. Модди медленно ведёт по губам языком — на нём оседает яркий привкус апельсина. У Модди на цитрусовые аллергия.