Тринадцать дней до твоей смерти

Избавиться от навязчивого привкуса апельсина не удаётся — Модди кажется, что даже кофе пахнет проклятыми цитрусами. Проклятыми цитрусами пропах весь его мир. И, наверное, стоило бы рвануть за Пугодом, остановить, потребовать объяснений, разложить по полочкам, почему это была плохая идея, но Модди слишком удивлён тем, что сердце покинуло привычное место и теперь бьётся в глотке дрожащей птичкой, что по венам патокой разливается что-то сладкое и тёплое, щекочущее и греющее, и это сбивает с толку, заставляет костерить самого себя на все лады. За прерывистое дыхание и шум в ушах — в том числе. Модди в целом никогда особо и не был заинтересован в отношениях — лет до двадцати пяти он усиленно пытался найти свою птицу, зная, что только так сможет стать по-настоящему счастливым. А потом это стало… бессмысленным, что ли. Все птицы, которых он встречал, ему не нравились. Птицы, которых он встречал, были все как на подбор шумные, надоедливые и капризные, и Модди казалось, что они его презирали. Стоит ли говорить о том, что никто ни разу не пробовал взлететь с ним? Модди экспериментировал, симпатизировал и даже влюблялся, если те ощущения можно так назвать, и опыт у него, конечно, был, но обе стороны понимали безнадёжность таких отношений, да и отношениями это в целом назвать было бы трудно — так, взаимное удовлетворение потребностей. А тут случился Пугод, и от простого прикосновения губ — даже не полноценного поцелуя — у Модди сумбур в голове и тянущее ощущение в груди. Кажется, слухи о том, что чем меньше остаётся времени на таймере, тем безумнее становится хранитель, вовсе не слухи. — Тяжёлый случай, — комментирует Жираф, невесть когда успевший просочиться в кабинет. — Кому-то явно сегодня нужно развлечься и пойти со мной в «Эдем»! — А ты всё об одном, — пеняет ему Модди и вдруг решает, что это не такая уж плохая идея. Необязательно напиваться вдребезги, но отвлечься от навязчивых мыслей это должно помочь в любом случае. Смена обстановки и всё такое… — Я по глазам вижу, что ты согласен, — ликует друг и, метнувшись к себе, швыряет в него тёмно-синюю рубашку. — На, примерь, а то отпугнёшь людей своим измученным рабочим видом. — Я ещё не согласился, — для порядка бурчит Модди, но послушно принимается расстёгивать пуговицы, чтобы переодеться. — Ты Пугода пораньше отпустил? — Ага, — небрежно поведя плечом, отвечает Жираф. — Пусть отметит первую рабочую неделю как полагается и всё такое. Но вообще он сам попросил, а я не стал держать. Модди кивает, показывая, что удовлетворён ответом, и хмурится: наверняка это чудо ещё и умудрилось спланировать все свои действия, чтобы оставить после себя жжение на губах и пропасть на два выходных дня. Хотя, может, он просто всё усложняет — Пугод просто поддался… чему? Влечению? Моменту? И кто его знает, вдруг в его голове это лишь дружеский жест поддержки, а Модди себе напридумывал всякого и теперь страдает? Жираф оценивающе осматривает, как сидит притащенная им рубашка, одобрительно щелкает языком и показывает большой палец, спрыгивая со стола, на который опять нахально уселся. Модди зачем-то думает о том, что Пугод бы неплохо смотрелся разложенным на его столе. — Ладно, пошли в этот твой «Эдем», — обречённо произносит он, понимая, что с этим беспорядком в голове точно надо что-то делать. В отпуск, что ли, уйти? Но зачем, если ему доработать осталось неделю с хвостиком и передать все права и обязанности Жирафу. Тот на эти слова, конечно, отфыркивается, но в завещание Модди его уже занёс. Может, и Пугода туда добавить? Отписать квартиру, например… Ему в студенчестве только на руку будет — не жить, так сдавать в аренду, деньги лишними не будут. — Опять хандришь, — неодобрительно констатирует Жираф, пока они спускаются вниз на лифте. Здание их офиса — одно из самых высоких в городе, целых двадцать этажей. Выше только в столице, и то ненамного — опасно заходить выше уровня птичьего полета. И не только опасно, но и запрещено на законодательном уровне. Небо вообще для всех, кроме птиц, под запретом. Разработки различных летательных устройств все как одна заканчивались неудачей — все знают историю о мальчике, который хотел потрогать небо. Она стала началом многих сказок, романов, мультфильмов, и переврали её все, кому не лень — но быть явью от этого не перестала. Именно после того случая впервые был издан приказ на неприкосновенность воздушного пространства — оно принадлежит птицам, и только они могут безопасно там бывать. Модди трясёт головой — болтовня Жирафа проходит мимо него сторонним шумом, отталкивается от ушей, как будто эхом возвращается. Впрочем, тот точно понимает, что почти впустую сотрясает воздух, и лишь снисходительно улыбается, продолжая вещать о своей ерунде. — Спасибо, — негромко перебивает его Модди. Спешит пояснить в ответ на недоумённый взгляд: — За то, что меня терпишь. Ты заслуживаешь друга получше. — Воистину, чем меньше цифра на таймере, тем меньше мозгов, — ехидничает Жираф и расплывается в самодовольной улыбке. — Но приятно, что ты меня ценишь. Говори такое почаще! — Размечтался! — со смешком возмущается Модди и первым выходит из лифта. — На чьей поедем? — он кивает в сторону парковки. — На такси, дурачок! — фыркает друг. — Я бы не рисковал оставлять машину у «Эдема», а трезвым никто из нас остаться не должен. — Алкаш, — резюмирует Модди, усмехается, когда его беззлобно толкают в бок, и опять думает о том, как ему повезло с друзьями. Жаль, что Альцест сейчас колесит по свету в поисках своего отражения: достало его, понимаете ли, делить слёзы и плакать в самые неподходящие моменты. Модди друзьям по-доброму завидует: чувствовать свою родственную душу, должно быть, замечательно. Говорят, что между хранителями и птицами связь особая, она глубже, важнее — но проявляется только после полёта, и это даже несправедливо. Ну какой шанс обнаружить своего соулмейта во всём их огромном мире? Во всех учебниках раздел о птицах начинается одинаково. По мнению Модди, одинаково-непонятно: птицы поддерживают энергобаланс вселенной. Какой баланс, где его найти, чтобы держать? Хранители, как говорится в следующем предложении вступительного абзаца, занимаются тем, что направляют птиц и помогают им вкладывать свою силу в нужные места. И никакой конкретики! Что за сила, куда направлять? Модди — хранитель, только он что за школьной партой, когда у него на запястье светились жизнерадостные десятки лет, ничего не понимает, что сейчас, когда они растаяли и остались жалкими девятью днями. Если птицы настолько важные и полезные, почему им не выделено нескольких хранителей — ну чтоб наверняка? И кто, в конце концов, в паре главнее: птица или хранитель? — Прекращай мозгами скрипеть, — советует Жираф непринужденно, вглядываясь в вечерний городской пейзаж за окном такси. Пахнет дешёвым лимонным амортизатором, и Модди морщится — что за жалкая пародия на цитрусы? Но друг прав — он слишком много философствует для того, кто откровенно проебался с поиском птицы. Шансы, может, и остались, но тут только чудо и поможет. Мысли сами собой опять соскальзывают на Пугода. Что, если он — птица? Не его, разумеется, это вообще кажется чем-то из ряда вон выходящим и совсем уж нереальным. Скорее всего, он отражение: узлы обычно поспокойнее, птицы понахальнее и покапризнее, а вот отражения как раз такие, эмоциональные, энергичные… С шилом в заднице, если говорить коротко. Модди, конечно, мыслит стереотипно, но что уж поделаешь, если он сам — воплощение предрассудков о хранителях? Жираф самолично вытряхивает его из машины, видимо, справедливо опасаясь, что он передумает и уйдёт. На входе в клуб Модди на секунду замирает, набираясь сил перед тем, как окунуться в мир разврата, алкоголя и кальяна. Они успевают к самому началу представления, словно ждали только их. Жираф тащит его в вип-зону, где их уже ждёт Нео. Тот вскидывает бровь, оценивающе проходится по Модди взглядом и протягивает ладонь для приветствия. Рукопожатие выходит крепким, и Модди почему-то проникается ещё большим уважением к человеку, связанному узами с его безбашенным другом. Несмотря на то, что «Эдем» славится своей неоднозначной репутацией, шоу сегодня без пошлости — лишь элегантная эротика бурлеска. Яркие, броские, богато украшенные костюмы, поставленные голоса, плавные движения… Это действительно красиво, это даже завораживает и увлекает. Модди пригубляет вино, расстёгивает пару верхних пуговиц и откидывается на спинку дивана, намереваясь провести приятный вечер — несмотря на то, что прямо под боком у него счастливая парочка. Ему удаётся следовать намеченному плану до самого конца бурлеска и ещё полчаса после, пока Жираф дуется на Нео, а Нео переключает своё внимание на Модди и заговаривает с ним на отстранённые темы. Светские разговоры давно вошли в привычку, и обсуждать жаркую погоду и восхитительное выступление получается с блеском. Они только решают перейти на более личные темы, и Модди собирается с силами, чтобы спросить что-нибудь о Пугоде, как Жирафа отпускает: он влезает между ними невежливо, забирается к Нео на колени и принимается что-то шептать на ухо. Модди не может им не завидовать — по-доброму, конечно, и не конкретно другу с его партнёром, а просто паре родственных душ, нашедших друг друга. На запястьях мягким золотом светятся полоски меток, но громче всего говорят их взгляды. Откровенные, жадные, любящие — это кажется слишком интимным, личным, и впору бы почувствовать себя вуайеристом, хотя ничего такого они и не делают — просто смотрят. На танцполе, куда Жираф их тащит, не слушая возражений — Модди переглядывается с Нео, и, заметив на его лице такое же понимающе-сочувствующее выражение, фыркает, не сдержавшись — становится и лучше, и хуже одновременно. Хуже — потому что количество парочек увеличивается раза в три. Лучше — потому что он не единственный такой одиночка. И Модди, конечно, не планировал ни танцевать, ни пить что-то, кроме вина, но стадный рефлекс действует даже на хранителей — тем более на хранителей, по уши втрескавшихся в нового сотрудника — у Модди откуда-то берутся силы признаться в этом хотя бы самому себе. Музыка после коктейлей кажется не такой уж неприятной, как бывало раньше — по крайней мере, в бит вполне можно двигаться, замечая на себе чужие пристальные взгляды и снисходительно на это улыбаясь. — На перекур? — коротко задаёт вопрос Нео, невесть как оказавшийся рядом, да ещё и без Жирафа. И Модди, вообще-то, не курит на постоянной основе, но зачем-то соглашается, забывая о том, что пачка осталась в пиджаке, а пиджак — в вип-ложе. Нео щедро делится и сигаретой, и зажигалкой, и дым на вкус — горький шоколад. Первое время они молчат, наблюдая за тем, как тёплые искорки зажигаются, стоит к губам поднести фильтр. Модди, стряхивая пепел в очередной раз, зачем-то спрашивает: — Как ты его выносишь? Он же… — С ебанцой, — услужливо подсказывает Нео и усмехается. — Просто я такой же, но наоборот. Слова поначалу кажутся малопонятными, странными, но Модди ответом довольствуется, а фраза пластинкой заедает в голове. «Такой же, но наоборот.» — Я думал, отражения очень похожи, — спустя пару минут тишины кается он, искоса поглядывая на собеседника. — Похожи, — соглашается он и опять затягивается. — Все люди похожи, на самом деле. Только по-разному. — Ты говоришь парадоксами, — хмуро жалуется Модди, и Нео смеётся. Он, вообще-то, младше него, но ощущается почему-то наоборот. — Тебе никогда не говорили, что ты похож на хранителя? — Нет, — заинтересовывается он, туша сигарету, и недовольно чешет ладонь. — А похож? — Есть момент. Он не требует пояснений, просто кивает, прислушиваясь то ли к мнению, то ли к самому себе. Модди переводит взгляд на небо, усыпанное родинками звёзд. Жаль, их плохо видно из-за огней высотных зданий, но в городе вообще тяжело полюбоваться красотами ночного бархата. — Ты же знаешь Пугода? — решается наконец Модди. Нео бросает на него хитрый взгляд, словно давно ждал вопроса, и кивает утвердительно. — Какой у него тип связи? — Спроси сам, — звучит почти издевательски, хотя тон вполне дружелюбный и мирный. — Да вы сговорились, что ли! — рассерженно восклицает он. — Это что, такая тайна? Нео жмёт плечами, и Модди кажется, что он ничего и не скажет. Он тоже тушит сигарету и отправляет её в урну, когда слышит: — Я увидел почти сразу. Ты наверняка и сам знаешь правильный ответ, — и, не дожидаясь какой-либо реакции на свои слова, Нео торопит его: — Пойдём внутрь, там Жираф уже наверняка рвёт и мечет, у меня сейчас ладонь взорвётся! — Что он делает? — не понимает Модди, но послушно следует в «Эдем». — Чешется, — так жалобно выдаёт Нео, что смешок сам вырывается из горла. Вот они, проблемы отражений во всей красе! Модди пытается вновь вклиниться в тот поток, где плыл раньше, пробует снова почувствовать себя частью толпы, но не может и в итоге сдаётся, уходя в более спокойную сторону с диванчиками. Чужие слова вновь и вновь прокручиваются в голове, отдаваясь почти болью в сознании. Вот что Нео имел в виду, когда сказал, что Модди и так всё знает? А эти его парадоксы-загадки? Нет, эта парочка его до белого каления доведёт — они действительно похожи. Только по-разному, ага. Задумавшись, Модди не сразу понимает, что к нему подсаживаются и внимательно, изучающе смотрят. Он поднимает глаза: перед ним оказывается девушка, весь вид которой просто вопит о том, что ей не по себе в подобных местах. Она и правда ёжится и молчит, но упрямо сверлит взглядом, и Модди даже смущается от такого пристального наблюдения. — Могу я вам чем-то помочь? — Вы хранитель, — она не спрашивает, а утверждает. Взгляд быстро падает на девичьи запястья — чистые, как первый снег. И значить это может только одно. Птица. Перед ним сейчас сидит самая настоящая птица. — Давай на ты, — со вздохом предлагает Модди и представляется сам. — Виверна, — робко улыбается девушка. Улыбка её красит — ощущается так, словно рассветное солнышко выглядывает из-за кромки горизонта и озаряет мир быстрыми, но от этого не менее ценными лучами. — Можно просто Ви. — Как ты поняла, что я хранитель? — не то чтобы Модди делал из этого секрет, но в таких людных местах предпочитал скрывать таймер и не отсвечивать им. По опыту знает, что мигом окажется окружён вопросами о том, как ему живётся и как же он так до сих пор не отыскал птицу, страшно же, небось? Такое внимание к себе он ненавидел, жалость — презирал. А жалость бы непременно возникла, если учитывать то малое количество времени, которое осталось его птице. Виверна жмёт плечами и отвечает простодушно: — Почувствовала. Я знаю тип связи каждого в этом клубе. Модди закашливается виски, которое только собирался выпить. Мешанина из напитков, конечно, не есть хорошее дело, но и алкоголь на него действует слабо, так что, считай, полная свобода действий. — И что, все птицы так могут? — Вот этого я уже не знаю, я редко с ними общаюсь, — она вновь улыбается, уже смелее, видя искренний интерес в собеседнике. — Но хранителей мы все точно чувствуем, иногда издалека. Вот как я тебя, например. — Ого, — только и может ответить Модди. Ви не похожа на тех птиц, которых он встречал раньше — она кажется наивной, честной и искренней. Он легко может представить, что её нужно охранять, чтобы никто не поломал хрупкие крылья. — Ты поэтому подошла? Потому что я хранитель? — Нет. Потому что ты — мой хранитель, — огорошивает его Виверна и заправляет прядку огненно-рыжих волос за ухо. Песня, бьющая по ушам всё это время, затихает, лишая аккомпанемента, а Модди глупо хватает воздух ртом. Вот как оно, оказывается, бывает: сидишь себе спокойно в ночном клубе, и тут раз — к тебе заявляется птица, убеждённая, что ты — её хранитель. — Разве ты можешь быть в этом уверена? — осторожно спрашивает он, боясь спугнуть или показаться грубым. — Не могу, — покладисто соглашается Ви. — Просто ты такой… уютный. «Вам подходит. Вы тоже такой… уютный.» Модди задыхается удивлением и пытается стряхнуть наваждение — кажется, что в воздухе тут же запахло апельсинами. И что это за ерунда? Перед ним сидит настоящая — быть может, его, та самая — птица, а он зачем-то вспоминает о несносном Пугоде. — И ты… — это оказывается трудно произнести вслух, но, когда его ладони касается чужая — маленькая, тонкая, нежная, слова сами выстреливают: — Ты хочешь со мной взлететь? — Больше всего на свете! — она смотрит преданно, с затаённой надеждой, она смотрит так, будто Модди — её единственный шанс выжить. И, наверное, этот взгляд становится последней каплей — Модди наконец разрешает себе поверить. Никто бы не стал подвергать свою жизнь опасности, чтобы его разыграть, верно? Тем более цифры на таймере жгутся иголочками — он думает, что это из-за близости его птицы, он отчаянно хочет считывать это за добрый знак. Губы у Ви мягкие и невыразительно пахнут ванилью, и Модди давит в себе мимолётное недовольство — апельсины были лучше, и неважно, что после них на коже осело жжение. А дальше всё — как в тумане. Модди опьянён не алкоголем, а осознанием того, что будет жить, что он нашёл свою птицу — хотя это она его нашла, но от перестановки слагаемых сумма меняться не должна, ведь так? Вдруг становится так легко улыбаться, так просто смеяться — и так просто не догадываться, на кого именно он сейчас становится похож. «Просто я такой же, но наоборот.» — Ты знаешь, что хранители рядом со своими птицами становятся эмоциональнее и чувствительнее? — шепчет ему Виверна на ухо, и Модди кивает: действительно, знает. — Мы потом обязательно дадим название всему, что ты ощущаешь. И Модди наивно верит, Модди доверяется своей птице на полную, игнорируя временами подступающую к горлу тяжесть. Это просто волнение, успокаивает он себя, когда несёт Ви на руках на крышу — она зачем-то выбрала сегодня туфли на каблуках и успела натереть мозоли. У любого здания должен быть открыт выход на крышу — всё для удобства птиц. Это потом, когда они раскроют крылья и начнут умело ими управлять, можно будет взлетать с земли, но поначалу им требуется высота. В древности люди пользовались скалами и обрывами, и, наверное, это было куда романтичнее, чем сейчас. — Ты уверена, что хочешь взлетать сегодня, душа моя? — в который раз уточняет Модди. Они провели вместе каких-то шесть или семь часов, но Виверна уже кажется родной, своей — чем не знак того, что она и впрямь его птица? — Сомневаешься во мне? — смеётся она и только крепче обвивает его шею руками. — Если мы нашли друг друга, к чему медлить? — Тоже верно, — не может не согласиться он и вдыхает в себя приторную ваниль, к которой уже успел привыкнуть. — Прибыли на место, ваше величество, — он аккуратно ставит её на бетон, и Ви не преминет снять туфли. Небо ещё тёмное, хмурое, но чувствуется, что скоро рассветное солнце раскрасит мир в сочные цвета. Они стоят рядышком, не шевелясь, с полминуты, прежде чем Виверна не поворачивается к нему и не тянется за поцелуем, вставая на носочки. Модди с готовностью распахивает объятия и старательно игнорирует колющийся отчего-то бок. — Я буду изо всех сил верить в то, что ты взлетишь, — обещает он в рыжую макушку. Ви улыбается и назидательно произносит, отстраняясь: — Нужно не верить, а знать. — Тогда я знаю, что ты взлетишь, — послушно исправляется Модди и наблюдает за искорками смешинок в чужих глазах. — Ни пуха ни пера? — Дурачок! — хихикает Виверна на такое пожелание и задирает нос, подмигивая: — Я и без удачи взлечу, вот увидишь! Модди серьёзно кивает головой и с каким-то умилением отмечает, что от бывшей робости не осталось и следа: его родственная душа шутит, подначивает и проявляет свойственное всем птицам нахальство. Ви касается его руки напоследок и отходит на пару шагов, начиная свой путь к краю крыши. С каждым пройденным метром сердце гулко ударяется о грудную клетку, и Модди сжимает руку в кулак. Она оборачивается на мгновение, прежде чем шагнуть в пустоту — её силуэт красиво обрамляет первый лучик рассветного солнца, и Модди думает, что если бы умел рисовать, то наверняка бы запечатлел этот момент на холсте. Назвал бы его как-нибудь банально, «Рассвет» или «Перед полётом» — он никогда не был хорош во всём, что касается фантазии. Секунда, две, три — он всё ждёт шелеста крыльев, ждёт вспархивающую к нему фигурку, но по ту сторону — тишина. Закрывает глаза и представляет, что она взлетает, выдумывает ей крылья — почему-то зелёные, в соцветиях мелких ромашек. Модди как мантру шепчет её имя, дёргается, когда снизу раздаётся испуганный визг, и рвётся к краю сам. И задыхается ужасом, замечая Виверну поломанной куклой на асфальте с алыми крыльями брызг. Дрожащими пальцами он судорожно задирает рукав, ожидая встретить там нули — но таймер мирно перекатывает циферки, сообщая о том, что до смерти его птицы осталось восемь дней. Модди медленно оседает на крышу и уставляется на свои ладони. Отчего-то кровь на них так и не выступает.