(Не) удавшийся бал

По утру их не разбудил даже приход старой уборщицы. Завидев, что госпожа спала не одна, она удивленно приоткрыла рот и глаза. Конечно, чтобы понравился Настасье Васильевне, нужно быть очень особенным человеком, а тут сразу же совместное сопение. Но так как своих крестьян она любила и баловала, уборщица тихонько прикрыла дверь, не желая мешать двум свистящим душам. Она закрыла тяжелую дверь на ключ и про себя ухмыльнулась. Так бы никто не смог пробраться в комнату Настасьи, кроме самой уборщицы, ибо ключи были только у нее и у хозяйки.        Первым проснулся блондин и недовольно нахмурил светлые брови из-за нещадно палящего солнца. Перевернувшись на бок, он зарылся носом в кудрявые пряди и закрыл глаза, вдыхая сладкий запах. В душе начинался распаляться огонь любви и безумного желания затискать спящую Настасью. Слегка отстранив голову, он взглянул на полностью расслабленное и тихонько сопящее личико. Брови не хмурились, сейчас она была по истине прекрасна. "Когда ты не пытаешься сожрать всех взглядом, ты такая обворожительная..."        Василий обнял ее покрепче, будто боясь потерять или того, что она уйдет, оставив его одного. Почему-то мысль о том, что это всего лишь дневная слабость его пугала. Он переживал, что она сейчас проснется и скажет что-то такое грубое, что-то такое невыносимое, что он, по приезде в Маниловку, сразу же заключит свою шею в веревку. Глубокий вздох вышел изо рта мужчины.        Через несколько минут, Манилов почувствовал, что тело под ним заворчало, а после максимально стало вытягивать ноги, разминая мышцы после долгого сна. Блондин не сводил взгляда с просыпающегося лица Настасьи: ему хотелось запечатлеть в воспоминаниях эту чертовски красивую мордашку. Недовольные бровки снова появились на лице Кулаковой, а зеленые глазки злобно стали подглядывать из под красивых бровей.        — Душенька моя...        Пролепетал он и обхватив все еще сонное личико, стал оставлять легкие поцелуи по всей поверхности. Он чувствовал, что безумно соскучился, он чувствовал, что нуждался в ее ласках. Губки Настасьи что-то проворчали, но звучало это чертовски нежно.        — Как тебе спалось, моя злобка? Я безумно соскучился...        Настасья еще не понимала, где находится, но ей было приятно слышать любимый голос. Она промычала что-то невнятное и так хорошо потянулась, что Манилов услышал хруст в позвоночнике своей избранницы. Но та издала удовлетворенный стон и посмотрела на него. Ее изучающий взгляд скользкий по белому лицу, она была похожа на какого-то хищника, что ждал удачного момента. Но эта хищница ничего ждать не стала: она резко обняла Василия и прижала к себе, попутно переворачивая его на себя. Сильные руки Настасьи сжимали его так сильно, что блондин чувствовал, как хвататься за воздух было тяжело. Но именно таких объятий ему и не хватало. Девушка по собственнически держала его, шептала ласковые названия и целовала белый лоб. "Задуши меня, маленькая, но не отпускай..."        Настасья укусила его за аппетитную щечку и отпустила шею бедолаги из своих цепких рук. Так как он лежал на ней, мужчина положил подбородок на грудь своей возлюбленной, не желая прекращать зрительный контакт.        Кулакова терзала его щеки, то кусая, то целуя, а после и вовсе мучила бедного помещика: щекотала до того момента, пока он не сложился в три погибели в угол постели и не молил о прекращении этих мук. Но даже потом она не отстала, укусила за чувствительное местечко бока, с удовольствием слушая истеричный смех в перемешку с мольбой прекратить. Но оба были довольны, ибо только такими действиями Настасья могла показать чувства, а Василий именно в таких ласках нуждался.        Успокоив свой тактильный голод, девушка поднялась с постели, давая мужчине возможность выпрямится из своего кокона.        — Удивительно, что нас ещё никто не разбудил. Или, может, я что-то проспала?        — Нет, действительно никого не было. По крайней мере я не слышал.        Манилов перевернулся на живот, разглядывая тело девушки. Всё-таки, как и любому другому мужчине, ему приходили в мысли представления о симпатичном тельце под этой сорочкой. Настасья же отворила окно и вдохнула свежий воздух. Пристальный взгляд мужчины она отчётливо чувствовала, поэтому резко развернулась, заставив Манилова проморгаться. Изучающий взгляд скользил по широким плечам, спине и на секунду остановился на крепкой пятой точке. Ухмылка растянулась на ее лице, она посмотрела на счастливое лицо Василия Сергеевича. Солнце выгодно подчеркивало сладкие щеки и прямой нос барина, а так же делало глаза такими голубыми и выразительными, что они были похожи на небольшие камушки лазурита. Все в нем было так складно и удачно выражено, что язык не поворачивался сказать что-то плохое. Да и что врать, за этого изнеженного одуванчика она была готова на все, пока огонь в душе горел при одном лишь виде мужчины. Настасья тихо подавалась вперед и села на пол перед ним, так что между их лицами было пару сантиметров. Приподняв бровь, она медленно провела кончиком пальца по прямой спинке носа и легонько ущипнула за приподнятый кончик.        — Такой ты очаровательный и хорошенький... Так бы тебя и съела, ей Богу...        Зашептала она и слегка покраснела. Делать комплименты - не ее сильная сторона, но ради него она готова пошевелить языком. От слов Настасьи лицо Манилова озарилось, мужчина прижался своим лбом ко лбу девушки, закрывая глаза. Оба нуждались в ласках, а посему внимали ее с головой. Словно два кота, один побольше, а другой поменьше, они нежались, сливались во что-то единое и чувствовали такое безумное желание раствориться в этом человеке, быть им, лишь бы душа не болела и не рвала сердце. Безумство влюбленности в совместимости с тяжелым характером Настасьи рождало безумные идеи, лишь бы остаться на всю жизнь с этим нежным и любимым человеком. От того, что он слушал ее, хвалил за любые достижения, она находила его невероятно прекрасным. А для Манилова в ней был другой плюс: ее не нужно было добиваться годами, ведь в ней простота - это основа души. Но Настасья умолчала, что он ей был симпатичен со времени бала, поэтому она довольно быстро сдалась, лишь бы получить этот желаемый кусочек.        Сильные руки лежали на мужских плечах, слегка сжимая одежду. Давно было пора вставать и выходить в свет, но им так не хотелось отрываться. Потрепав светлые волосы Манилова, Настасья на силу отстранилась.        — Так, господин, нам пора выходить. Вы и так меня задержали тут.        — Ну что вы, госпожа, я бы не посмел отобрать времени у вас.        — А вы всё-таки себе позволили сделать сие!        Он бархатно посмеялся и оставил нежный поцелуй на ее щеке до тех пор, пока она не встала и не стала искать себе одежду. Наблюдая, как она мило ворчит и пытается выбрать из нескольких пар брюк одни, мужчина стал серьёзно подумывать о том, чтобы украсть ее и отвезти в Маниловку. Он положил голову на руки и прикрыл глаза, когда Настасья ушла за ширму, дабы принять повседневный вид. Уже через пару минут она вышла в не заправленной рубашке и широковатых брюках.        Завидев, что Василий Сергеевич даже не пытался встать, Настасья тихонько пробралась к нему поближе и прибольно ущипнула за задницу. Манилов тихо взвизгнул и обиженно посмотрел на девушку, пока ладонью стал потирать больное место.        — Давай вставай, мы и так тут уже долго, отцу это не понравится.       Но видя обиженный взгляд голубых глаз, она поняла, что все же сделала ему неприятно. Ласково улыбнувшись, она наклонилась и стала покрывать мелкими поцелуями всю доступную площадь его лица, кроме губ, специально его дразня. Большим пальцем она ощупывала румяные щеки, хорошенько его тиская и лаская.        — Грубиянка... - наконец всепрощающе прошептал Манилов.        Настасья улыбнулась. Уж не знала она, с чего он взял такую фамильярность, но ей нравилось. Уж себе то она не будет признаваться, что действительно является грубиянкою. Грубая, сильная, но все же добрая. И он это знал, знал, что все это лишь маска и на самом деле она мягкая и пушистая, словно облачко. Манилов был готов хранить в ней этот нежный и добрый настрой хоть всю жизнь.        Насилу, Василий поднялся и тоже ушел переодеваться. Всё-таки вставать по утрам было особенно тяжело, когда вчера тебя укатали на таких эмоциональных качелях. Но с этим он справился и уже через минут десять они были в столовой. Отец девушки, по видимому, либо уехал, либо работал, ибо за столом вместе с ними сидела мать - Виктория Кулакова Петровна. Женщина среднего роста и в отличие от своей дочери, имела прекрасные манеры и вид, соответствующей этикету и моде того времени. У нее были рыжие волосы и маленько тусклые зеленые глаза, из-за возраста. Но все равно ее голова оставалась свежей, кто-то же должен был успокаивать пыл главы семьи. К Манилову она отнеслась спокойно, скептично оглядела, спросила о намерениях и спокойно стала кушать. Ей не было все равно, просто она не видела смысла расспрашивать, ибо видела их взгляды друг на друга, этого было предостаточно. Василий был рад такому раскладу и краем глаза наблюдал за тем, как Виктория держит осанку, аккуратно принимая еду. Переведя взгляд на Настасью, он заметил ту же осанку, но лицо, в отличие от материнского, выражало хоть какие-то эмоции. Дамы светского общества были очень невыразительными, мимика их страдала, как и умственные способности, но эти две дамы были исключением. Семья Кулаковых в принципе имела хорошие взаимоотношения со всеми, ибо были образовейшими людьми. Настасья же была такой же умной, но светские правила послала куда подальше, от чего порой серьезно спорила с семьей. Лицо ее было подвижно, слова эмоциональны и горячи, да и сама она была очень сильной, как морально, так и физически. Манилову это безумно нравилось, ему было все равно на мнение остальных, ибо знал, что их брак будет очень удачным. Он: спокойный, неконфликтный, мягкотелый и нехозяйственный человек; она: бойкая, сильная и умеющая организовать труд и хозяйство. Это ей передалось от отца, если надо что-то сделать, она сделает и не важно какой ценой. В ее окружении были очень важные для жизни люди, чего стоил один Ноздрев! Стоило прислать весточку, и он уже расскажет, где какая ярмарка и куда стоит поехать. Короче говоря, в этом наша героиня была хороша, пусть порой и любила полениться. Она много чего любила, но ненавидела больше.       Но сейчас не будем влазить глубоко в душу Настасьи, о ней можно говорить много и может, распутать все травмы и поставить все на свои места, если она позволит, конечно.        Когда с едой было покончено, Кулакова-младшая глубоко вздохнула. Манилову пора возвращаться домой. Это было так неприятно и больно, что она стала нервничать. Это было заметно по одной вещи: ее нога начинала подпрыгивать на одном месте, причем она этого порой не замечала. Но вот Василий Сергеевич это заметил быстро, поэтому положил руку на ее колено и нежно погладил.        — Тише, душенька, что случилось?        — Ты же сейчас уедешь, верно?        — Придется, но я обязательно приеду, если не завтра, так послезавтра. Если завтра не приеду, значит напишу письмо.        Но это все было не сильно то и убедительно, Настасья лишь глянула на него из под темных бровей печальным взглядом, от чего тут же получила смачный поцелуй меж бровок. Манилов обхватил ее личико ухоженными ладонями и прижал к себе как можно плотнее.        — Не печалься, душа моя, даже не смей. Ты создана, чтобы улыбаться, у тебя самая очаровательная улыбка.        Василий нежно потискал ее щечки, от чего на лице девушки тут же появилась довольная улыбка. Он тискал ее до тех пор, пока Настасья тихонько не захихикала и не опустила смущенный взгляд вниз.        — Я не хочу, чтобы ты уходил...        Она прошептала это, не поднимая головы, но лбом все же прижалась к плечу Василия, от чего тот умилился и обнял девушку за плечи.        — Ты и моргнуть не успеешь, как буду снова с тобою рядом.        Кулакова выпрямилась, смотря печально. От того, что Манилов уезжал, появлялось еще множество причин ее печали. Ей не хотелось оставаться наедине с самой собой, так еще и со своей семьей. Василий был ограждением от всех напастей, а сейчас он уезжал, оставляя ее совсем одну в этом поместье. Настасья вздрогнула и слегка кивнула мужчине, отвернув голову к окну.       — Ты ведь правда приедешь?        — Почему я должен не приехать, солнце моё?        — Вдруг это все просто твои игры. Юноши часто бывают ветренны. Поцеловать в губы это легко, а брать ответственность за дальнейшее...        — Ты оскорбляешь меня такими доводами, Настенька. Если для тебя имеет какой-то вес мои слова, то тот поцелуй был первым для меня.        Кулакова удивленно взглянула на Василия, что слегка покраснел под таким взглядом. Для нее был примером Ноздрев, что любил обещать, но никогда не выполнял, что было итогом — его губы были уже давно не чисты, на них черт знает сколько следов чужих верований в его плутовство. А тут перед ней настолько невинный человек, что доверил ей, как и она ему, по истине первую ласку.        Задумавшись об этом, Настасья сама слегка засмущалась и опустила взгляд, прижавшись к красному от смущения, Манилову.        — Для меня это тоже был первый поцелуй... И право, я изумлена, что ты еще ни с кем... Ну ты понял...       — От чего?       — Неожиданно. Уж на твой первый поцелуй я как-то не рассчитывала.        Василий посмотрел на нее, ожидая увидеть какую-то отрицательную эмоцию, ведь вдруг она надеялась получить опытного мужчину? Но Настасья была очень довольна, настолько, что обняла его руку и прижалась как можно плотнее. Румяной щёчкой она прижалась к его плечу и аж глазки закрыла от удовольствия.        — И все же, мне пора отчаливать. Хотя я бы, право, остался тут навсегда.        Василий весь к ней прижался, обнял как можно крепче и зажмурил глаза. Потерять доверие Настасьи было для него равно самоубийству, а видеть ее такой печальной, всего лишь из-за какого-то отъезда, мало кому удавалось видеть. Кулакова жалась к нему, желая хотя бы чуть-чуть ласки напоследок; она сильно нервничала, это было заметно — хотя бы по той же подрагивающей на месте ноге.        — Я договорюсь с твоим отцом. Если все пройдет отлично, я заберу тебя завтра на прогулку. - он отстранился и метнул взгляд на ее глаза. - Хорошо? Или ты всё-таки хочешь отдохнуть от меня завтра?        Он поправил выбившуюся кудрявую прядку и обхватил аккуратными ладонями румяное лицо.        Кулакова позволяла себя так касаться. Ей это даже начинало нравится — быть в его руках не казалось ей чем-то гнусным, а от его слов ей стало немного полегче.        — Я хочу быть с тобой как можно больше, Василий.        Манилов заметил, как трудно вышло из ее рта его имя. Его это озадачило, но он не стал этому придавать какой-то смысл; он ласково поцеловал ее в лоб и прижал к себе по плотнее.        — Тогда тем более... Я покидаю тебя, но ненадолго!        Всё-таки Манилов ушел.        Кулакова подошла к окну, забралась на подоконник и хмуро стала ждать. Где-то через минут десять вышел Василий, сел в бричку и удалился. Раз он улыбался, то скорее всего разговор прошел как надо.